Искусствовед и исследователь русской усадьбы Андрей Чекмарёв о прошлом и настоящем аристократических имений.

Андрей Чекмарёв. Встреча в рамках проекта «Дом с картины». .

Уже год в Ярославском художественном музее проходят встречи-исследования в рамках проекта «Дом с картины». Каждая посвящена конкретному дому, который можно увидеть на одном из произведений, входящих в коллекцию музея. Об уникальной судьбе дворянских усадеб рассказывает Андрей Чекмарёв – искусствовед, старший научный сотрудник Научно-исследовательского института теории и истории архитектуры и градостроительства, один из активных участников и член правления Общества изучения русской усадьбы.
Андрей Чекмарёв окончил Суриковский художественный институт. Занимается изучением архитектуры российских регионов – малоизвестных и неизвестных ее страниц, связанных с творчеством крупных архитекторов, а также поиском работ столичных мастеров в провинции и атрибуцией памятников. В сфере научных интересов: русский XVIII век, изобразительное искусство и архитектура этого времени, архитектура русской провинции, влияние столичных образцов на региональную архитектуру.
С 1997 года сотрудничает с Обществом изучения русской усадьбы. Эта общественная организация, созданная в 1920-е и разгромленная в 1930-е, возродилась в 1992 году. Сегодня это своего рода клуб, в который входят архитекторы, реставраторы, искусствоведы, художники – все те, кто увлечен темой русской усадьбы.

Андрей, как пришла идея проекта «Дом с картины», в котором исследование русской усадьбы довольно органично соединилось с историей изобразительного искусства?
Я давно знаком с коллекцией Ярославского художественного музея – очень хорошей и качественной – в которой есть несколько работ, напрямую связанных с усадебной темой и являющихся одними из лучших образцов русской живописи. Та или иная картина волею судеб оказалась в Ярославле. Дом, запечатленный на ней, остается на прежнем месте. А может быть, переезжает, бывает и такое. Но при этом остаются изображенные художником парк, озеро, церквушка. Здесь когда-то жили люди, чьи судьбы могли быть счастливыми или трагическими… Это завязка целой истории! Мне всегда нравилось связывать места, людей, разные сюжеты, рассказывать, что скрывается за каким-нибудь пейзажем или интерьером дома. Любой музейный предмет – это окно, портал, с помощью которого можно переместиться в любое время, открыть этот бесконечный мир, понять, как устроена страна. Мне хочется, чтобы люди увидели, что наследие русской живописи напрямую связано с землей, на которой они живут. На мой взгляд, у нас недооценен подобный подход к искусству. У нас всё очень раздроблено. Как дороги заканчиваются после съезда с федеральной трассы, так часто и культурное существование региона ограничено своей локальной территорией. Но сегодня, благодаря в том числе Интернету, сфера культурного обмена, дружбы и человеческих контактов может быть безграничной! Жаль, что пока подобные коммуникации недостаточно развиты.

А с чего вообще начался ваш интерес к русской усадьбе?
Как обычно это бывает, всё связано с детскими впечатлениями, которые записываются в памяти и остаются навечно. Моя бабушка жила в деревне за Волоколамском, и, навещая ее, мы всегда проезжали мимо села Ярополец, где мое внимание привлекали церковь с необычным силуэтом и усадьба, принадлежавшая Гончаровым, которая выглядела как игрушечный городок. В тринадцать лет я специально поехал в Ярополец – рассмотреть поближе эту старую архитектуру, сфотографировать то, что сохранилось. Это было одним из самых ярких событий детства. Именно архитектура Яропольца стала предметом моих первых исследований – сначала темой дипломной работы, а затем научных статей и, наконец, книги.

На руинах церкви в усадьбе Руднево Тульской области. 2006 г. .

Что вы открыли лично для себя благодаря изучению русской усадьбы?
В русской усадьбе, которая в чем-то проигрывала высокохудожественным итальянским или французским поместьям, было больше полноты жизни, больше разнообразия и больше личного. Дворянская усадьба – это ведь не только барский дом с прилегающим парком и постройками. Владельцы крупных имений нередко воплощали грандиозные проекты – строили дороги-аллеи, мосты, занимались перепланированием сел и деревень, возводили каменные дома для крестьян по разработанным типовым проектам… На принадлежавших им землях помещики зачастую создавали государство в государстве, где жизненный уклад формировался по собственному усмотрению.

То есть усадьба давала возможность для самореализации?
Безусловно. Усадьба – это первое в России пространство реализации личности, которая в нашей стране всегда жестко регламентировалась. Жизнь русской аристократии сильно зависела от воли монарха, была существенно ограничена в проявлениях собственной политической и какой-либо иной самостоятельности. Отсюда особое значение усадьбы как первой возникшей возможности творческого устроения собственной модели мира, «мира для себя». Любопытно, что, несмотря на регламентированность жизни, возможность для свободного самопроявления оставалась. Огромные территории не позволяли контролировать каждый отдельный участок государства. Кроме того, по Карамзину, строгость законов российских всегда компенсировалась их неисполнением. На многое смотрелось сквозь пальцы, и помещики творили удивительные вещи – иногда причудливые, иногда очень симпатичные. Где-то это была высокая культура, где-то – курьезные подражания.

С какого времени началось это обустройство частной жизни?
Ключевая дата в истории русской усадьбы – 1762 год, когда был издан манифест Петра III «О вольности дворянству», подтвержденный Екатериной II сразу после восшествия на престол летом того же года. Манифест освободил дворян от обязательной службы, дав возможность жить частной жизнью. Впервые в русской истории появилось целое привилегированное сословие, предоставленное себе, располагающее временем, средствами и свойственной людям эпохи Просвещения жаждой полезной деятельности. Именно с этого момента и начинается массовое строительство усадеб, в которых отражались и амбиции владельцев, и их состоятельность, и род занятий, и уровень кругозора, и вкус. При этом придворная знать ориентировалась на стиль императорских резиденций, образцом для которых в свою очередь служили европейские монархические дворы.

Можно ли сказать, что подражание всему европейскому влияло не только на архитектуру, но и на изменение самого уклада русской жизни?
Во многом да. В моду входили не только французские сады и английские парки, отделка и обстановка домов, но и европейский быт, этикет, развлечения – ассамблеи, балы, праздничные гуляния… При этом архитектурные проекты всегда заимствовались с какими-то отступлениями. На это могли влиять личные семейные обстоятельства, желание запечатлеть исторические события, к которым был причастен хозяин имения. Например, в усадьбе участника очередной Русско-турецкой войны можно было увидеть монумент, напоминающий о победе русского оружия – какую-нибудь бутафорскую крепость, имитирующую турецкие укрепления (внутри обычно размещался конный двор владельца или хозяйственная утварь). На архитектурном решении могли отразиться и впечатления от какого-нибудь путешествия – и в результате появлялись такие шедевры как, скажем, круглая церковь Рождества Богородицы в селе Подмоклово Московской области. Этот храм в имении князя Григория Долгорукова как будто сошел с итальянских картин эпохи Возрождения. Казалось бы, какая связь? Очень простая: князь Долгоруков был долгие годы российским послом при европейских дворах и позаимствовал архитектурные формы оттуда.

Ориентация на Европу в конечном итоге меняла саму русскую аристократию – ее взгляды, идеалы?
В слабо развитой с точки зрения коммуникаций империи дворянские усадьбы, по сути, становились источником новых форм культуры и быта. В усадьбах работали приглашенные очень квалифицированные специалисты, часто родом из Европы. Из-за границы помещики выписывали и привозили редкие сорта сельскохозяйственных культур, журналы с руководствами по ведению разной деятельности, предметы обстановки и, конечно, художественные произведения. В усадебной среде многие новшества появлялись гораздо раньше, чем в уездных и даже губернских городах! Усадьба связывала самые отдаленные уголки русской провинции с Петербургом, Москвой и европейскими столицами. И далее, словно кругами по воде, нововведения – театры, оркестры, редкий тип зданий или редкая порода скота – распространялись всюду.
В усадьбе складывались свои формы досуга, формировалась собственная система ценностей, происходило осознание собственного «я», своей роли и роли семьи в русской истории. Отсюда – родовые портретные галереи в домах аристократов, монументы монархам и сослуживцам на территории имений… Многие усадьбы могли похвастаться богатыми и незаурядными по уровню художественными коллекциями и библиотеками. Произведения искусства не только собирали, но и специально заказывали для ансамбля самой усадьбы – скульптурные циклы, огромные мебельные гарнитуры, серии гобеленов и так далее.
Кроме всего прочего, в усадьбе складывалась особая система взаимоотношений между людьми разных сословий и статуса – дворянин общался непосредственно с дворней, крепостными артистами, музыкантами и художниками, со священниками местной церкви. Усадебные впечатления сформировали мировоззрение многих классиков русской литературы и повлияли на сложение идей славянофильства и народничества.

А насколько было распространено усадебное строительство в собственно русском стиле?
Усадебная архитектура проходила все те же стадии, что и другая архитектура – императорские дворцы, храмы… В XVIII веке господствовал классицизм с античными формами и мотивами. Русская усадьба в ее классическом варианте – из того времени. Это дом с колоннами, окруженный парком, прудами, беседками. Весь этот хрестоматийный набор подробно описан нашей классической литературой.
Классицизм сменился эклектикой, стилизацией под разные направления прошлого, в том числе под стиль русского зодчества. Особенно русский стиль стал развиваться с появлением деревянных дачных домов – резных, сказочных по своему облику, интерпретировавших, как считали владельцы, русскую избу, некие мифические народные терема. На самом деле их образ был придуман петербургскими архитекторами, а подлинные крестьянские строения были гораздо строже, проще и функциональнее. В русском стиле строились и каменные дома – в духе палат допетровского времени, с наличниками, шатрами, с элементами, заимствованными у церковных построек.
В собственно русском стиле наблюдалось немало вариантов. Причем многое даже не укладывается в наши представления о личности заказчика, его взглядах и мировоззрении. Например, промышленник и предприниматель Савва Мамонтов в приобретенном имении Абрамцево строил деревянные здания в виде русских теремов. А славянофил Алексей Хомяков построил в своем имении под Тулой копию венецианской колокольни Сан Марко, причем рядом с церковью в стиле классицизма…

Несмотря на то, что в искусстве отразился не только поэтический образ помещичьей жизни, но и все темные стороны крепостного уклада, – дворянские гнезда даже спустя столетия воспринимаются как подобие земного рая. Почему этот культурный миф не удалось разрушить ни народникам, ни большевикам, никому?
Более того, миф о русской усадьбе, пережив саму усадьбу, ушел в советский кинематограф, в котором замечательно и очень убедительно экранизировались произведения классиков. Одновременно представление об усадьбе как мире красоты и покоя отразилось в образе жизни советских санаториев и домов отдыха, зачастую в бывших дворянских усадьбах и расположившихся…
Поэтизация образа русской усадьбы как одного из символов России началась с пушкинских времен. В русской литературе XIX века усадьба описана наиболее ярко, со всем ее разнообразием, колоритом, противоречивостью светлых и темных сторон жизни. Ближе к началу нового века в трактовке усадебной темы стал преобладать мотив угасания, ностальгии по прошлому, наложившийся на обостренную чувственность символизма и всего рефлексирующего мировоззрения Серебряного века. Усадьбы прошлых времен воспринимались как свидетельства ушедшей – иной, блестящей и полноценной – жизни, наподобие Античности. Величие, доблесть, яркие судьбы предков, их дома и сады представлялись приметами великого прошлого – не в пример нынешнему времени, измельчавшему и лишенному внутреннего стержня. Именно поэтому в начале ХХ века так остро переживалась русской культурой тема обветшавшей и опустевшей усадьбы, окруженной одичавшими парками. Наряду с тоской и печалью по прошлому присутствовало неизменное любование красотой старых барских гнезд, тонкое чувство особой ауры дворянских домов и их призраков. Всё это работало на мифологизацию образа русской усадьбы.

