И последние достижения .

1.3. Так как теория племени это все же некое , то по законам мой текст должен предваряться положениями предыдущих ортодоксальных теорий о . Так как я позиционирую теорию племени как часть экономической теории, то важно отметит, что все ныне существующие экономические теории имеют родовую недостаточность, так как их основы были сформулированы еще «ДО» появления теории Дарвина , что делает их теориями не про людей , точнее - не про представителей конкретного биологического вида приматов Человек разумный , возникших в ходе антропогенеза , а про неких воображаемых субъектов, которым экономисты приписали нужные им, но по факту - фантастические свойства.

1.4. Второй особенностью ортодоксальной антропологии можно считать разделение на два направления , что было следствием разделения экономической теории на , как продолжателя буржуазной политэкономии, и марксистскую политэкономию , после краха СССР почти всеми забытую, но при этом, имевшее определяющее влияние на все социальные науки.

1.5. С одной стороны всех объединяет ФАТАЛЬНАЯ НЕВОЗМОЖНОСТЬ решить вопрос о происхождении и сути общества. Одна из причин характера экономических теорий как искусственного конструирования теории для придуманных существ, а не реальных людей, хорошо изложена в статье Теория племён (автор Олег Басин):

1.6. Племена . Для современного общества это может звучать парадоксально. Но, тем не менее, следует вспомнить о происхождении человека и подумать о происхождении общества, которое даже марксистской философии, т.е. диалектическому материализму оказалось не по зубам , возможно, в силу неознакомленности с учением Дарвина, которое, возникни оно чуть раньше, обязательно нашло бы отклик у Маркса с Энгельсом. Да, возникни оно хотя бы чуть-чуть раньше, то моделирование общества со стороны Маркса и Энгельса претерпело бы фатальную и катастрофическую для них трансформацию дум о происхождении человека и его общества. Хотя, как рациональные философы, они могли бы и сами покопаться в этом вопросе своим философским умом, потому что идея о происхождении человеческого общества от животной стаи лежит на поверхности. Далее все были безумно увлечены выдумыванием общества без опоры на законы природы, потому что пошла эпоха политики амбициозных выскочек, т.е. демократия; и стало не до того, чтобы остановиться, и аргументировано подумать. Иначе чем же ещё объяснить странную сокрытость вопроса, который у всех на виду? Точнее, не самого вопроса, а ясного и простого ответа на него.

1.7. Тезис о том, что экономисты всех мастей избегали и избегают - можно найти и у маститого ученого Юрия Семенова в труде (и главе ). Причина непонимания в том, что экономисты до сих пор не хотят признать реальные факты, лежащие на поверхности: - первый это факт, что естественно и исторически ПЛЕМЯ есть СТАЯ людей , и второй , который следует из первого - СТРУКТУРА СТАИ-ПЛЕМЕНИ есть ИЕРАРХИЯ .

1.8. Племена. Племена и животные стаи . Природное единство человека и животных, следовательно, и природное единство общества со стаей , где и тот и другой вид объекта основаны на группе социальных инстинктов, определяющих порядок взаимоотношений в животных стаях и в человеческом обществе. Природное единство. Однако, конечно же, есть и разница, но совсем небольшая. Человеческий мозг более ёмок по части количества одновременных операций, по части накопления информации и сложности мысленного моделирования на основе воображения. Из этого следует, что и основная общественная единица у человека чуть крупнее и чуть сложнее, чем животная стая. И это .

Жесткая иерархическая структура общества

2.1. Собственно, каждый человек с детства знает об иерархии в человеческом обществе, но так получилось, что за последние столетия под влиянием государства и гуманистических идей - тема социальной иерархии задвинута в сферу криминологии, что и предопределило участь всех гуманистов, не иначе, как утопистов. И даже сегодня социологи в зеркале боятся увидеть животное, каковым остается каждый человек.

2.2. Казалось бы, иерархия не должна была иметь такое значение в теории ПЛЕМЕНИ, но дело в том, что только иерархический инстинкт является причиной того, почему люди вообще живут сообществами. Преимущества существования людей в СТАЯХ-ПЛЕМЕНАХ состоит в наличии системы перераспределения общего продукта, так что самый последний член имел объем потребления больше чем, если бы он сам жил в Природе поодиночке.

2.3. Власть ВОЖАКА-ВОЖДЯ так же есть следствие иерархии, но только она позволяет ВОЖДЮ заставлять членов выполнять не ту работу, которая нравится члену племени, а именно ту, которая нужна для соблюдения баланса производства жизненно важных благ в данный день для всего состава СТОЯНКИ ПЛЕМЕНИ. Ведь в ПЛЕМЕНИ людей нет вольницы заниматься тем, чем хочешь, как в СТАЕ гоминид, а каждый встроен в систему разделения труда, так что участвует в производстве, как правило, лишь одного продукта. Однако каждый член получат весь набор жизненно-важных продуктов как свою долю в соответствии с принципом иерархического потребления из общего совокупного продукта, произведенного системой разделения труда всего ПЛЕМЕНИ. И понятно, что чем больше членов, тем больше ассортимент продуктов потребления, а значит - и выше уровень жизни.

