(1494 - 1553) вошел в историю мировой литературы как автор сатирического романа . Мастер гротеска и гиперболы, в своей книге он рассказал историю похождений двух добродушных великанов и их друзей. Прозаик беспощадно высмеял лень, невежество и лицемерие духовенства, за что его произведение было объявлено Римско-католической церковью еретическим.

Писатель был ярым противником средневековой косности и догматизма. В борьбе со «старым миром» он выбрал очень необычное, но крайне эффективное «оружие» - раскатистый смех (получивший впоследствии название «раблезианский»). Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» ознаменовал собой рассвет французского Ренессанса и стал одним из величайших литературных произведений эпохи Возрождения.

Мы отобрали из него 10 цитат:

Так вот, запишите в своем мозгу железным стилем: всякому женатому человеку грозит опасность носить рога. Рога - естественное приложение к браку. Не так неотступно следует за телом его тень, как рога за женатым. Если вы услышите, что про кого-нибудь говорят: «Он женат», и при этом подумаете: «Значит, у него есть, или были, или будут, или могут быть рога», - вас никто не сможет обвинить, что вы не умеете делать логические выводы.

Святые угодники! - воскликнули те двое. - Вот тебе раз! Что ж ты, милый, дурака валял? - Да разве я кого-нибудь из вас валял? - спросил Гаргантюа.

Ах, малыш, малыш, славно провел ты нас за нос! Быть тебе когда-нибудь святейшим владыкою папой!

Кто с вечера не припасет дрожжей, у того к утру тесто не поднимется. Будьте всегда кому-нибудь должны. Ваш заимодавец денно и нощно будет молиться о том, чтобы Господь ниспослал вам мирную, долгую и счастливую жизнь. Из боязни, что он не получит с вас долга, он в любом обществе будет говорить о вас только хорошее, будет подыскивать для вас новых кредиторов, чтобы вы могли обернуться и чужой землей засыпать ему яму.

И точно: отказавшись от длинных предисловий и подходов, к коим обыкновенно прибегают довольствующиеся созерцанием вздыхатели, заядлые постники, не притрагивающиеся к мясу, в один прекрасный день он прямо ей объявил: - Сударыня! Было бы в высшей степени полезно для государства, приятно для вас, почетно для всего вашего рода, а мне так просто необходимо ваше согласие от меня зачать.

Было бы корыто, а свиньи найдутся.

Уразуметь, предвидеть, распознать и предсказать чужую беду - это у людей обычное и простое дело! Но предсказать, распознать, предвидеть и уразуметь свою собственную беду - это большая редкость.

Восьмой излечивал все виды истощения: малокровие, сухотку, худобу, не прибегая ни к ваннам, ни к молочной диете, ни к припаркам, ни к пластырям, ни к каким-либо другим средствам, а лишь постригая больных сроком на три месяца в монахи. И он уверял нас, что если уж они во иноческом чине не разжиреют, значит и врачебное искусство, и сама природа в сем случае бессильны.

А я хоть и грешник, да без жажды не пью. Когда я, Господи благослови, начинаю, ее еще может и не быть, но потом она приходит сама, - я ее только опережаю, понятно? Я пью под будущую жажду. Вот почему я пью вечно. Вечная жизнь для меня в вине, вино - вот моя вечная жизнь.

Итак, мои милые, развлекайтесь и - телу во здравие, почкам на пользу - веселитесь, читая мою книгу. Только вот что, балбесы, чума вас возьми: смотрите не забудьте за меня выпить, а уж за мной дело не станет!

1. Крупнейшим представителем французского гуманизма и одним из величайших французских писателей всех времён являлся Француа Рабле (1494-1553). Родился в семье зажиточного землевладельца, учился в монастыре где с жаром изучал древних писателей и юридические трактаты. Покинув монастырь он занялся медициной, стал врачом в Лионе, совершил две поездки в Рим в свите парижского епископа, где изучал римские древности и восточные лекарственные травы. После этого состоял два года на службе у Франциска1, разъезжая по южной Франции и практикуя медицину, получил звание доктора медицины, ещё раз побывав в Риме и возвратившись, получил два прихода, но священнических обязанностей не исполнял. Умер в Париже. Учёные труда Рабле свидетельствуют об обширности его познаний, но не представляют большого интереса (комментирование античных работ по медицине).

2. Главное произведение Рабле – роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», в котором под покровом шуточного повествования о всяких небылицах он дал необычайно острую и глубокую критику учреждений и обычаев средневековья, противопоставив им систему новой, гуманистической культуры. Толчком к созданию романа послужила вышедшая анонимная книга «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа», где пародировались рыцарские романы. Вскоре Рабле выпустил продолжение к этой книге под названием «Страшные и ужасающие деяния и подвиги прославленного Пантагрюэля, короля дипсодов, сына великого великана Гаргантюэля». Эта книга, выпущенная под псевдонимом Алькофрибас Назье, и составлявшая впоследствии вторую часть его романа, выдержала в короткое время ряд изданий и даже несколько подделок. В этой книге ещё преобладает шуточное над серьёзным, хотя уже слышны ренессансные мотивы. Вдохновлённый успехом этой книги, Рабле выпускает под тем же псевдонимом начало истории, долнжествовавшее заменить собой народную книгу, под заглавием «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля», которое составило первую книгу всего романа. Из своего источника Гаргантюа заимствовал лишь некоторые мотивы, остальное – его собственное творчество. Фантастика уступила место реальным образам, а шуточная форма прикрыла очень глубокие мысли. История воспитания Гаргантюа вскрывает различия между старым схоластическим и новым гуманистическим методами и педагогике. «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля» вышла в свет спустя много времени под настоящим именем автора. Она существенно отличается от двух предыдущих книг. В это время абсолютно изменилась политика Франциска, участились казни кальвинистов, восторжествовала реакция, возникла стражайшая цензура, которая вынудила Рабле сделать свою сатиру в «Третьей книге» более сдержанной и прикрытой. Рабле переиздал свои первые две книги, упразднив места, выражавшие сочувствие кальвинистам и смягчив выпады против сарбоннистов. Но, несмотря на это, его три книги были запрещены богословским факультетом Парижа. В «третьей книге» излагается философия «пантагрюэлизма», который для Рабле – во многом разочаровавшегося и сделавшегося теперь более умеренным – равнозначен внутреннему спокойствию и некоторому равнодушию ко всему, что его окружает. Первая краткая редакция «Четвёртой книги героических деяний и речей Пантагрюэля», также носит сдержанный характер. Но 4 года спустя, под покровительством кардинала дю Белле, Рабле выпусти расширенное издание этой книги. Дав волю своему негодованию против королевской политики, поддерживающей религиозный фанатизм, и придал своей сатире исключительно резкий характер. Через 9 лет после смерти Рабле была издана его книга «Звонкий остров», а ещё через два года под его же именем – полная «пятая книга», являющаяся наброском Рабле и подготовленная к печати одним из его учеников. Источником идей сюжетного замысла романа-эпопеи являлись: народная книга, богатая гратескно-сатирическая поэзия, развившаяся незадолго перед тем в Италии, Теофило Фоленго (автор поэмы «Бальдус»), который масерски прикрыл шутовской формой не только пародию на рыцарские романы, но иострую сатиру на нравы своего времени, на монахов, учёных педантов. Главный итсочник Рабле – народное творчество, фольклорная традиция (фаблио, вторая часть «Романа о Розе», Вийон, обрядово-песенная образность).

3. Все протесты против отдельных сторон феодализма, подняты Рабле на уровень сознательной, систематической критики феодального строя и противопоставлены продуманной и целостной системе нового гуманистического миропонимания. (античность). К народно-средневековому началу восходят также многие черты художественной техники Рабле. Композиция романа (свободное чередование эпизодов и образов) близка к композиции «Романа о Розе», «Романа о Лисе», №Большом завещании» Вийона + стихи гротеска, наполняющие роман. Хаотическая форма его повествования = выход человека Ренессанса на исследование действительности, чувствуется безграничность мира и таящихся в нем сил и возможностей (путешествие Панурга). Язык Рабле причудливый и полон синонимических повторов, нагромождений, идиом, народных пословиц и речений, он также имеет своей задачей передать всё богатство оттенков, свойственное ренессансному материально-чувственному восприятию мира.

4. Гротескног-комическая струя в романе Рабле имеет несколько задач: 1) заинтересовать читателя и облегчить ему понимания глубоких мыслей в романе 2) маскирует эти мысли и служит щитом от цензуры. Исполинские размеры Гаргантюа и всего его рода в первых двух книгах = символ влечения человека (плоти) к природе после оков средневековья + приближение к первобытным существам. За 20 лет, в течении которых писался роман, взгляды Рабле переменились (чувствуется при переходе после 2 книги), но основным свои идеям он остался верен: осмеяние средневековья, новый путь человека в гуманистическом мире. Ключ ко всяким наукам и всякой морали для Рабле – возвращение к природе.

5. Огромное значение у Рабле принимает плоть (физическая любовь, пищеварительные акты и т.д.). Рабле утверждает первенство физического начала, но требует, чтобы его превосходило интеллектуальное (картина невоздержанности в пище у Рабле носит сатирический характер. Особенно начиная с 3й книги звучит призыв к умеренности. Вера в естественную доброту человека и благость природы чувствуется на протяжении всего романа. Рабле считает, что естественные требования и желания человека нормальны если их не насиловать и не неволить (телемиты)., он утверждает доктрину «естественной нравственности» человека, не нуждающийся в религиозном обосновании. Но и вообще в понимании мира для религии нет места. Рабле практически исключает религиозную догматику. Всё что связано с католицизмом подергается жестокому осмеянию (сравнивает монахов с обезьянами, насмешка о непорочном зачатии Христа – рождение Гаргантюа). Но и кальвинизм Рабле недолюбливал. Евангелие Рабле приравнивает к античным мифам. Презирая всякое насилие над чеовеком, Рабле высмеивает теорию благородных родов и «благородства по наследству», выводя в своём романе «простых людей», а людей из высшего общества (исключая сказочных королей) наделяет саркастическими именами (герцог де Шваль, военоначальник Малокосос и т.д.). Даже в описании загробного мира, где побывал Эпистемон, царственных особ Рабле принуждает выполнять самые унизительные работы, тогда как бедняки наслаждаются прелестями загробного существования.

6. В романе Рабле выделяются три образа: 1) образ доброго короля в его трёх вариантах, по существу, мало отличавшихся друг от друга: Грангузье, Гаргантюа, Пантагрюэль (=утопическому идеалу государственного правителя, короли Рбле не управляют народом, а позволяют ему свободно действовать и абстрагируются от влияния герцогов-феодалов). После наступившей реакции образ короля пантагрюэля тускнет, в последних книгах он почти не показан правителем, а только путешественником, мыслителем, воплощающим философию «пантагрюэлизма». 2) Образ Панурга плут и остроумный насмешник, знающий 60 способов получения денег, из них саамы безобидный – кража исподтишка. Перенесённое Возрождением освобождение человеческого ума от старых предрассудков лишь в немногих случаях сочеталось с высоким моральным сознанием. Панург сочетает в себе образ шекспировского Фальстафа, острый ум разоблачающий все предрассудки, с абсолютной моральной беспринципностью. 3) брат Жан, безрелигиозный монах, любитель выпить и поесть, скинувший рясу и побивший древком от креста в винограднике солдат Пикрохола – воплащение народной мощи, народного здравого смысла и нравственной правды. Рабле не идеализирует народ. Брат Жан для него – не совершенный тип человека, но у брата Жана огромные возможности дальнейшего развития. Он – самая надёжная опора нации и государства.

«Гаргантюа и Пантагрюэль» - самое демократическое и острое по мысли произведение французского Возрождения. Обогатил французский язык. Рабле не создал литературной школы и почти не имел подражателей, но влияние его на французскую лтературу огромно. Его гротескный гуманистический юмор чувствуется в творчестве Мольера, Лафонтена, Вольтера, Бальзака; за пределами Франции – Свифта и Рихтера.

Текущая страница: 1 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Шрифт:

100% +

Франсуа Рабле
Гаргантюа и Пантагрюэль

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: хроника, роман, книга?