Почему в советские годы одни усадьбы сохранялись, а другие нет? Была ли какая-то логика в этих решениях – скажем, не трогали имение «прогрессивного писателя» или здание, представляющее историческую ценность?
Первоначально логики не было никакой. Русский бунт явил свою бессмысленность и беспощадность. Где-то были довольно кровавые истории. Где-то удавалось добыть какую-нибудь охранную грамоту, заручившись поддержкой Луначарского или Грабаря. Где-то шедевры прошлого спасались художниками – скажем, благодаря Станиславу Жуковскому сохранилась уникальная коллекция фарфора в усадьбе Кусково графов Шереметевых. Усадебные ценности и библиотеки были национализированы. А художественные коллекции составили основу собраний почти всех наших музеев, особенно областных и районных… Постепенно начался процесс приспособления и недвижимости – сохранившиеся крепкие усадебные дома стали использоваться как административные здания (конторы, школы, больницы, интернаты) или дома отдыха.
После войны началась новая волна интереса к русской культуре. Появились литературные музеи-заповедники. Но о музеификации домов русской аристократии речи быть не могло, поэтому искали разные варианты, например, в Кусково комплекс долгое время носил название музея-усадьбы творчества крепостных (Аргуновых и других художников). Но таких примеров было немного.

Вы знакомы с зарубежным опытом сохранения архитектурного наследия. Что происходило с аристократическими имениями в других странах?
Их судьба складывалась по-разному. Конечно, такого разгрома, какой постиг русскую усадьбу, в других культурах не наблюдалось, там не было такой ожесточенной идеологической борьбы с собственным прошлым. Но многое было разрушено в результате двух мировых войн. И, конечно, владельцы разорялись, продавали свои имения. Были случаи, когда постройки шли на слом – в той же Англии, например, уничтожались целые поместья, хотя они и были признаны историческими памятниками. Поэтому принимались специальные законодательные ограничения на разрушение собственности, даже если она принадлежит частному лицу. Были созданы общественные, частные или частно-государственные структуры, которые занимаются содержанием подобных имений. Это и трасты, и фонды, и разные попечительские организации. Как правило, бывшие владения аристократов используют в туристических целях. Но в целом государство мало где готово уделять много внимания и тратить большие деньги на сохранение частных имений. Во Франции, например, владельцы часто вынуждены сами привлекать туристов проектами, далекими от культурных целей – устраивать отели, рестораны, конно-спортивные клубы.

Как вы считаете, у нас подобное развитие усадебной истории возможно?
Сегодня закон позволяет приобретать усадебные комплексы в частные руки. Но бизнес не очень стремится к такого рода инвестициям. Значительная часть памятников архитектуры требует реставрации. Поднять такую недвижимость очень сложно, а главное, непонятно, как ее использовать. Как место личного проживания? Приятнее купить дом на курортном побережье. Развивать как туристический объект? Но нужно чем-то привлекать людей. А вся мебель красного дерева и живописные шедевры старых мастеров давно утрачены или принадлежат музеям. Собрать же новую коллекцию невероятно дорого. Делать отели? Катать на лошадях?.. Вопросов пока больше чем ответов, особенно если учитывать условия нашей жизни в регионах – климат с долгой зимой и межсезоньем, дороги, инфраструктуру, развитие туризма, кадровые вопросы, рентабельность.
Памятник архитектуры должен жить. А живет он, когда используется, когда включен в повседневный быт, в круговорот жизни, когда он нужен людям. Если здание отреставрировать, а потом закрыть на замок – оно развалится через несколько лет. Важно найти применение культурному наследию. Сегодня это самая острая проблема в вопросе сохранения дворянских усадеб.

В 2013 году московская архитектурная школа отметила 275-летний юбилей трех ведущих мастеров, чье творчество было неразрывно связано с Древней российской столицей, как называли Москву в эпоху Просвещения. Этому городу удалось соединить талантливых архитекторов, воспитанников разных школ, рожденных в 1738 году — В.Баженова, М.Казакова и Н. Леграна. Насколько их связывало обращение к идеям французского классицизма?

Наиболее очевиден положительный ответ в отношении Николя Леграна — воспитанника парижской архитектурной школы, который после переезда в Москву был востребован именно как последователь традиций французского классицизма. Это доказывает его градостроительная деятельность, связанная с проектированием и последующей реализацией первого проектного плана Москвы 1775 г., а также педагогическая деятельность французского мастера, когда он обучал архитектурному искусству учеников Каменного Приказа и Московского университета. Положительные отзывы Баженова и Казакова об архитектурных произведениях Н. Леграна свидетельствуют о добрых взаимоотношениях в кругу московских зодчих.

Василий Иванович Баженов и Матвей Федорович Казаков — ровесники, связанные рядом общих строительных объектов. Однако эти архитекторы, пожалуй, более и не имели ничего общего. Ни архитектурная подготовка, ни масштаб реализованных замыслов каждого из мастеров, несмотря на их востребованность на государственной службе, не позволяет говорить о сходстве творческих биографий. Даже в истории изучении их наследия заметны колебания в предпочтениях и симпатиях то к одному, то к другому архитектору. Последние связаны, в значительной степени с французским архитектурным воспитанием В.И.Баженова — ученика Ж. Б.М. Валлен Деламота в Санкт-Петербурге и НІ. Де Вайи в Париже. Это объясняет интерес западноевропейских исследователей к этому русскому пенсионеру как проводнику идеалов античной классики в архитектурном преобразовании Москвы Нового времени.

Москва. Церковь Филиппа Митрополита. 1777-1778 гг.
Фрагмент интерьера

В отечественной историко-архитектурной науке нетолерантное отношение к произведениям Н. Леграна, В.И.Баженова и, в целом, — к западноевропейскому влиянию было вызвано в послевоенные годы развернутой идеологической борьбой со сторонниками космополитических взглядов. Именно в этот период сталинской науки более «безопасным» для изучения становится творчество М.Ф.Казакова — русского мастера, никогда не выезжавшего за пределы Отечества. Созданная в советском искусствознании система архитектурной атрибуции по декоративным деталям хотя и была ошибочной, но ее не следует считать напрасной. Легкость в обнаружении стилистического сходства по «завиткам» позволяла выбирать выгодную атрибуцию, ради спасения многих сооружений от уничтожения. В эти трудные годы благодаря массовому выявлению декоративных черт, якобы характерных для «школы Казакова», удалось сохранить целый пласт памятников московского классицизма.

Впрочем, многим из этих архитектурных произведений давно пора обрести имена истинных авторов.

Было бы неверно видеть в советском периоде «борьбы с космополитизмом» единственный источник, сознательно искажавший истинный масштаб влияния французского классицизма на московскую архитектурную школу последней трети XVIII в. Перечисление причин и характеристика всех этапов этого явления задача специального обширного исследования. Однако здесь нельзя не упомянуть о трагических событиях в Москве 1812 г., после которых в огне исчезли не только подлинные архитектурные шедевры, повторяющие лучшие парижские ансамбли, но и погибли архивы с бесценными документами. После пожара Москвы, связанного с пребыванием армии Наполеона, в древней российской столице сформировалось нетолерантное отношение ко всем следам присутствия «французов». Это прослеживается не только в исчезновении после 1812 г. из архитектурного штата московских учреждений французских мастеров, но даже в том, что москвичи предпочитали скрывать имена парижских архитекторов, создававших в последней трети XVIII столетия их городские усадьбы. Именно в послевоенный период патриотичные граждане старались подчеркнуть роль русских зодчих, подвергая забвению имена мастеров иностранных. Даже экономическая выгода при продажах «погорелых» домов лишала возможности владельцев называть истинные имена авторов. Это глубоко искажает ранние атрибуции построек екатерининского времени и не позволяет доверять написанным именно в эти годы первым творческим биографиям М.Казакова, не пережившего трагедию гибели своих произведений в московском пожаре. Достаточно вспомнить первые фразы его некролога, написанного сыном зодчего и опубликованного в 1816 г. Этот текст первой биографии начинался словами, точно характеризующими негативное отношение московского общества к западноевропейской архитектурной школе: «М.Ф.Казаков ни у одного иностранца не брал он уроков и никогда не выезжал из России». Это категоричное утверждение, что он лишь «руководился природными способностями» выражает настроение москвичей и объясняет причины, по которым долгие годы в Москве существовал негласный запрет на тему связи зодчего с европейским классицистическим наследием.

Возвращаясь к заявленной теме, нельзя не констатировать, что анализу присутствия стилистических форм французской школы в работах В.И.Баженова посвящен уже значительный корпус исследований как в отечественной, так и западноевропейской историко-архитектурной науке. Вместе с тем, без должного внимания остается тема о влиянии французского классицизма на работы М.Ф.Казакова — мастера, как уже говорилось ранее, никогда не покидавшего Россию и не получившего системного архитектурного образования у иностранных учителей. Однако, как любой архитектор, он зависел от желаний заказчиков, часто ориентированных на парижский вкус. Знакомясь с законами французской архитектурной моды, мастер опосредованно через проводников этого стиля, работавших рядом в

Москве, на обширной практике вырабатывал собственный архитектурный язык. В нем ему удавалось аккумулировать внешние атрибуты французского классицизма и сочетать их с собственным строительным опытом. Приоритет одного или другого в ходе строительства — тема для глубокого анализа. В любом случае, этот синтез — одна из самых интересных страниц не только в его творчестве, но и истории московской архитектуры екатерининского времени.

В рамках одной статьи невозможно охватить все произведения мастера, достаточно обратиться лишь к отдельным эпизодам из его обширной практики. Для раскрытия заявленной темы особый интерес представляют предварительные рабочие проекты М.Ф.Казакова, оставшиеся нереализованными. Отсутствие достаточного внимания к этим проектным вариантам, искажает представление об особенностях формирования модели московского классицизма последней трети XVIII века. Обратимся к одной из его крупных и ярких работ — созданию нового здания Московского университета.

Процесс последовательной разработки его проекта отражен на трех сохранившихся эскизных вариантах. Первый вариант исследователи склонны относить к самому началу 1780-х годов, второй — к 1784 г., после чего архитектор в течении двух лет работал над окончательным проектным предложением. Если обычно в формировании собственного замысла мастера двигаются «от простого к сложному», т.е. от общей идеи к детальной разработке, то данные три этапа скорее демонстрируют обратный процесс: «от сложного к простому», от варианта, преисполненного яркой планировкой и изобилием фасадной деталировки к более монотонному решению.

Самый ранний вариант наиболее далек от архитектурного почерка самого М.Казакова. Это первое проектное предложение, хотя выполнено и подписано рукой самого мастера, однако скорее свидетельствует, что он лишь перерабатывал некий чужой и сложный проект, который было необходимо приспособить к строительству. Архитектор, вероятно, оставляет от грандиозного замысла лишь небольшую часть, учитывая размер купленного участка земли для строительства университета в самом центре Москвы.

Данный проект не характерен для М.Казакова хотя бы потому, что здесь присутствуют грубые ошибки. Достаточно сказать, что проекция плана не соответствует проекции фасада — исключительный случай в практике этого зодчего. Стилистический анализ требует рассмотреть это проектное предложение, сосредоточив внимание на особенностях градостроительно-планировочных решений, на своеобразии архитектурного оформления фасадов, а также указать на ряд конструктивных вопросов, появление которых требует знакомства с опытом французской архитектурной и инженерной школ.