2.4. Почему же возникла тенденция увеличения численности единиц человечества? Благодаря положительной связи между объемом мяса животных, добытого охотой, и числом охотников - средняя численность ПЛЕМЕНИ выросла по сравнению со СТАЕЙ приматов. Достаточная большая численность стала условием для появления системы разделения труда, в которой ВОЖДЬ приобретает функции управленческого звена, производя дальнейшее углубление разделения труда. Вождь ради того чтобы самому иметь разнообразие продуктов потребления заставляет весь состав ПЛЕМЕНИ ежедневно разделяться на отряды добытчиков определенных видов сырья, из которых уже в СТОЯНКЕ будет произведен нужный ассортимент потребления. Так рост численности ПЛЕМЕНИ через акты разделения технологического труда, производимые ВОЖДЕМ, как управленцем, приводит к росту разнообразия продуктов потребления, что называется экономическим прогрессом. Просто рост численности - есть условие роста системы разделения труда единицы человечества, а рост системы приводит к повышению объема и ассортимента потребления, который в свою очередь дает возможность проживания большему числу людей в сообществе. Так, единожды оседлав разделение труда, люди продолжают свою эволюцию и в наше время.

2.5. Очевидно что при росте численности ПЛЕМЕН - когда-никогда, но свободная земля для почкования должна была закончиться. В самых благоприятных регионах, где размножение людей шло интенсивнее - долина Нила, Междуречье, Индия, Китай и Причерноморье (как родина индоевропейцев на берегах вокруг прежде пресноводного озера)), начинаются войны за землю между племенами, так как из СТОЯНОК надо выводить избыток людей, потому как территориальные природно-хозяйственные комплексы могут прокормить лишь ограниченное число людей.

2.6. Этот экономический кризис (иначе мальтузианскую ловушку) люди преодолели за счет появления НОВОЙ ЕДИНИЦЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - а точнее - новой НЕустойчивой системы разделения труда, каковой стал ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОЮЗ, так как дефицит производимых продуктов восполнялся за счет грабительских походов. Каждый СОЮЗ ПЛЕМЕН обзавелся АРМИЕЙ, как экономическим агентом, который превращает СТОЯНКУ, в которой проходят сборы в СТОЛИЦУ СОЮЗА. Именно потребности АРМИИ заставляет ПЛЕМЕНА специализироваться, снабжение АРМИИ оплачивалось частью из добычи и, чем больше ПЛЕМЯ снабжало союзную АРМИЮ и больше делегировало воинов, тем большая часть добычи перераспределялась назад. СТОЛИЦА становится тем местом, где возникает товарообмен между племенами внутри СОЮЗА, смягчающий экономический кризис, так предметы добычи имеют свойство быть обменены без влияния на системы разделения труда каждого ПЛЕМЕНИ. Воины в виде поощрение получают предметы из добычи, что нарушает древний принцип иерархического потребления. Именно предметы добычи как внешние для существующей системы разделения труда становятся первой частной собственностью, которая может участвовать в ОБМЕНЕ, так как обмен этими ВНЕШНИМИ предметами не затрагивает систему разделения труда. Осталось узнать лишь причин СПРОСА на предметы добычи? так как они сами мало что вносят для потребления, так как являются всего лишь предметами потребления, произведенными лишь в системе разделения труда другого ПЛЕМЕНИ. Откуда появляется СПРОС как страстное желание иметь этот предмет в личном пользовании?

2.7. ОЦЕНКА предмета возникает как соотношения - (1) вожделения владеть (СПРОС) и (2) возможностью человека оплатить (того что он можно предложить взамен владельцу). При этом степень вожделения (СПРОС) зависит от той иерархической пирамиды потребления, в которой состоит жаждущий человек, так как в другой иерархии потребления - этот же предмет может никак не цениться. Престижное потребление начинается с иерархов, которые для выделения себя от массы простых членов вынуждены предъявлять спрос на самые престижные предметы потребления, но появившийся предмет у ИЕРАРХА той пирамиды потребления, в которой состоит член рангом ниже ВОЖДЯ, тут же вызывает у него вожделения иметь это предмет, как символ поднятие его статуса в этой пирамиде потребления. И все члены с низким статусом оценивают приобретение - как продвижение по иерархической лестнице. Эта гонка за более новыми предметами престижа и есть ДВИЖИТЕЛЬ ЭКОНОМИКИ у людей. Люди, как биологические существа, вполне бы могли удовлетвориться уровнем жизни предлюдей-гоминид, но иерархический инстинкт толкает их приобретать новые предметы - не столько ради повышения удобства, сколько ради показного потребления. Частая собственность появляется - как предмет обмена лишь ради поднятия статуса приобретателя. Мы должны понять, что меняться и владеть - людей заставляет иерархический инстинкт.

3.1. Период племен характеризуется ростом численности людей в процессе освоения поверхности планеты, до момента возникновения в отдельных регионах мира демографических кризисов перенаселенности, что вызывает ВОЙНЫ МЕЖДУ ПЛЕМЕНАМИ, приводящими к формированию ТЕРРИТОРИАЛЬНЫХ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ СОЮЗОВ, которые считаются следующей единицей человечества.

Никакого «Золотого века», когда бы люди жили в мире и согласии друг с другом, земная история человечества не знает. Враждовали и убивали друг друга все — и наши волосатые предки, и люди, во всем (или почти во всем) подобные нам. Но следует признать как неоспоримый факт: на протяжении всего палеолита, длившегося свыше двух миллионов лет, столкновения эти не бывали ни массовыми, ни длительными. Они представляли собой скорее предпосылки будущих войн, а не войны в собственном смысле слова. И этим эпоха древнекаменного века очень сильно отличается от всех последующих эпох.

