Английский физик (по образованию) и писатель.

Работал в Кавендишской лаборатории у Эрнста Резерфорда . В годы войны – чиновник Комитета научной помощи фронту.

Международную известность Чарлзу Сноу принёсла статья: Две культуры и техническая революция / The Two Cultures and the Scientific Revolution, написанная на основе одноимённой лекции, прочитанной им в 1959 году в Кембриджском университете. Здесь он написал: «Очень часто - не фигурально, а буквально я проводил дневные часы с учёными, а вечера со своими литературными друзьями... Их разделяет стена непонимания, а иногда - особенно среди молодёжи - даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание ».

«Писатель и учёный Чарлз П. Сноу обратил особое внимание на то обстоятельство, что между традиционной гуманитарной культурой и новой культурой научно-технического прогресса происходит катастрофическое размежевание и всё больше возрастает их прямая враждебность. Среди художественной и философской интеллигенции сложились убеждения, что учёные далеки от реальностей жизни, что им присущ поверхностный оптимизм. С другой стороны, учёные уверены, что представители творческих профессий не обладают даром провидения, что им чуждо все, имеющее отношение к разуму и познанию и, что, в крайнем случае, искусство и мышление у писателей, художников, философов ограничивается сегодняшним днем. Поэтому все мы одиноки. «Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы - лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец же пути всегда обрывается во мраке: каждый встречает смерть один на один». Но разве есть основания считать существование человека трагичным только потому, что жизнь личности заканчивается смертью? Да, мы одиноки, каждый встречает смерть один на один. Что из этого? Такова наша судьба, её не изменить. «Но наша жизнь зависит от множества обстоятельств, не имеющих отношения к судьбе, - завершает Сноу, - и мы должны им противостоять, если только хотим оставаться людьми». Прежде всего, таким обстоятельством, которое нас должно объединять, сделать солидарными, является общая, междисциплинарная, целостная культура, самопознание, самоорганизация, обосновывающие и обеспечивающие наше будущее. Человеческая культура может оказаться на грани гибели, если не принять радикальных мер, дающих возможность сблизиться и примириться «двум культурам». «Две культуры» - условная градация. Их можно было бы выделить больше: три, четыре. Не это важно. Нас привели к краю пропасти противоречия и конфликты между свободой и необходимостью, сознанием и бессознательным, наукой и искусством, гуманитарными и естественными науками, философией и политикой, философией и экономикой и т.д. Две культуры противоположны мудрости человека, они вызывают извращение и трагедию свободы и творчества».

Борушко А.П., Выбор будущего: Quo vadis, Минск, «Дизайн ПРО», 2004 г., с.12.

Для описания эффекта боязни гуманитариями техники, Чарлз Сноу использовал термин: «интеллектуальный луддизм».

Из интервью Чарлза Сноу: «Интересно, какие условия для работы Вы предпочитаете?

Ответ: Пожалуй, я предпочитаю тишину, покой, одиночество, но на самом деле редкий профессионал получает такие условия. Одно из непременных свойств профессионала заключается в способности как можно меньше поддаваться всяким внешним раздражителям в процессе работы. Если это свойство не развить в себе, нужных условий работы вы никогда не добьетесь. Если вы можете писать лишь в атласном халате, в комнате окнами на северо-восток, при комфортной температуре, то ваши шансы на успех невелики».

Чарлз Сноу, Говорить правду / Портреты и размышления, М., «Прогресс», 1985 г., с. 320.

Чарльз Перси (Си Пи) Сноу, барон Сноу (Charles Percy «C. P.» Snow, Baron Snow, 15 октября 1905, Лестер — 1 июля 1980) — английский писатель-реалист, физик, химик и государственный деятель. Рыцарь-бакалавр, командор ордена Британской империи.

Сноу получил образование в Колледже Лестершира и Ратленда в родном Лестере, после чего закончил Кембриджский университет, где с 1930 года, получив в 25 лет степень доктора наук (за работы по спектроскопии), преподавал в Колледже Христа.

Однако его и научная, и литературная деятельность были прерваны назначением на должность правительственного советника по вопросам вооружений и подбора научных кадров. Впредь Сноу занимал разнообразные посты в правительствах Великобритании, преимущественно лейбористских. Так, в 1940-1944 гг. он был техническим директором министерства труда, в 1945-1960 — комиссаром гражданской службы, в 1964-1966 — парламентским секретарём министерства технологии лейбористского кабинета Гарольда Вильсона.

В 1957 году Сноу был возведён в дворянское достоинство, а в 1964 году сделан пожизненным пэром без права передачи звания по наследству в баронском статусе. С 1950 года был женат на писательнице Памеле Хенсфорд Джонсон и имел сына Филипа (род. в 1952).

В 1961-1964 гг. Сноу занимал выборный пост ректора Университета Сент-Эндрюса.

Первой опубликованной книгой Сноу стал детектив Смерть под парусом (1932). Среди его других работ — биография Энтони Троллопа, цикл романов Чужаки и братья и Реалисты — исследование творчества Стендаля, Бальзака, Льва Толстого, Достоевского, Диккенса, Бенито Переса Гальдоса, Генри Джеймса и Пруста.

7 мая 1959 года Сноу произнёс в Кембридже Лекцию Рида, озаглавленную Две культуры и научная революция, в которой он высказал сожаление о разрыве между учёными и интеллектуалами-литераторами, технической и гуманитарной интеллигенцией.

Был дружен с математиком Г. Х. Харди, физиком П. М. С. Блэкеттом, биофизиком Дж. Д. Берналом, историком-культурологом Жаком Барзэном.

Книги (8)

Возвращения домой

Книгу виднейшего английского писателя, ученого, гуманиста Чарльза Перси Сноу составили два романа: «Пора надежд» и «Возвращения домой», вошедшие в цикл романов, принесший Сноу большую известность.

Сноу своими произведениями создал значительную социально-психологическую эпопею, где в художественной форме дано осмысление своей эпохи и ее людей.

Две культуры. Сборник публицистических работ

За последние десятилетия нашего века вряд ли можно отметить более продолжительную и острую научную дискуссию, охватившую многие страны и всколыхнувшую самые разные слои интеллигенции, чем дискуссия, вызванная лекцией известного английского писателя и ученого Чарлза Перси Сноу «Две культуры и научная революция», прочитанной им в мае 1959 года в Кембриджском университете.

Главная мысль лекции Сноу, послужившей затем основой для переведенной на многие языки одноименной книги, сводилась к утверждению того, что между традиционной гуманитарной культурой европейского Запада и новой, так называемой «научной культурой», производной от научно-технического прогресса XX века, растет с каждым годом катастрофический разрыв. В результате ширящегося взаимонепонимания между учеными и «литературными интеллектуалами», переживающими трагедию отчуждения в современном капиталистическом мире, все более возрастает их прямая враждебность.

Более того, вражда так называемых «двух культур», по мнению автора, может вообще привести к гибели человеческой культуры, если не принять радикальных мер для реорганизации образовательной системы, в частности мер, дающих возможность сблизиться уже теперь страдающим от излишнего практицизма физикам и проникнутым антиобщественными настроениями индивидуалистам-интеллектуалам.

Коридоры власти

Драматическая история человека, наивно полагавшего, что, даже достигнув высших сфер власти, можно сохранить честь и порядочность.

Роджер Квейф — один из самых молодых и самых амбициозных политиков послевоенной Британии. Поначалу кажется, что судьба благоволит ему и его ждет блестящее будущее в парламенте. Но однажды все меняется. Квейф понимает — его несогласие с сильными мира сего может стоить ему слишком дорого, а ради успешной карьеры придется многим пожертвовать.

«Коридоры власти» — роман, название которого стало нарицательным, а его сюжет нередко повторяется в реальной жизни до сих пор!

Наставники

Я не дал названия колледжу, о котором рассказываю в этой книге, — мне не нравятся географические гибриды, вроде Оксбриджа, и я старался не пользоваться ими в романах о Льюисе Элиоте.

Мой вымышленный колледж расположен в реальном месте, хотя некоторые топографические подробности я намеренно изменил. Этим, впрочем, и ограничивается его сходство с действительно существующим колледжем.