Безусловно, М.Ф.Казакову, в начале своей творческой деятельности, находившемуся под сильным влиянием французского неоклассицизма, приходилось перерабатывать проекты, выполненные в этом стиле. Для его краткой характеристики достаточно вспомнить учебные работы третьей четверти XVIII столетия, исполненные в архитектурных школах Парижа, где даже проектирование скромных по габаритам сооружений приводило к разработке масштабных градостроительных ансамблей. Показателен не только уровень архитектурной графики таких проектов, но и демонстрируемая в них способность учеников Королевской Академии Архитектуры в Париже и даже инженерной Школы Мостов и Дорог талантливо организовывать пространство, умело формировать ясную структуру главных и подчиненных объемов, которые в свою очередь образуют целостную систему внутренних хозяйственных и центральных — парадных дворов (курденёров). Их решение корреспондируется с окружающей планировкой квартала, посредством многоосевого ориентирования на главные магистрали, площади и значимые доминанты города. Здесь обязательная жесткая симметрия генпланов гармонично сочетается с пластичностью элементов отдельных композиционных узлов. Все эти проекты отличает особое соотношение в использовании простых круглых и квадратных форм, позволяющее полностью отказаться от кривых и рокайльно изогнутых конфигураций.

Сравнение фасадов двух партикулярных отелей. Париж. Отель де Шабанн на бульваре дю Тампль. 1758-1760. Архитектор П. Л. Моро-Деспру. Здание не сохранилось. Москва. Дом Вульфа на Полянке. Не сохранился. Архитектор не известен. Чертежи включены в первый альбом М.Ф.Казакова как дом И.И.Прозоровского

Жесткая субординация между главными и второстепенными частями объемно-пространственного решения отличает эти грандиозные проекты от барочной архитектуры. Многочисленные конкурсные работы на главную Римскую премию, выполненные в архитектурных учебных учреждениях Парижа в эпоху Людовика XVI, ярко отражают стремление к значительному градостроительному масштабу, что особенно характеризует эту школу.

Если перейти от рассмотрения генплана к анализу внутренних планировочных решений, характерных для французской архитектуры, то обычно всеобщее внимание здесь привлекают множество мелких помещений, асимметричных пространств, комнаток, будуаров, кабинетов, чердаков, потайных лестниц, гардеробов, альковов, уборных и других скрытых и полускрытых зон, определяющих уровень комфорта. Композиционно многие из них оказывались следствием сопряжения крупных геометрических форм помещений. Так, на плане первого варианта Университета у Казакова показаны глухие комнаты-ниши между центральной ротондой и окружающими ее пятью обширными залами. Некоторым из этих темных помещений архитектор пытался придать правильную овальную форму. Подобные узлы во французских интерьерах крайне любопытны и всегда были преимуществом, поскольку именно они позволяли удобно расположить сложное инженерное наполнение, необходимое для комфортного пребывания в здании. Казаков, вероятно, воспринимал их как серьезные недостатки, и на последующих вариантах он постарался максимально избавиться от всего «лишнего». Московский архитектор последовательно отказывался от «слепых» комнат, балконов, галерей, ниш, внутренних световых дворов, сложных планировочных решений и особых приемов соединения залов, теряя постепенно гармонию между сомаштабностью различных зон, системами ордеров, необходимое соподчинение объемов, связанное с требованиями согласовывать планиметрию и вертикальную разработку. Все это лишало окончательный вариант университета особой увлекательности в сценографии, столь характерной для архитектуры французского классицизма и приводило к «монотонной планиметрии» — опасного дефекта по мнению Ж. Ф. Блонделя, всегда требовавшего свободного решения планировки (distribution autonome). В окончательном виде ансамбль университета был построен по традиционной для мастера усадебной композиции с П-образным зданием вокруг парадного двора. Отсутствие акцентов на плоскости стен, имевших единую высоту, усиливало ощущение монотонности. Еле заметная раскреповка боковых портиков и центрального ризалита была скорректирована при дальнейшей реконструкции Университета после пожара 1812 г. Д.Жилярди полностью отказался от выступов Набоковых флигелях и сосредоточил внимание на центральном портике, заметно увеличив его габариты.

В разработке фасадных решений М.Казакова поэтапный отход «от сложного к простому» еще более очевиден. На первых двух вариантах архитектор непроизвольно продолжает перечерчивать с некого французского образца горизонтальное завершение фасадов в виде невысокого аттика над развитым карнизом. В дальнейшем он перекрывает университет высокой четырехскатной кровлей, традиционной в его практике. Это показано и на его окончательном проектном варианте фасада. Характер кровли существенно влияет на восприятие архитектурного облика этого ансамбля.

Из всей системы отличий архитектуры французского и московского классицизма наиболее очевидна именно организация кровли, как самый заметный внешний признак на фасадах. Особую трудность в российском климате вызывало желание заказчиков повторить плоскую кровлю, традиционную для французского неоклассицизма, отказавшегося от высоких мансард и крыш с изломом. Плоской такую кровлю можно называть с известной долей условности, поскольку организация пологих скатов для отвода воды к внутренним водостокам, позволяла скрыть все эту конструкцию за невысоким аттиком, ажурность которому придавали балюстрады с вазонами и фигурными декорациями. Эта подчеркнутая геометрия горизонтального аттика создавала иллюзию плоской террасы, поднятой над плоскостями водных бассейнов и ковровых газонов. Подобно многим элементам этот принцип перекрытия французская школа заимствовала из итальянской архитектуры, отчего в научной литературе западноевропейские исследователи этот тип кровли называют итальянским. Однако для русских заказчиков века Просвещения использование плоской кровли ассоциировалось с наиболее яркими примерами из французского классицизма. Достаточно вспомнить Версальский дворец, Малый Трианон, Монетный двор, отель Кондэ, де Сальм и очень многие другие парижские особняки. Практическому объяснению принципа расчета и возведения подобных кровельных конструкций посвящено немало изданий, как общего характера с особыми разделами, так и отдельных руководств. Несмотря на присутствие в Москве многочисленных специализированных французских увражей по архитектуре, строительному и инженерному искусству, с самыми наглядными примерами, складывается устойчивое впечатление, что большинство московских мастеров не изучали глубоко эти труды. К ним прибегали лишь с целью использования из них понятных и ясных фрагментов фасада или плана. Проекции разрезов или узлов вместе с текстами и пояснениями оставались, вероятно, без внимания. Подобный «внешний» характер заимствования французского классицистического языка прослеживается не только в конструктивных вопросах и решениях инженерных коммуникаций, системы вентиляции, организации подвальных и чердачных пространств, но и во многих других рабочих задачах.

При анализе проектных решений фасадов Университета нельзя не отметить отказ архитектора от первоначальных идей с развитой пластической разработкой центрального доминирующего объема, фланкированного ротондальными балконами. Сложность игры вертикального решения по фасадам точно соответствует сложности планировочного решения, что свидетельствует о высоком уровне архитектурного языка у автора. О посвящении московского храма Науке и Просвещению сообщают аллегорические скульптурные группы и барельефные композиции. Изобилие фигурных декораций и филигранной проработки архитектурных деталей не нарушает целостной тектоники фасада. Субординация между главными и второстепенными элементами создает гармоничное законченное произведение. Безусловно, архитектурный проект, который лег в основу первого варианта М.Казакова был выполнен мастером, чья палитра свидетельствует о высоком уровне его школы.

Здесь задействован значительный арсенал средств, заимствованный из французского классицизма. Характер балюстрад, десюдепортов, вазонов, картушей, барельефов, мулюр, боссажей и других декоративных элементов неизменно требуют обращения к архитектурным терминам, происходящим из французского языка. Отчего же эти атрибуты французского стиля постепенно исчезают к заключительному проектному предложению М.Казакова? Причин немало. Но даже изготовление и установка подобных элементов в России потребовали бы невероятных усилий и присутствия специальных опытных мастеров — декораторов и скульпторов. Их отсутствие в Москве принуждает Казакова к окончательному отказу от попытки самостоятельно воспроизвести их в натуре.

В его итоговом варианте на фасаде заметны лишь фрагменты, отдаленно напоминающие первоначальное пышное декоративное убранство. Эти следы присутствуют на центральной части, увенчанной пологим куполом на ступенчатом основании. Из всего богатства скульптурного оформления архитектор оставил только две симметричные фигуры, расположенные по бокам картуша на уровне аттика, который прорезан круглыми оконными проемами — люнетами в обрамлении гирлянд. Центральная лоджия с канеллированными четырьмя колоннами из первого и второго эскизных вариантов, трансформируется в лаконичный открытый восьми колонный портик. Французский ордер заменен Казаковым на излюбленный ионический ордер с небольшими выпусками бутонов из валют капителей.

Отказ от завершения центрального ризалита треугольным фронтоном (привычного приема для Казакова), использование люнет круглой формы, декорированных переплетенными гирляндами и ряд других деталей повторяют решение главного фасада Московского Кригскомиссарита, строительство которого было закончено к 1784 г. Николя Леграном по его собственному проекту. Документы с первоначальными сметами свидетельствуют, что белокаменное скульптурное оформление этого здания не было выполнено в полном объеме из-за сокращения финансирования. Однако даже реализованные панно по главному корпусу и угловым башням выдают воспитанника французской школы. Спрос на владение этим искусством был велик в период екатерининского классицизма. Здесь нельзя не упомянуть и востребованность спецкурса Н. Леграна по обучению своих учеников «рисовать орнаменты и барельефы и прочего, что относится до внутренних и внешних украшений».

Таким образом, на трех стадиях проектирования М.Казаковым Московского университета заметен единый принцип преобразований. Все рассмотренные метаморфозы первоначального замысла постепенно превращали сложный проект в понятный и легко исполнимый в местном климате и местными мастерами.

Безусловно, многие исследователи уже признавали присутствие в первом варианте М.Казакова идей чужого проекта. «Уже при беглом взгляде на предложенные планы и общую композицию университетского здания очевидна его близость к баженовскому проекту Смольного института». Это сходство, впрочем, не подтверждается исследованиями Ю. Я. Герчука, который полагал, что «так называемый проект «Смольного института» … не может быть связан с проектом Московского университета, … «Но главное, стилистически этот проект явно предшествует кремлевскому (с которым его многое связывает), и он представляет собой более полное воплощение черт именно раннего, 60-х годов, классицизма французского типа».

Существует версия о выполнении В.Баженовым по заказу П.А.Демидова летом 1780 г. проекта Московского университета, который не понравился московскому меценату. Чертежи, если они существовали, впоследствии пропали. Эта история давала надежду предполагать, что они были использованы Казаковым при разработке своих первых вариантов проекта Московского университета. Это объясняло бы присутствие в них французского стиля.

Здесь, впрочем, нельзя не сказать, что главным архитектором университета с 1773 г. был Н. Легран. Его бессрочные контракты, подписанные в 1773 и 1778 годах с кураторами этого учебного заведения, подробно раскрывают все обязанности архитектора. Среди многих пунктов указывалось: «…по ведомству университетскому строения … в теории и в практике исправлять он, Легранд будет в надлежащее время, так точно, как ему приказано будет и потребные на новое и старое строения планы сочинять и при всяких строениях быть и по должности архитекторской иметь надлежащее смотрение, и всячески стараться как о соблюдении казенного интереса, так и о прочности того строения». Из документов следует, что Н. Легран должен был руководить проходящими в 1770-х гг. подготовительными изыскательскими работы со сметными расчетами, предшествующими возведению нового университетского здания (как это явствует из документов Строительной Комиссии). Крайне важно, что покровитель французского мастера и куратор университета И. И. Мелиссино сообщал уже в 1775 г. императрице о готовности архитектурного проекта: «планы оного строения от университета предоставлены быть могут».