С точки зрения нашего современника, военные конфликты той поры, как и способы их разрешения, куда более напоминали массовые драки или «выяснение отношений» путем поединков. Вряд ли все это можно всерьез называть войнами. Показательно, что даже для верхнепалеолитической эпохи, начавшейся примерно 45 тысяч лет назад и ознаменовавшейся большими техническими достижениями (об этом подробно говорилось выше), у нас нет никаких оснований выделять особое, военное оружие.

Разумеется, сами люди, жившие в ту пору, вполне могли как-то отличать те копья и дротики, что применялись ими на охоте, от тех, что предназначались для «силового решения спорных вопросов» с соседями. По крайней мере, данные этнографии говорят нам, что так оно и было!.. Однако мы, археологи, до сих пор нипочем не можем выяснить, в чем же состояли эти различия в древнекаменном веке? Возможно, они были связаны не с формой наконечника, а скорее с особой окраской древка, характером заклинаний, накладывавшихся на копье, и тому подобное. Так или иначе, никакой существенной, принципиальной разницы между формами охотничьего и «воинского» оружия в эпоху палеолита еще не было.

В монументальных росписях пещерных галерей, в палеолитических гравировках на кости имеются сцены охоты, но нет ни одной, которая изображала бы столкновение между людьми. Это весьма показательно. Пройдет время, и ситуация резко изменится. Уже в изобразительном искусстве эпохи мезолита-неолита войны, схватки людей с людьми присутствуют как один из распространенных сюжетов (примеры — фрески испанского Леванта, петроглифы Карелии). К наступлению эпохи бронзы и раннего железного века войны, столкновения и убийства уже станут чем-то обыденным, представлявшим собой одно из важных (и достаточно постоянных) занятий мужчины. Не случайно многие этнографически известные племена, находившиеся в XIX веке на стадии неолита или раннего металла (например североамериканские индейцы), до прихода европейцев жили в обстановке перманентной, никогда не прекращавшейся надолго войны со своими соседями. Отголоски представлений, унаследованных оттуда, живо проявляются даже в наши дни, у людей, населяющих современную индейскую Резервацию. Автору этих строк довелось в 1997 году побывать в штате Колорадо, в археологическом центре Кроу Кэньон. Листая местный журнал, я слегка оторопел, прочитав, что военные вожди двух соседних племен наконец-то сошлись для заключения мира. Не веря своим глазам, я сверил даты... Оказалось, все правильно, на дворе девяносто седьмой... и индейская война, продолжавшаяся уже много десятков лет... или столетий? — подошла к своему завершению. Стороны договорились.

Разумеется, в наши дни такое «состояние войны» между племенами никогда (или только в редчайших случаях) не оборачивается кровопролитием. Однако это лишь потому, что кровопролитию препятствуют федеральные силы.

Кстати, индейские резервации — совсем не то, что внушалось нам в пионерском детстве. Резервация в США — это своего рода государство в государстве. Территория каждого племени управляется по собственным племенным законам. Федеральное правительство вмешивается в это управление лишь в одном случае — при угрозе насилия. В том же 1997 году мне выпала честь быть гостем военного вождя индейского племени Зиа и понаблюдать «изнутри» жизнь современных американских индейцев. Это, действительно, было и честью, и большой удачей. Хорошо помню, как завидовали мне мои американские друзья, когда я, новичок в Штатах, приехавший немного поработать в археологическом центре Кроу Кэньон, неожиданно получил такое приглашение. Дело в том, что для любого белого человека, будь то иностранец или гражданин США, вход и въезд на территорию резервации категорически воспрещен. Попасть туда можно только по специальному приглашению вождей племени. Так что очень многие современные американцы никогда не бывали на «индейской территории» — и вовсе не потому, что они сами ленивы и нелюбопытны. Зато каждый индеец США в наши дни имеет конституционное право приехать и жить на территории любого штата.

Когда люди в Европе начали воевать?

Настоящие войны в Европе начались уже на финальном этапе палеолита, в период, переходный к новому каменному веку (эпоха мезолита-неолита). Именно тогда человек впервые начал заниматься земледелием и скотоводством, начал прочно «обживать» свою территорию, одновременно создавая на ней материальные блага, становившиеся для иноплеменников слишком большим соблазном. Не случайно именно в этот период на стоянках самых различных культур резко увеличивается количество находок наконечников стрел. Долгое время археологи считали, что лук и стрелы и появились именно тогда — в мезолите. Однако новые находки ясно показали, что это не так.

Охотничий лук был изобретен в глубокой древности, вероятно, еще в раннюю пору верхнего палеолита. Тем не менее вплоть до начала эпохи участившихся межплеменных столкновений он не имел ключевого значения в вооружении охотников. Практика загонных охот не давала широких возможностей для его применения и развития. Зато при военных действиях именно лук должен был стать самым грозным, самым дальнобойным и эффективным оружием из всех, которые знало тогда человечество. Таковым он и стал.

В романе «Закон крови» описан гипотетический случай изобретения боевого лука в раннюю пору верхнего палеолита на Среднем Дону, на той самой территории, где в дальнейшем появились многочисленные стоянки охотников на мамонтов. Действие происходит в одном из сообществ, которые археологи относят к стрелецкой культуре.

Исследование Костенковско-Борщевского района на Среднем Дону, насыщенного памятниками эпохи верхнего палеолита, показало, что там, по-видимому, в одно и то же время сосуществовали различные в культурном отношении коллективы. Однако никаких следов их давления друг на друга, взаимного поглощения или военных конфликтов тут не выявлено. Последнее весьма существенно, ибо существование отдельных культур в эпоху палеолита продолжалось очень длительное время — немыслимо долгое, с современной точки зрения — от 10 тысяч лет и более! Самого этого факта достаточно, чтобы понять: менталитет человека той эпохи очень сильно отличался от нашего. И доминировало в нем одно — стремление к равновесию в мире и нежелание, отторжение каких бы то ни было перемен.