«С великою досадою принужден я поместить в сию Библиотеку многих сочинителей, из коих одни писали скверно, иные бесстыдно и без всякого приличия, другие как еретики, и всех хуже некий, именуемый Франсуа Рабле, насмешник над Богом и миром…» Так извинялся перед ценителями словесности Антуан Дювердье, автор «Библиотеки» (1585), одного из первых во Франции каталогов печатных книг. В 1623 году ревностный поборник католицизма иезуит Франсуа Гарасс (или, в латинском варианте, Гарассус), обрушиваясь на щеголей-либертенов в памфлете «Занятное учение нынешних остроумцев, либо себя таковыми полагающих», не находит более убедительного доказательства их нравственного падения, нежели описание их идеальной библиотеки, где, наряду с творениями Помпонацци, Парацельса, Макиавелли, выделяется главная книга – «анти-Библия»: «…У либертенов всегда в руках книга Рабле, наставление в разврате».

Слава Рабле на протяжении столетий была неотделима от яростных нападок на него. Но уже в XVI веке произведения этого писателя стали почти обязательной принадлежностью библиотек. Примерно в каждой третьей личной библиотеке во Франции на излете Возрождения имелись издания «мэтра Франсуа» (Библия была в каждой второй) – при том, что «Гаргантюа и Пантагрюэль» регулярно вносился во все Индексы запрещенных книг. Читать Рабле и владеть его книгой считалось грехом. Но – не согрешишь, не покаешься: вот, например, что писал другу в начале XVII века один образованный человек: «У меня долго находилась книга Рабле, но не моя: мне дал ее прочесть г-н Гийе. Каждый год он каялся на исповеди, что имеет книгу Рабле, но не в доме, а я – что у меня она есть, но чужая…»

В отличие от подавляющего числа своих современников, Рабле не переживал периодов забвения и, более того, не превратился в «музейного» классика, интересного лишь историкам литературы. До сих пор споры вокруг его романа и во Франции, и за ее пределами нередко выходят за рамки чистой науки. Достаточно вспомнить, какой эффект произвела и у нас в стране, и за рубежом знаменитая книга М. М. Бахтина1
Бахтин М.М. Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М., 1965.

Или какую откровенную неприязнь питал к создателю «Пантагрюэля» А.Ф. Лосев. Мировая известность врача из Шинона привела к не вполне адекватному его восприятию. Уже либертены, почитавшие Рабле, видели в его сочинении своего рода «энциклопедию французской жизни» Возрождения, исчерпывающее воплощение его духа и культуры. Подход этот, во многом справедливый, привел тем не менее к смещению исторической перспективы: громадная фигура Рабле, разрастаясь до размеров всей ренессансной культуры Франции, заслонила собой подавляющее большинство современников. «Мэтр Франсуа», наподобие своих великанов, одиноко вознесся над толпой безликих, полузабытых теней и над бесцветным морем книжной продукции XVI века. Поэтому до сих пор не утратили актуальности слова, написанные четыре столетия назад врачом Жаном Беркье: «Имя Рабле всем известно, всяк о нем говорит, но по большей части не вполне понимая, что это такое». Смысл же «Гаргантюа и Пантагрюэля» невозможно понять, изолировав его от самого широкого исторического и литературного контекста его эпохи.

Маленький томик ин-кварто под названием «Ужасные и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля, короля дипсодов, сына громадного великана Гаргантюа, написанные недавно мэтром Алькофрибасом Назье» появился в ноябре 1532 году, накануне традиционной лионской ярмарки. Выпустивший его печатник Клод Нурри специализировался на рыцарских романах, «пастушеских календарях» и прочих сочинениях того рода, который впоследствии получил название «ярмарочной» литературы. И рассказчик его новой книжки, «мэтр Алькофрибас», обращался к читателям в точности как ярмарочный зазывала, нахваливая свой товар со всеми проклятиями и божбой, предусмотренными средневековым жанром «крика разносчика». Что заставило Рабле, чье имя скрывалось за прозрачной анаграммой, создать подобную книгу? Ведь шинонский врач, в отличие, скажем, от Клемана Маро, дурно знавшего латынь и вовсе не знавшего греческий, обладал обширной гуманистической образованностью. Монах-францисканец, он принадлежал в юности в Пуату к кружку эллинистов; затем, перейдя на службу к епископу Жоффруа д’Эстиссаку, увлекся медициной, оставил орден (подобные штудии были запрещены уставом францисканцев) и снискал успех своими лекциями в Монпелье, где получил в 1530 году звание бакалавра медицины; в 1532-м он практиковал в Лионе. В том же году у одного из крупнейших лионских либрариев и печатников, Себастьяна Грифиуса, вышли подготовленные Рабле издания «Афоризмов» Гиппократа и латинских посланий итальянского врача Манарди, в посвящении которых, обращаясь к своему другу, юристу из Пуату Андре Тирако, ученый-гуманист негодовал на людей, «что не могут и не хотят избавиться от плотного и едва ли не киммерийского тумана готической эпохи и обратить взоры к сияющему светочу солнца» – знания.

Конечно, отчасти обращение Рабле к народной традиции объясняется самим характером французского гуманизма, который в значительно большей мере, нежели итальянский, проявлял интерес к национальной литературе и проблемам национального языка. Становление абсолютизма стало одним из важных факторов, повышающих статус народного наречия: «королевское знание» было знанием французским par excellence. Кроме того, соперничество с Италией, обострившееся на рубеже XV-XVI веков, заставляло искать в средневековом наследии образцы, доказывающие превосходство французской культуры над заальпийской. Возник целый пантеон средневековых авторов – «аналогов» великих писателей древнего Рима и Италии: считалось, например, что Кретьен де Труа или Гильом де Лоррис и Жан де Мен, создатели «Романа о Розе», прославили национальный язык и словесность не менее, нежели Овидий или Вергилий словесность латинскую, а Данте, Петрарка и Боккаччо итальянскую. Однако «ярмарочная» литература отнюдь не принадлежала к этому пантеону. Обращение к ней Рабле стало блестящим экспериментом – возможно, навеянным аналогичными опытами современных итальянских писателей, в частности Боярдо и Ариосто, однако совершенно новым по духу: его роман стал гигантским тиглем, где сплавились воедино едва ли не все средневековые жанры, приемы, стили и типы персонажей.

Каждая из четырех первых книг романа (атрибуция пятой книги, изданной в окончательном виде лишь в 1564 году, спустя 11 лет после смерти Рабле, во многом проблематична) в самом общем виде ориентируется на определенный жанр, а нормы ее восприятия сформулированы Рабле в его знаменитых прологах. В «Пантагрюэле», обращаясь к читателю, мэтр Алькофрибас называет своим источником и образцом «Великие и бесподобные хроники об огромном великане Гаргантюа», «книгу в своем роде единственную, равных себе не имеющую и беспримерную». Первая (хронологически) книга подчиняется канонам хроники – жанра, который еще в конце XV века был одним из ведущих в национальной словесности: недаром свод «Великих французских хроник» стал первым сочинением на народном языке, отпечатанным французскими типографами. Вершины своего развития хроника достигла при дворе герцогов Бургундских, хронистами которых были такие крупные поэты «осени средневековья», как Жорж Шатлен, Жан Молине или Жан Лемер де Бельж. Должность придворного хрониста, или, как его называли в Бургундии, инцидиария, означала не только приближенность к государю, но и высочайшее признание литературных заслуг.

Свой рассказ хронист мыслил как часть общей истории христианского мира, отрывок из бесконечной «книги» божеских и человеческих дел, а потому непременно обозначал, хотя бы кратко, предшествующие события начиная с библейских времен, а также историю династии, на службе которой он состоял. В полном соответствии с каноном Алькофрибас помещает в первой главе книги обстоятельную генеалогию Пантагрюэля и описание чудес, предшествующих его рождению. «…Ибо, – пишет он, – ведомо мне, что все добрые историографы так именно и составляли свои хроники». В прологе он не забывает уточнить, что состоял при Пантагрюэле и «у него прослужил от молодых ногтей до самых последних дней», иными словами, оговаривает свою роль придворного хрониста. И наконец, он истово клянется, что его творение отвечает главному принципу хроникальной поэтики – правдивости, исторической достоверности: «Готов прозаложить всем чертям на свете тело свое и душу, всего себя со всеми потрохами, если на протяжении этой истории хоть раз прилгну», а заодно призывает на головы читателей все возможные напасти, если им вдруг вздумается усомниться в правдивости его рассказа, то есть нарушить законы восприятия жанра.

Итак, «Пантагрюэль» задуман в продолжение «Великих хроник», назван автором «хроникой» и ориентирован, пусть и пародийно, на поэтику этого жанра. Однако его, как и последующие книги, принято называть «романом». Не ошибка ли это?

Безусловно, произведение Рабле обладает всеми внешними признаками романа в современном понимании, от объема до единства героя. Его принадлежность к романному жанру доказывается и в известных работах М.М. Бахтина. Однако современники также считали «Пантагрюэля» романом – вкладывая в это обозначение несколько иной смысл. Так, в 1533 году некий парижанин по имени Жак Легро составил для себя список книг, который собирался в ближайшее время прочесть. В этом своеобразном каталоге (известном как «опись Жака Легро») содержится более 30 рыцарских романов – и среди них «Пантагрюэль», который в глазах горожанина, по-видимому, ничем принципиально не отличался от «Роберта Дьявола», «Фьерабраса» и «Гюона Бордоского», в свою очередь, упомянутых в «хроникальном» прологе мэтра Алькофрибаса. В один ряд с «Ланселотом» и «Ожье Датчанином» ставит книги Рабле и автор написанного 15 лет спустя трактата «Теотим» – доктор богословия и «гроза еретиков» Габриель де Пюи-Эрбо (в латинском варианте Путербий), тот самый «бесноватый путербей», которого за его нападки походя, в числе других порождений Антифизис, уничтожил Рабле в «Четвертой книге». В 1552 году протестант Пьер Дюваль издает стихотворный трактат «Триумф правды», в котором, помимо прочего, содержится перечень «пустых и никчемных» книг, выпускаемых французскими печатниками; среди них – те же «Фьерабрас» и «Ожье Датчанин», «Амадис Галльский», «Рено де Монтобан», а также, выделенный особо, «Пантагрюэль, что превзошел их всех».

Таким образом, «Пантагрюэль» воспринимался во времена своего создания как рыцарский роман. Этот средневековый жанр в эпоху Возрождения не только превратился в одну из самых популярных разновидностей «народных» книг, но и послужил материалом для целого ряда шедевров, от «Неистового Роланда» Ариосто до «Дон Кихота» Сервантеса. Однако в период позднего средневековья законы романа совпадали с канонами хроники: уже в XIII веке, когда появились первые прозаические обработки старинного эпоса и рыцарского романа, принцип исторической достоверности распространился практически на всю сферу повествовательной прозы: «истории» для того и перелагались прозой, чтобы их «правдивость» не искажалась более в угоду стихотворному метру и рифме. И к началу XVI века, когда и хроника, и рыцарский роман утратили свои высокие позиции в культуре, перешли в сферу «народной» литературы, риторика исторической достоверности пышным цветом расцвела в различных смеховых жанрах, оформляя рассказы о невероятных приключениях либо волшебников и великанов, либо плутов типа Тиля Уленшпигеля – рассказы, которые в народной среде, впрочем, нередко воспринимались всерьез.

«Гаргантюа», вышедший два года спустя (1534) и ставший в последующих изданиях первой книгой романа, внешне развивает успех «Пантагрюэля»: он остается в русле народных хроник, причем Рабле использует «родственный» принцип циклизации, который был характерен для позднесредневековых романных сводов, – история сына дополняется историей отца. Но поэтические установки, изложенные в его прологе, меняются: если в «Пантагрюэле» рассказчик клянется, что его история в высшей степени правдива, то в «Гаргантюа» мэтр Алькофрибас настаивает на том, что его творение имеет не только буквальный смысл. Силены, Сократ, откупоренная бутылка, мозговая кость – все это изобилие метафор предостерегает читателя от «скороспелого вывода», что книга содержит одни лишь «нелепости, дурачества и разные уморительные небывальщины». Под их оболочкой скрывается ценнейшая «мозговая субстанция», которую можно извлечь «после прилежного чтения и долгих размышлений». «Пантагрюэль» требует веры, «Гаргантюа» – истолкования: поэтика хроники сменяется поэтикой аллегории .