Сам Н. Легран с 1778 г. был занят строительством Кригскомиссариата в Москве, отчего даже ушел из Каменного Приказа, вызвав гнев его директора П.Н.Кожина. Пытаясь отстранить французского архитектора, он организовал проверку его работ. Незаконченную стройку в 1780 г. осматривали М.Казаков, К.Бланк и С.Карин, давшие положительные заключения о Н. Легране. Можно предположить, что в эти годы Н. Леграну уже трудно было совмещать строительство военного и университетского зданий. В случае передачи его предварительных эскизов М.Казакову потребовалось бы переработать этот проект в соответствии с его строительном опытом, отказавшись от всех сложных конструктивных, планировочных и декоративных элементов, трудновыполнимых в Москве.

Следует сказать, что история проектирования Университета не единственный пример, где уже в ранних эскизах ярко присутствуют черты стиля Людовика I XVI, а после переработки проекта они видоизменяются.

Подобные метаморфозы наблюдаются и в проектных вариантах Казакова в ходе разработки другого крупного московского произведения — ансамбля Присутственных мест в Московском Кремле или Сената. Даже при анализе первых его этапов проектирования заметно использование характерных композиций и планировочных решений, которые вырваны из контекста и помещены «под углом» в сложную историческую планировку Кремля. Французские черты прочитываются и в организации пространства внутренних треугольных дворов и курденёра с осевым трелучием, сосредоточенным в главном композиционном элементе — купольной ротонде. Подчеркнутая горизонталь в решении всех фасадов усиливается завершением плоской кровли, изображенной на первоначальном проекте, и замененной при строительстве Казаковым четырехскатной. Согласно этому же принципу вместо ризалитов с плоскими перекрытиями появляются портики с треугольными фронтонами. Изменение характера скульптурного декора на фасадах рождает новый облик, глубоко отличный от чистого французского неоклассицизма.

Но наиболее ценны для понимания различий между московской и французской школами чертежи с проекциями разрезов. Именно сопоставление конструкций демонстрирует масштаб изменений на ранних и поздних проектных вариантах. В первоначальном проекте Сената, который получил одобрение императрицы, конструктивное решение во многом повторяет приемы французской инженерной школы. Особенно это очевидно в организации кровельных работ и в использовании особых типов свода в основании ротонд. Достаточно указать на изображение под куполом Малого круглого зала т.н. «одностолпной палаты». Использование цилиндрического кругового свода вокруг центральной опоры широко распространено в ротондальных постройках как французского классицизма XVII в., так и XVIII столетия. Однако в России этот прием был малоизвестен местным мастерам. Непонимание принципа его работы заставляет Казакова отказаться от идеи его применения. Именно поэтому на осуществленном проектном варианте перекрытие Малого круглого зала было изменено. Эти и другие особенности раннего нереализованного варианта доказывают существование первоначального проекта, послужившего основой для последующей ее переработки М.Казаковым.

В задачу данной работы не входила переатрибуция произведений В.Баженова, М.Казакова и Н. Леграна. Несмотря на разное образование, они оказались одновременно в одном городе, находились во главе различных государственных строительных учреждений и работали на общих заказчиков, с местными строителями. Эти архитекторы не могли работать изолированно. Находясь под влиянием вкуса и желаний своих клиентов, в силу своей профессиональной подготовки, а также с учетом особенностей местного климата, им удалось сформировать особый и неповторимый архитектурный облик Москвы. Этот сплав французских идей с местной строительной школой рождал не только случайные отдельные произведения, но и целые архитектурные ансамбли города, украшавшие главные магистрали Древней столицы и новые площади. Постепенное исчезновение деревянной застройки и строительство огромных белокаменных дворцов, оформленных колонными портиками, с роскошными интерьерами, соответствующими французскому архитектурному вкусу, сопровождалось общим благоустройством города с заменой тупиков и переулков широкими просторными улицами, организацией общественных бульваров и парков. Масштаб этих изменений способствовал вовлечению Москвы в круг европейских городов, преобразуемых согласно новым эстетическим идеалам эпохи Просвещения.

Изменения в культурной жизни дворянской усадьбы стали проявляться на рубеже ХVII-ХVIII в. в связи с процессом «обмирщения» и становления «новой» светской культуры, когда проявился интерес к научным знаниям, литературе и искусству, что отразилось на мироощущении русского человека. Усиление художественных контактов с европейскими странами, впечатления от путешествий сказались, прежде всего, на изменении бытового уклада знатного дворянства, на увлеченности «редкостями», «хитрыми изделиями».

Уже в последней трети XVII в. богатые землевладельцы, следуя примеру устройства царской летней резиденции Алексея Михайловича в Измайлове, стали переделывать свои загородные поместья, приспосабливая их «для приезду» и «для прохлады»: разбивают голландские сады, сооружают затейливой архитектуры хоромы и каменные храмы. Особое внимание владельцы поместьев уделяли украшению своих домовых церквей «дивным узорочьем», что свидетельствовало о новом восприятии современниками идеи сущности «храма». Как отмечал М. А. Ильин: «Если в начале столетия это был "дом божий", то теперь (конец XVII в. — В. Д.) невиданные по красоте и отделке храмы сооружались не столько во славу божества, сколько во славу заказчика».

Внутреннее убранство домовых церквей по своей декоративности не уступало внешнему. Взметнувшиеся ввысь алтарные преграды отливались кружевом золоченой резьбы. Полихромная живопись с библейскими сценами из жизни Христа и Богоматери сплошным ковром покрывала стены храма. Обряды, сродни театральным действам, — все это создавало при проведении богослужения торжественную атмосферу праздника.

Таким образом, владельцы сельских усадеб ориентировались на «новую» светскую культуру, культуру своего сословия, превратившуюся к концу XVII в. в официальную, став своеобразным декоративным фоном, идейным и художественным рупором формирующегося абсолютизма, с его строгими требованиями к регламентации придворного этикета царского двора, сопровождающимся торжественными церемониями, роскошными приемами, празднествами, театральными действиями.

Коренные изменения в жизни страны, в т. ч. ив художественной политике первой четверти XVIII в., соответствующим образом отразились на процессе формирования культуры дворянской усадьбы. Строительство новой столицы и ее пригородов по «образцовым» проектам соответствовало идейным и эстетическим требованиям всеобщего порядка и «регулярности» молодого абсолютистского государства. «Образцовые» проекты «загородных дворов» архитектора Доменико Трезини, по мнению Петра I, должны были стать «увеселительным» местом для «именитых и зажиточных столичных жителей» новой столицы. Предназначавшиеся для кратковременного отдыха «от напряжения, всегда сопутствующего пребыванию при дворе и от общества, вернее, от людей, от встреч с которыми не можем уклониться в городе». Они отличались от дворянских усадеб Подмосковья и провинции своим устройством и укладом жизни. Требования придерживаться типового образца при строительстве домика «сельской наружности», зависимость от придворного регламента сковывали инициативу владельца, стремившегося вернуться в родные пенаты.

Помещичьи усадьбы в Подмосковье и провинции на протяжении XVIII в. и позже служили местом для жизни их обитателей, здесь они рождались, воспитывались, для большинства из них здесь проходила вся жизнь, жизнь не одного поколения. Богатые помещики покидали свои «родовые гнезда» лишь на зиму или на время службы и учебы. Для крупных землевладельцев-аристократов усадьбы являлись официальными парадными резиденциями, административно-хозяйственным центром со своим бюрократическим аппаратом, огромным «штатом» дворовых людей во главе с приказчиком, с канцелярией, через которую рассылались «указы» и инструкции. Имения занимали большие территории за счет приписанных к ним угодий, лесов, полей, крестьянских деревень. В своей усадьбе владелец выступал в роли монарха, а подданными были его крепостные. Их богато оформленные усадебные дома напоминали дворцы. Приезд помещика встречался колокольным звоном, хлебом-солью.

Усадьба Ясенево

При Петре I, как и прежде, служилые дворяне редко посещали свои поместья, которые вплоть до 30-х гг. XVIII в. не обновлялись и не перестраивались. Опись 1718 г. с. Ясенево Московского у. А. А. Лопухина фиксирует ветхую деревянную одноглавую церковь Знамения Богоматери. Двор вотчинника состоял из хоромного строения о «дву жильях». Стены в светлицах были выбелены и обтянуты полотном, двери раскрашены, косяки окон — со стеклянными и волоковыми окончинами. Из мебели упоминаются простые и обитые кожей стулья, лавки «с опушами», столы, складная кровать, поставцы, шкаф. На стенах висели фряжские листы, иконы. При хоромах имелась мыльня. Во дворе — конюшня, скотный двор, изба для птиц, пруды копаные, огороженный сад с яблонями (660 старых, 715 молодых деревьев), груши, вишни, кусты красной смородины, крыжовника и небольшой цветник. Село окружала березовая роща.

В период 30-60-х гг. XVIII в. отечественная художественная культура развивается в русле нового идейно-эстетического направления, определяемого в литературе как стиль барокко. Критерием красоты этого стиля становятся богатство, пышность и блеск.

«Показная роскошь» — так характеризуют современники образ жизни верхушки общества того времени: «пышность при дворе, великолепие в строениях, роскошь в убранстве дворцов, щегольство в экипажах и одежде», увеличение числа комнат в домах, обставляемых английской мебелью красного дерева, использование дорогих обоев. Считалось «неблагопристойным иметь комнату без обой, зеркал, которых сперва мало было, уже во все комнаты и большие стали употреблять».

Эти признаки становятся определяющими для всей художественной жизни первой половины XVIII в. и самым непосредственным образом были восприняты при формировании крупных усадебных ансамблей. Начиная с 40-х гг. XVIII в., аристократическая усадьба превращается в парадную репрезентативную резиденцию с постройками дворцового типа, окруженную регулярными садами, каналами. Многочисленные приемы высоких царствующих особ, большого числа гостей сопровождались устройством великолепных праздников с музыкой, фейерверками, катаниями на водах, гуляниями в садах.

Усадьба Кусково графа Шереметева

Обновление подмосковных дворянских усадеб фиксируется документами конца 20-х - 30-ми гг. XVIII в. В это время обстраивается усадьба Глинки гр. Я. В. Брюса. У гр. М. Г. Головкина в с. Сафарино к 1740 г. были выстроены новая церковь Богоматери Одигитрии и каменный господский дом. Внутри дома уже по новым правилам были оштукатурены стены, упоминаются «зала» и камин. В эти же годы (конец 1730 - начало 1740 гг.) перестраивались подмосковные усадьбы кн. Д. М. Голицына в Богородском, кн. В. М. Долгорукова в Васильевском на Воробьевых горах, кн. А. М. Черкасского в Останкине, гр. П. Б. Шереметева в Кускове и др. Первый дом кн. Д. М. Голицына в Архангельском по описи 1737 г. был деревянным на каменном фундаменте, имел уже 13 комнат с печами («китайской работы», «ценниные») и камином («подкомель»). Стены были убраны живописными и столярными панелями. Новые хоромы (начало 1740-х гг.) гр. П. Б. Шереметева в Кускове были деревянными одноэтажными, «вытянуты в линию», с большим количеством стеклянных окон. Комнаты обозначены еще по-старому «покоями», т. е. жилыми. Среди них упоминаются новые по своему назначению кабинет («конторка»), зал, галерея. Новые элементы были включены и в отделку интерьеров: штукатуренные потолки, карнизы, камины. Внутреннее убранство хором отличалось яркими, неожиданными по сочетанию цветными обоями. Так, «конторка» была обтянута малиновым бархатом пополам с китайскими панелями. Следующая комната — бывшая спальня графа — зелеными, за ней — покой «с немецкими» обоями, далее — синий покой и покои, в которых обои были голубые, зеленые, желтые, красные, «камчатые». Кусковские хоромы этого времени с выделенным центральным залом, гостиными, расположенными анфиладой, по своему колористическому решению, использованию дорогих отделочных материалов соответствовали эстетическим требованиям искусства барокко.