Когда конфликты возникали в самой общине, то их, вероятно, разрешали достаточно быстро и безжалостно. Все существование сравнительно небольших сообществ палеолитических охотников зиждилось на стабильности и взаимопомощи. Любая распря «со своими» или с ближайшими соседями могла нести гибель всему роду. Поэтому конфликты и недовольства гасились в зародыше. Видимо, это и стало причиной того, что изобретение лука очень долго оставалось не востребованным в полной мере.

На стоянках, относящихся к ранней поре верхнего палеолита в Восточной Европе, как и на памятниках интересующей нас историко-культурной области охотников на мамонтов, найдено немало мелких наконечников. Их просто невозможно трактовать, как наконечники дротиков. Несомненно, это были стрелы. Из этого следует один главный вывод: принцип действия лука был этим людям прекрасно известен. Отсюда до широкого внедрения боевого лука — один шаг... но шаг этот занял примерно пятнадцать тысячелетий в истории человечества.

Вооруженные столкновения у аборигенов Австралии

Из всех известных этнографических примеров аборигены Австралии дают нам картину, наиболее близкую той, что имела место в Европе в эпоху палеолита. Хотя, конечно, их нельзя считать тождественными. Ведь наряду с элементами, уходящими корнями в глубокую древность, австралийская культура несет в себе явные признаки регресса и вырождения. Тем не менее обратимся вновь к обычаям коренного населения этого загадочного континента.

У австралийцев отсутствовала сильная племенная организация, тем более — межплеменные союзы. Отношения между отдельными племенами были довольно противоречивы. С одной стороны, австралийцем любой иноплеменник обычно рассматривался как враг, которого, в принципе, следовало бы убить. Иноплеменников всегда подозревали в коварных замыслах и злонамеренных кознях (как правило, во вредоносной магии). Но, с другой стороны, целый ряд исследователей, и, в первую очередь, такой прекрасный знаток жизни австралийских аборигенов, как Джеральд Уилер, показали нам, что нормой в отношениях между австралийскими племенами был все-таки мир, а не война. Война же являлась лишь не совсем обычной формой отмщения. Она была подчинена определенным нормам и правилам и никогда не бывала слишком кровопролитной и продолжительной.

Самая типичная причина войны у австралийцев — месть за обиду. Обида может быть подлинной (например похищение женщины) или мнимой (любую неприятность, тем более болезнь или смерть, австралийцы объясняли исключительно вредоносной магией и приписывали ее чужакам, иноплеменникам). Когда «обидчик» был установлен, собирался отряд и выступал в поход, в места, где кочевало «враждебное» племя. Далее все зависело от конкретных обстоятельств. Все могло закончиться взаимными угрозами и потрясанием копьями. Конфликт можно было уладить миром, на определенных условиях, в том числе — выдачей на казнь истинных или только подозреваемых виновников. Могли убить из засады одного-двух человек. Иногда происходили «сражения», сводившиеся, в сущности, к серии поединков (между прочим, в них строго соблюдалось правило: «лежачего не бьют!»). В этом случае дело ограничивалось несколькими ранеными или убитыми, после чего схватка прекращалась. А затем всегда заключался мир, иногда знаменовавшийся совместным пиршеством.

В основе военного конфликта у охотников на мамонтов могло быть стремление отбить и вернуть девушку, самовольно, тайком убежавшую к своему жениху — в род, изгнанный всеми соседями из прежних мест обитания.

Конечно, слишком превозносить «первобытное миролюбие», вероятно, не стоит. Это значит впадать в другую крайность — не более справедливую, чем ходячие некогда представления о «дикарской жестокости». По крайней мере, те же австралийцы воевали «по правилам» лишь со своими близкими соседями. Но знали они и другую войну, для которой вообще не требовалось иного повода, кроме «жажды крови». В таких случаях отряд скрытно выступал за 50—150 миль, в местность, где кочевало совершенно незнакомое племя. Ночью подбирались к спящим, убивали во сне мужчин и детей, а женщин — потом, после всяческих жестокостей. Подобные набеги совершались не ради грабежа и не для захвата новых территорий, а исключительно из «жажды крови», иными словами — ради удовольствия. А ведь австралийские аборигены никогда не считались особо кровожадными и жестокими, в отличие, например, от значительной части коренного населения Меланезии!

Однако есть некоторые основания думать, что и в данном случае не все так просто. Скорее всего, нападения подобного рода представляли собой действия тайных мужских союзов, в основе которых лежала черная магия. К сожалению, этот материал всегда был наиболее трудно доступен этнографам, ибо даже при самом лучшем отношении к приезжему европейцу австралиец никогда не стал бы выдавать ему суть магических обрядов своего первобытного тайного «ордена». Поэтому здесь ученым приходится, в значительной части, довольствоваться слухами и обрывками информации, полученной от «непосвященных».

Подводя итог, можно сказать следующее. В настоящий момент многие источники свидетельствуют о том, что настоящие войны древности начались лишь с освоением земледелия и скотоводства — когда население Земли заметно увеличилось, а его имущественное неравенство стало более явным. По археологическим данным, это происходит при переходе от финального палеолита к неолиту. Именно тогда военные конфликты резко учащаются, становятся более продолжительными и жестокими.