Прототипами для героев моего романа послужили самые разные люди, и, насколько мне известно, выборы главы колледжа не складывались в последние несколько десятилетий так, как я описываю, ни в Оксфорде, ни в Кембридже. Однако в начале нынешнего века судьба ректорской должности довольно часто определялась в последнюю минуту — что и засвидетельствовано в «Мемуарах» Марка Пэттисона. На этот источник впервые указал мне Г.Г.Харди, памяти которого я и посвящаю мою книгу — с любовью и глубоким уважением.

Поиски

Время действия романа — двадцатые годы и самое начало тридцатых. Среда — интеллигенция, и прежде всего ученые-физики, от известных всему миру величин до молодежи, прокладывающей себе путь к вершинам науки.

Патетическая оценка состояния естественных и точных наук в период, когда развертывается действие романа, составляет своеобразную доминанту этого произведения. Тем ощутимее драматизм действия, свидетельствующий, что между стремительным развитием научной мысли и возможностями человека в буржуазном обществе построить свою жизнь так, как он хотел бы, нет никакого соответствия...

Пора надежд

Книгу виднейшего английского писателя, ученого, гуманиста Чарльза Перси Сноу (1905-1980) составили два романа: «Пора надежд» и «Возвращения домой», вошедшие в цикл романов, принесший Сноу большую известность.

Действие всех романов охватывает более половины нашего столетия — от начала 1910-х годов до конца 1960-х.

Сноу своими произведениями создал значительную социаль-но-психологическую эпопею, где в художественной форме дано осмысление своей эпохи и ее людей.

Портреты и размышления

Чарлз Перси Сноу (1905-1980) — один из крупнейших английских писателей-реалистов XX века, видный общественный и государственный деятель, ученый-физик — знаком нашему читателю по романам «Наставники», «Коридоры власти», «Смерть под парусом» и др.

Менее известно публицистическое наследие Ч. П. Сноу. В сборник включены статьи и выступления в защиту мира, его знаменитая лекция «Две культуры», очерки о выдающихся писателях XIX и XX вв., эссе по проблемам науки и культуры.

Дело

Действие романа «Дело» происходит в атмосфере университетской жизни Кембриджа с ее сложившимися консервативными традициями, со сложной иерархией ученого руководства колледжами.

Молодой ученый Дональд Говард обвинен в научном подлоге и по решению суда старейшин исключен из числа преподавателей университета. Одна из важных фотографий, содержавшаяся в его труде, который обеспечил ему получение научной степени, оказалась поддельной. Его попытки оправдаться только окончательно отталкивают от Говарда руководителей университета. Дело Дональда Говарда кажется всем предельно ясным и не заслуживающим дальнейшей траты времени...

И вдруг один из ученых колледжа находит в тетради подпись к фотографии, косвенно свидетельствующую о правоте Говарда. Данное обстоятельство дает право пересмотреть дело Говарда, вокруг которого начинается борьба, становящаяся особо острой из-за предстоящих выборов на пост ректора университета и самой личности Говарда — его политических взглядов и характера.

Роман «Поиски» был впервые опубликован в августе 1934 года. Он привлек к себе некоторое внимание, достаточное для того, чтобы я мог почувствовать вкус успеха. Но я его не почувствовал. Хотя роман хвалили даже те, кто, на мой взгляд, никак не мог его одобрить, и хотя эта книга чуть-чуть не сделала меня богатым (как я узнал впоследствии, при открытом голосовании она не прошла в «Клубе книги этого месяца» в США), тем не менее я знал, что для меня это неверное начало как по своим удачам, так и по промахам. Я хотел рассказать прежде всего и главным образом о людях и затем о месте человека в обществе совершенно по-иному, и в совершенно ином плане, чем это получилось в «Поисках». Поэтому я должен был отложить эту книгу в сторону и искать ту форму, которая дала бы мне возможность высказать то, что мне хотелось сказать. Это отняло у меня немало времени, частичный успех «Поисков» не облегчил мне задачу, а в значительной мере затруднил.

Когда в конце концов я почувствовал, что в серии романов «Чужие и братья» у меня получается что-то близкое к тому, что я задумал, я обнаружил, что «Поиски» представляют для меня определенный в этом смысле интерес. Надеюсь, теперь этот роман сможет заинтересовать и других. Вероятно, здесь было бы полезно присовокупить некоторые комментарии. Артур Майлз мало похож на меня, он в гораздо меньшей степени является прототипом Льюиса Элиота, чем Шерифф - Джека Готери или профессор Десмонд - Герберта Гетлифа в «Поре надежд». Как и Майлз, я по образованию физик, но у меня никогда не было такой односторонней всепоглощающей страсти, фактически я уже в восемнадцать лет отчетливо представлял, в чем мое подлинное призвание.

Кругозор Майлза гораздо уже, чем у моих современников, я сознательно сделал его на четыре или пять лет старше себя, с тем чтобы воплотить в его образе истинного ученого-идеалиста, более далекого от политики или прикладной науки, чем мои сверстники или я сам. Для нас это было уже невозможно.

Но в этом отношении он похож на меня. Мне думается, то, что Хант говорит о Майлзе в IV части, в главе III, справедливо в отношении меня. У меня есть привычка, иногда довольно неудобная, отдаваться целиком тому, чем я в данный момент занят, вне зависимости от существа дела. Таким образом, едва ли не случайно став в молодости ученым, я с головой ушел в науку. Вся научная сторона в романе вполне достоверна. Многие из моих ученых друзей, в том числе и Резерфорд, говорили мне, что эти описания абсолютно правдивы. Я сейчас слишком далек от всего этого, чтобы судить, насколько они правы. Надеюсь, однако, что дело обстоит именно так, и полагаю, что это достаточное основание считать роман заслуживающим переиздания.

Я должен добавить, что довольно значительно сократил роман по сравнению с первым изданием. Местами повествование слишком уходило в сторону для моих нынешних представлений. И я ничего не добавил.

Ч. П. Сноу 10 февраля 1958 г.

Часть первая. Некоторые события моей жизни

Глава I. Звезды

Мне было лет семь, когда в жизни моей ярко вспыхнуло новое увлечение.

Был, видимо, воскресный вечер, потому что мы с отцом возвращались домой после вечерней службы. Я сам не был в церкви - отцу и в голову не пришло бы взять меня с собой. Но иногда по воскресеньям вечером он несколько смущенно говорил мне: «Я буду в восемь часов на углу Уэнтворт-стрит, если захочешь погулять, приходи туда». Уэнтворт-стрит находилась как раз за нашей приходской церковью, но предполагалось, что нам не известно, куда ходит отец. Иначе он бы ни за что не пошел, сделав вид, что он и знать ничего не знает.

Этот воскресный вечер был тепел и безоблачен, и, как мне теперь представляется, был уже конец лета. Когда мы дошли до окраины города, солнце только что село за реку и на желтоватом закатном небе - я помню это так ясно, словно это было вчера, - появился серп молодого месяца, а высоко над нашими головами робко замерцали первые звезды. Мы остановились и стали смотреть на небо.

Отец сказал:

Интересно, какие они на самом деле? Такие, как мы думаем? Звезды! Вот эти звезды! - Он в сомнении покачал головой. - Люди думают, что знают. А я сомневаюсь.

Я уставился на него.

Я сомневаюсь, можем ли мы что-нибудь знать про них, - пояснил он.

Я не понял, о чем он говорит. Но вдруг мне почудилось, будто все вещи, окружающие меня, - это игрушки, которые я могу взять в руки и подчинить себе; будто я властвую над крохотным и покорным мне миром.

Сомневаюсь я, такие ли они, как мы себе представляем, - повторил отец.

Отец был несколько озадачен.

Ну что ж, ладно, - сказал он.

Этот вечер околдовал меня. Мне хотелось что-нибудь сотворить со звездами. Я не знал точно что, но я чувствовал необыкновенный подъем. Не только красота звезд взволновала меня. Если бы я был старше, я сказал бы, что хочу знать, понимать, изменять их по своей воле. Мне хотелось броситься, схватить их, завладеть ими. Я засмеялся:

Я непременно узнаю про них все.

Я помню лицо отца в этот момент. Его глаза смотрели с ласковым изумлением, он жевал кончик уса, в уголках его рта затаилась довольная усмешка.