Аллегорическая интерпретация в культуре средних веков и раннего Возрождения была неотъемлемой принадлежностью «поэзии» в широком смысле – тех «басен поэтов», которые еще Боккаччо в трактате «Генеалогия языческих богов», популярном и во Франции, защищал от невежественных нападок. Такой подход к литературе, в том числе и античной (здесь пальма первенства по праву принадлежит «Метаморфозам» Овидия – «Библии поэтов», как они были названы в одном из изданий XV века), стал необходимым связующим звеном между средневековой дидактикой и современным пониманием литературы как художественного вымысла. Еще в 1526 году Клеман Маро, подготовивший для печати «Роман о Розе», снабдил его «Моральным толкованием», в котором писал: «Если мы в понимании своем продвинемся не далее оболочки буквального смысла, то лишь получим удовольствие от вымыслов и историй, не постигнув особенной пользы, которую в моральном разумении приносит сердцевина духовная, то есть происходящая из внушения Святого Духа». Если вынести за скобки разницу интонаций, то «сердцевина духовная», которую обнаруживает Маро в романе Гильома де Лорриса и Жана де Мена, – это та же «мозговая субстанция», которую призывает «высосать» из своей книги Алькофрибас.

Таким образом, призывая читателей последовать примеру собаки, «самого философского животного в мире», и насладиться «высоким» смыслом, заложенным в его произведении, Рабле определяет его уже не как историю, но как вымысел: две части и два пролога одного и того же повествования включаются в разные и отчасти даже противоположные поэтические системы.

Однако эти системы обладали, бесспорно, одной общей чертой. Обе они получили развитие в эпоху «осени средневековья» и к 30-м годам XVI века во многом устарели. Алькофрибасовы прологи – это смеховая игра с канонами и приемами средневековой словесности. И если Рабле поминает скрытые в его книге «величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства», то лишь затем, чтобы обозначить один из прежних принципов восприятия литературы, немедленно оставляя его на долю «дураков» и «межеумков» (в число которых, между прочим, попадают у него Плутарх и Полициано). Автор стремится как можно точнее указать предмет своей пародии – сугубо средневековое понимание словесности и книги. В прологе «Пантагрюэля» Алькофрибас расхваливает читателям не только содержание своей истории, но и «целебные» свойства собственной книги и ее образца – народных хроник, чтение которых помогает подагрикам и венерикам, подобно тому как житие св. Маргариты помогает роженицам. Но восприятие книги (в первую очередь, конечно, Библии) как сакрального предмета, обладающего магической силой и способного избавлять от хворей, – характерная черта народной, по преимуществу бесписьменной культуры средних веков. Заявляя, что и его творение того же сорта, Алькофрибас пародийно задает для нее средневековые правила восприятия.

Во многом поэтому Рабле в дальнейшем объединял «Гаргантюа и Пантагрюэля» – отчасти в противовес паре Третья – Четвертая книга. Больше того, он самым внимательным образом следил, чтобы две первые части романа имели одинаковый внешний вид. После смерти Клода Нурри, последовавшей в 1533 году, шинонский врач сотрудничал с лионским печатником Франсуа Жюстом, одним из крупнейших издателей литературы на народном языке, близким к протестантским кругам, другом Маро, Мориса Сэва и многих других современных авторов. Все издания «Пантагрюэля» (1532, 1533, 1534, 1537 и 1542) и «Гаргантюа» (1534, 1535, 1537 и 1542), подготовленные самим Рабле, сошли именно с его печатного станка. И все они имели две внешние особенности – формат ин-октаво и готический шрифт, использовавшийся к тому времени только для печатания «народных» книг.

Насколько важны были эти внешние признаки для шинонского гуманиста, показывает скандал, разгоревшийся в 1542 году, когда гуманист Этьен Доле, выхлопотавший себе в 1537 году у короля привилегию издателя (а в 1546-м сожженный как еретик по доносу своих коллег), выпустил обе книги без ведома автора. Реакция Рабле была немедленной и необычайно резкой. Сам по себе факт пиратства в эпоху, когда система привилегий на печатание книг была крайне запутанной и несовершенной, вряд ли мог побудить создателя «Гаргантюа и Пантагрюэля» назвать бывшего друга «плагиатором и человеком, склонным ко всяческому злу». Негодование автора вызвало в первую очередь то, что Доле отпечатал «Забавную и веселую историю огромного великана Гаргантюа» и «Пантагрюэля, короля Дипсодов, восстановленного в его первоначальном виде» не готикой, а гуманистической антиквой. Смена шрифта автоматически лишала книги Рабле их «низкого» статуса, неотделимого от налета старины.

Культурную границу между готикой и антиквой недвусмысленно обозначил сам Рабле, описывая в «Гаргантюа» процесс воспитания юного великана. Пока Гаргантюа обучался премудрости у «великого богослова, магистра Тубала Олоферна», тот, среди прочего, учил его «писать готическими буквами»; когда же юноша попал к Понократу (доказав своими успехами преимущества гуманистической системы обучения перед схоластической), он постиг науку «красиво и правильно писать буквы античные и новые римские». Две первые свои книги Рабле явно числил по ведомству Тубала Олоферна. К концу того же 1542 года он выпустил у преемника Жюста Пьера де Тура свое издание, объединяющее «Гаргантюа» и «Пантагрюэля», – готическое.

Роман Рабле точно вписан в традицию «народных» книг; если сам он заимствует ряд мотивов из «Великих хроник» (например, историю о колоколах собора Парижской Богоматери или подробный реестр тканей, что пошли на одеяние Гаргантюа, с их цветовой символикой), то и некоторые его эпизоды – такие, например, как знаменитый каталог книг аббатства Св. Виктора, – в свою очередь, переходят в последующие их издания. Еще в конце XIX века историки считали шинонского врача если не автором «Хроник», то по крайней мере «редактором», подготовившим их к печати. С другой стороны, сразу после появления «Пантагрюэля» этот персонаж приобрел невиданную популярность: имя его, прежде встречавшееся в мистериях (так звали бесенка, насылающего жажду), замелькало на обложках самых разных по жанру произведений для привлечения читателей. Более того, персонаж Пантагрюэль подвергся своего рода «вторичной мифологизации», превратившись в элемент карнавалов и иных празднеств. Сохранились, например, свидетельства о празднестве «дурацкого аббатства», организованном в Руане в 1541 году и содержавшем многочисленные отсылки к «Пантагрюэлю». Для французской культуры середины XVI века Пантагрюэль стал во многом фигурой эмблематической – чему способствовал и сам Рабле, выпустивший в 1533-м у Жюста пародийный астрологический прогноз, озаглавленный «Пантагрюэлево предсказание, верное, истинное и непреложное на всякий год, сочиненное недавно на пользу и употребление природным сумасбродам и бездельникам мэтром Алькофрибасом, главным стольником сказанного Пантагрюэля».

Но в сферу игры у Рабле попадают не только средневековые жанровые каноны и персонажи. Прежде всего игровым объектом у шинонского врача оказывается сам национальный язык, его законы и культурная стратификация. Языковую игру традиционно принято считать проявлением духа ренессансной свободы, отличающей «Гаргантюа и Пантагрюэля». Однако Рабле и здесь сохраняет (пародийную) верность традиции. Вот только один пример. В главе VI «Пантагрюэля» Рабле вкладывает в уста лимузенского школяра почти дословную цитату из трактата печатника-гуманиста Жоффруа Тори «Цветущий луг», вышедшего в 1529 году. Тори придумал этот образчик «неестественного» французского наречия, дабы высмеять тех, кого он называл «грабителями» (или «обдирателями», как именует школяра Пантагрюэль) латыни, – одну из разновидностей людей, калечащих национальный язык. Но наряду с «грабителями» он называет и других: «шутников» (между прочим, эпитет Plaisantin , «шутник», впоследствии прочно пристал к самому Рабле), «жаргонеров» и, что особенно интересно, «изобретателей новых слов», «каковые после выпивки говорят, что голова у них совсем замудрявая и переконфущенная и полна всякой куролесины и обалдистики, всякой мусорени и рассупотины…».

Сходство с языком Рабле (включая мотив выпивки) настолько разительно, что некоторые историки даже полагали, будто именно из трактата Тори шинонский врач почерпнул общий принцип своей стилистики. Но смысл отсылки у Рабле явно сложнее. Его книга пропитана атмосферой той полемики о народном языке, самым знаменитым памятником которой станет «Защита и прославление французского языка» Жоашена Дю Белле, но чьи истоки восходят еще по крайней мере к XV веку. Многие неологизмы, традиционно считающиеся «раблезианскими», изобретены на самом деле французскими поэтами рубежа XV-XVI веков, известными как «великие риторики» и прославившимися своим языковым новаторством, – Жаном Молине, Жаном Лемером де Бельж и их современниками. С некоторыми из них (например, с Жаном Буше) Рабле состоял в дружеских отношениях. Крупнейшие поэты этой школы в свое время, как мы уже говорили, состояли хронистами при дворе герцогов Бургундских. И именно для творчества «риториков» была в высшей степени характерна та идея «скрытого», аллегорического смысла поэзии, на которой строится пролог к «Гаргантюа». Рабле четко обозначает традицию, в рамках которой следует читать его творение. Но эта традиция, определяющая для французской словесности начала XVI века, в 30-х годах постепенно стала сменяться новыми поэтическими установками, которые получат законченное воплощение полтора десятилетия спустя в творчестве «Плеяды». Вполне вероятно, что неологизмы у Рабле, наряду с оформлением двух его первых книг, служат своего рода знаком уходящей эпохи, архаизирующим стилистическим приемом.

Жизнь Гаргантюа и Пантагрюэля протекает в определенный историко-культурный период: это «осень средневековья», время становления гуманизма во Франции, долгое время считавшейся на родине Ренессанса, в Италии, страной неотесанных рыцарей, превыше всего почитающих ратное искусство и доблесть. Дистанция между юностью отца и юностью сына подчеркнута симметрией родительских писем, которые оба они получают, обучаясь в Париже. Грангузье пишет Гаргантюа, дабы, хоть и не без сожаления, вывести его из состояния «философического покоя» и призвать на войну с Пикрохолом. Впоследствии сам Гаргантюа в своем знаменитом послании скажет: «То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность», – и повелит Пантагрюэлю «употребить свою молодость на усовершенствование в науках и добродетелях», лично определив круг дисциплин, которые тому следует превзойти. Лишь позднее, когда юноша превратится в зрелого мужа, ему предстоит научиться владеть оружием, дабы защищать себя и друзей от происков неприятеля. Послание Гаргантюа – программа гуманистического воспитания молодого короля, написанная по всем правилам риторики и с использованием топики, восходящей еще к Петрарке. Однако было бы неосторожно считать этот набор общих мест гуманистического эпистолярного жанра (очень напоминающий послания французских гуманистов XV века – Фише или Гагена) изложением взглядов самого Рабле. Ибо уже в следующей главе романа эта программа обретает воплощение: Пантагрюэль встречает Панурга.

Центральный персонаж повествования о Пантагрюэле возникает в нем как антипод лимузенского школяра: в отличие от незадачливого студиозуса, он отвечает на вопрос великана не на исковерканном французском, а на доброй дюжине различных языков (как реальных, так и вымышленных). Рабле не скрывает своего источника – Панург изъясняется на манер адвоката Патлена, героя знаменитого цикла фарсов. Гуманизм сталкивается со стихией балагана, образуя с нею «такую же неразлучную пару, как Эней и Ахат». Результат следует незамедлительно: Пантагрюэль триумфально разрешает тяжбу между сеньорами Лижизад и Пейвино, прибегнув к «кок-а-ляну», излюбленному приему ярмарочного театра (и реализуя тем самым наказ отца изучить «прекрасные тексты гражданского права»), а чуть позднее Панург от его лица посрамляет ученого англичанина Таумаста с помощью жестикуляции, не оставляющей сомнений в своем театрально-площадном происхождении. Истинная мудрость в романе Рабле имеет мало общего с гуманистической образованностью. Ее средоточием оказываются не книги (перед диспутом Панург решительно советует своему господину выкинуть их из головы), но стихия ярмарочной игры, вовлекающей в себя все области знания, жанры и стили современной культуры.