Хотя оборонительная агрессивность и жестокость не являются, как правило, причиной войны, но эти черты все же находят выражение в способе ведения войны. Поэтому данные о ведении войн первобытными народами помогают дополнить наши представления о сущности первобытной агрессивности.

Подробный рассказ о войне племени уолбири в Австралии мы находим у Меггита; Сервис считает, что это описание представляет весьма меткую характеристику первобытных войн у охотничьих племен.

Племя уолбири не отличалось особой воинственностью - в нем не было военного сословия, не было профессиональной армии, иерархической системы командования; и очень редко совершались завоевательные походы. Каждый мужчина был (и остается) потенциальным воином: он вооружен постоянно и всегда готов защищать свои права; но в то же время каждый из них был индивидуалистом и предпочитал сражаться в одиночку, независимо от других. В некоторых столкновениях случалось так, что родственные связи ставили мужчин в ряды вражеского лагеря и к одной из таких групп могли случайно принадлежать все мужчины некоторой общины. Но никаких военных командиров, выбранных или передаваемых по наследству должностей, никаких штабов, планов, стратегии и тактики там не было. И если даже были мужчины, отличившиеся в бою, они получали уважение и внимание, но не право командовать другими. Но бывали обстоятельства, когда сражение развивалось так стремительно, что мужчины точно и без промедления вступали в бой, применяя именно те методы, которые вели к победе. Это правило и сегодня распространяется на всех молодых неженатых мужчин.

Во всяком случае, не было причин для того, чтобы одно племя вынуждено было ввязаться в массовую войну против других. Эти племена не знали, что такое рабство, что такое движимое или недвижимое имущество; завоевание новой территории было только обузой для победителя, ибо все духовные узы племени были связаны с определенной территорией. Если и случались изредка небольшие завоевательные войны с другими племенами, то, я уверен, они отличались разве что по масштабу от конфликтов внутри племени или даже рода. Так, например, в битве при Варингари, которая привела к завоеванию водоема Танами, участвовали только мужчины из племени ванаига, и притом не более двадцати человек. И вообще мне не известно ни одного случая заключения военных союзов между племенами ради нападения на другие вальбирийские общины или другие племена.

С технической точки зрения такого рода конфликты между первобытными охотниками можно называть словом «война». И в этом смысле можно прийти к выводу, что человек испокон веков вел войны внутри своего вида и потому в нем развилась врожденная тяга к убийству. Но такое заключение упускает из виду глубочайшие различия в ведении войн первобытными сообществами разного уровня развития и полностью игнорирует отличие этих войн от войн цивилизованных народов. В первобытных культурах низкого уровня не было ни централизованной организации, ни постоянных командиров. Войны были большой редкостью, а о захватнических войнах не могло быть и речи. Они не вели к кровопролитию и не имели цели убить как можно больше врагов.

Войны же цивилизованных народов, напротив, имеют четкую институциональную структуру, постоянное командование, а их цели всегда захватнические: либо это завоевание территории, либо рабов, либо прибыли. К тому же упускается из виду еще одно, быть может самое главное, различие: для первобытных охотников и собирателей эскалация воины не имеет никакой экономической выгоды.

Прирост населения охотничьих племен так незначителен, что фактор народонаселения очень редко может оказаться причиной завоевательной войны одной общины против другой. И даже если бы такое случилось, то, скорее всего, это не привело бы к настоящей битве. Вероятнее всего, дело обошлось бы даже без борьбы: просто более многочисленная и сильная община предъявила бы свои претензии на «чужую территорию», реально начав там охотиться или собирать плоды. А кроме этого, какая прибыль от охотничьего племени, там и взять-то нечего. У него мало материальных ценностей, нет стандартной меновой единицы, из которых складывается капитал. Наконец, такая распространенная в новое время причина войн, как обращение в рабство военнопленных, на стадии первобытных охотников не имела никакого смысла из-за низкого уровня производства. У них просто не хватило бы сил и средств на содержание военнопленных и рабов.

Общая картина первобытных войн, нарисованная Сервисом, подтверждается и дополняется многими исследователями, которых я еще постараюсь дальше процитировать. Пилбим подчеркивает, что это были столкновения, но не войны. Дальше он указывает на то, что в охотничьих сообществах пример играл более важную роль, чем сила и власть, что главным принципом жизни были щедрость, взаимность и сотрудничество.

Стюарт делает интересные выводы относительно ведения войны и понятия территориальности:

Прошло немало дискуссий по вопросу о собственности на территорию у первобытных охотников (кочевников): были ли у них постоянные территории или источники питания, и если да, то как они обеспечивали защиту этой собственности. И хотя я не могу утверждать однозначно, но считаю, что это было для них нетипично. Во-первых, малые группы, входящие в более крупные общности племени, обычно вступают в перекрестные браки, смешиваются между собой, если они слишком маленькие, или разделяются, если становятся слишком большими. Во-вторых, первичные малые группы не проявляют тенденции к закреплению за собой каких-то специальных территорий. В-третьих, когда говорят о «войне» в таких общностях, то чаще всего речь идет не более чем об акциях мести за колдовство или что-либо в этом роде. Или же имеются в виду длительные семейные распри. В-четвертых, известно, что главный промысел на больших территориях состоял в сборе плодов, но я не знаю ни одного случая, чтобы территорию с плодами кто-либо защищал от нападения. Первичные группы не дрались друг с другом, и трудно себе представить, каким образом племя могло бы созвать своих мужчин, если бы потребовалось объединенными усилиями защитить свою территорию, и что могло бы послужить для этого причиной. Правда, известно, что некоторые члены группы брали в индивидуальное пользование отдельные деревья, орлиные гнезда и другие специфические источники пропитания, но остается совершенно непонятно, каким образом эти «объекты» могли охраняться, находясь друг от друга на расстоянии нескольких миль.