Может быть, ты это и сделаешь, - задумчиво сказал он.

Мы двинулись домой.

Видишь ли, - с сомнением в голосе сказал отец, - многие пытались. Сэр Исаак Ньютон… и сэр Роберт Болл… и сэр Уильям Гершель… и сэр Оливер Лодж… - Позднее я понял, что знания у отца были весьма случайные и ему всегда было трудно отказаться от титула. Даже наедине с кем-нибудь из своих друзей он не забывал «мистера». - Да, сэр Оливер Лодж, - повторил он. - Великие люди. Все они пытались…

Это не имеет значения, - заявил я.

Отец уже вновь погрузился в раздумье.

В конце концов, может быть, все они ошибаются насчет этих звезд, - продолжал он как бы сам с собой. - Звезды больше земли. Больше солнца. Было бы странно, если бы они оказались там просто так, ни для чего. Это было бы неправильно.

1. На какие две культуры раскололся духовный мир современного человека?

2. Почему писатели, художники и ученые не понимают друг друга?

3. Что может дать искусство образному мышлению ученого?

5. Что может дать ученому знакомство с промышленной техникой?

Мне кажется, что духовный мир западной интеллигенции все явственнее поляризуется, все явственнее раскалывается на две противоположные части. Говоря о духовном мире, я в значительной мере включаю в него и нашу практическую деятельность, так как отношусь к тем, кто убежден, что, по существу, эти стороны жизни нераздельны. А сейчас о двух противоположных частях. На одном полюсе – художественная интеллигенция, которая случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует. Вспоминаю, как однажды в тридцатые годы Харди с удивлением сказал мне: “Вы заметили, как теперь стали употреблять слова “интеллигентные люди”? Их значение так изменилось, что Резерфорд, Эддингтон, Дирак, Эдриан и я – все мы уже, кажется, не подходим под это новое определение! Мне это представляется довольно странным, а вам?”

Итак, на одном полюсе – художественная интеллигенция, на другом – ученые, и как наиболее яркие представители этой группы – физики. Их разделяет стена непонимания, а иногда – особенно среди молодежи – даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание. У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций. Те, кто не имеет отношения к науке, обычно считают ученых нахальными хвастунами. Они слышат, как мистер Т. С. Элиот – вряд ли можно найти более выразительную фигуру для иллюстрации этой мысли – рассказывает о своих попытках возродить стихотворную драму и говорит, что хотя не многие разделяют его надежды, но и его единомышленники будут рады, если им удастся подготовить почву для нового Кида или нового Грина. Вот та приглушенная манера выражения, которая принята в среде художественной интеллигенции; таков сдержанный голос их культуры. И вдруг до них долетает несравненно более громкий голос другой типичнейшей фигуры. “Это героическая эпоха науки! – провозглашает Резерфорд. – Настал елизаветинский век!” Многие из нас неоднократно слышали подобные заявления и не так мало других, по сравнению с которыми только что приведенные звучат весьма скромно, и никто из нас не сомневался, кого именно Резерфорд прочил на роль Шекспира. Но в отличие от нас писатели и художники не в состоянии понять, что Резерфорд абсолютно прав; тут бессмысленны и их воображение, и их разум.

Сравните слова, менее всего похожие на научное пророчество: “Вот как кончится мир. Не взрыв, но всхлип”. Сравните их со знаменитой остротой Резерфорда. “Счастливец Резерфорд, всегда вы на волне!” – сказали ему однажды. “Это правда,– ответил он,– но в конце концов я создал волну, не так ли?”

Среди художественной интеллигенции сложилось твердое мнение, что ученые не представляют себе реальной жизни и поэтому им свойственен поверхностный оптимизм. Ученые со своей стороны считают, что художественная интеллигенция лишена дара провидения, что она проявляет странное равнодушие к участи человечества, что ей чуждо все, имеющее отношение к разуму, что она пытается ограничить искусство и мышление только сегодняшними заботами и так далее.

Любой человек, обладающий самым скромным опытом прокурора, мог бы дополнить этот список множеством других невысказанных обвинений. Некоторые из них не лишены оснований, и это в равной степени относится к обеим группам интеллигенции. Но все эти пререкания бесплодны. Большинство обвинений родилось из искаженного понимания действительности, всегда таящего много опасностей. Поэтому сейчас я хотел бы затронуть лишь два наиболее серьезных из взаимных упреков, по одному с каждой стороны.

Прежде всего о свойственном ученым “поверхностном оптимизме”. Это обвинение выдвигается так часто, что оно стало уже общим местом. Его поддерживают даже наиболее проницательные писатели и художники. Оно возникло из-за того, что личный жизненный опыт каждого из нас принимается за общественный, а условия существования отдельного индивида воспринимаются как общий закон. Большинство ученых, которых я хорошо знаю, так же как и большинство моих друзей - неученых, прекрасно понимают, что участь каждого из нас трагична. Мы все одиноки. Любовь, сильные привязанности, творческие порывы иногда позволяют нам забыть об одиночестве, но эти триумфы – лишь светлые оазисы, созданные нашими собственными руками, конец же пути всегда обрывается во мраке: каждый встречает смерть один на один. Некоторые из знакомых мне ученых находят утешение в религии. Может быть, они ощущают трагизм жизни не так остро. Я не знаю. Но большинство людей, наделенных глубокими чувствами, как бы жизнерадостны и счастливы они ни были – самые жизнерадостные и счастливые еще в большей степени, чем другие,– воспринимают эту трагедию как одно из неотъемлемых условий жизни. Это в равной степени относится и к хорошо знакомым мне людям науки, и ко всем людям вообще.

Но почти все ученые – и тут появляется луч надежды – не видят оснований считать существование человечества трагичным только потому, что жизнь каждого отдельного индивида кончается смертью. Да, мы одиноки, и каждый встречает смерть один на один. Ну и что же? Такова наша судьба, и изменить ее мы не в силах. Но наша жизнь зависит от множества обстоятельств, не имеющих отношения к судьбе, и мы должны им противостоять, если только хотим оставаться людьми.

Большинство представителей человеческой расы страдают от голода и умирает преждевременно. Таковы социальные условия жизни. Когда человек сталкивается с проблемой одиночества, он иногда попадает в некую моральную западню: с удовлетворением погружается в свою личную трагедию и перестает беспокоиться о тех, кто не может утолить голод.

Ученые обычно попадают в эту западню реже других. Им свойственно нетерпеливое стремление найти какой-то выход и обычно они верят, что это возможно, до тех пор пока не убедятся в обратном. В этом заключается их подлинный оптимизм – тот оптимизм, в котором мы все чрезвычайно нуждаемся.

Та же воля к добру, то же упорное стремление бороться рядом со своими братьями по крови, естественно, заставляют ученых с презрением относиться к интеллигенции, занимающей иные общественные позиции. Тем более, что в некоторых случаях эти позиции действительно заслуживают презрения, хотя такое положение обычно бывает временным, и потому оно не столь характерно.

Я помню, как меня с пристрастием допрашивал один видный ученый: “Почему большинство писателей придерживаются воззрений, которые наверняка считались бы отсталыми и вышедшими из моды еще во времена Плантагенетов? Разве выдающиеся писатели ХХ века являются исключением из этого правила? Йитс, Паунд, Льюис – девять из десяти среди тех, кто определял общее звучание литературы в наше время,– разве они не показали себя политическими глупцами, и даже больше – политическими предателями? Разве их творчество не приблизило Освенцим?”

Я думал тогда и думаю сейчас, что правильный ответ состоит не в том, чтобы отрицать очевидное. Бесполезно говорить, что, по утверждению друзей, мнению которых я доверяю, Йитс был человеком исключительного великодушия и к тому же великим поэтом. Бесполезно отрицать факты, которые в основе своей истинны. Честный ответ на этот вопрос состоит в признании, что между некоторыми художественными произведениями начала ХХ века и самыми чудовищными проявлениями антиобщественных чувств действительно есть какая-то связь и писатели заметили эту связь с опозданием, заслуживающим всяческого порицания. Это обстоятельство – одна из причин, побудивших некоторых из нас отвернуться от искусства и искать для себя новых путей.