Именно книжная наука выступает в «Гаргантюа и Пантагрюэле» излюбленным предметом пародии. Любопытно, что в знаменитом Телемском аббатстве (устройство которого обычно считают воплощением гуманистических идеалов Рабле) библиотека хотя и присутствует, но упомянута мимоходом, лишь как элемент архитектуры здания, но не уклада жизни телемитов. Автор не упоминает ни одного заглавия содержащихся в ней книг – в отличие от библиотеки аббатства Св. Виктора, каталог которой занимает несколько страниц.

Хотя телемиты и говорят на пяти-шести языках и на каждом из них умеют сочинять стихи и прозу, этот «культурный пласт» никак не отражается на их существовании. Совершенные кавалеры и прелестные дамы охотятся, играют, пьют вино; одним их модам посвящена целая глава, подобно тому как целая глава (текстуально близкая народным хроникам) отведена одеянию Гаргантюа. Жизнь телемитов, исполненных столь обширных познаний, протекает между «ристалищем, ипподромом, театром, бассейном для плавания и изумительными трехъярусными банями»; чтение среди их занятий не фигурирует ни разу. Аббатство напоминает одновременно как стихотворные «Храмы» (Любви, Чести, Добродетели, Купидона и пр.), создававшиеся «риториками», так и топику «просвещенного кружка», на которой строилось еще обрамление «Декамерона» Боккаччо и которая активно разрабатывалась в итальянской новеллистике и трактатах-диалогах начала века (у Бембо, Кастильоне, Фиренцуолы). Однако у Рабле отсутствует главная составляющая этой топики – идеализация определенного типа красноречия и социального поведения. Его юноши и девушки не проводят время в рассуждениях, не обмениваются новеллами и даже шутками. Вряд ли случайно «пророческая загадка», завершающая рассказ о Телеме, согласно истолкованию брата Жана, заключает в себе всего лишь описание игры в мяч. Социальная же функция новой обители сводится, судя по всему, к устройству семейной жизни «монахов» – каждый из них, покидая «монастырь», увозит с собой любимую девушку, с которой затем живет долго и счастливо. Смеховая игра, «пантагрюэлизм», которым, по утверждению Рабле, полна его книга, не признает позитивного, то есть «серьезного», идеала.

В «Третьей книге героических деяний и речений доброго Пантагрюэля», вышедшей в 1546 году у парижского издатель Кретьена Вешеля, игра, не меняя своей сути, получает иную направленность. Если в первых двух частях «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле ориентировался на нормы изживающей себя культуры, то новое его творение вписывается в контекст современных поэтических дебатов. В 40-х годах XVI века во Франции разгорелся так называемый «спор о возлюбленных», первотолчком к которому послужил перевод трактата Бальдассаре Кастильоне «Придворный». Содержавшаяся в трактате проповедь возвышенной любви в духе платонизма Фичино породила целую волну произведений разных жанров, обострив не утихавшую с начала прошлого столетия дискуссию о природе женщины (кто она: сосуд греха или средоточие божественной красоты и добродетели?) и любовного чувства. В «споре» приняли участие практически все крупные поэты эпохи: Маро, Сен-Желе, Доле, Коррозе, Маргарита Наваррская. Своеобразным отражением его стала и «Третья книга» Рабле: намерение Панурга (придворного!) вступить в брак служит поводом для бесконечных дебатов – остающихся, в соответствии с логикой смеховой игры, без какого-либо положительного разрешения. Фарсово сниженная (до проблемы рогов), проблематика «спора» обретает поистине вселенский масштаб: Панург обращается за советом не только к своему господину и к его окружению (брату Жану, Эпистемону), но и к богослову, поэту, лекарю, законоведу, философу и даже к панзуйской сивилле, испробует всевозможные виды гадания. Матримониальный вопрос постепенно превращается в поиски некоей единой, непреложной – и недостижимой – истины.

Стихия игры в «Третьей книге» абсолютна: девиз телемитов «Делай что хочешь» словно распространяется на весь романный мир, придавая ему качественно иной по сравнению с предыдущими книгами смысл. Именно в этой части романа получает законченное выражение та философия ничем не ограниченной (а потому и трагической) свободы человека, которая вызвала столь яростное неприятие со стороны Церкви и которая была столь характерна для эпохи позднего Возрождения. Главным героем Рабле становится Слово, самодостаточное, не нуждающееся в оправдании какой-либо внешней, высшей истиной; его эмблемой выступают гомерические глагольные перечни из «Предисловия автора». Уподобляя себя Диогену, «безумствующему» с бочкой, автор погружает персонажей в бесконечный поток словесных форм и знаков, обнимающий все сферы знания и деятельности. В «Четвертой книге» (1547), где Рабле, используя сюжетную схему средневековых видений (вроде «Плавания святого Брендана»), отправляет Пантагрюэля с друзьями искать истину в далеких странах, поток этот захватывает уже всю землю, порождает причудливые, фантастические создания, словно сошедшие с полотен Босха, и создает ту не столько веселую, сколько жутковатую картину мира, которую по традиции принято считать сатирической и которая отчасти предвосхищает мизантропический шедевр Свифта. Слово в буквальном смысле становится стихией, оно звучит даже в открытом море – как в знаменитом эпизоде с оттаявшими словами, почерпнутом Рабле у того же Кастильоне. Именно оно превращается в «мозговую субстанцию» романа, обретая плотность материального объекта, наподобие того, как «пантагрюэлизм» двух первых книг романа претворяется в волшебное растение пантагрюэлион, которым нагружены трюмы кораблей Пантагрюэля.

Это книгу я прочёл с третьего раза. Первая попытка была в детстве, когда мне попалась адаптация для детей (теперь я знаю, что это было сочинение Заболоцкого). Я бросил её с отвращением, скучнее был только пересказ «Гуливера», сделанный Чуковским. Потом лет в двадцать с небольшим я взялся за перевод Пяста -- и тоже бросил; книга показалась глупой и невыносимо пошлой. Ничего иного я не сумел там увидеть. И лишь после тридцати, когда позади были годы, потраченные на изучение эпохи, когда за душой был огромный пласт прочитанной классической литературы, я смог вернуться к этой книге. И с тех пор читаю её постоянно, это одна из десятка моих настольных книг, к которым я возвращаюсь то и дело. Да, с точки зрения пуританской морали в ней есть перегибы, но ведь не зря первым переводчиком Рабле в России была Анна Николаевна Энгельгардт, которая перевела также «Эмиль, или Воспитание» Руссо. Бунт против постного Средневековья, карнавальный праздник «низа» по выражению Бахтина -- разумеется, всё это заставляло писателя перегибать палку. Следует помнить и о читателе, который в ту пору не знал ничего интеллигентней Декамерона. «Гептамерон» Маргариты Наваррской, написанный в то же время, думаете он был пристойней? Европа рвалась на волю из религиозных пут и, хочешь -- не хочешь, издавала при этом всякие звуки. Эхо раблезианского бунта мы слышим в творчестве Сирано де Бержерака, потомками Гаргантюа смело можно назвать Санчо Пансу и героев Шекспира. Вся европейская культура черпает из этого щедрого источника.

Лучшим переводом я считаю перевод Любимова, перевод Пяста оказывается сильно сокращён, причём сокращены самые, с моей точки зрения, интересные отрывки. Но даже Любимов не смог дать всё. Те недели, что я провёл над старофранцузским текстом, убедили меня в этом. Огромное количество аллюзий, отсылок к культурному контексту эпохи оказывается за гранью восприятия современного человека. Но современный человек, который не всегда может признать себя под пером Рабле, не смог бы стать современным, если бы почти полтысячи лет назад весёлый мудрец не сказал нам: Люди, будьте людьми и пусть ничто человеческое не будет вам чуждо!

Величайшая книга величайшего гения. Я не смею ставить ей оценки.

Оценка: нет

Когда я говорила с людьми о том, что вот не читала Рабле и думаю прочесть, все удивлённо хлопали глазами и восхищённо закатывали глаза: «О, Рабле, да, да, читай, классика, смешно, остроумно, читай, читай». Ну взялась. Настрой был самый положительный и даже начало, с рождением Гаргантюа не притупило его. Я старалась найти смешное, готова была полюбить эту книгу, очень хотела проникнуться остроумием, юмором, сатирой, ну всем тем, что рисовало моё воображение от столь восторженных отзывов. Только на этом желании я домучила книгу. Я и читала, читала, не выдержала, стала слушать аудиоверсию. Потом опять читала, но уже пропуская куски.

Сначала я восприняла её как этакий ярмарочный балаган с французским петрушкой, который высмеивает общество, делает это вульгарно, пошловато, но за экзотику сойдёт. Потом уже и этого не осталось. Осталось ощущение что автор - неоценённый и обиженный человек с самомнением гения. Вот он от обиды и написал сей пасквиль. Да, книгу надо воспринимать как сатиру на общество и все общественные институты. Вот только сатира эта почему-то сосредотачивается в отхожих местах и штанах. Ну не нахожу я ничего смешного в мочеиспусканиях, калоизвержениях, пуканье и гульфиках (даже если они украшены кисточкой), а уж тем более не нахожу в этом ничего остроумного. И самое интересное, что всё это зациклено. С каждой главой ждёшь, что вот эта глупость осталась позади, сейчас будет интересно, нет, всё повторяется. Ладно, может в следующей книге? Нет, снова тоже самое.

Наверное это произведение надо оценивать в рамках его времени, но, увы, это невозможно. Во всяком случае я не способна мыслить как мыслили люди возрождения и вот родиться я, к счастью, опоздала, что бы оценить ту эпоху.

Сойдёмся на том, что я не поняла эту книгу и не смогла оценить её прелесть. Возможно зря не последовала совету автора, напиться перед чтением. Быть может тогда восприятие было бы иным, только, боюсь, мне столько не выпить.

Оценка: 2

Какие отзывы можно писать о «Библии», «Коране», «Ведах»? А об «Илиаде», «Одиссее», «Энеиде»?

Я смело поставлю это великое (и по объёму тоже) творение Рабле в один ряд с перечисленными памятниками литературы.

Роль, которую сыграли Гаргантюа с сыном своим Пантагрюэлем ещё, пожалуй, полностью и не оценена.

Книга эта изменила в своё время жизнь Европы. Внесла новую, живую, озорную струю в мир мрачного, пропитанного религиозным фанатизмом средневекового мировоззрения. Автор показал, что в жизни есть место не только подвигу во имя Господа, и радость бытия заключается не только в религиозном экстазе а в простых, доступных и повседневных вещах - хорошо поесть(и выпить), хорошо поспать(и переспать), хорошо похохотать над аскетическими монахами(и не только над ними). Автор радовался жизни и хотел, чтобы окружающие тоже не зацикливались на мыслях о загробном мире, а поглядев вокруг увидели всю полноту вселенной скрытую церковными шорами. Он хотел возродить античное представление о предназначении человека на земле. Книга эта освободила дух, дала свободу разуму.

А может мы сейчас и мыслим-то так свободно благодаря Рабле.

Можно, конечно, придираться и к стилю и к фривольности и даже к откровенному литературному хулиганству. Ну и пусть. «Человечество расстаётся с прошлым смеясь.» А над похождениями этих жизнелюбивых толстяков народ смеётся уже не один век.

P.S. Я даже несколько раз слышал пересказ некоторых эпизодов из романов, которые выдавались за новые анекдоты... И проходило.

Оценка: 10

В принципе есть две книги: «взрослая» - полный вариант романов Франсуа Рабле и «детская» - сокращённый пересказ оных романов. Детский вариант был прочитан мною лет в восемь-девять. Забавная история о великанах, полная юмора и жестокой сатиры на реалии жизни окружавшей Рабле. Под бич Задорнова XVI века попало решительно всё: от школы, печально известной скотскими бытовыми условиями для своих учеников, до великого брожения в церкви, случившегося за несколько десятилетий до написания книги, когда на папском престоле оказалось сразу три наместника Иисуса Христа. Неплохой текст так же сопровождался шикарными гравюрами Доре. Только за эти картины можно было бы поставить лишний балл книге.