Одновременно со строительством новых хором, в аристократических усадьбах разбивались регулярные сады. Искусственно созданные земляные рвы, каналы, каскады, фонтаны, копаные пруды с геометрически очерченными берегами: зеленые насаждения — кустарники и деревья, куртины, крытые дороги («берсо»), амфитеатры, — все это превращало плоскую территорию в произведение садовой архитектуры. Планировка регулярного сада строилась на системе диагональных перспектив с центральной осью, ориентированной на жилой дом. По мысли создателей, такие сады являлись продолжением парадных залов под открытым небом и должны быть «богатою рамою великолепному дому, составляющему картину оной». Регулярные или, как их называли современники, архитектурные сады, украшались живописными перспективами с изображением различных видов, ветряных мельниц, каскадов, человеческих фигур.

Деревьям и кустарникам регулярного сада с помощью стрижки придавали изощренные и неожиданные формы птиц, животных, архитектурных сооружений. В описи кусковского сада упоминались деревья, «стриженные мужиками, бахусами, сидячими собаками, курицами, гусями, человеками с рыбьими плесками». Позднее, критикуя практику фигурной стрижки зелени, архитектор Н. А. Львов писал: «изуродовав мирты, пальмы, даже самый кипарис, превращали деревья в медведей, в пирамиды, в дельфинов и наполняли сады наши зелеными неподвижными уродами».

Наличие в садах мраморной скульптуры, о чем упоминали руководства по садоустройству, «определялось, как характером сельского дома, так и чином, состоянием и богатством его хозяина». Садовая скульптура в аллеях регулярного сада располагалась в определенном порядке, с учетом ее сюжета, тематики, символики мифологической или аллегорической. Чаще всего это были многочисленные изображения Аполлона, Геркулеса, Меркурия, аллегории времен года и четырех времен суток. Позднее пейзажные парки пополнились мраморной скульптурой историко-мемо-риального содержания.

Своеобразие культурной специфики аристократических усадеб этого периода заключалось в обращении к европейским и восточным разностильным архитектурным прототипам и использовании их в несвойственной для них среде. Садовые домики регулярных садов стилистически интерпретировали чужую архитектуру, создавая имитацию живой узнаваемой картины быта. Так, возле голландского домика в Кускове был разбит голландский садик с тюльпанами, рядом паслась корова, специально привезенная из Голландии. В другой части усадебного сада — возле итальянского домика — был воссоздан облик итальянской виллы эпохи Ренессанса с гротом и амфитеатром. Оформление китайской пагоды в Кускове ассоциировалась с фантастической композицией театральных декораций XVIII в.. Это был «мир грез», основанный «на энциклопедическом видении разнообразия мира... "мир политических мечтаний", составляющий насыщенное аллегориями пространство, где политические символы совмещались с географическими ассоциациями». Но здравый смысл — увы! — так редок в наше время!
Сколь многие, стремясь похвастаться пред всеми,
Оригинальностью соседей поразить,
Спеша приобрести и тут же водрузить
Строения всех стран и всех народов света,
Хаос лишь создают. Как неразумно это!

Жак Делиль. Сады.

В философской поэме Жака Делиля «Сады» (1782 г.), выход которой был приурочен к приему во дворце в Трианоне великого князя Павла Петровича с супругой и имевшей впоследствии широкую популярность среди владельцев усадеб, критика регулярных садов знаменовала наступление нового направления в искусстве паркостроения, свидетельствовала об изменении художественных вкусов в обществе 70-х гг. XVIII в. Уже в 1764 г. И. И. Шувалов писал из Англии: «Сады прекрасные, совсем иного от других вкусу. По возвращении моем дам идею, как в Киморе (поволжское село Тверской губ. Кимры графини А.К.Воронцовой. — В.Д.) подобный опыт завесть; все искусство в том, чтоб было сходно с натурой. Мне кажется, что сие лучше». «Ненавижу фонтаны, которые мучат воду, давая ей течение, противное ее природе», — пишет Екатерина II в 1772 г. Вольтеру. Д.С.Лихачев считает, что «враждебность к регулярным садам приобрела формы политических обвинений. Регулярный сад стал символом тирании, господства абсолютизма, попыткой насильственно подчинить себе природу стрижкой кустов и деревьев, приданием геометрических форм водоемам и т. д.».

При устройстве и убранстве крупной подмосковной дворянской усадьбы середины XVIII в. довольно свободно использовались художественные идеи столичных петербургских образцов, за счет огромных территорий, использования пышного декоративного убранства в постройках всего ансамбля. В то же время дворянские усадьбы, даже богатых владельцев, располагавшиеся в отдалении от центра, в провинции, по-прежнему сохраняли облик традиционного «помещикова двора» с типичным для него набором хозяйственных строений. Примером служат дворы братьев Матвея и Сергея Кантемиров в с. Большое Мурашкино Нижегородского у. 1730-1740-х гг.

Усадьба Марфино

В 70-е гг. XVIII в. в культуре дворянской усадьбы происходят существенные изменения, связанные со становлением нового эстетического направления, русского классицизма, сменившегося к концу века сентиментализмом. Мировоззрение просветительской философии о главенстве разума, гармоничности человеческой личности, ориентация на культуру античного мира, — признаки, характерные для классицизма, — сменились идеализацией так называемого «естественного состояния», предпочтением «безвестного» скромного существования, которое сулит свободу и прелести семейных радостей, общение с природой, заботу о благополучии подвластных «тружеников». Почто ж великолепьем пышным,
Удобным зависть возрождать,
По новым чертежам отличным
Огромны зданья созидать?
Почто спокойну жизнь, свободну,
Мне всем приятну, всем довольну,
И сельский домик мой — желать
На светлый блеск двора менять?

Г.Р.Державин. О удовольствии

В художественном сознании современников категорией прекрасного становится естественная красота природы, «благородная простота и спокойное величие». Наступило время людей, склонных к чувствительности, подверженных изящной меланхолии, скептических, небрежно разочарованных, желающих жить красиво. Идиллические настроения, благодаря влиянию Ж.-Ж. Руссо, коснулись всех представителей общества в разных странах. Во Франции королева Мария Антуанетта устроила у себя в Малом Трианоне ферму, где вместе с придворными доила коров в ведра из севрского фарфора и вздыхала о прелестях сельской жизни. Знатные особы с восторгом выезжали в деревню, чтобы выпить кринку свежего молока и поесть серого хлеба. Русские аристократы покинули свои роскошные апартаменты и перешли жить в дома «Уединения», скрытые в зелени парков. Такие дома отличались скромной отделкой, в них не было торжественных анфилад комнат с большими зеркалами, бархатных и шелковых обоев и золоченой резьбы.
Собственно тот поэтический образ русской усадьбы, запечатленный в нашей памяти благодаря художественным полотнам более позднего времени — второй половины XIX - начала XX вв. Б. Э. Борисова-Мусатова, С. Ю. Жуковского, литературными произведениями И. С. Тургенева, А.П.Чехова, И. А.Бунина, связан с усадьбами последней трети XVIII - начала XIX вв., с их романтическими пейзажами, парковыми беседками, классическими портиками господских домов.

Новые черты в культуре, искусстве, быту оказали прямое воздействие на формирование архитектурно-художественного образа дворянской усадьбы последней трети XVIII - начала XIX вв. Под влиянием философских настроений происходит трансформация взглядов на усадьбу в целом. Теперь это уже не парадная резиденция аристократа, а его «увеселительный замок и сельский дом». По мнению современников, в этом качестве сельские усадьбы должны были «возбуждать особливые чувствования высочества, великолепия, достоинства, красивости, субтильности, пристойности и скромности».

Замечательной чертой архитектуры русской усадьбы этого периода было ее органичное слияние с природным пейзажем. Строгие классические формы усадебных построек оказались близкими именно в сельской среде, неотделимыми от картины русской природы. Выделявшиеся на местности усадебные дома вместе с церковью обычно располагались на возвышенности возле водоемов. На прекрасном месте, на горе, у подножия которой протекала река Нара, был построен дом коллежского советника А. В. Маркова при с. Скугорово Верейского у. в 70 верстах от Москвы. Из окон нового дома А. Т. Болотова в Дворянинове, расположенного на высоком берегу р. Скниги, были видны крестьянские дома и пашни, «великая обширность мест, украшенных полями, лесами, рощами и несколькими церквами, и вид был... прекрасный».

Ампирная церковь, выстроенная по заказу Дурасова в имении Царёво-Никольское

Дурасов в своем Никольском Симбирской губ. имел двухэтажный каменный дом с боковыми флигелями, соединявшимися сквозной колоннадой. По сторонам парадной лестницы выставлялись оранжерейные цветы и деревья, посреди двора был разбит цветник с фонтаном. Дом был обставлен мебелью красного дерева с бронзой, обитой бархатом и штофом, дорогими столовыми часами и картинами в золоченых рамах. В этом описании узнается классический тип усадебного дома, выработанный «усадебным архитектором» И. Е. Старовым и получивший распространение в среде богатых помещиков.

По проекту еще одного популярного архитектора Н. А. Львова, сооружались усадебные дома, в т. ч. дом для поэта Г. Р. Державина в Званке:
Стекл заревом горит мой храмовидный дом,
На гору желтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомет шумит лучей дождем,
Звучит музыка духовая.

Г.Р.Державин. Евгению. Жизнь Званская

А. М. Кунавин. Дворец Румянцева в Качановке. Конец XVIII в.

После 1762 г. строительство богатых дворянских усадеб приняло широкий размах не только в Подмосковье, но по всей провинции. В 70-90-е гг. XVIII в. оформляются усадьба Качановка в Черниговской губ. П. А. Румянцева-Задунайского, Назарьево Московской губ. и Зубриловка Саратовской губ. Головиных, Надеждино Саратовской губ. А. Б. Куракина, подмосковная Отрада — В. Г. Орлова, Стольное Черниговской губ. А. А. Безбородко и множество других.
Бурное усадебное строительство потребовало вовлечения в этот процесс отечественных и приезжих специалистов: архитекторов, художников, оформителей. Среди них были такие известные мастера, как В. И. Баженов, К. И. Бланк, Н. А. Львов, И. Е. Старов, М. Ф. Казаков, В. Бренна, П. Гонзаго и другие. В строительстве дворянских усадеб в провинции участвовало множество безымянных мастеров, крепостных архитекторов и художников. Будучи заказчиками и создателями, руководствуясь собственным вкусом, владельцы принимали активное участие при составлении архитектурных проектов, внутреннего убранства домов, оформлении территории своей усадьбы. Примерами служат взаимоотношения гр. П. Б. Шереметева с К. И. Бланком при строительстве Кускова, деятельность 3. Г. Чернышева в Яропольце и др.

При формировании архитектурно-художественного облика своей усадьбы владельцы обращались к определенному прототипу. Для аристократических ансамблей таким источником обыкновенно являлись царские пригородные резиденции, откуда заимствовались, копировались, а порой механически переносились архитектурные проекты, формы, композиционные или декоративные решения. Например, граф П. Б. Шереметев при обновлении своего Кускова в 70-х гг. XVIII вв. запрашивал из Москвы планы всех строений и рисунок с «партера английского нерегулярного какой в Царском Селе».

Богатые провинциальные помещики, подражая столичным аристократам, сооружали в своих усадьбах огромные дома в «новейшем вкусе». Ду-расов, «человек добрый, недальний, необразованный и в то же время самый тщеславный, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи, захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе разных мастеров, немцев и французов, но увидя, что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть ли не князя, для того, чтоб он завел в его Никольском все на барскую ногу».