Однако, хотя для целого поколения людей общее звучание литературы определялось прежде всего творчеством писателей типа Йитса и Паунда, теперь дело обстоит если не полностью, то в значительной степени иначе. Литература изменяется гораздо медленнее, чем наука. И поэтому периоды, когда развитие идет по неверному пути, в литературе длиннее. Но, оставаясь добросовестными, ученые не могут судить о писателях только на основании фактов, относящихся к 1914 – 1950 годам.

Таковы два источника взаимонепонимания между двумя культурами. Должен сказать, раз уж я заговорил о двух культурах, что сам этот термин вызвал ряд нареканий. Большинство моих друзей из мира науки и искусства находят его в какой-то степени удачным. Но люди, связанные с сугубо практической деятельностью, решительно с этим не согласны. Они видят в таком делении чрезмерное упрощение и считают, что если уж прибегать к подобной терминологии, то надо говорить по меньшей мере о трех культурах. Они утверждают, что во многом разделяют взгляды ученых, хотя сами не принадлежат к их числу; современные художественные произведения говорят им так же мало, как и ученым (и, наверное, говорили бы еще меньше, если бы они знали их лучше). Дж. Х. Плам, Алан Буллок и некоторые из моих американских друзей-социологов настойчиво возражают против того, чтобы их принуждали считаться помощниками и тех, кто создает атмосферу социальной безнадежности, и запирали в одну клетку с людьми, с которыми они не хотели бы быть вместе не только живыми, но и мертвыми.

Я склонен относиться к этим доводам с уважением. Цифра два – опасная цифра. Попытки разделить что бы то ни было на две части, естественно, должны внушать самые серьезные опасения. Одно время я думал внести какие-то добавления, но потом отказался от этой мысли. Я хотел найти нечто большее, чем выразительная метафора, но значительно меньшее, чем точная схема культурной жизни. Для этих целей понятие “две культуры” подходит как нельзя лучше; любые дальнейшие уточнения принесли бы больше вреда, чем пользы.

На одном полюсе – культура, созданная наукой. Она действительно существует как определенная культура не только в интеллектуальном, но и в антропологическом смысле. Это значит, что те, кто к ней причастен, не нуждаются в том, чтобы полностью понимать друг друга, что и случается довольно часто. Биологи, например, сплошь и рядом не имеют ни малейшего представления о современной физике. Но биологов и физиков объединяет общее отношение к миру; у них одинаковый стиль и одинаковые нормы поведения, аналогичные подходы к проблемам и родственные исходные позиции. Эта общность удивительно широка и глубока. Она прокладывает себе путь наперекор всем другим внутренним связям: религиозным, политическим, классовым.

Я думаю, что при статистической проверке среди ученых окажется несколько больше неверующих, чем среди остальных групп интеллигенции, а в младшем поколении их, по-видимому, становится еще больше, хотя и верующих ученых тоже не так мало. Та же статистика показывает, что большинство научных работников придерживаются в политике левых взглядов, и число их среди молодежи, очевидно, возрастает, хотя опять-таки есть немало и ученых-консерваторов. Среди ученых Англии и, наверное, США людей из бедных семей значительно больше, чем среди других групп интеллигенции. Однако ни одно из этих обстоятельств не оказывает особенно серьезного влияния на общий строй мышления ученых и на их поведение. По характеру работы и по общему складу духовной жизни они гораздо ближе друг к другу, чем к другим интеллигентам, придерживающимся тех же религиозных и политических взглядов или вышедшим из той же среды. Если бы я рискнул перейти на стенографический стиль, я сказал бы, что всех их объединяет будущее, которое они несут в своей крови. Даже не думая о будущем, они одинаково чувствуют перед ним свою ответственность. Это и есть то, что называется общей культурой.

На другом полюсе отношение к жизни гораздо более разнообразно. Совершенно очевидно, что, если кто-нибудь захочет совершить путешествие в мир интеллигенции, проделав путь от физиков к писателям, он встретит множество различных мнений и чувств. Но я думаю, что полюс абсолютного непонимания науки не может не влиять на всю сферу своего притяжения. Абсолютное непонимание, распространенное гораздо шире, чем мы думаем – в силу привычки мы просто этого не замечаем,– придает привкус ненаучности всей “традиционной” культуре, и часто – чаще, чем мы предполагаем,– эта ненаучность едва не переходит на грань антинаучности. Устремления одного полюса порождают на другом своих антиподов. Если ученые несут будущее в своей крови, то представители “традиционной” культуры стремятся к тому, чтобы будущего вообще не существовало. Западный мир руководствуется традиционной культурой, и вторжение науки лишь в ничтожной степени поколебало ее господство.

Поляризация культуры – очевидная потеря для всех нас. Для нас как народа и для нашего современного общества. Это практическая, моральная и творческая потеря, и я повторяю: напрасно было бы полагать, что эти три момента можно полностью отделить один от другого. Тем не менее сейчас я хочу остановиться на моральных потерях.

Ученые и художественная интеллигенция до такой степени перестали понимать друг друга, что это стало навязшим в зубах анекдотом. В Англии около 50 тысяч научных работников в области точных и естественных наук и примерно 80 тысяч специалистов (главным образом инженеров), занятых приложениями науки. Во время второй мировой войны и в послевоенные годы моим коллегам и мне удалось опросить 30 – 40 тысяч тех и других, то есть примерно 25%. Это число достаточно велико, чтобы можно было установить какую-то закономерность, хотя большинству тех, с кем мы беседовали, было меньше сорока лет. Мы составили некоторое представление о том, что они читают и о чем думают. Признаюсь, что при всей своей любви и уважении к этим людям я был несколько подавлен. Мы совершенно не подозревали, что их связи с традиционной культурой настолько ослабли, что свелись к вежливым кивкам.

Само собой разумеется, что выдающиеся ученые, обладавшие недюжинной энергией и интересовавшиеся самыми разнообразными вещами, были всегда; есть они и сейчас, и многие из них читали все, о чем обычно говорят в литературных кругах. Но это исключение. Большинство же, когда мы пытались выяснить, какие книги они читали, скромно признавались: “Видите ли, я пробовал читать Диккенса... “ И это говорилось таким тоном, будто речь шла о Райнере Марии Рильке, то есть о писателе чрезвычайно сложном, доступном пониманию лишь горсточки посвященных и вряд ли заслуживающем настоящего одобрения. Они в самом деле относятся к Диккенсу, как к Рильке. Одним из самых удивительных результатов этого опроса явилось, наверное, открытие, что творчество Диккенса стало образцом непонятной литературы.

Читая Диккенса или любого другого ценимого нами писателя, они лишь вежливо кивают традиционной культуре. Живут же они своей полнокровной, вполне определенной и постоянно развивающейся культурой. Ее отличает множество теоретических положений, обычно гораздо более четких и почти всегда значительно лучше обоснованных, чем теоретические положения писателей. И даже тогда, когда ученые не задумываясь употребляют слова не так, как писатели, они всегда вкладывают в них один и тот же смысл; если, например, они употребляют слова “субъектный”, “объектный”, “философия”, “прогрессивный”, то великолепно знают, что именно имеют в виду, хотя часто подразумевают при этом совсем не то, что все остальные.

Не будем забывать, что мы говорим о высокоинтеллигентных людях. Во многих отношениях их строгая культура заслуживает всяческого восхищения. Искусство занимает в этой культуре весьма скромное место, правда за одним, но весьма важным исключением – музыки. Обмен мнениями, напряженные дискуссии, долгоиграющие пластинки, цветная фотография: кое-что для ушей, немного для глаз. Очень мало книг, хотя, наверное, не многие зашли так далеко, как некий джентльмен, стоящий, очевидно, на более низкой ступеньке научной лестницы, чем те ученые, о которых я только что говорил. Этот джентльмен на вопрос, какие книги он читает, с непоколебимой самоуверенностью ответил: “Книги? Я предпочитаю использовать их в качестве инструментов”. Трудно понять, в качестве каких же инструментов он их “использует”. Может быть, а качестве молотка? Или лопаты?