К аналогичным выводам приходит и Н.Н. Терни-Хай. В работе 1971 г. он замечает, что хотя страх, гнев и фрустрация представляют собой универсальные переживания человека, но искусство ведения войны развилось на позднем этапе человеческой эволюции. Большинство первобытных общностей были неспособными к ведению войны, так как у них отсутствовал необходимый уровень категориального мышления. У них не было такого понятия организации, какое совершенно необходимо, если кто-то хочет захватить соседнюю территорию. Большинство войн между первобытными племенами - это вовсе не войны, а рукопашные схватки. Как сообщает Рапопорт, антропологи встретили работы Терни-Хая без особого воодушевления, ибо он раскритиковал всех профессиональных антропологов за отсутствие в их отчетах достоверной информации «из первых рук» и назвал все их выводы о первобытных войнах недостаточными и дилетантскими. Сам он предпочитал опираться на любительские исследования этнологов прошлого поколения, ибо они содержали достоверную информацию из первых рук.

Монументальный труд Кейнси Райта содержит 1637 страниц текста, включая обширную библиографию. Здесь дается глубокий анализ первобытных войн, основанный на статистическом сравнении данных о 653 первобытных народах. Недостатком этой работы является преимущественно описательно-классификационный ее характер. И все же ее результаты дают статистику и показывают тенденции, совпадающие с выводами многих других исследователей. А именно: «Простые охотники, собиратели и земледельцы - это наименее воинственные люди. Большую воинственность обнаруживают охотники и крестьяне более высокой ступени, а самые высокопоставленные охотники и пастухи - это наиболее агрессивные люди из всех древних».

Эта констатация подтверждает гипотезу о том, что драчливость не является врожденной чертой человека, и потому о воинственности можно говорить лишь как о функции цивилизационного развития. Данные Райта ясно показывают, что общество становится тем агрессивнее, чем выше в нем разделение труда, что самыми агрессивными являются социальные системы, в которых уже есть деление на классы. И наконец, эти данные свидетельствуют, что воинственности в обществе тем меньше, чем устойчивее равновесие между различными группами, а также между группой и ее окружающей средой; чем чаще нарушается это равновесие, тем скорее формируется готовность воевать.

Райт различает четыре типа войн: оборонительные, социальные, экономические и политические. Под оборонительной войной он понимает такое поведение, которое неизбежно в случае реального нападения. Субъектом такого поведения может оказаться даже народ, для которого война является совершенно нехарактерной (не является частью его традиции): в этом случае люди спонтанно «хватаются за любое оружие, которое подвернется под руку, чтобы защитить себя и свой дом, и при этом рассматривают эту необходимость как несчастье».

Социальные войны - это те, в ходе которых, как правило, «не льется много крови» (похоже на описанные Сервисом войны между охотниками). Экономические и политические войны ведут народы, заинтересованные в захвате земли, сырья, женщин и рабов, или ради сохранения власти определенной династии или класса.

Почти все делают такое умозаключение: если уж цивилизованные люди проявляют такую воинственность, то насколько воинственнее, вероятно, были первобытные люди. Но результаты Райта подтверждают тезис о минимальной воинственности первобытнейших народов и о росте агрессивности по мере роста цивилизации. Если бы деструктивность была врожденным качеством человека, то должна была бы наблюдаться противоположная тенденция.

Мнение Райта разделяет М. Гинсберг:

Складывается впечатление, что угроза войн в этом смысле усиливается по мере экономического развития и консолидации групп. У первобытных народов можно скорее говорить о стычках на почве оскорбления, личной обиды, измены женщины и т.п. Следует признать, что эти общности по сравнению с более развитыми первобытными народами выглядят очень миролюбивыми. Но насилие и страх перед силой имеют место, и бывают драки, хотя и небольшие. У нас не так уж много знаний об этой жизни, но те факты, которыми мы располагаем, говорят если и не о райской идиллии первобытных людей, то, во всяком случае, о том, что агрессивность не является врожденным элементом человеческой натуры.

Рут Бенедикт делит войны на «социально-летальные» и «нелетальные». Последние не имеют целью подчинение других племен и их эксплуатацию (хотя и сопровождаются длительной борьбой, как это было с разными племенами североамериканских индейцев).

Мысль о завоеваниях никогда не приходила в голову североамериканским индейцам. Это позволило индейским племенам сделать нечто экстраординарное, а именно отделить войну от государства. Государство было персонифицировано в некоем мирном вожде - выразителе общественного мнения в своей группе. Мирный вождь имел постоянную «резиденцию», был достаточно важной персоной, хотя и не был авторитарным правителем. Однако он не имел никакого отношения к войне. Он даже не назначал старшин и не интересовался поведением воюющих сторон. Каждый, кто мог собрать себе дружину, занимал позицию, где и когда ему было угодно, и нередко становился командующим на весь период войны. Но как только война кончалась, он утрачивал всю полноту власти. А государство никак не было заинтересовано в этих кампаниях, которые превращались в демонстрацию необузданного индивидуализма, направленного против внешних племен, но не наносящего никакого ущерба политической системе.