Довольно часто в усадебном строительстве повторялись уже существующие постройки в имениях других помещиков. Примером служит церковь, построенная в 90-х гг. XVIII в. в Надеждине Куракина местным архитектором Телегиным по образцу ротонды (арх. Менелас) в Яготине А. К. Разумовского. Другой пример — когда владельцы в усадьбах повторяли собственные городские дома, как это сделали кн. В. М. Долгоруков в 1770-х гг. в Знаменском-Губайлове и один из графов Толстых, построивший два совершенно одинаковых дома в Москве и в усадьбе, «чтобы при переезде из Москвы в деревню не чувствовать никакой перемены». Миниатюрой петербургского Казанского собора была церковь в Воронове под Тамбовом в имении А. И. Воронцова.

При строительстве своих усадеб владельцы «средней руки», которые не могли оплачивать услуги дорогих специалистов, обращались к печатным изданиям и руководствам. Для владельцев провинциальных небольших усадеб строительными руководствами служили труды Вольного Экономического общества, журнал «Экономический магазин», издаваемый Н. И. Новиковым и А. Т. Болотовым. Материалы статьи «О строении», помещенные в «Экономическом магазине» 1782 г., были адресованы помещикам «посредственного состояния», строивших «без зодчего». Особым спросом пользовалась книга Ивана Лема «Опыт городовым и сельским строениям, или Руководство к основательному знанию производить всякого рода строение» (1785 г.). «...Мир сравнительно небольших имений, где в шкафах стояли не роскошные увражи, а практические руководства, русская периодика, где вряд ли были папки с дорогими гравюрами, а стены домов украшали дедовские портреты..., мир владельцев скромных домов в уездных и губернских городах России, тех самых, кому адресованы были практические руководства М. Е. Головина, Ивана Лема. Для этого мира современная художественная жизнь проходила как бы по касательной, о многом узнавали случайно, с опозданием».

Усадьба Быково

Об архитектурном облике и обстановке помещичьих домов в губерниях можно судить по рассказам графа М. Д. Бутурлина, А. Т. Болотова и др. Выкрашенные серой краской с четырьмя белыми крашеными или оштукатуренными колоннами, в окружении зелени кустов, с липовыми или березовыми аллеями, — вот типичный облик дворянского усадебного дома в русской провинции последней трети XVIII - начала XIX вв. Расположение комнат в таких домах, их убранство, набор и расстановка мебели было одинаковым для всех владельцев. Сооруженные доморощенными архитекторами, такие постройки стали наиболее достижимым идеалом культурного быта небогатого помещика.

При оформлении усадебного ансамбля последней трети XVIII в. особое место отводилось окружающему пейзажу, подчеркивались достоинства и выразительность естественного ландшафта, рельефа местности, зеленых массивов, водоемов. Последним придавалась конфигурация природных озер. Недостатки территории восполнялись искусственными приемами, добиваясь правдоподобия подлинности природы, незатронутой человеком. Бывали времена, когда терзали землю,
Старались, красоту природы не приемля,
Овраги выровнять, холмы и рощи срыть,
В площадку гладкую всю местность превратить.
Теперь — наоборот! Исполнены отваги,
Пригорки делают и роют там овраги,
Где не бывало их и быть не надлежит;
Хотят создать рельеф и живописный вид.

Жак Делилъ. Сады.

В. Г. Орлов писал в своем дневнике: «При расположении оных (английских садов. — В. Д.), стараются они подражать природе и скрыть работу, которая необходима и часто много труднее бывает, нежели в регулярных... садах».

Пейзажные парки в дворянских имениях подразделялись на живописные, поэтические и романтические. С помощью искусства в них создавался некий иллюзорный мир с определенным душевным настроем, ландшафтные картины, «торжественно величественные, пышные, романтические, меланхолические, приятные, смеющиеся», раскрывали далекие перспективы с видами на крестьянские поселения, пастбища, луга, рощи; создавали живописные образы, навеянные произведениями художников-пейзажистов.
Умейте отбирать, как Бергхем, как Пуссен,
Природа в их холстах глядит на вас со стен,
И все прекрасное, что мы в них разглядели,
Сумели мастера взять у живой модели.

Жак Делиль. Сады.

Усадьба Пущино-на-Наре
В русских аристократических усадьбах пейзажные парки сосуществовали или сохраняли отдельные элементы регулярных садов. По словам Н. А. Львова — одного из отечественных пропагандистов пейзажных парков, особенность русских парков заключалась в том, чтобы «согласить учение двух противоположных художников — Кента и Ленотра, ...поместить в одну картину сад пышности и сад утехи».

На смену садовым домикам регулярного сада в пейзажных парках появились многочисленные пасторальные беседки и павильоны, стилизованные под «пещеры», хижины с соломенными или тростниковыми крышами или обитыми березовой корой, «хижины пустынника» в форме стога сена, дома «Уединения», «Философские» домики, «Метреи», имитировавшие русскую избу с встроенными лавками. Всевозможные «руины» (под названием «дом приморского жителя»), постройки в ложнокитайском и готическом стиле также входили в пейзажные парки помещичьих усадеб. По-прежнему увлекались большим количеством садовой мраморной скульптуры и так называемыми «театрами» — расписными деревянными щитами с изображением архитектурных видов, беседок, «девок с грибами» и пр. Все это должно было соответствовать требованию «картинности» парка. Оранжереи, теплицы, вольеры, зверинцы, цветники, фруктовые сады, лужайки для игр, «кухонные» и «аптекарские» огороды составляли облик усадебных садов и парков.
Усадебные парки обычно плавно переходили и сливались с окружающим их природным ландшафтом с окрестными деревнями, церквами, полями, лесами. Но можно ль все красы картины,
Всю прелесть их изобразить?
Там дальность с небокругом слить,
Стадами тут устлав долины,
Златою жатвой опушить?

В.Капнист. Обуховка

Усадебные сады и парки были тесно связаны с бытом и укладом жизни своих хозяев, их показывали, ими гордились и «угощали». В своем Чурасове (Симбирская губ.) П. И. Куралесова, встречая гостью, говорила: «Ну, теперь, покажу я тебе свой сад во всей красоте... В самом деле сад был великолепен... Сильные родники били из горы по всему скату и падали по уступам натуральными каскадами, журчали, пенились и потом текли прозрачными, красивыми ручейками, освежая воздух и оживляя местность. Прасковья Ивановна... водила нар до самого обеда, то к любимым родникам, то к любимым яблоням, с которых сама снимала... лучшие спелые яблоки и потчевала нас». В ее саду были теплицы и оранжереи, которые она только терпела и до которых была «небольшой охотницей». В усадебных садах устраивались общественные гуляния с различными зрелищами и играми. Так, например, в Кускове, «Москвы любимый ветроград», дважды в неделю съезжалось до трех тысяч гуляющих. Во время приемов и праздников сады иллюминировали, устраивали фейерверки, театральные представления. Все это сопровождалось музыкой роговых оркестров с ее «чудными, восхитительными, волшебными звуками». Музыка органично входила в усадебную жизнь, повсюду сопровождая своих владельцев. «Музыка играла во время стола, а по субботам, вечером, давались инструментальные и вокальные концерты». Своя музыка была во многих усадьбах. «...У людей достаточных и не то что особенно богатых бывали свои музыканты и песенники, ну, хоть понемногу, а все-таки человек по десяти».
Художественная культура дворянской усадьбы тесно связана с искусством театра. Увлечение театром в последней трети XVIII в. затронуло всю Европу: «страсть устраивать спектакли овладела всеми обществами, только и слышишь разговор о маленьких театрах на дачах в окрестностях Парижа». Схожая картина наблюдалась в это время и в России, где наряду с любительскими («благородными»), возникли частные крепостные театры. На рубеже ХVIII-ХIX вв. в России насчитывалось 173 крепостных театра. Домашними труппами владели кн. П. М. Волконский, кн. Н. И. Одоевский, кн. А. И. Гагарин, кн. Н. Г. Шаховской и многие другие. Лучшие театры были у гр. Н. П. Шереметева, кн. Н. Б. Юсупова, гр. А. Р. Воронцова.

Крепостной усадебный театр XVIII в. явился одним из основных источников русского театра XIX в. Как это ни покажется парадоксальным, крепостной театр был порождением просветительской эстетики. В Европе пропаганда новых философских идей в общедоступной форме начала проводиться именно с театральной сцены. Немецкий поэт-просветитель Шиллер считал, что «театр — это канал, которым льется непосредственно в народные массы то, что вырабатывает наука и знание». Вольтер получил широкое признание прежде всего как театральный деятель, как автор трагедий Эдипа, Меропы, Заиры и как певец Генриха IV, а затем уже как ученый-философ. Ведущий французский композитор Гретри, автор комической оперы «Люсиль», реализовал в своей музыке все доктрины, формулированные Дидро, Руссо, Д"Аламбером и, особенно, Лекомбом. Наибольшим успехом в театральном обществе пользовалась французская комическая опера, которая своим возвышенным идейным содержанием, идиллическим настроением, пасторальностью, восхвалением первозданной чистоты соответствовала эстетике сентиментализма. Французская комическая опера входила в репертуар отечественных крепостных театров, в частности, «Люсиль» Гретри исполнялась на сцене шереметевского театра между 1787 и 1788 гг.

Крепостной театр

Как художественное явление, крепостной театр имел противоречивый характер. На его сцене озвучивались глубоко философские идеи о победе разума, жизненной правды, пропагандировались человеческие добродетели, равенство всех членов общества. Рупором же всех этих идей выступали актеры, лишенные свободы, физически и духовно зависимые от прихоти хозяина. Это был «помещичий театр, с сосланными на "каторгу чувств" закрепощенными актерами». Безусловно, «театр для себя», каким был крепостной театр, уже по своей природе не мог быть активным пропагандистом передовых направлений своего времени. На его сцене общественные идеи, заложенные в пьесах, выхолащивались или трансформировались в узко эстетическую зрелищную картину. И все же очевидно влияние крепостного театра на распространение и усвоение определенной частью русского общества основных идей просветительства, на знакомство с европейской театральной культурой и литературой. В этот процесс было вовлечено большое число людей, среди которых было выявлено немало ярких дарований, в их числе П. И. Жемчугова, Т. В. Шлыкова, М. С. Щепкин, Аргуновы и многие другие.

Усадьба "Семёновское-Отрада"

Усадебный быт богатых помещиков мало чем отличался от городского. По выражению современников, они вели «городскую жизнь в деревне». Летнее время у них проходило в праздниках, приемах гостей, выездах на охоту, в занятиях «художествами», чтением книг, «научными занятиями». Математикой и естественными науками занимался в своей усадьбе Глинки под Москвой известный деятель петровского времени Я. В. Брюс. Там у него были собраны математические и механические инструменты, устроен «музеум» с «натуриялими», «антиквитстыми», минералами, редкими монетами, «личинами и вообще как иностранными, так и внутренними курьезностями». В. Г. Орлов в подмосковной Отраде имел физический и рудный кабинеты. А. К. Разумовский в подмосковной усадьбе Горенки создал в 1777 г. огромный ботанический сад с оранжереями, теплицами, где выращивалось до 10 тыс. различных растений и где у него цвели ваниль, померанцы, виноград, апельсины. Там же у него имелись колоссальный зимний сад, гербарий, библиотека по ботанике. Для работы в своем саду А. К. Разумовский приглашал известных ученых ботаников и садоводов Европы, среди них был и профессор Фишер фон Вальдгейм, впоследствии основатель ботанического сада в Петербурге.