Каково же мое было возмущение, когда мне в руки попалась «взрослая» версия романа. Пока я её читал (а я осилил около половины) меня не покидало чувство, что меня жесточайшим образом обманули. Вместо доброй и весёлой книги я обнаружил роман полный дерьма, мочи и блевотины. Причём на этих субстанциях автор постоянно акцентирует внимание. Большинство шуток состоит в том, что герои пердят, рыгают, блюют, справляют нужду. И чем смачнее это всё описывается, тем (по задумке автора) должно быть смешнее. Никакая книга ни до, ни после не вызывала у меня большего омерзения. Единственно, на мой взгляд, зачем имеет смысл прочитать «взрослую» книгу это понять, что американские молодёжные комедии типа «Очень страшное кино» полные сортирного юмора вовсе не апогей пошлости, как думают некоторые. На фоне данного романа это всё выглядит довольно пристойно.

Если бы была возможность, я бы проголосовал за «детский» вариант отдельно, ибо эта книга действительно хороша и заслуживает семи-восьми баллов. Но поскольку она – плод творчества Николая Заболоцкого, а не Франсуа Рабле, то я вынужден оценивать именно «взрослую» версию романа. И единственно возможная оценка в этой ситуации – единица. Признавая значение этой книги для фантастической литературы в целом, больше я поставить ей не могу при всём желании. На мой взгляд, всё ценное, что есть во «взрослой» книге погребено под толстым и вонючим слоем пошлятины.

Оценка: 1

Огромная книга Рабле по количеству страниц уступает, к примеру и «Анне Карениной», однако сил на чтение требует побольше. Причина в невероятной плотности текста, перенасыщенного цитатами, аллюзиями(львиная часть которых пройдет мимо даже и квалифицированного читателя), громоздкости пострения этой книги, которая занимает промежуточное положение между читабельным развлечением на все времена и литературным шедевром сильно давешнего времени. Столь же знаменитая книга доктора Свифта по времени поближе и читается вполне себе современно, а вот «Кентерберийские рассказы» или даже (скажу кощунство) дивина комедия Данте - уже нет.

С легкой руки Бахтина народность комизма Рабле и близость его к культуре низов была ннесколько преувеличена, во всяком случае Рабле уж никак не был средневековым простаком, а стилизация таковой и остается - на демократизме чтения не сказывается. В детстве я читал адаптированный пересказ и перемещения по островам, поедания в гипертрофированным размерах как-то завораживали. Первоисточник читать интересно, но меня хватает страниц на десять, дальше внимание резко рассеивается и интерес художественный к книге теряется - много в ней не вневременного, а публицистичного, теряющего значение по прошествии времени.

Комическая стихия Рабле, раскрепощение и какое-то очевидное сползание в область физиологических отправлений как источника оптимизма тоже представляется неоднозначной. Раскрепощение юмора и области его применения сами по себе конечно хороши, но выстроить линию от Рабле до братьев Фарелли тоже несложно, однако сказать, что автор «Гаргантюа» не является ключевой фигурой в малопочтенной традиции, что ныне прочно окопалась в соленом американском кинематографе, не могу. Книга Рабле - возможно лучший по читабельности из архаичных текстов или худший(наряду с «Дон Кихотом») из классических произведений, обязательных для прочтения в рамках самообразования.

Оценка: 8

Долгим и не сказать что приятным был мой путь по миру пантагюэлизма. Вообще-то у меня стойкое отвращение к французскому языку: его звучанию, оттого и к именам, названиям и т.д. Потому и литературу французскую не жалую и практически не читаю. Но дёрнул чёрт взяться за Рабле и его прославленный «Гаргантюа и Пантагрюэль. Сам не знаю почему и зачем.

Книга неоднозначная. Даже для своей эпохи. Вероятно, на этой неоднозначности и зиждется его более чем четырёхвековая популярность. В ней рядом с передовыми идеями гуманизма по вопросам воспитания, образования, управления страной, законотворчества и так далее, соседствует оголтелый натурализм, который в наше время именуют «сортирной» темой. Такая непосредственная естественность - ответная реакция на века господства церкви с его подавлением всего телесного, природного в человеке. И если гуманистической философией в литературе Ренессанса вряд ли можно удивить, то «сортирный юмор» - воистину революционный ход. И что забавно - головой я это понимаю, но читать все эти подробности «туалетной физиологии» было не очень приятно.

«Гаргантюа и Пантагрюэль» - энциклопедия эпохи, бульон, в котором намешаны знания многих наук (в частности, много внимания уделено анатомии, что неудивительно, ибо Рабле был врачом). Читать это без знания матчасти, то есть предварительной подготовки для лучшего понимания всех аллегорий и отсылок, крайне тяжело. Текст перегружен ссылками. Но и они дают лишь объяснение, но не погружение. Оттого тяжело даётся понимание сатиры. Ведь не секрет, что роман - прежде всего, сатирический, призванный поднимать настроение. Но обилие «сортирности» и отсутствие подготовительной базы (а её, подозреваю, даёт лишь узкоспециальное культурологическое образование) не позволяет в полной мере насладится всей полнотой сатиры в частности, и произведением в целом.

Иными словами, осилил и слава небесам. Понравилось? Скорее нет, чем да. Галочку поставлю. И оценку. С одним добавленным баллом за статус романа и за понимание собственного непонимания этого памятника литературы Французского Ренессанса.

Оценка: 6

Книга насыщенная и по ощущению очень «сальная». Рабле постарался высмеять всё, что только имелось во Франции и её окрестностях: глупых учителей, продажных судей, бессмысленные законы, церковных воришек, церковных фанатиков, священные тексты, которыми нельзя подтираться, римского папу и его окружение, супружеские измены, рыцарские романы, латынь книжную и латынь вульгарную, представление людей об иностранцах и о войне, драки, гадания (помните, что сделала панзуйская сивилла, удаляясь после гадания?), символизм, греко-римские мифы, обжорство, пьянство, испражнения и мочеиспускания, модные наряды, популярные и не очень книги, научные изыскания, власть, кровь, няш-мяш... ой, я увлёкся. В общем, данная книга рекомендуется как руководство к троллингу на любые темы. Даже тема поиска и путешествия оканчивается сатирически:

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

оракул Божественной Бутылки, к коему герои стремились примерно половину книги, изрекает одно слово: «Тринк!» - а чего вы ещё от бутылки ждали? Что герои и истолковали как повод к возлиянию, каковым и кончается книга.

В книге также списком перечисляется множество разнообразных вещей: игры, животные, кушанья, предки главного героя (жестокая пародия на родословие Иисуса), оскорбительные эпитеты, виды гадания, названия книг, античные герои и цари, а также повреждаемые в бою органы (попробуйте представить себе это анатомически подробное расчленение) и ужасающие уподобления физических и нравственных качеств некоего Постника, который в сюжете вообще не появляется лично (и вообразить его облик ещё труднее). Списком не выражаются только разве что сами Гаргантюа и Пантагрюэль: вокруг них всё это море сюжета кипит, и великанская их натура проявляется прежде всего в том, что они стоят надо всей этой вознёй, время от времени по просьбе людей делая что-то. К примеру, вот зачем бы Пантагрюэлю ехать вместе с Панургом и остальными к Божественной Бутылке через полмира, когда он - действующий правитель некоторой страны, и становиться фоновым персонажем? Гаргантюа как-то более деятелен: и замок врага он штурмует сам, и армию топит сам (угадайте, в чём). Пантагрюэль же имеет на протяжении книги всего один запоминающийся эпитет «добрый», и его постоянно оттесняют на второй план то Жан Зубодробитель, то Панург, то какой-нибудь Постник или Цапцарап. Подраться Пантагрюэлю, впрочем, тоже выпадает шанс: с целым взводом тяжеловооружённых великанов и их предводителем с говорящим именем Вурдалак. И ещё поучаствовать в битве против войска... колбас и сосисок, которые излечивают свои раны при помощи горчицы, доставляемой летучим кабаном!!!

Особняком стоят стихотворения: так уж вышло, что я ещё в детстве был «развращён» стишками «Харкун! Пискун! Пачкун!» и «Мне зад свой голос подаёт...», а потом познал и смысл стишка «Когда Тибо ложился спать...». «Их нравы» живописует и надпись у врат Телемской обители (ещё несколько страниц стихотворного текста), и стишок, который заканчивается иносказанием «И ветер сильный утихнул после мелкого дождя». Со своеобразной поэмы начинается и сам роман; отсылок к кладезю античной и европейской культуры в ней полным-полно, а вот смысла - ни на грош, что предвосхищает и впечатление от самой книги. В противовес богословским нравоучениям и рыцарским романам, а также народным песням, это литературное варево предназначено только для того, чтобы смеяться надо всем, что только попадётся на глаза. Что ни возьми, оно как во сне вдруг расплывается пятном, из которого начинают брызгать неудержимым потоком образы и дополнительные истории. «Гаргантюа и Пантагрюэль» - это «Бесконечная Книга» Энде, только для взрослых.

Как и «Гулливер», и «Путешествие Нильса с дикими гусями», это произведение было советскими литераторами пересказано для детей. Сокращённый вариант, едва в треть от полного текста, я тоже читал. Сие развлекательное чтиво избавлено от большинства неприглядных подробностей и длиннот, а также отсылок к пережиткам средневековья. В целом, его тоже можно рекомендовать к прочтению - как хороший пример «краткого пересказа».

Нравоучительное значение книги, пожалуй,

В том, что ничему не стоит доверять слепо;

В том, что повеса женится не вдруг, а женившись, с большой вероятностью будет несчастен;

В том, что превыше всего для людей были и будут еда, отношения полов, тяга к знанию и Бог;

В том, что нет такой темы, которую нельзя высмеять;

В том, что в мире множество проходимцев и советчиков, но решает всё лишь личный выбор человека.

Оценка: 10

Одна из величайших книг мировой литературы, идеальное воплощение «осени Средневековья», колоссальный фонтан эрудиции, сопровождаемый саркастическим издевательством над эрудицией, выворачивание наизнанку неимоверного количества идей, понятий, концепций и систем.

Головокружительный тревеллинг по бесконечному лабиринту Вавилонской Библиотеки реально существующих и несуществующих книг. Книги, которые есть, которых нет, но они могли бы быть, наконец, книги, которых в принципе быть не может - все они в этом грандиозном аннотированном каталоге. Самое поразительное для сегодняшнего читателя в «Гаргантюа и Пантагрюэле» то, что эта титаническая Библиотека распахнута в мир. Автор, рафинированный интеллектуал, жонглирующий Вергилием, Скалигером и грошовыми народными книжками, не отворачивается от самых грубых, физиологических проявлений жизни, принимает всё и возвышает всё до уровня высокого искусства. Есть много общего у этой книги с живописью Иеронимуса Босха и особенно Питера Брейгеля Старшего, с художниками XVI века, создававшими визуальные энциклопедии профанных и сакральных мотивов, ведущих прямо в глубины человеческой психики.

«Гаргантюа и Пантагрюэль» Алькофрибаса Нозье, это книга для Пепельной Среды, для меланхоличного праздника прощания с карнавалом. В сущности, мир, воспетый и высмеянный гениальным «извлекателем квинтэссенции», уже разрушался в процессе писания этой великолепной панорамы европейской культуры позднего Ренессанса. На смену интеллектуальному анархизму «Гаргантюа и Пантагрюэля» шла контреформация барокко, по своему прекрасная, но неумолимо беспощадная эпоха экстазов и регулярных парков, в которых не оставалось места для ироничных фантазий о Телемском Аббатстве и Оракуле Святой Бутылки.

Я обожаю эту книгу. Я читал «Гаргантюа и Пантагрюэля» десятки раз и буду ещё много раз обращаться к этому шедевру. «Гаргантюа и Пантагрюэль» неисчерпаем.

Оценка: 10

Обычно я всячески превозношу и защищаю классические произведения, стараюсь выискать в них что-то достойное и уникальное, способное сподвигнуть на прочтение и столетия спустя. Но не в этот раз. Совершенно не мое произведение.