Так вот, книг тем не менее очень мало. И почти ничего из тех книг, которые составляют повседневную пищу писателей: почти никаких психологических и исторических романов, стихов, пьес. Не потому, что их не интересуют психологические, моральные и социальные проблемы. С социальными проблемами ученые, безусловно, соприкасаются чаще многих писателей и художников. В моральном отношении они, в общем, составляют наиболее здоровую группу интеллигенции, потому что в самой науке заложена идея справедливости и почти все ученые самостоятельно вырабатывают свои взгляды по различным вопросам морали и нравственности. Психологией ученые интересуются в такой же мере, как и большинство интеллигентов, хотя иногда мне кажется, что интерес к этой области появляется у них сравнительно поздно. Таким образом, дело, очевидно, не в отсутствии интереса. В значительной мере проблема заключается в том, что литература, связанная с нашей традиционной культурой, представляется ученым “не относящейся к делу “. Разумеется, они жестоко ошибаются. Из-за этого страдает их образное мышление. Они обкрадывают самих себя.

А другая сторона? Она тоже многое теряет. И может быть, ее потери даже серьезнее, потому что ее представители более тщеславны. Они все еще претендуют на то, что традиционная культура – это и есть вся культура, как будто существующее положение вещей на самом деле не существует. Как будто попытка разобраться в сложившейся ситуации не представляет для нее никакого интереса ни сама по себе, ни с точки зрения последствий, к которым эта ситуация может привести. Как будто современная научная модель физического мира по своей интеллектуальной глубине, сложности и гармоничности не является наиболее прекрасным и удивительным творением, созданным коллективными усилиями человеческого разума! А ведь большая часть художественной интеллигенции не имеет об этом творении ни малейшего представления. И не может иметь, даже если бы захотела. Создается впечатление, что в результате огромного числа последовательно проводимых экспериментов отсеялась целая группа людей, не воспринимающих какие-то определенные звуки. Разница только в том, что эта частичная глухота не врожденный дефект, а результат обучения – или, вернее, отсутствия обучения. Что же касается самих полуглухих, то они просто не понимают, чего они лишены. Узнав о каком-нибудь открытии, сделанном людьми, никогда не читавшими великих произведений английской литературы, они сочувственно посмеиваются. Для них эти люди просто невежественные специалисты, которых они сбрасывают со счета. Между тем их собственное невежество и узость их специализации ничуть не менее страшны. Множество раз мне приходилось бывать в обществе людей, которые по нормам традиционной культуры считаются высокообразованными. Обычно они с большим пылом возмущаются литературной безграмотностью ученых. Как-то раз я не выдержал и спросил, кто из них может объяснить, что такое второе начало термодинамики. Ответом было молчание или отказ. А ведь задать этот вопрос ученому значит примерно то же самое, что спросить у писателя: “Читали ли вы Шекспира?”

Сейчас я убежден, что если бы я поинтересовался более простыми вещами, например тем, что такое масса или что такое ускорение, то есть опустился бы до той ступени научной трудности, на которой в мире художественной интеллигенции спрашивают: “Умеете ли вы читать?”, то не более чем один из десяти высококультурных людей понял бы, что мы говорим с ним на одном и том же языке. Получается так, что величественное здание современной физики устремляется ввысь, а для большей части проницательных людей западного мира оно так же непостижимо, как и для их предков эпохи неолита.

Теперь я хотел бы задать еще один вопрос из числа тех, которые мои друзья – писатели и художники считают наиболее бестактными. В Кембриджском университете профессора точных, естественных и гуманитарных наук ежедневно встречаются друг с другом во время обеда. Примерно два года назад было сделано одно из самых замечательных открытий за всю историю науки. Я имею в виду не спутник. Запуск спутника – событие, заслуживающее восхищения по совсем иным причинам: оно явилось доказательством торжества организованности и безграничности возможностей применения современной науки. Но сейчас я говорю об открытии Янга и Ли. Выполненное ими исследование отличается удивительным совершенством и оригинальностью, однако результаты его настолько устрашающи, что невольно забываешь о красоте мышления. Их труд заставил нас заново пересмотреть некоторые основополагающие закономерности физического мира. Интуиция, здравый смысл – все перевернулось с ног на голову. Полученный ими результат обычно формулируется как несохранение четности. Если бы между двумя культурами существовали живые связи, об этом открытии говорили бы в Кембридже за каждым профессорским столом. А на самом деле – говорили? Меня не было тогда в Кембридже, а именно этот вопрос мне хотелось задать.

Создается впечатление, что для объединения двух культур вообще нет почвы. Я не собираюсь тратить время на разговоры о том, как это печально. Тем более что на самом деле это не только печально, но и трагично. Что это означает практически, я скажу немного ниже. Для нашей же умственной и творческой деятельности это значит, что богатейшие возможности пропадают впустую. Столкновение двух дисциплин, двух систем, двух культур, двух галактик – если не бояться зайти так далеко! – не может не высечь творческой искры. Как видно из истории интеллектуального развития человечества, такие искры действительно всегда вспыхивали там, где разрывались привычные связи. Сейчас мы по-прежнему возлагаем наши творческие надежды прежде всего на эти вспышки. Но сегодня наши надежды повисли, к сожалению, в воздухе, потому что люди, принадлежащие к двум культурам, утратили способность общаться друг с другом. Поистине удивительно, насколько поверхностным оказалось влияние науки ХХ века на современное искусство. От случая к случаю попадаются стихи, в которых поэты сознательно используют научные термины, причем обычно неправильно. Одно время в поэзии вошло в моду слово “рефракция”, получившее совершенно фантастический смысл. Потом появилось выражение “поляризованный свет”, из контекста, в котором оно употребляется, можно понять, что писатели считают, будто это какой-то особенно красивый свет. Совершенно ясно, что в таком виде наука вряд ли может принести искусству какую-нибудь пользу. Она должна быть воспринята искусством как неотъемлемая часть всего нашего интеллектуального опыта и использоваться так же непринужденно, как всякий другой материал. Я уже говорил, что размежевание культуры не специфически английское явление – оно характерно для всего западного мира. Но дело, очевидно, в том, что в Англии оно проявилось особенно резко. Произошло это по двум причинам. Во-первых, из-за фанатической веры в специализацию обучения, которая зашла в Англии гораздо дальше, чем в любой другой стране на Западе или на Востоке. Во-вторых, из-за характерной для Англии тенденции создавать неизменные формы для всех проявлений социальной жизни. По мере сглаживания экономического неравенства эта тенденция не ослабевает, а усиливается, что особенно заметно на английской системе образования. Практически это означает, что, как только происходит нечто подобное разделению культуры, все общественные силы способствуют не устранению этого явления, а его закреплению. Раскол культуры стал очевидной и тревожной реальностью еще 60 лет назад. Но в те времена премьер-министр Англии лорд Солсбери имел научную лабораторию в Хэтфилде, а Артур Бальфур интересовался естественными науками гораздо серьезнее, чем просто любитель. Джон Андерсен, прежде чем начать государственную службу, занимался в Лейпциге исследованиями в области неорганической химии, интересуясь одновременно таким количеством научных дисциплин, что сейчас это кажется просто немыслимым. Ничего похожего не встретишь в высших сферах Англии в наши дни; теперь даже сама возможность такого переплетения интересов представляется абсолютно фантастичной.

Попытки перебросить мост между учеными и не учеными Англии выглядят сейчас – особенно среди молодежи – значительно безнадежнее, чем тридцать лет назад. В то время две культуры, уже давно утратившие возможность общения, еще обменивались вежливыми улыбками, несмотря на разделявшую их пропасть. Теперь вежливость позабыта, и мы обмениваемся только колкостями. Мало того, молодые ученые ощущают свою причастность к расцвету, который переживает сейчас наука, а художественная интеллигенция страдает от того, что литература и искусство утратили свое былое значение. Начинающие ученые к тому же еще уверены – позволим себе эту грубость,– что получат хорошо оплачиваемую работу, даже не имея особенно высокой квалификации, в то время как их товарищи, специализирующиеся в области английской литературы или истории, будут счастливы получить 50% их зарплаты. Ни один молодой ученый с самыми скромными способностями не страдает от сознания собственной ненужности или от бессмысленности своей работы, как герой “Счастливчика Джима”, а ведь, в сущности, “сердитость” Эмиса и его единомышленников в какой-то степени вызвана тем, что художественная интеллигенция лишена возможности полностью использовать свои силы. Из этого положения есть только один выход: прежде всего изменить существующую систему образования.