Аргументы Рут Бенедикт затрагивают отношения между государством, войной и частной собственностью. Социальная война «нелетального» типа - это выражение авантюризма, желания покрасоваться, завоевать трофеи, но без всякой цели порабощения другого народа или уничтожения его жизненных ресурсов. Рут Бенедикт делает следующий вывод: «Отсутствие войны - не такая уж редкость, как это изображают теоретики доисторического периода… И совершенный абсурд - приписывать этот хаос (войну) биологическим потребностям человека. Нет уж. Хаос - дело рук самого человека».

Другой известный антрополог, Э.А. Хэбл, характеризуя войны самых ранних североамериканских племен, пишет: «Эти столкновения скорее напоминают „моральный эквивалент войны“, как выражается Уильям Джеймс. Речь идет о безобидном отражении любой агрессии: здесь и движение, и спорт, и удовольствие (только не разрушение); да и требования к противнику никогда не выходят за рамки разумных границ». Хэбл приходит к такому же выводу, что склонность человека к войне ни в коем случае нельзя считать инстинктивной, ибо в случае войны речь идет о феномене высокоразвитой культуры. А в качестве иллюстрации он приводит пример с миролюбивыми шошонами и драчливыми команчами, которые еще в 1600 г. не представляли собой ни национальной, ни культурной общности.

Революция эпохи неолита

Подробное описание жизни первобытных охотников и собирателей показывает, что на рубеже 50 тысяч лет тому назад человек, вероятнее всего, не был жестоким деструктивным существом, и потому неправомерно говорить о нем как о прототипе того «человека-убийцы», которого мы встречаем на более поздних стадиях эволюции. Но этого недостаточно. Чтобы понять постепенное превращение человека в эксплуататора и разрушителя, необходимо проследить его развитие в период раннего земледелия, а затем изучить все его превращения: в градостроителя, торговца, воина и т.д.

В одном отношении человек остался неизменным (от Homo sapiens (0,5 млн. лет назад) до человека периода 9 тыс. до н.э.): он жил тем, что добывал в лесу или на охоте, но ничего не производил. Он был в полной зависимости от природы, ничего не меняя вокруг себя. Эти отношения с природой кардинально изменились с появлением земледелия (и скотоводства), которое археологи относят к началу неолита (точнее говоря, к периоду «протонеолита», датируемому 9–7 тыс. до н.э.). Археологи считают, что в этот период земледелие начало развиваться на огромной территории (более тысячи миль) от Западного Ирана до Греции, включая ряд областей Ирака, Сирии, Ливана, Иордании и Израиля, а также Анатолийское плато в Турции. В Средней и Северной Европе развитие земледелия началось гораздо позже.

Впервые человек почувствовал в какой-то мере свою независимость от природы, когда сумел применить находчивость и ловкость для того, чтобы произвести нечто, отсутствующее в природе. Теперь стало возможно по мере роста населения увеличивать площадь обрабатываемой земли и поголовье скота.

Первым большим нововведением названного периода стало культивирование пшеницы и ячменя, которые в этом крае были дикорастущими. Открытие состояло в том, что люди случайно обнаружили: если зерно данного злака опустить в землю, то вырастают новые колосья, а кроме того, для посева нужно выбирать лучшие семена. В дополнение к этому наблюдательный глаз заметил, что случайное скрещивание разных видов зерна приводит к появлению нового сорта, которого не было до сих пор среди дикорастущих злаков. Мы не в состоянии в деталях описать путь развития зерна от дикорастущих злаков до современной высокоурожайной пшеницы. Ибо это был длительный процесс мутации, гибридизации, удвоения хромосом, и потребовались тысячелетия, прежде чем человек достиг сегодняшнего уровня искусственной селекции в сельском хозяйстве. Для человека индустриального века, который привык рассматривать доиндустриальное сельское хозяйство как примитивное, открытия эпохи неолита, вероятно, кажутся ничтожными и не выдерживающими никакого сравнения с техническими новациями наших дней. На самом деле трудно переоценить значение тех первых открытий человека. Когда ожидание первого урожая увенчалось успехом, это вызвало целый переворот в мышлении: человек увидел, что он по своему усмотрению и по своей воле может воздействовать на природу, вместо того чтобы ждать от нее милости. Без преувеличения можно утверждать, что открытие земледелия стало основой научного мышления в целом, в том числе технологического процесса всех будущих эпох.

Вторым нововведением было скотоводство, которое вошло в жизнь почти одновременно с земледелием. Уже в 9 тыс. до н.э. в Северном Ираке стали разводить овец, а около 6 тыс. до н.э. свиней и коров. Скотоводство стало важным источником питания, давая мясо и молоко. Этот богатый и постоянный источник пищи позволил людям перейти от кочевого образа жизни к оседлому, что привело к строительству деревень и городов.

В период протонеолита в охотничьих племенах формируется новый тип оседлого хозяйствования, основанный на культивировании растений и приручении животных. Если прежде было принято самые первые следы культурных растений относить к периоду 7 тыс. до н.э., то новые данные говорят о том, что корни их уходят еще дальше (к самому началу протонеолита, около 9 тыс. до н.э.); вывод сделан на основе того, что к 7 тыс. до н.э. культура земледелия и животноводства уже достигла высокого уровня.