Дело в том, что я не люблю так называемую похабщину. А это именно она есть. Да, талантливо написанная, да в чем-то до сих пор наверняка актуальная, но все равно похабщина. Да, критика закостенелых устоев, но я люблю, когда такие вещи подаются куда тоньше. Эпатаж и вульгарная прямолинейность не по мне, по крайне мере не в таких количествах, вне зависимости от века написания произведения. Я вообще-то далековат от пуританской морали и тот же «Декамерон» воспринимаю вполне нормально, но тут автор явно перегнул палку. Будь это небольшая зарисовка (или хотя бы серия из трех-четырех зарисовок), скорее всего осилил бы, может даже в чем-то и похвалил, но в таких объемах - нет, увольте. Да, на нечистоты общества нужно указывать, но мне просто неприятно, когда читателя окунают в них с головой. Не люблю такого в современной литературе, не полюблю и в классической.

Без оценки, ибо не дочитал. Чего греха таить, я стар и ленив, и теперь изучаю труды многовековой давности от корки до корки только если им удалось меня хоть чем-то пронять.

Оценка: нет

Книга сложна в прочтении - не удивлюсь, если многие забрасывали ее, не сумев понять смысла, - она как холм с крутым подъемом, с которого многие срываются, так и не дойдя до его вершины и не насладившись видом. И тем не менее она интересна и актуальна по сей день - ведь это не просто роман или сборник сказок-притч, это философский взгляд автора на образ жизни его времени, царившие идеи и обычаи, зачастую связанный с высмеиванием оных. Не зря автор в предисловиях и прямо и косвенно говорит - читайте между строк, друзья! - ведь воспринимая все буквально - это не больше чем байки старого пьянчужки;)

Перед тем как приступить к чтению советую посмотреть имеющиеся издания и выбрать то, где присутствуют более подробные сноски или комментарии, поскольку почти все шутки и «правдивые истории» связаны со старинными книгами, названиями местностей и именами выдающихся личностей того времени, а простой перевод с латинского в сносках-комментариях - вряд ли даст вам понимание используемой автором сатиры.

Смотрите классификатор, соотносите со своими интересами и эта книга не разочарует вас, предоставив множество моментов для смеха от души.

Оценка: 7

Эта - настольная книга юного охальника и хулигана:smile:

Замечательный язык, великолепный юмор, колоритные и объемные (и в прямом смысле тоже:wink:) персонажи.

Своими похождениями Гаргантюа и Пантагрюэль раскрепостили старушку Европу, научили людей смеяться над собой и донесли до народа свежий взгляд не только на мораль, но и на нормы гигиены:lol:.

В конце-концов - это просто очень поучительная книга.

Читайте Франсуа Рабле и смейтесь, господа, смейтесь...

Оценка: 10

Первый роман был написан уже после «Пантагрюэля» - стало быть, по современным понятиям, это к нему приквел.

Но, несмотря на то, что он написан после - он на голову выше. «Пантагрюэль» - это, в общем-то, тяжеловесная история без конца и начала, в которой много сюжетов сплелось в единый клубок (Рабле и не собирался его распутывать:wink2:), происходит «сразу много всего», и читатель, ошалевший от такого нагромождения чудесных и совершенно неправдоподобных подвигов (одно только «войско из колбасы» чего стОит...), великанской родословной (Хуртали родил Муртали, а Муртали родил Хуртали... а этот жил до потопа, а тот после...), таких же великанских (на сей раз в прямом смысле) аппетитов главного героя и описаний его нарядов... так вот - ошалевший от всего этого читатель ставит себе в уме зарубку: «Рабле классик, Рабле велик, но читать его - увольте... разве что очень-очень понемногу».

Таким МОЖЕТ быть (не факт, что обязательно будет) впечатление от «Пантагрюэля». Не то - первый роман, «Гаргантюа». Там мы имеем:

а) законченный сюжет, по всем правилам оформленный (завязка - детство героя, кульминация - война с «аццким злодеем» Пикрошолем, развязка - строительство «райской обители», Телемского аббатства, на радостях в честь победы)

б) более лёгкий и искромётный юмор, чем в «Пантагрюэле» (потому что там юмор - в неправдоподобности сюжета и приключениях героев, а здесь - больше чисто словесных шуток, каламбуров, «дурацких»-потешных стихов, и т.д. и т.п.)

в) чёткая мораль, наконец (нельзя лениться и плохо учиться; в здоровом теле - здоровый дух; нельзя быть таким, как тиран-феодал Пикрошоль; учёба должна быть в радость, а не в тягость)

А вся фантастичность романа только призвана подчеркнуть эти три составляющие. О «Пантагрюэле» этого нельзя сказать - собственно, о нем вообще мало что можно сказать, т.к. этот роман не закончен (смерть Рабле оборвала его работу). Но вряд ли он так уж отличался бы чем-то от длинных и тяжеловесных хроник того времени. «Гаргантюа» - совсем другое; это пример того, как можно в сравнительно небольшой объём уложить много всего хорошего и интересного... Если угодно, «Гаргантюа» - более штучная и изящная работа, чем «Пантагрюэль».

Оценка: 10

Гаргантюа и Пантагрюэль. Уже одни раскатистые и такие французские звуки этих не менее французских имён заставляют читателя трепетно стучать в бубен своего сердца - в ожидании Сказки, в предвкушении Удовольствия, в преддверии Улыбки.

Утопическая сказка (которую, по большому счёту, «надо бы прочитать в юности и постараться запомнить») времён разгула папизма и инквизиции заставляет читателя поверить в бесстрашие (если не в бессмертие) автора книги Франсуа Рабле (почувствуйте на вкус звуки этого имени - Франсуа... Уже в одном имени автора сокрыты вся французистость романа и вся будущая свободность, равенственность и братскость этой одной из самых европейских стран, все её Великие и прочие революции).

Собственно говоря, Рабле с самого начала не скрывает, что он написал Сказку - и страна называется Утопией, и в описании Телемской обители столько утопически сказочных черт и примет, что, кроме сказки, это может быть разве что фантастикой (это в XVI веке, заметьте!).

А названия всяких островов, на которых побывали наши герои во время своего знаменитого плавания к Оракулу Бутылки, и вовсе сметают все и всякие сомнения - Утопия и Сказка.

Вообще мне, как человеку анжинерной конструкции и абсолютному «негуманитарию», порой хочется и в шутку и всерьёз назвать этот роман оцифрованным - столько всякой цифири понапихал в книгу Рабле, столько футов и фунтов, штук и десятков, сотен, тысяч, миллионов и разных прочих числительных он употребил (и вместе с ним обозвучили герои романа) в книге.

Попробуйте подсчитать - хоть перечисленные Рабле количества пищи, вина и всякой всячины, хоть просто сами числа пересложить, - авось у вас что-то получится, но мне это сделать не удалось. Так что «Улыбнитесь, чёрт вас возьми!!!».

Оцифрованная Утопия и Сказка.

Просто расточительно щедр на детали (животные всех мастей и пород, птица разных размеров и наименований, сукна и одежды, войско и ремесленники, географические пункты - реальные и выдуманные - и расстояния между ними), которые он с дотошностью старьёвщика или же ростовщика подсчитывает, учитывает и перечисляет, не избегая самой малости - Вы великий Педант и буквалист, мсье Рабле, снимаю шляпу!

Щедрая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Однако не будем забывать, что мы имеем дело с Сатирой (с нею прежде всего, и непременно с прописной буквы).

Вовсе не случайно множество имён собственных в романе имеют тщательно продуманные автором и потому очень «звучные» характеристики, «сочные» личностные признаки и «яркие» индивидуальные особенности: Пузан, Канунпоста, Культяп (это вообще-то врач и, кажется, даже хирург!), Живоглот, Жру (краткость - сестра таланта!), Суеслов - приём сколь распространённый, столь и действенный.

И от этого сразу отчётливо видишь перед собой не просто полусказочные персонажи, но уже сами Сущности, Функции, Сути.

Однако почти столь же часто и не менее остро «проходится» Рабле и в отношении всяких там «учёных философов» и других сорбоннариев (Сорбонна практически прописалась на страницах романа).

И, видимо, чтобы избежать открытых обвинений в свой адрес, Франсуа Рабле вовсю использует абсурдистскую стилистику - если в книге первой этого поменьше, то вторая книга хватает читателя за шкирку и буквально швыряет в болото абсурдизма - начиная с судебного процесса и затем подхваченная Панургом в его повествовании о пребывании в плену.

Щедрая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Не ускользнёт от внимания читателя изобильное военное наполнение романа - в этом смысле книга гораздо более военная, нежели сексуально-эротическая, ибо первые две книги наши герои постоянно с кем-то воюют, да и потом то и дело ввязываются в кровопускания и кровопролития аж до колбасных обрезков.

А вот с эротизмом Рабле, по современным меркам считая, очень сдержан и аккуратен - он обходится всякого рода намёками, иносказаниями, перефразировками, вторыми смысловыми планами и прочими пробочками к норочкам.

Вроде как всё понятно про пробочки-норочки, однако автор, коснись чего, может смело развести руками и заявить на голубом глазу - дескать, кто о чём думает, тот свой смысл и закладывает - и хитрО сощуриться при этом.

Щедрая Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

И хоть подводит нас Рабле вместе с Панургом к этим рассуждениям очень длиннО и порой утомительно муторно, однако в конце концов разражается устами советчиков довольно серьёзными уже философствованиями на означенную тему - впору брать куски текста и помещать их в учебники социопсихологии в раздел «Семья и брак».

Вопрос женитьбы (или не женитьбы) Панурга тянется до конца многостраничного романа и окончательно так и не разрешается (эх! мы так и не узнаем никаких интимностей из его жизни), зато картины реальных отношений внутри семейных пар и просто между мужчинами и женщинами автор нам раскрывает весьма откровенно и без прикрас.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

С большим удовольствием треплет Рабле за холки всякую судейскую и околосудейскую шушеру - вообще проблема правосудия во Франции и, возможно, во всей Европе в XVI веке, судя по всему, стояла достаточно остро, ибо была выведена автором обличительно едко и безжалостно решительно и категорично.

И Рабле вовсю сатирит и юморит всех мастей ябедщиков, жалобщиков и прочих кормящихся от суда и дел судейских.

А также взяточников и крючкотворов, вновь папистов или, напротив, всякого рода постников...

Сатира, сарказм, язвительность, издевка, подача тех или других персонажей и целых человеческих типов в жалком неприглядном виде - всё это, по сути, является главным наполнением романа.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Критическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Вообще вот это длительное плавание по всяким разным островам и архипелагам порой уже просто превращается в блуждание «среди мифов и рифов» (и тут мелькнули мысли о любимчике - маринисте Конецком - и о том, что он наверняка всё это безобразное великолепие и великолепное безобразие читал, и что, пожалуй, Рабле имеет своеобразное отношение к маринистике и создал прообраз романа-странствия... А следом подтянулись соображения, что очень похожую стилистику использовал порой пан Станислав Лем…), но всё - и плохое и хорошее - имеет своё начало и свой конец. Закончился и этот тягучий, как перенасыщенный перевываренный сироп, роман.

Хотя, честно говоря, книга на самом деле кажется незаконченной - по крайней мере, событийно она явно не завершена.

И главное, что мы так и не узнаем: обзавёлся ли Панург супругой?

Заимел ли он некие роговые образования и пару-тройку синяков и шишек?

Не пустила ли его любимая жёнушка по миру?

И вы не знаете?

Оценка: 7

Вновь открытый бог Гастер, мертвый бог Пан и вечно живой бог Вакх

Думаю, нет ничего лучше, чем после просиживания на жидком стуле перед гербом Франции взяться за «Хлеб с ветчиной» Чарльза Буковски. Это я не к тому, что время снова взяться за чревоугодие, а про окаменевший кал, который застрял у героя скандального автора в жопе, потому что ему не особо хотелось пользоваться сортиром. И ведь современному человеку действительно не хватает копроты, по-видимому, из-за особого, чуть ли неосознанного поклонения богу Гастеру. И Франсуа Рабле - один из немногих, кто без всяких церемоний показывает мир таким, каков он есть, а вдохновение ищет все-таки на пустой желудок. В основном, описания Рабле очень физиологичны и раскрывают сакральное на уровне его пищеварительной системы. И все это под непременные возлияния перебродивших жидкостей высшего качества, что должно дать нам понять, что есть пантагрюэлизм.