Т.Г. Плеханова

Жизнь английскою общества, представленная Ч.П. Сноу на протяжении почти сорока лет в его серии «Чужие и братья», раскрывается через личность рассказчика Льюиса Элиота. Элиот выражает научные и политические взгляды многих представителей своего поколения. Наблюдая или принимая участие в социально важных событиях, он имеет возможность проанализировать деятельность той или иной социальной группы или корпораций. Отношения «человек-общество» показаны писателем как отношения «человек-институт», где он служит. В современном капиталистическом обществе человек является частичкой сложной государственной машины. Реалистически исследуя структуру административного аппарата, Ч.П. Сноу изображает индивида как «человека корпорации». Из этого вытекают и особенности романа Сноу, романа политических интриг, карьеры, романа о борьбе за власть, о структуре общества.

Большое количество работ английских и американских литературоведов посвящено деятельности Ч.П. Сноу как писателя и критика. Но в англо-американской литературе нет единого мнения о творчестве этого писателя, как нет и определения его метода. Чаще всего Ч. Сноу сопоставляется с писателями Викторианской эпохи, что само по себе говорит о нем как о продолжателе основных традиций критического реализма в английском романе. Сноу называют Троллопом XX в.; проза писателя сравнивается с прозой Теккерея, Джордж Элиот. У. Купер рассматривает цикл «Чужие и братья» как реалистическое исследование «индивидуального характера, влияющее на общество и реагирующее на него». По мнению американского критика Р. Рабиновича, психологические мотивации в романах Сноу совпадают с методом психологической характеристики романистов-викторианцев, т. е. определенный герой может преследовать только те цели, которые он сознательно выбирает. Так, согласно Рабиновичу, Ч.П. Сноу отвергает главенствующую роль подсознания в мотивациях поведения героя. Сам писатель заявляет о своем отрицательном отношении к принципам построения сюжета и характеров, свойственным литературе потока сознания, открыто противопоставляет своё творчество модернистской литературе.

Такая позиция Сноу вызывает осуждение со стороны ряда критиков, упрекающих писателя в «приземленности», натурализме.

Д.Дж. Энрайт называет Ч. Сноу «аккуратным и преданным историком британского эстеблишмента», а его метод определяет как натуралистический. Р.Дж. Дэвис видит натурализм писательской манеры в том, что «для него каждый индивид наделен неизменным темпераментом, который он должен проявить наилучшим образом».

В противовес критикам, отзывающимся неопределенно или отрицательно о реализме Ч.П. Сноу, М. Брэдбери заявляет, что существует немного современных писателей, которые могли бы заставить читателя так глубоко. почувствовать современность, критик высоко оценивает понимание жизни Ч.П. Сноу, убедительную связь «между взлетами и падениями Элиота и взлетами и падениями определенного взгляда на жизнь».

В своем творчестве писатель отражает каждодневную реальность; социально-политическая канва его романов чрезвычайно насыщена: семьи, города, изменения в политике. Дж. Уэйтман, анализируя романы цикла, отмечает, что мир Ч.П. Сноу - это взаимоотношения людей на общественной арене, где «жизнь представляет собой серию маневров, союзов и соперничества».

Английский критик А. Кеттл считает, что реалистическое отражение действительности, знание политической кухни, тщательный анализ конфликта между тщеславными устремлениями и совестью составляют квинтэссенцию творчества писателя.

Острый интерес к творчеству Ч. Сноу объясняется тем, что его проза в хорошем смысле обладает, качествами социального документа, ибо в своих романах он обращается к социальной действительности, не забывая о психологической достоверности героев и сюжетных ситуаций.

В литературе о Ч. Сноу своеобразию всего цикла не уделялось столь глубокого внимания как жанровой характеристике отдельных романов. Некоторые критики рассматривают цикл «Чужие и братья» как простую последовательность романов, объединенных названием. Для других это произведение, наследующее историю, в котором сжатие или расширение его границ полностью зависят от авторского желания.

Р.К. Моррис, например, не считает «Чужие и братья» эпическим циклом, утверждая, что «этот цикл охватывает один и тот же роман». Ф. Карл определяет цикл Ч. Сноу как «хронологически прямое повествование». Критик, видимо, опускает тот факт, что Ч. Сноу исследует жизнь своих героев и ретроспективно, например, в романе «Пора надежд». Льюис Элиот, будучи уже взрослым человеком, возвращается к событиям юности. Используется синхронный и диахронный принцип повествования. Каждый последующий роман не является прямым продолжением предыдущего.

Характеризуя цикл «Чужие и братья», У. Купер подчеркивает, что он отличен от хроники. «Чужие и братья» раскрывают психологию индивидуума и в то же время «исследуют психологическую и моральную структуру общества нашего времени». У. Купер единственный кто отметил социальную основу цикла.

Лишь в трех из одиннадцати, романов цикла - «Пора надежд», «Возвращение домой», «Последнее» - Льюис Элиот является главным, героем, и именно в этих романах внутреннего переживания прослеживается эволюция его характера. В остальных восьми романах Элиот выступает как сдержанный наблюдатель, рассказчик.

В романах Ч. Сноу постоянно поднимается проблема ответственности человека. И. Анисимов и Н. Дьяконова придерживаются того мнения, что каждый роман серии - это роман ответственности, в котором человек нашего времени должен иметь возможность встретиться лицом к лицу с катастрофой и выйти из нее победителем.

Роман «испытания и личной ответственности» в какой-то мере соответствует, но они не могут полностью совпадать. Что касается романа «испытания и личной ответственности», то здесь используется критическая, очень часто катастрофическая ситуация, в которую попадает герой. Главный герой такого романа пропускает мир через себя, воспринимает его обнаженными нервами. Он скрупулезно анализирует свою жизнь перед катастрофой, принимая всю меру ответственности на себя.

В романах Ч. Сноу нет катастрофического столкновения, изменяющего внутренний мир человека. Удары судьбы только закаляют его героев. Таким образом, если не сужать рамки романа личной ответственностью, то можно отнести романы цикла «Чужие и братья» к этому жанру.

В отечественном литературоведении творчество Ч. Сноу определяется как критический реализм в английской литературе XX в. Подчеркивается глубокий историзм его метода, являющийся составной частью идейно-художественной системы.

Рассматривая жанровую форму отдельных романов цикла «Чужие и братья», необходимо принять во внимание все упомянутые выше теории, ибо в цикле нет сплава жанровых характеристик, но есть аспекты жизни, отраженные в том или ином романе, имеющем свои жанровые особенности.

Одним из романов цикла, наиболее полно раскрывающим механизм политической власти современной Англии, воздействие крупных промышленных корпораций на политический курс страны, является роман «Коридоры власти» (1964). Он может быть отнесен к жанру политического романа, ибо иллюстрирует взаимодействие «закрытой и открытой» политики в Англии. В «Коридорах власти» слышно эхо военных действий на Суэце, его отражение в государственных департаментах и аристократических гостиных.

Г.В. Аникин считает роман «Коридоры власти» романом «дела». С одной стороны, в каждой книге цикла. «Чужие и братья» как основа сюжета есть какое-либо «дело», важное для жизни героя или страны, колледжа или правительства. Но, с другой стороны, данное определение сужает, рамки психологического исследований человека и его окружения.

Роман «Коридоры власти» - явление сложное, которое объединяет в себе жанровые особенности политического, психологического романа, романов «дела», «карьеры», «испытания и личной ответственности». В нем доминирует социально-политическое начало; политика является главным действующим лицом, объединяющим все сюжетные линии произведения; основное внимание концентрируется на различных аспектах социальной жизни людей. Писатель через рассказчика Льюиса Элиота проводит тщательное исследование политической кухни страны. Он создает многообразный социальный неон, рисует хитросплетения политических маневров, показывает приемы и методы достижения определенными группами состоятельных людей поставленных целей на политической арене, исследует механизм политической власти, раскрывает все секреты закулисной игры.