Усадьба Суханово

Многие владельцы крупных усадеб обладали большими библиотеками, среди них: Б. В. Голицын в Вяземах, П. М. Волконский в Суханове (около 4 тыс. томов), А. И. Вяземский в Остафьеве (около 5 тыс. томов), П. В. Головин в с. Новоспасском (Деденево), А. И. Демидов в своем имении Орловской губ. и многие другие. Книжные собрания отражали интересы и вкусы своих хозяев. Состав библиотеки Я. В. Брюса носил энциклопедический характер, в нее входили сочинения на иностранных языках по математике, физике, военным наукам, истории, в т. ч. несколько русских летописей, философии, медицине. Книги из библиотеки кн. Д. М. Голицына в Архангельском имели экслибрис «ex BIBLIOTHECA ARCHANGELINA». Библиотека была составлена по определенной программе: в нее входили книги по истории, политике, экономике, литературе, философии и другим отраслям науки, а также переводы всех сочинений Макиавелли и Боккалини, славянские рукописи. Н.П.Шереметев составил в Останкине прекрасную библиотеку по театру и музыке. В его имении Вощажникове размещалась специальная библиотека по охоте.

Предполагалось, что светский просвещенный человек екатерининской эпохи должен был «сообразовываться с духом того времени», т. е. быть образованным, тонко чувствовать искусство, окружать себя художественными произведениями. Поэтому у богатых помещиков наряду с библиотечными собраниями складывались художественные коллекции, главным образом живописные, формировались галереи «знатных людей». Предметы прикладного искусства для людей XVIII в. еще не представляли коллекционного интереса. Они включались в общее убранство дома, служили его украшением, т. е. рассматривались сугубо в бытовом плане. Украшением интерьера служили и картины, которые размещались, в зависимости от сюжета, в определенных местах и в соответствующих комнатах. Аллегорические или мифологические сюжеты в живописи включались в плафоны и десюдепорты, портреты и натюрморты украшали стены столовой, гостиных и залов.

Создавались и специальные картинные галереи европейской живописи, которая стала предметом страстного коллекционирования в последней трети XVIII в. Просвещенные аристократы, такие, как Строгановы, Юсуповы, Демидовы, Воронцовы, Шереметевы и др., имели в своих усадьбах живописные собрания с подлинными шедеврами известных европейских мастеров XVII-XVIII вв. Отбором и покупкой для богатых коллекционеров картин и скульптуры занимались «комиссионеры». Например, для Шереметева такими «комиссионерами» на протяжении всего XVIII в. являлись Ю. И. Кологривов и крепостные художники Аргуновы.

Притоку живописных полотен европейских художников в дома русской знати в немалой степени способствовали революционные события во Франции. «Кровавые волны социальной бури разметали во все стороны художественные сокровища, скопленные во Франции в течение ряда веков, и очень многие из них попали в далекую Москву... Драгоценные полотна, рожденные под горячим солнцем Италии и в призрачном тумане Амстердама, нашли себе приют в занесенных снегом дворцах московской знати». И далее: «Случай разорений французских благоприятствовал мне достать несколько отличных штук, наипаче из школы фламандской. Я получил три картины из коллекции Орлеанского герцога, три из кабинета Шуазелева и несколько других», — из письма А. А. Безбородко к С. Р. Воронцову.

Коллекционирование дорогих предметов искусства, содержание собственных театральных трупп было не под силу небогатым помещикам. Их досуг проходил в посещениях или приеме гостей, играх, в занятиях «кабинетными упражнениями» или «художествами»: «Когда же наиграемся какой игре досыта, тогда начинали играть в фанты, а иногда в самыя жмурки, и в том неприметно проводили длинные осенние и зимние вечера... Но за всем сим не отставал я нимало и от прежних своих и лучших занятий, но всякий раз, когда не было никого у нас и мы были дома, не давал ни одной минуты проходить тщетно, но по привычке своей всегда чем-нибудь занимался и либо читал что-нибудь, либо писал, либо рисовал и гваздился красками. В сем последнем упражнении занимался я всего более в сию осень и множайшия картины, писанныя масляными красками, имеющиеся у меня в доме, были произведениями сего периода времени».

Владельцы провинциальных усадеб создавали свои «картинные галереи» и украшали стены комнат росписями с изображением китайцев, диких американцев, пальмовых деревьев, экзотических птиц и зверей, как это было у П. И. Куралесовой в Чурасове Симбирской губ. Одним из любимых жанров «комнатной живописи», украшавшей интерьеры провинциальных помещичьих усадеб, было изображение ландшафтов. Это согласовывалось с рекомендациями теоретика садово-паркового искусства X. Гиршфельда, чей трактат был известен в России в переводе А. Т. Болотова. Сам Болотов писал: «В комнатах, обогащенных прекрасными ландшафтными картинами, дышит все вокруг нас прекрасным сельским воздухом. При входе нашем с надворья не находим мы ничего негодного, никакого противоречия, но некое согласие между внутренностью дома и надворьем...». Исполнителями «комнатной живописи» были крепостные мастера: «Живописец у нас был собственный. Он был из дворовых людей и с детства имел способность к рисованию... он очень верно, искусно копировал и в этом был отличный мастер».

Естественно, что деятельность таких мастеров была непрофессиональной, далекой от творческой. Однако и вкусы заказчиков таких «художеств» не были утонченными, их вполне удовлетворял исполнительский уровень мастерства. Им была недоступна художественная ценность картины как произведения искусства. Главным для них была достоверность сюжета или портретного схожества. Об одной провинциальной картинной галерее оставил свои воспоминания М. Н. Киреев: «Я вошел в залу... на подбеленных, но не штукатуренных стенах были повешены каррикатурные портреты: кавалеры в губернских мундирах, дамы в огромных чепцах, а некоторые — повязанные платочком. Ермак Тимофеевич глядел, вытараща глаза, на какого-то архиерея. Живописец, кажется, не богат был красками: сурик, вохра, сажа и белила у него заменяли все прочее: а о правильности рисунка и говорить нечего».

Отношение к художественному творчеству крепостных среди отечественных исследователей до сих пор остается неоднозначным. Часть из них рассматривает его как «художественную промышленность» или как «соборное искусство, близкое к песням, вышивкам и кружевам». Другие ученые, пытаясь обосновать самобытность такого искусства, считали крепостных художников пионерами, положившими начало новой русской живописи. И все же изучение художественной жизни России XVIII -начала XIX вв. не позволяет говорить о специфике и обособленности крепостного искусства. Творческая деятельность талантливых крепостных художников, получивших профессиональное обучение, развивалась в русле современных им идейно-художественных направлений. При оформлении и строительстве в крупных усадьбах крепостные совместно трудились с вольнонаемными мастерами и приглашенными специалистами, обучаясь у них и воплощая в жизнь художественные запросы своих владельцев.

Крепостные художники, актеры, наряду с резчиками, столярами, плотниками, позолотчиками и другими «мастеровыми», составляли только часть огромного «штата» дворовых богатого помещика. Это обстоятельство вызывало удивление у иностранцев, отмечавших в своих воспоминаниях: «Другого рода роскошь, обременительная для дворян и грозящая им разорением, если они не образумятся. Это — многочисленная прислуга их... Нередко встречаешь помещика у которого 400 или 500 человек дворовых всех возрастов, обоих полов, и всех их он считает долгом держать при себе, хоть и не может занять их всех работою».

Дворовые, согласно «штату», подразделялись на «команды» во главе с администрацией и приказчиком, среди них были садовники, мастеровые, швейцары, гребцы, конюхи, скотники, птичники. Содержание продуктами и одеждой полагалось усадебной богадельне, церковнослужителям, учителям и ученикам школы. Вотчинные школы имелись у Шереметевых, Куракиных, Орловых, Румянцевых, Голицыных, Воронцовых и у других владельцев. В усадебных школах дети дворовых обучались основам письма, счета, арифметики, чтению. Обучение мастеровых у крупных помещиков проходило в два этапа: вначале у собственных мастеров, а затем — на стороне, по контрактам.

Дворянская усадьба XVIII в. формировалась и эволюционировала в русле современных ей передовых идейно-эстетических и художественных направлений отечественной и европейской культуры, аккумулировала в себе духовную, художественную и материальную культуру современного общества. Ближайшими прототипами для крупной аристократической усадьбы, и прежде всего — для подмосковных, были царские загородные резиденции под Петербургом. А те, в свою очередь, послужили образцами для подражания провинциальным усадьбам. Культура дворянской усадьбы создала прекрасные образцы архитектурных и садово-парковых ансамблей, изобразительного искусства, музыки и театра, ставших источником творческого вдохновения, запечатленных в поэзии и литературе.

Культура дворянской усадьбы является своеобразным конгломератом культур. Помимо официального господствующего направления, которое было ее фундаментом, она включала элементы городской и народной культуры. Характерной особенностью усадебной культуры является участие в ее формировании крепостных архитекторов, художников, актеров, ремесленников. Творчество крепостных стало органической частью усадебной культуры XVIII в. и как явление было вызвано к жизни социальной атмосферой того времени. Крепостническая природа дворянской усадьбы придает ее культуре противоречивый, двойственный характер. В ней переплелись высокие и низкие, прекрасные и жестокие человеческие стороны, воплощенные, с одной стороны, в замечательных образцах искусства, и, одновременно, будучи порождением современной действительности, эта культура продемонстрировала многочисленные примеры самодурства, беспощадной травли, унижения человеческой личности.

Культура дворянской усадьбы — это особый мир, который предстает перед нами в виде, опосредованном ее создателями и владельцами усадеб, которые сами стали частью этой культуры, и которую мы рассматриваем их глазами, пытаясь понять и оценить ее через их восприятие. Она оказала решающее влияние на весь жизненный уклад обитателей усадеб, чей быт воспринимался через призму этой культуры. Эти отличительные признаки усадебной дворянской культуры стали синонимами, адекватными определениям «усадебный быт», «бытовая культура», связанная с семейными традициями. Я истинно, мой друг, уверен,
Что ежели на нас фортуны фаворит
(В котором сердце бы не вовсе зачерствело)
В Никольском поглядит
Как песенкой свое дневное кончив дело,
Сберемся отдохнуть мы в летний вечерок
Под липку на лужок,
Домашним бытом окруженны,
Здоровой кучкою детей,
Веселой шайкою нас любящих людей,
Он скажет: как они блаженны...
Н.А.Львов. Никольское

Культура дворянской усадьбы XVIII в. занимает важное место в истории отечественной культуры этого периода, оставаясь для нас и по сей день «волшебной сказкой». В результате изучения усадеб мы становимся богаче: «открылась новая полоса русской культуры, интересная и важная не только совершенством своих материальных созданий, но и своими мыслями, своей поэзией и философией, своими верованиями и вкусами».
С 1760-х гг., после отмены обязательной дворянской службы начинается расцвет сельской усадьбы. Изменения в облике усадьбы становились заметными не сразу. Привычный, традиционный уклад нарушался далеко не всеми владельцами. Доля усадебных селений по уездам к 1780-м гг. понизилась. Возросла и доля имений без усадебных домов. Возможно, это было связано с перемещением части дворян в города, в новые уездные учреждения. Как и прежде, усадебные дома были главным образом деревянными. Как и в первой половине столетия основная масса дворян в уездах владела одной усадьбой. Показательно, что резко снизилась численность усадебных имений без крестьянских дворов. У состоятельных помещиков усадебное хозяйство в таких отраслях, как животноводство, птицеводство, садоводство, рыбоводство, по-прежнему занимало прочные позиции. Характерной чертой многих усадеб становились оранжереи. Судя по развитому усадебному хозяйству, не снижалась и численность дворовых людей, а среди них возрастало количество овладевших редкими ремесленными специальностями (столяры, резчики, слесари и др.), которые были необходимы для благоустройства господских домов.