Первые две части томика очень похожи друг на друга и рассказывают нам истории рождения и взросления названных Гаргантюа и Пантагрюэлем великанов. Остальные три крутятся вокруг приключения свиты Пантагрюэля в поисках приемлемого предсказания о будущей женитьбе Панурга. Мне показалось странным, что Рабле захотелось написать приквел про Гаргантюа и его отца Грангузье, когда все крутиться вокруг Пантагрюэля и пантагрюэлизма. Первая книга, проникнутая этим самым пантагрюэлизмом, даёт нам только одного из главных героев - храброго защитника виноградников брата Жана. Да и две первые книги, за неимением чётких целей героев и очерченной сюжетной арки, больше напоминают отрывки, которые как будто вырваны из ряда праздных рассуждений. Такие разговоры строятся, как и у Монтеня, в форме накапливания аргументов к определённой мысли, но, в отличие от настоящего философа, у Рабле любомудрие представляет собой не что иное как притягивание фактов из античной истории и философии к церковной схоластике и христианскому мировоззрению. Именно такие вещи и вызывают большую улыбку, чем обращение к низменным темам. Больше всего меня повеселила история, в которой умер бог Пан. Другие разговоры - не что иное как перетирание одной мысли во множестве привязанных к ней эпитетов, качеств и свойств, кажущихся простым нагромождением случайных фраз. Заголовки каждой главки зачастую не дают четкого представления о том, что в ней произойдёт- скорей всего, в ней будет только зачин названного события, которое может и не получить продолжения далее и закончится перетиранием пары мыслей по названному поводу.

Последние три книги напоминают Путешествие Гулливера, что наталкивает на вопрос, а не заимствовал ли Свифт некоторые идеи Рабле, когда сделал своего героя великаном среди лилипутов и когда забросил его в свою собственную утопию - Лапуту? Так или иначе у Рабле встречается и сама Утопия, и несколько вариантов идеальных обществ, созданных на основе монастырей. В путешествии друзей и подданных Пантагрюэля к оракулу божественной бутылки обрывочность объяснима тем, что это могли быть судовые дневники Рабле-персонажа, который ведёт здесь повествование от первого лица и участвует в приключениях наравне со всеми. При этом чаще всего упоминаются ненасытный и неустрашимым брат Жан, учитель Пантагрюэля Эпистемон и пошляк, полиглот и пройдоха Панург. Пантагрюэль среди своих друзей выделяется редко, хоть он вроде и великан, чего зачастую и не заметно, пока к нему в рот не залезет магистр Алькофрибас и не увидит его внутренний мир, буквально описывающий этот микрокосм в масштабах макрокосма: внутри обнаруживается целый город с людьми.

Но как и все сатирические произведения, в этой великой во всех смыслах книге есть огромные минусы. Во-первых, её юмор действует только для того мира, где образованные люди с одной стороны ещё не отошли от приятия Божественных истин, но уже пресыщены вольностями церкви, досконально понимают идеалы христианской жизни и при этом подробно знакомы с достоянием античной мысли. Для них винегрет из языческой мифологии в контексте доверенной единственному Богу жизни и должен выглядеть смешно, но современник и вместе с ним автор комментария, использующий понятия и взгляды атеизма, отдаляется от этого плана восприятия и, по большому счёту, видит противопоставление научной мысли и религии, что видится не менее смешным извращением существования необразованной, атеистической прослойки мира. Не ухохочешься. Во-вторых, любая сатира берет от своей эпохи то, что находится на грани, перейдя которую, получаем гротескную и оттого смешную картину. Из-за этого здесь представлена только одна сторона того мира - та, над которой можно посмеяться. Такие книги, на мой взгляд, нужно читать в дополнение к тем, в которых есть то, на что можно посмотреть так же серьезно, как не столь веселые авторы той же эпохи, либо сопровождать пространным комментарием о том, что представляла из себя та самая, серьёзная, сторона. В-третьих, в «Гаргантюа и Пантагрюэле» присутствуют вполне себе разумные рассуждения, которые читателю профанному могут показаться столь же мудрыми, как этимология языка от Задорнова, когда простота конечных выводов кажется верной и неоспоримой истиной, потому что к ней прицеплено несколько аргументов и ходящих в народе мыслишек. В общем, это одна из тех книг, которая и просветить, и повеселить может только тех, кто прочтёт её в дополнение к знаниям об эпохе Возрождения и пониманию ее сокровенной мысли. Без этого карнавал будет походить на повседневное оправдание пошлости и раболепствование перед собственным кишечником.

Оценка: 8

Год написания:

1552

Время прочтения:

Описание произведения:

Роман в сатирическом стиле «Гаргантюа и Пантагрюэль» написал французский писатель Франсуа Рабле. В романе Рабле обращает внимание на множество человеческих пороков. Кроме того в романе затрагиваются темы государства и религии. Более того можно отметить, что церковь является основным объектом сатиры. Интересно, что Рабле в юном возрасте сам был монахом, но в последствии покинул монастырь.

Ниже вы можете ознакомиться с кратким содержанием романа Гаргантюа и Пантагрюэль.

Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочинённая магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции. Книга, полная пантагрюэлизма

Книги первая и вторая

Обращаясь к достославным пьяницам и досточтимым венерикам, автор приглашает их развлекаться и веселиться, читая его книгу, и просит не забыть за него выпить.

Отца Гаргантюа звали Грангузье, этот великан был большой шутник, всегда пил до дна и любил закусить солёненьким. Он женился на Гаргамелле, и она, проносив ребёнка во чреве 11 месяцев, объелась на празднике требухой и родила сына-богатыря, который вышел у неё через левое ухо. В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что Вакх вышел из бедра Юпитера, а Кастор и Поллукс - из яйца, снесённого и высиженного Ледой. Младенец сразу же заорал: «Лакать! Лакать!» - на что Грангузье воскликнул: «Ну и здоровенная же она у тебя!» («Ке-гран-тю-а!») - имея в виду глотку, и все решили, что раз это было первое слово отца при рождении сына, то его и надо назвать Гаргантюа. Младенцу дали тяпнуть винца и по доброму христианскому обычаю окрестили.

Ребёнок был весьма смышлёным и, когда ему шёл шестой год, уже знал, что лучшая в мире подтирка - пушистый гусёнок. Мальчика стали учить грамоте. Его наставниками были Тубал Олоферн, затем Дурако Простофиль, а потом Понократ. Продолжать образование Гаргантюа отправился в Париж, где ему приглянулись колокола собора Богоматери; он унёс их к себе, чтобы повесить на шею своей кобыле, и его с трудом удалось уговорить вернуть их на место. Понократ позаботился о том, чтобы Гаргантюа не терял времени даром и занимался с ним даже тогда, когда Гаргантюа умывался, ходил в отхожее место и ел. Однажды лернейские пекари везли в город лепёшки. Пастухи Гаргантюа попросили продать им часть лепёшек, но пекари не захотели, тогда пастухи отобрали у них лепёшки силой. Пекари пожаловались своему королю Пикрохолу, и Пикрохолово воинство напало на пастухов. Грангузье пытался уладить дело миром, но безуспешно, поэтому он призвал на помощь Гаргантюа. По пути домой Гаргантюа и его друзья разрушили вражеский замок на берегу речки Вед, и весь остаток пути Гаргантюа вычёсывал из волос ядра Пикрохоловых пушек, оборонявших замок.

Когда Гаргантюа прибыл в замок отца, в его честь был устроен пир. Повара Оближи, Обглодай и Обсоси показали своё искусство, и угощение было таким вкусным, что Гаргантюа вместе с салатом невзначай проглотил шестерых паломников - по счастью, они застряли у него во рту, и он выковырял их зубочисткой. Грангузье рассказал о своей войне с Пикрохолом и очень хвалил брата Жана Зубодробителя - монаха, одержавшего победу при защите монастырского виноградника. Брат Жан оказался весёлым собутыльником, и Гаргантюа с ним сразу подружился. Доблестные воины снарядились в поход. В лесу они наткнулись на разведку Пикрохола под командой графа Улепета. Брат Жан наголову разбил ее и освободил паломников, которых разведчики успели взять в плен. Брат Жан захватил военачальника Пикрохолова войска Фанфарона, но Грангузье отпустил его, Вернувшись к Пикрохолу, Фанфарон стал склонять короля к миру с Грангузье, которого считал теперь самым порядочным человеком на свете, и заколол шпагой Бедокура, назвавшего его предателем. За это Пикрохол велел своим лучникам разорвать Фанфарона на части. Тогда Гаргантюа осадил Пикрохола в Ларош-Клермо и разбил его армию. Самому Пикрохолу удалось бежать, и по дороге старая колдунья нагадала ему, что он снова станет королём, когда рак свистнет. Говорят, теперь он живёт в Лионе и всех спрашивает, не слыхать ли, чтобы где-нибудь свистнул рак, - видно, все надеется вернуть своё королевство. Гаргантюа был милостив с побеждёнными и щедро одарил соратников. Для брата Жана он построил Телемское аббатство, не похожее ни на какое другое. Туда допускали и мужчин и женщин - желательно молодых и красивых. Брат Жан отменил обет целомудрия, бедности и послушания и провозгласил, что каждый имеет право сочетаться браком, быть богатым и пользоваться полной свободой. Устав телемитов состоял из единственного правила: делай что хочешь.

Пантагрюэль, король дипсодов, показанный в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами, сочинение покойного магистра Алькофрибаса, извлекателя квинтэссенции

В возрасте пятисот двадцати четырёх лет Гаргантюа прижил сына со своей женой Бадбек, дочерью короля утопии. Ребёнок был таким огромным, что его мать умерла родами. Он появился на свет во время великой засухи, поэтому получил имя Пантагрюэль («панта» по-гречески означает «все», а «грюэль» на языке агарян означает «жаждущий»). Гаргантюа очень скорбел о смерти жены, но потом решил: «Надо поменьше плакать и побольше пить!» Он занялся воспитанием сына, который был таким силачом, что ещё лёжа в колыбели разорвал медведя на части. Когда мальчик подрос, отец отправил его учиться. По пути в Париж Пантагрюэль встретил лимузинца, который говорил на такой смеси учёной латыни с французским, что невозможно было понять ни слова. Впрочем, когда рассерженный Пантагрюэль схватил его за горло, лимузинец со страху завопил на обычном французском языке, и тогда Пантагрюэль отпустил его. Прибыв в Париж, Пантагрюэль решил пополнить своё образование и стал читать книги из библиотеки святого Виктора, такие, как «Щёлкание приходскими священниками друг друга по носу», «Постоянный альманах для подагриков и венериков» и т. п. Однажды Пантагрюэль встретил во время прогулки рослого человека, избитого до синяков. Пантагрюэль поинтересовался, какие приключения довели незнакомца до столь плачевного состояния, но тот на все вопросы отвечал на разных языках, и Пантагрюэль ничего не мог понять. Только когда незнакомец заговорил наконец по-французски, Пантагрюэль понял, что зовут его Панург и прибыл он из Турции, где был в плену. Пантагрюэль пригласил Панурга в гости и предложил свою дружбу.

В это время шла тяжба между Лижизадом и Пейвино, дело было до того тёмное, что суд «так же свободно в нем разбирался, как в древневерхненемецком языке». Было решено обратиться за помощью к Пантагрюэлю, который прославился на публичных диспутах. Он первым делом велел уничтожить все бумаги и заставил жалобщиков изложить суть дела устно. Выслушав их бессмысленные речи, он вынес справедливый приговор: ответчик должен «доставить сена и пакли на предмет затыкания гортанных прорех, перекрученных устрицами, пропущенными через решето на колёсиках». Все были в восторге от его мудрого решения, включая обе тяжущиеся стороны, что бывает крайне редко. Панург рассказал Пантагрюэлю, как он был в плену у турок. Турки посадили его на вертел, нашпиговав салом, как кролика, и начали жарить, но поджариватель заснул, и Панург, изловчившись, бросил в него головешку от костра. Начался пожар, который спалил весь город, а Панург счастливо спасся и даже уберёгся от собак, бросая им куски сала, которыми был нашпигован.