Писатель приходит к выводу, что существует некое понятие буржуазной демократии в государственной машине страны. Служащие, будучи знатоками своего дела, являются не просто пешками в политической борьбе, а представляют собой самостоятельные, активные части политического механизма. Тем не менее объективно представленная автором политическая машина Англии сводит до минимума само понятие буржуазной демократии. В самом деле, фактические властители страны используют профессиональных политиков только как инструмент в борьбе за власть. Государственный, аппарат является прочным компонентом исполнительной власти, где политические взгляды министров не особенно изменяет положение в департаменте. Автор показывает, что партийная принадлежность приходящих и уходящих политиков имеет меньшее значение, чем знание всех винтиков административной машины постоянного состава Уайтхолла. Уайтхолл - твердыня, символ государственной буржуазной машины - в отличие от утлого суденышка политической фортуны правительства не зависит от прихода к власти различных партий.

Ч.П. Сноу тщательно исследует действие социальной среды. Динамика романа как части цикла «Чужие и братья» заключается в ярком описании процесса создания политического курса страны в палате общин, в аристократических семьях и государственных учреждениях, где в роли катализатора выступают деньги, покровительство и давление сверху.

Главный герой романа Роджер Куэйф вхож в высшее общество, и тем не менее кастовые границы не позволяют ему, сыну инженера, быть на равных в кругу аристократов. Для общества Дианы Скидмоур Куэйф - выскочка, женившийся на дочери графа.

В романе «Коридоры власти» Ч.П. Сноу развивает теорию стратификации. Каждый слой общества живет своей замкнутой жизнью, куда вход аутсайдерам воспрещен. Причем изменение своей социальной принадлежности невозможно в силу объективных причин. Аристократия не способна понять устремлений и мотивов поведения Куэйфа в силу веками воспитываемой избранности, а Куэйф не может понять психологии аристократии в силу принадлежности к другому кругу. И в этом столкновении выигрывает сильный. Когда Куэйф отказывается проводить диктуемую ему политику и осмеливается настаивать на сокращении гонки вооружения, аристократическое лобби отворачивается от него как от игрока, нарушившего незыблемые правила игры.

Ч.П. Сноу показывает, что английская аристократия, веками стоявшая у кормила власти, привыкла диктовать свою волю и продолжает верить в свою силу на политической арене. Но в середине XX в. от былого могущества осталась только иллюзия. Промышленник Лафкин, владеющий миллионами, имеет большее влияние на политический курс, чем потомственный аристократ.

В романе находит отражение господствующая да Западе социальная теория технократического превосходства, согласно которой руководить обществом должен штат технократов, призванный заменить традиционную демократию. Ученые в романе Ч. Сноу требуют проведения умеренного политического курса на том основании, что они понимают несостоятельность Англии как ядерной супердержавы и реально представляют последствия термоядерной войны.

Как писатель, прекрасно разбирающийся в социальном механизме страны, Ч.П. Сноу приходит к выводу, что новая технократия не имеет абсолютной власти. Ученые обладают лишь мнимой властью «независимых» специалистов. Их умеренный политический курс не находит поддержки у индустриальных боссов, придерживающихся политики больших штормов, которая приносит им баснословные доходы.

Более или менее влияя на политику, научный аппарат остается узким кругом ученых, не имеющих широких связей с массами. Воздействие их на общественное мнение в конечном счете оказывается очень скромным по сравнению с реакционной пропагандой. Так, ученые Гетлиф и Льюк вынуждены тщетно отстаивать идею уменьшения производства ядерного оружия. В то же время к услугам Бродзинского, поддерживающего крайних правых, весь пропагандистский аппарат имущих классов. На большом материале Ч.П. Сноу доказывает, что английские физики, мечтающие о политической независимости, вынуждены подчиняться военно-промышленному комплексу, ибо в противном случае им не позволят даже высказать свою точку зрения, не говоря уже о косвенном участии в разработке политического курса страны.

Большое место в романе автор отводит роли парламентских заднескамеечников и высших государственных чиновников в политике Англии. Парламентские заднескамеечники, имея минимум влияния, являются преданными слугами своего босса. Вначале они приветствуют Куэйфа как восходящую звезду и голосуют против него, когда он больше не устраивает их хозяев. Но несмотря на полную зависимость, депутаты представляют значительную силу, с которой вынужден считаться не только Куэйф, но и всякий политический деятель.

Высшие государственные чиновники, действительно располагающие исполнительной властью, не заблуждаются относительно истинных хозяев Англии. Так, Роуз и Осбалдинстон передают промышленнику Лафкину огромные заказы, а он, в свою очередь, упрочивает их положение в Уайтхолле. По мнению автора, служащие преувеличивают свои возможности на политической арене. Это возвышение собственной значимости имеет под собой реальную основу: роузы и осбалдинстоны видят все подводные камни делопроизводства, умеют найти обходные пути и поэтому являются незаменимыми помощниками министров. Они составляют доклады, ведут переговоры с другими министерствами, без их помощи практически ни один политический деятель не сможет разобраться в потоке приказов, предложений. А без административной иерархии не может быть реализации политической власти.

Вымуштрованный персонал подчиняется распоряжениям сверху, забывая о своем собственном мнении или в лучшем случае оставляя его при себе. Писатель приходит к выводу, что государственный, аппарат представляет огромную силу. Однако его служащие являются только исполнителями, подчиняясь в первую очередь власти денежного мешка. Шаг за шагом Ч.П. Сноу открывает читателю истинное положение большого бизнеса на политической арене. Предпочитая держаться в тени, бизнесмены забирают все нити управления государством в свои руки. И хотя на первый взгляд кажется, что в правительстве идет борьба мнений и идей, на самом деле это борьба капиталов, стоящих за этими идеями.

Политические сделки, откровенный подкуп путем передачи выгодных контрактов увеличивают капитал лафкиных. Промышленник Лафкин не бывает озабочен несовпадением интересов государства и своей фирмы. Он поддерживает государственных деятелей, способных увеличить его капитал, поклоняясь только золотому тельцу. Когда Куэйф вынужден выйти в отставку, лорд Лафкин пристраивает его в два-три правления компаний. И это не только плата за былые заслуги, но и выгодное помещение капитала, ибо политический деятель, зная секреты государства, принесет несомненную пользу советами своему хозяину.

Роман «Коридоры власти» представляет почти документальное повествование о «закрытой» политике Англии. Основным достоинством книги является, непредвзятое, правдивое исследование социально-политической среды на основе анализа политической иерархий. Автор и герой-рассказчик Льюис Элиот рассматривают закулисные политические сделки как нечто обычное, то, что нельзя изменить или улучшить. Заканчивая повествование отставкой главного героя, Ч.П. Сноу высказывает мнение, что один человек, даже такой умный и хитрый, как Куэйф, не может остановить эскалацию войны, потому что сама система начинает оказывать сопротивление. Автор тем не менее избегает трактовать ее как ошибочную. Будучи конформистом, Ч.П. Сноу принимает капиталистическое общество таким, какое оно есть. Конформистская тенденция проявляется также в выборе героя и в половинчатых решениях наиболее важных проблем.

Куэйф отличается от других политиков трезвой, реалистической оценкой политического положения в стране. Тем не менее Роджер Куэйф далек от политического радикализма; он социальный карьерист, причем он хочет не только располагать властью, но и занять «первое место» на социальной лестнице.

Ч.П. Сноу является одним из немногих писателей, глубоко знающих систему английских политических институтов. Он открыл новые социальные пласты для английского, романа - неизвестный, беспрецедентный мир новой технократии и бюрократии; он пролил свет на секреты британской политики и механизм политических комбинаций. Писатель сумел донести до читателя достоверность климата политической борьбы, где крупные промышленники, на службе у которых состоят ученые и которых поддерживает государственная машина, всегда выигрывают.

Хотя Ч.П. Сноу не пришел к радикальным выводам и заключениям и ему явно не хватает сатирических красок для изображения политических кругов, в его произведении нет представителей народа, нет анализа историко-экономических основ политической деятельности, однако, будучи писателем-реалистом, он не польстил политическим институтам Англии, объективно исследовал социальную среду, правдиво отобразил формы и методы политической борьбы, обнажил закулисные связи крупного капитала с государственной машиной и их влияние на политику страны.