Усадьба Алтуфьево

Новой и довольно яркой чертой усадьбы второй половины XVIII в. стало заведение заводов и фабрик (в основном текстильных, кожевенных, бумажных). Заметными становились конные заводы. Много действовало и небольших заведений домашнего типа, обслуживавших усадебные потребности.
Возросло число усадеб в уездах вблизи Санкт-Петербурга. Многие из них заметно отличались от усадебных имений других (центральных и северо-западных) уездов. Это были загородные постройки дворцового типа, предназначенные для отдыха, увеселений, охоты. Их хозяйственное значение в области земледелия и животноводства отступало на второй план.

Усадебная жизнь во второй половине XVIII в. претерпела значительные изменения. С возвращением дворян в имения им приходилось вникать в хозяйственные заботы. Часть помещиков задумывалась о совершенствовании земледельческих и иных работ, обращалась к справочным книгам, проводила наблюдения и опыты. Заметно возросло внимание к внешнему виду и внутреннему убранству усадебных домов, к удобству проживания в них. Господский дом становится очагом духовной жизни, чтение книг и журналов стало обычным явлением. Скромная, без вызывающей роскоши сельская жизнь представляется идеалом для сельского помещика.

На фоне обычных господских домов резко выделяются усадьбы богатых дворян. Большие материальные возможности позволили знати строить настоящие сельские дворцы. Некоторые усадебные дома представляли собой уникальные сооружения, ибо воздвигались по проектам выдающихся архитекторов. Окружающие их сады и парки представляли собой подлинные жемчужины ландшафтной архитектуры. Ряд усадеб по своим архитектурным достоинствам не уступал лучшим образцам общеевропейского значения. Они отличались и своим культурно-художественным содержанием. Богатые владельцы создавали коллекции минералов, монет и т.п., книжные собрания насчитывали тысячи томов. Дома украшались портретами, натюрмортами, стенной живописью, скульптурой. Художественные произведения нередко включали произведения знаменитых мастеров.

Событием стало появление и распространение усадебного театра, сыгравшего свою роль в развитии российского театрального искусства.

А.В.Чекмарёв

Троицкий собор

Александро-Невской лавры

как иконографический образец

Часть 3. Под высочайшим покровительством

Статья опубликована в сборнике "Санкт-Петербург и архитектура России. Архитектура в истории русской культуры". Вып. 7. М., 2007. С. 317-362.

Двухбашенность старовского проекта, напрямую из римского прототипа не выходящая, намекала и на некий обобщенный образ католического храма. Она выражала популярную во французской архитектурной теории идею «греко-готической» церкви, сформулированную в трудах аббатов Ж.Л. де Кордемуа и М.А. Ложье.

Проект фасада церкви Сен Сюльпис в Париже. Арх. Сервандони. 1732 г.

Проект двухбашенной паперти. Арх. Орлеан. 1766 г.

Проект двухбашенной паперти. Арх. Рэймон. 1766 г.
Наиболее близкий из возможных прообразов западного фсасада Троицкого собора, проект был известен Старову. См. об этом в статье Ю.Г. Клименко. Петербург и московские двухбашенные храмы последней трети 18 века. В сборнике: Санкт-Петербург и архитектура России. М., 2007. С. 363-408.

Во французском контексте речь шла об органичном соединении известной со времен средневековья структуры храма (базилики с двухбашенным западным фасадом) с формами ордерной архитектуры. Французы таким образом стремились в поисках нового идеала скрестить национальную готическую традицию с классицизмом. Русская императрица фактически реализовала их замысел, наделив его собственной спецификой. Старый петровский собор как значимый пример собственной еще недавней «готики» воспроизводился в современной стилистической обработке.

Не следует забывать, что собор создавался на пике французских влияний в раннем отечественном классицизме. В этом русле работали непосредственные представители французской школы Ж.Б.Вален-Деламот и Н.Легран, а также закончившие обучение во Франции В.И.Баженов и И.Е.Старов. Логично, что архитектурный облик Троицкого собора отразил французское понимание заданной темы. Как выясняется, Старов в своих формальных поисках обратился к проектам аналогичных сооружений, выполнявшимся в стенах парижской академии. В 1766 г., в период его пребывания во Франции, академия как раз проводила конкурс на проект двухбашенной паперти храма. Сопоставление представленных тогда проектов с фасадом паперти у Старова доказывает их прямое воздействие, с тем лишь отличием, что в стилистике Троицкого собора барочные рецидивы 60-х гг. почти уже исчезли. Отказавшись от мелочной декорации, фигурных завершений и многочисленной скульптуры, Старов тем не менее весьма точно воспроизвел типично французский по построению и прорисовке деталей фасад. Бумажные опыты парижской академии таким образом материализовались в далеком Петербурге, в облике одной из известных русских святынь.

Помимо мемориализации культа Петра Великого и связи с «греческим проектом», Троицкий собор имел также другие подтверждения своей общенациональной значимости. Будучи усыпальницей Александра Невского, он являлся еще и главным храмом посвященного святому князю ордена, учрежденного в 1724 г. по воле первого императора. Орден долго сохранял статус главной военной награды. Строительство здания в период между двумя победными русско-турецкими войнами и прямая связь с историей ратной славы Александра Невского обеспечили ему значение главного воинского храма страны, которое он удерживал вплоть до появления другого военного мемориала - Казанского собора. В 1797 г. над главным входом в Троицкий собор был установлен барельеф ордена Александра Невского, а еще ранее, в 1791 г., в одном из примыкавших корпусов устроена специальная «кавалерская зала» для торжественных собраний кавалеров этой военной награды.

От внутренней содержательной стороны внимание современников неминуемо обратилось к внешним признакам задуманного Екатериной II храма.

Его роль в качестве иконографического образца, слабо проявившаяся в судьбе предшественника, на сей раз получила новое мощное подтверждение. К тому же в сознании дворянства конца XVIII века, усвоившего многое из европейских культурных традиций и новшеств, образ двухбашенного храма не был столь откровенно чужим (и чуждым), как в восприятии людей петровской эпохи. Потому композиция Троицкого собора не столько прямолинейно копировалась (слишком специфическим были масштаб и назначение постройки), сколько открыла возможность для дальнейшей интерпретации его архитектурной темы, высочайше дозволенной и всячески одобряемой. Значительно расширившиеся знания о европейской архитектуре, прошлой и современной, различные предпочтения заказчиков, порой весьма искушенных, типологическая разнородность проектов - все это создало в русской архитектуре конца XVIII - начала XIX вв. целую линию разнообразных модификаций двухколоколенных церквей.

Пришедшийся на это время расцвет усадебного строительства способствовал распространению данной типологии в провинции, в архитектурных заказах помещиков. Двухбашенность для многих стала желанной принадлежностью церковного здания, соответствовавшей исходящей от двора моде. Не исключено, что она действительно ассоциировалась у современников с триумфом в первой русско-турецкой войне, как считают некоторые исследователи. Мотив парных колоколен включался в различные композиционные схемы, в соответствии с запросами и возможностями заказчиков, а также назначением и масштабом самих построек.

В пестрой картине русских двухбашенных храмов выделяется столичная линия, которую в целом можно охарактеризовать как подчеркнуто западническую, интерпретирующую заимствованные из европейского опыта композиционные схемы. В соответствии со своей исторической ролью «окна в Европу» многоконфессиональный Петербург всегда позволял себе радикальные эксперименты в области храмостроения. Облик православного храма в архитектуре столицы в XVIII в. почти не опирался на собственную традицию и порой был неотличим от европейских аналогов. Как позже отмечал А.И.Герцен, «в Петербурге можно прожить года два и не понять какой веры он придерживается». Обстановка веротерпимости и высочайшее покровительство разным конфессиям обеспечили быструю адаптацию самых неожиданных архитектурных решений в столичном православном храмостроении. Это напрямую касается двухбашенной типологии, отразившейся в нескольких реализованных памятниках и еще больше в проектах. Закрепившийся в столице новый тип православного храма очень скоро через архитектурные заказы дворян распространился в провинции. Также можно говорить о влиянии значимых столичных образцов на архитектуру храмов (монастырских и приходских) в городах. Для петербургской линии двухбашенных церквей в первую очередь характерны вариации на тему базилики (и продольной композиции вообще), ориентированные на образец Троицкого собора или непосредственно на европейские прототипы, выбранные заказчиками.

Примечательно, что непосредственных подражаний Троицкому собору было немного. Обе столичные реплики лаврского собора связаны с императорскими заказами, демонстрируя высочайшее покровительство двухколоколенному типухрамов. Первую по времени церковь Рождества Христова на Песках успели освятить даже раньше прототипа, в 1789 г.Ее возводила с 1781 г. по проекту архитектора П.Е.Егорова «Канцелярия строения домов и садов Ея Величества».

Церковь Рождества Христова в Песках в Санкт-Петербурге. Фото нач. 20 века. Фотоархив ИИМК РАН.



Церковь Рождества Христова в Песках в Санкт-Петербурге. Фото нач. 20 века.

На освящении присутствовал наследник престола с семьей. Композиционно и стилистически храм повторял лаврский собор, однако проигрывал ему цельностью художественного образа. Его отличали дробность масс и довольно сухая разделка фасадов ионическими пилястрами. Памятник был разрушен в 1930-е гг.

Гораздо выразительнее был также несохранившийся храм Апостола Павла, построенный в 1804-1826 гг. при Обуховском сталелитейном заводе. Мануфактура была основана императором Павлом I , в память которого его вдова Мария Федоровна и заказала величественный храм, спроектированный А.Д.Захаровым.

Церковь апостола Павла при Обуховском сталелитейном заводе. Фото 1920 г. Фотоархив ИИМК РАН

Ориентация на собор лавры очевидна -помимо общего типологического сходства есть узнаваемые цитаты, вроде формы купольной ротонды с полуколоннами или входного шестиколонного портика. В условиях зарождавшегося ампира созданный Захаровым образ отличался суровым лаконизмом, что отвечало мемориальному назначению церкви. Тема базилики, восходящая к известным римским святыням, была актуальной в свете утопических проектов Павла вернуть христианству распавшееся единство. Кульминацией этих идей был замысел знаменитого Казанского собора А.Н.Воронихина. Схема латинского креста с доминантой «римского» купола определила облик и церкви Апостола Павла. Словно желая подчеркнуть несвойственную большинству русских церквей горизонтальность вытянутого здания, Захаров почти никак не обозначил парные колокольни в его силуэте. Две звонницы помещались по сторонам аттика паперти, словно экран, приставленной к телу храма.

Запоздавшим отголоском Троицкого собора Старова является Знаменский собор мужского монастыря в Курске. Точнее, не сам храм, построенный в 1826 г. предположительно по проекту А.И.Мельникова, а предпринятая в 1840-х гг. его реконструкция.

Собор Знаменского монастыря в Курске. Фото нач. 20 века

Знаменский монастырь в панораме Курска. С картины середины 19 века

Собор Знаменского монастыря в Курске. Фото 1970-х гг. (после утраты башен)

План собора Знаменского монастыря в Курске

Тогда над протяженным объемом трапезной воздвигли две колокольни, которые в сочетании с мощным классическим куполом и общей продольной композицией собора придали ему убедительное сходство со столичным прототипом. При этом речь идет о визуальном сходстве внешних форм, а не всей структуры сложного сооружения. Внутреннее пространство храма не имело ничего общего с базиликой.

О французской архитектурной теории 18 в. см.: И.Е.Путятин. «Портрет В.И.Баженова в кругу семьи» и идеальный образ храма в эпоху классицизма // 18 век - ассамблея искусств… С.154-172.