Великий английский учёный Таумаст прибыл в Париж, чтобы повидать Пантагрюэля и подвергнуть испытанию его учёность. Он предложил вести диспут так, как это намеревался сделать в Риме Пико делла Мирандола, - молча, знаками. Пантагрюэль согласился и всю ночь готовился к диспуту, читая Беду, Прокла, Плотина и других авторов, но Панург, видя его волнение, предложил заменить его на диспуте. Представившись учеником Пантагрюэля, Панург отвечал англичанину так лихо - вынимал из гульфика то бычье ребро, то апельсин, свистел, пыхтел, стучал зубами, выделывал руками разные фортели, - что без труда одолел Таумаста, который сказал, что слава Пантагрюэля недостаточна, ибо не соответствует и тысячной доле того, что есть в действительности. Получив известие о том, что Гаргантюа унесён в страну фей, и о том, что, проведав об этом, дипсоды перешли границу и опустошили утопию, Пантагрюэль срочно покинул Париж.

Вместе с друзьями он уничтожил шестьсот шестьдесят вражеских рыцарей, затопил своей мочой вражеский лагерь, а потом разгромил великанов под предводительством Вурдалака. В этой битве погиб наставник Пантагрюэля Эпистемон, но Панург пришил ему голову на место и оживил. Эпистемон рассказал, что был в аду, видел чертей, беседовал с Люцифером и хорошенько подзакусил. Он видел там Семирамиду, которая ловила вшей у бродяг, папу Сикста, который лечил от дурной болезни, и многих других: все, кто на этом свете были важными господами, влачат жалкое и унизительное существование на том, и наоборот. Эпистемон сожалел, что Панург так быстро вернул его к жизни, ему хотелось подольше побыть в аду. Пантагрюэль вступил в столицу амавротов, женил их короля Анарха на старой шлюхе и сделал его продавцом зелёного соуса. Когда Пантагрюэль со своей ратью ступил в землю дипсодскую, дипсоды обрадовались и поспешили сдаться. Одни лишь альмироды заупрямились, и Пантагрюэль приготовился к наступлению, но тут пошёл дождь, его воины затряслись от холода, и Пантагрюэль накрыл своё войско языком, чтобы защитить от дождя. Рассказчик этих правдивых историй укрылся под большим лопухом, а оттуда прошёл по языку и угодил Пантагрюэлю прямо в рот, где провёл больше полугода, а когда вышел, то рассказал Пантагрюэлю, что все это время ел и пил то же, что и он, «взимая пошлину с самых лакомых кусков, проходивших через его глотку».

Книга третья

Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля, сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины

Покорив Дипсодию, Пантагрюэль переселил туда колонию утопийцев, чтобы возродить, украсить и заселить этот край, а также привить дипсодам чувство долга и привычку к послушанию. Панургу он пожаловал замок Рагу, дававший как минимум 6789106789 реалов ежегодного дохода, а часто и больше, но Панург за две недели растратил все свои доходы на три года вперёд, причём не на какие-нибудь пустяки, а исключительно на попойки и пирушки. Он обещал Пантагрюэлю выплатить все долги к греческим календам (то есть никогда), ибо жизнь без долгов - не жизнь. Кто, как не заимодавец, денно и нощно молится о здоровье и долголетии должника. Панург стал подумывать о женитьбе и спросил совета у Пантагрюэля. Пантагрюэль согласился со всеми его доводами: и с теми, которые за женитьбу, и с теми, которые против, так что вопрос остался открытым. Они решили погадать по Вергилию и, раскрыв книгу наугад, прочли, что там написано, но совершенно по-разному истолковали цитату. То же произошло и тогда, когда Панург рассказал свой сон. По мнению Пантагрюэля, сон Панурга, как и Вергилий, сулил ему быть рогатым, битым и обобранным, Панург же видел в нем предсказание счастливой семейной жизни. Панург обратился к панзуйской сивилле, но и пророчество сивиллы они поняли по-разному. Престарелый поэт Котанмордан, женатый на Сифилитии, написал стихотворение, полное противоречий: «Женись, вступать не вздумай в брак. / <…> Не торопись, но поспешай. / Беги стремглав, замедли шаг. / Женись или нет» и т. д. Ни Эпистемон, ни учёный муж Триппа, ни брат Жан Зубодробитель не смогли разрешить обуревавших Панурга сомнений, Пантагрюэль призвал на совет богослова, лекаря, судью и философа. Богослов и лекарь посоветовали Панургу жениться, если ему этого хочется, а по поводу рогов богослов сказал, что это уж как Богу будет угодно, а лекарь - что рога естественное приложение к браку. Философ на вопрос, жениться Панургу или нет, ответил: «И то и другое», а когда Панург его переспросил: «Ни то ни другое». На все вопросы он дал столь уклончивые ответы, что в конце концов Панург воскликнул: «Я отступаюсь... я зарекаюсь... я сдаюсь. Он неуловим». Пантагрюэль отправился за судьёй Бридуа, а его друг Карпалим - за шутом Трибуле. Бридуа в это время находился под судом. Ему было предъявлено обвинение, что он вынес несправедливый приговор с помощью игральных костей. Бридуа, щедро уснащая свою речь латинскими цитатами, оправдывался тем, что уже стар и плохо видит выпавшее количество очков. Пантагрюэль произнёс речь в его защиту, и суд под председательством Суесловя оправдал Бридуа. Загадочную фразу шута Трибуле Пантагрюэль и Панург, как водится, поняли по-разному, но Панург обратил внимание, что шут сунул ему пустую бутылку, и предложил совершить путешествие к оракулу Божественной Бутылки. Пантагрюэль, Панург и их друзья снарядили флотилию, нагрузили корабли изрядным количеством чудо-травы пантагрюэлион и приготовились к отплытию.

Книга четвёртая

Корабли вышли в море. На пятый день они встретили судно, плывшее из Фонарии. На борту его были французы, и Панург повздорил с купцом по прозвищу Индюшонок. Чтобы проучить забияку купца, Панург за три турских ливра купил у него одного барана из стада на выбор; выбрав вожака, Панург бросил его за борт. Все бараны стали прыгать в море вслед за вожаком, купец старался помешать им, и в результате один из баранов увлёк его за собой в воду и купец утонул. В Прокурации - на земле прокуроров и ябедников - путешественникам не предложили ни поесть, ни попить. Жители этой страны добывали себе деньги на пропитание диковинным способом: они оскорбляли какого-нибудь дворянина до тех пор, пока он не выйдет из терпения и не изобьёт их, - тогда они требовали с него кучу денег под страхом тюремного заключения.

Брат Жан спросил, кто хочет получить двадцать золотых экю за то, чтобы его дьявольски избили. От желающих отбою не было, и тот, кому посчастливилось получить взбучку от брата Жана, стал предметом всеобщей зависти. После сильной бури и посещения острова макреонов корабли Пантагрюэля прошли мимо острова Жалкого, где царствовал Постник, и приплыли на остров Дикий, населённый заклятыми врагами Постника - жирными Колбасами. Колбасы, принявшие Пантагрюэля и его друзей за воинов Постника, устроили им засаду. Пантагрюэль приготовился к бою и назначил командовать сражением Колбасореза и Сосисокромса. Эпистемон заметил, что имена полководцев внушают бодрость и уверенность в победе. Брат Жан построил огромную «свинью» и спрятал в неё целое войско отважных поваров, как в Троянского коня. Бой окончился полным поражением Колбас и появлением в небе их божества - огромного серого хряка, сбросившего на землю двадцать семь с лишним бочек горчицы, являющейся целебным бальзамом для Колбас.

Посетив остров Руах, жители которого ничего не ели и не пили, кроме ветра, Пантагрюэль и его спутники высадились на острове папефигов, порабощённых папоманами за то, что один из его обитателей показал фигу портрету папы. В часовне этого острова в купели лежал человек, а три священника стояли вокруг и заклинали бесов. Они рассказали, что этот человек пахарь. Однажды он вспахал поле и засеял его полбой, но на поле пришёл чертёнок и потребовал свою долю. Пахарь договорился поделить с ним урожай пополам: чертёнку - то, что под землёй, а крестьянину - то, что сверху. Когда пришло время собирать урожай, пахарю достались колосья, а чертёнку - солома. На следующий год чертёнок выбрал то, что сверху, но пахарь посеял репу, и чертёнок вновь остался с носом. Тогда чертёнок решил царапаться с пахарем с условием, что побеждённый теряет свою часть поля. Но когда чертёнок пришёл к пахарю, его жена с рыданиями рассказала ему, как пахарь для тренировки царапнул ее мизинцем и всю разодрал. В доказательство она задрала юбку и показала рану между ног, так что чертёнок почёл за лучшее убраться восвояси. Покинув остров папефигов, путешественники прибыли на остров папоманов, жители которого, узнав, что они видели живого папу, приняли их как дорогих гостей и долго расхваливали им изданные папой Священные Декреталии. Отплыв от острова папоманов, Пантагрюэль и его спутники услышали голоса, конское ржание и другие звуки, но, сколько они ни озирались по сторонам, никого не увидели. Лоцман объяснил им, что на границе Ледовитого моря, где они плыли, минувшей зимой произошло сражение. Слова и крики, звон оружия и конское ржание замёрзли в воздухе, а теперь, когда зима прошла, оттаяли и стали слышны. Пантагрюэль бросал на палубу пригоршни разноцветных слов, среди которых оказались даже ругательства. Вскоре Пантагрюэлева флотилия прибыла на остров, которым правил всемогущий мессер Гастер. Жители острова, приносили в жертву своему богу всякую снедь, начиная от хлеба и кончая артишоками. Пантагрюэль выяснил, что не кто иной, как Гастер, изобрёл все науки и искусства: земледелие - для того, чтобы растить зерно, военное искусство и оружие - чтобы защищать зерно, медицину, астрологию и математику - чтобы хранить зерно. Когда путешественники проплыли мимо острова воров и разбойников, Панург спрятался в трюме, где принял пушистого котищу Салоеда за черта и обмарался от страха. Потом он утверждал, что ничуть не испугался и что он такой молодец против овец, каких свет не видел.

Книга пятая

Путешественники приплыли на остров Звонкий, куда их пустили только после четырёхдневного поста, оказавшегося ужасным, ибо в первый день они постились через пень-колоду, во второй - спустя рукава, в третий - во всю мочь, а в четвёртый - почём зря. На острове жили только птицы: клирцы, священцы, инокцы, епископцы, кардинцы и один палец. Они пели, когда слышали звон колокола. Посетив остров железных изделий и остров плутней, Пантагрюэль и его спутники прибыли на остров Застенок, населённый безобразными чудовищами - Пушистыми Котами, которые жили взятками, потребляя их в немереных количествах: к ним в гавань приходили целые корабли, гружённые взятками. Вырвавшись из лап злых котов, путешественники посетили ещё несколько островов и прибыли в гавань Матеотехнию, где их проводили во дворец королевы Квинтэссенции, которая не ела ничего, кроме некоторых категорий, абстракций, вторичных интенций, антитез и т. п. Её прислужники доили козла и сливали молоко в решето, ловили сетями ветер, по одёжке протягивали ножки и занимались прочими полезными делами. В конце путешествия Пантагрюэль и его друзья прибыли в Фонарию и высадились на острове, где находился оракул Бутылки. Фонарь проводил их в храм, где их провели к принцессе Бакбук - придворной даме Бутылки и верховной жрице при всех ее священнодействиях. Вход в храм Бутылки напомнил автору повествования разрисованный погребок в его родном городе Шиноне, где бывал и Пантагрюэль. В храме они увидели диковинный фонтан с колоннами и изваяниями. Струившаяся из него влага показалась путешественникам холодной ключевой водой, но после сытной закуски, принесённой для того, чтобы прочистить гостям нёбо, напиток показался каждому из них именно тем вином, которое он любил больше всего. После этого Бакбук спросила, кто хочет услышать слово Божественной Бутылки. Узнав, что это Панург, она увела его в круглую часовню, где в алебастровом фонтане лежала наполовину погруженная в воду Бутылка. Когда Панург пал на колени и пропел ритуальную песню виноградарей, Бакбук что-то бросила в фонтан, отчего в Бутылке послышался шум и раздалось слово: «Тринк». Бакбук достала книгу в серебряном переплёте, оказавшуюся бутылкой фалернского вина, и велела Панургу осушить ее единым духом, ибо слово «тринк» означало «пей». На прощание Бакбук вручила Пантагрюэлю письмо к Гаргантюа, и путешественники отправились в обратный путь.

Вы прочитали краткое содержание романа Гаргантюа и Пантагрюэль. В разделе нашего сайта - краткие содержания , вы можете ознакомиться с изложением других известных произведений.