Рассмотренная нами книга «Коридоры власти» относится к романам «наблюдения». В заключительном романе «Последнее» (1970) Ч. Сноу вновь обращается к личности Льюиса Элиота. Герой-рассказчик представляет научные и политические идеи определенного круга интеллигенции своего поколения. И в том, что Элиот оказывается в гуще важных социально-политических событий как наблюдатель или как непосредственный участник, проявляется желание писателя в конечном счете пересоздать общественную жизнь Англии середины XX в.

Уже первое прочтение заключительного романа оставляет у читателя чувство неудовлетворенности. Динамика романа «Коридоры власти», его композиционная уравновешенность, великолепное знание предмета писателем спасают его от самопародии, элементы которой явственно проступают в романе «Последнее». Тем не менее в заключительном романе серии мы узнаем мастерский рисунок художественных образов, присущий Сноу - истинному писателю-реалисту. Само название романа «Последнее» предполагает финальное разрешение основных проблем, всей серии «Чужие и братья», подведение итогов за столь длительный период жизни героя-рассказчика.

Романы цикла «Чужие и братья» поднимают и разрешают ряд важнейших проблем: общая, унаследованная от критического реализма XIX в. проблема героя, «нового человека» в государстве благоденствия, моральные и этические проблемы, которые ставит жизнь и сам человек перед собой. Одной из кардинальных проблем цикла, нашедших отражение в романах «Коридоры власти» и «Последнее», является отношение человека к власти, круг этических вопросов, связанных с обладанием властью.

Художественно пересоздавая современное капиталистическое общество Англии своего времени, Ч. Сноу выступает одновременно и историком, знатоком нравов, быта той среды, которую он описывает. Аналитичность, критический подход к изображаемому явлению действительности остаются в романе «Последнее» неотъемлемыми атрибутами писательской манеры Ч. Сноу. Следует отметить, что все центральные проблемы романа решаются с точки зрения героя-рассказчика, вплотную подошедшего к преклонному возрасту, и биолого-психологический фактор имеет важное значение для общей тональности произведения. На фоне психологической проблемы старения Льюис Элиот поднимает такую интересную социальную проблему, как отношения отцов и детей.

Проблема старения, смерти не нова в английской литературе. Отчетливо звучит она в романе Г. Грина «Путешествие с тетушкой», она же стоит в центре романа «Последнее». Причем эта проблема рассматривается писателем в нескольких аспектах: в биолого-психологическом, моральном и социальном.

С одной стороны, это страх небытия и жажда прожить все, отмеренное человеку. А о приближающемся неизбежном часе герою напоминает смерть друзей. И здесь же присущая человеку надежда на неоконченность, возможность продолжения жизни. В романе звучит нота, что это книга не последняя, что лучшая будет впереди. И поэтому Элиот не принимает и не понимает попытку самоубийства своего менее рационального, менее логичного тестя. Он считает преступлением прерывать столь ценную ниточку - жизнь. В романе возникает еще одна проблема, связанная со старостью героя, проблема одиночества, углубленности в себя. В книге «Последнее» нашел отражение тезис Ч. Сноу, заключенный в самом названии цикла «Чужие и братья»: «...индивидуальное существование каждого из нас трагично», все люди в личной жизни бесконечно одиноки. Элиот чувствует, что ни своей жене, ни детям он не может открыть своих мыслей о беспомощности перед лицом смерти.

С другой стороны, это моральная ответственность за воспитание молодого поколения, желание понять и помочь, постичь ценности и противоречия молодежи. Таким образом, с проблемой старости смыкается проблема отцов и детей. Элиот замечает, что попытку самоубийства тестя понимает и оправдывает не он, а его сын Чарльз, который думает так же, как и дед: если ты уже ничего не сможешь сделать в жизни, то лучше уйти из нее, никого не обременяя. Получается, что внуки и деды лучше понимают друг друга, чем отцы и дети.

В семье Льюиса Элиота двое детей, постоянно бывают молодые родственники. Герой-рассказчик стремится доказать, что он не похож на остальных представителей старшего поколения, которые брюзжат и во всем обвиняют молодежь. Наоборот, Элиот делает попытку проникнуть в мир молодых людей, с которыми он сталкивается. Но попытка остается попыткой, а не пониманием, что обусловлено не совсем осознанным нежеланием разобраться в сложных перипетиях до конца, стремлением оградить себя от волнений: Ч. Сноу пытается показать открытость опыта Льюиса Элиота, его не утраченную, скорее обновленную возможность познавать и, что более важно, - изменяться. Но герой-рассказчик остается статичным, оживая только в отдельные моменты. К Элиоту возвращается его былая энергия в конфликтных ситуациях, которыми роман не изобилует. Он становится активным, когда, например, выступает как посредник, защищая своих детей. Не изменились его принципы поведения, не оказала на него влияния и социальная борьба в Англии середины 60-х гг.

Ч. Сноу показывает отношения между -отцами и детьми как проблему семейную, как непонимание между Элиотом и его сыном Чарльзом. А с другой стороны, Чарльз не одинок, вокруг него целая группа молодых людей. И недовольным и непонимающим является не только Льюис Элиот, но и его жена Маргарет и его старые друзья. Проблема перерастает рамки семейной коллизии; можно говорить о ней как о явлении общем, широко распространенном. Проблема отцов и детей носит не только психологический, но и социальный характер. Однако Ч. Сноу делает основной упор на психологическое, оставляя социальное за рамками романа.

Льюису Элиоту непонятно, что для молодого поколения тщеславные устремления не суть жизни, что оно пресыщено успехом и властью отцов. Пока самоуверенные промышленники, ученые, администраторы добивались того, чтобы чувствовать себя, как дома в палате лордов, дети вырастали в одиночестве, познавая контрасты между обеспеченной жизнью и несправедливостью, которую они видели вокруг. И над всем этим торжествовали их отцы. Льюис Элиот подчеркивает, что он старается понять молодежь, но ему это не удается. Тем более что, пытаясь проанализировать причины разрыва поколений, он выделяет элиту молодежи, и поэтому проблема теряет широкое социальное звучание.

В романе «Последнее» отчетливо, проявляются конформистские взгляды Ч. Сноу. Льюис Элиот отказывается от поста министра в большей степени от сознания бессилия, невозможности изменить существующее положение вещей. Писатель признается, что Льюис Элиот может быть недовольным социальной действительностью, но он не может бороться против системы, взрастившей его, по сути дела против своего же места под солнцем. А других, истинных борцов романист не видит, оставляет их за кадром. Он не включает народ в число борющихся и побеждающих.

Обращаясь к теме отцов и детей, Ч. Сноу, как уже говорилось, сосредотачивает внимание больше на психологической, чем социальной стороне проблемы. Здесь не затрагиваются глубокие социальные корни молодежного бунта 60-х гг., в основе которого лежало недовольство действиями правительства, ростом цен, безработицей, милитаризацией страны. Писатель выделяет только элиту молодежи, детей ученых, администраторов, бизнесменов. И для этой кучки людей социальный молодежный бунт не более, чем буря в стакане воды, повод выразить свое отрицание морали. Ч. Сноу считает, что молодежные выступления - это болезнь роста и века, когда все чем-либо недовольны. Он понимает эту проблему как неизменную этическую трудность в биологической смене поколений. Таким образом, глубокая и серьезная проблема отцов и детей остается до конца неразрешенной.

Заключительный роман серии суммирует проблемы цикла, не разрешая их, и завершает эпический цикл на новом этапе. «Последнее» - несомненно реалистический роман. Это роман социально-психологический, в котором психологический элемент доминирует над социальным, что свойственно ранним романам Ч. Сноу. Если в раннем романе «Время надежд». социологизм присутствует в сглаженной форме, так как в нем стояла проблема предыстории героя-рассказчика Льюиса Элиота, то усиление психологического элемента в романе «Последнее» связано с общей усталостью тона.

В романе «Последнее» утрата остроты критицизма объясняется не столько конформистскими взглядами писателя, сколько сознанием объективной невозможности разрешить проблемы, поставленные в романе.

Л-ра: Идейно-художественные принципы в зарубежной литературе ХІХ-ХХ веков. – Воронеж, 1977. – 62-75.