Прошло еще два или три тысячелетия, пока человечество сделало еще одно открытие, вызванное необходимостью сохранения продуктов питания, - это гончарное ремесло; люди научились делать горшки (корзины стали плести еще раньше). С изобретением горшка было сделано первое техническое открытие, для которого понадобились знания химических процессов. Трудно отрицать, что «создание первого сосуда стало высоким примером творческого потенциала человека». Таким образом, в границах раннего каменного века можно вычленить докерамическую стадию, когда еще не было известно гончарное дело, и керамическую стадию. Некоторые старые поселения в Анатолии (например, раскопки Хакилара) относятся к докерамическому периоду, а Чатал-Хююк - город с богатой керамической посудой.

Чатал-Хююк - самый развитой анатолийский город эпохи неолита. Когда в 1961 г. археологи раскопали сравнительно маленькую часть города, раскопки сразу дали информацию, чрезвычайно важную для понимания экономических, социальных и религиозных аспектов общества эпохи неолита.

С начала раскопок было вскрыто десять пластов, самый глубокий относился к 6500 г. до н.э.

После 5600 г. до н.э. старое поселение Чатал-Хююк было покинуто по неизвестным причинам и на другой стороне реки возник новый город Чатал-Хююк Западный. По-видимому, он просуществовал 700 лет, а затем люди также ушли из него, не оставив никаких следов разрушения или насилия.

Самое удивительное в этом городе - высокий уровень цивилизации. В захоронениях были найдены очень красивые гарнитуры украшений для женщин, а также мужские и женские браслеты. По мнению Мелларта, многообразие найденных камней и минералов говорит о том, что важными факторами экономической жизни города были торговля и разработка полезных ископаемых.

Несмотря на эти признаки высокоразвитой культуры, в социальной структуре отсутствуют элементы, характерные для более поздних стадий развития общества. Так, в частности, там явно отсутствовали классовые различия между богатыми и бедными. Хотя не все дома одинаковы, и конечно, по их размерам и по характеру захоронений можно в определенной степени судить о социальных различиях, Мелларт утверждает, что эти различия «нигде не бросаются в глаза». И когда смотришь чертежи раскопанной части города, то видишь, что здания мало отличаются по размеру (в сравнении с более поздними урбанистическими обществами). Мы встречали у Чайлда указание на то, что в деревнях раннего неолита не было института старейшин; Мелларт также обращает внимание на этот факт в связи с раскопками Чатал-Хююка. Там явно было много жриц (возможно, и жрецов), но нет никаких признаков иерархического устройства.

Вероятно, в Чатал-Хююке благодаря высокому уровню земледелия были излишки продуктов питания, что и способствовало развитию торговли и появлению предметов роскоши. В более ранних и менее развитых деревнях Чайлд отмечает отсутствие признаков изобилия и полагает, что там было больше равенства (экономического прежде всего). Он указывает, что в эпоху неолита были ремесла; вероятно, можно говорить о домашнем производстве, и притом ремесленническая традиция была не индивидуальной, а коллективной. Члены общины постоянно обменивались опытом друг с другом; так что можно говорить об общественном производстве, возникшем как результат коллективного опыта. Например, посуда определенной неолитической деревни имеет явный отпечаток коллективной традиции.

Кроме того, следует помнить, что в те времена не было проблемы с землей. Если население увеличивалось, молодые люди могли уйти и в любом месте основать самостоятельное поселение. То есть экономические условия не создавали предпосылок для раскола общества на классы и для создания института постоянной власти, в функцию которой входило бы руководство хозяйством. Отсюда - не было организаторов, которые бы за этот труд получали вознаграждение. Это стало возможно значительно позже, когда многочисленные открытия и изобретения привели к такому росту производства, что излишки продукции смогли быть обращены в «капитал», а вслед за этим пришла и эксплуатация чужого труда.

В плане проблемы агрессивности для меня особенно важны два момента. За 800 лет существования города Чатал-Хююк ничто не указывает на то, что там совершались грабежи и убийства (согласно свидетельствам археологов). Но еще более впечатляющим фактом является полное отсутствие признаков насилия (среди сотен найденных скелетов ни один не имел следов насильственной смерти).

Одним из самых характерных признаков неолитических поселений, включая Чатал-Хююк, является центральное положение матери в социальной структуре, а также большая роль религии.

Согласно первобытному разделению труда, мужчины уходили на охоту, а женщины собирали коренья и фрукты. Соответственно открытие земледелия принадлежит женщине, а приручение животных, вероятно, было делом мужчин (в свете того, какую огромную роль играло земледелие на всех этапах цивилизационного развития человечества, можно смело утверждать, что современная цивилизация была основана женщинами).

Только женщина и земля имеют уникальную способность рождать, создавать живое. Эта способность (отсутствующая у мужчин) в мире первобытного земледелия была безусловным основанием для признания особой роли и места женщины-матери. Мужчины получили право претендовать на подобное место, лишь когда они смогли производить материальные вещи с помощью своего интеллекта, так сказать, магическими и техническими способами. Мать была божеством, которое идентифицировалось с матерью-землей; это была высшая богиня религиозного мира, и потому земная мать, естественно, была признана центральной фигурой и в семейной, и в социальной жизни.

Прямым показателем центральной роли матери в Чатал-Хююке является тот факт, что в захоронениях дети всегда лежат рядом с матерью, а не с отцом. Скелет женщины обычно находят под домом, в том месте, где раньше была комната матери и ее кровать. Эта комната была главной и была больше по размеру, чем комната отца. Характерным признаком матриархата является то, что детей всегда хоронили рядом с матерью. Здесь родственные узы связывали детей в первую очередь с матерью, а не с отцом, как это имеет место в патриархальных общественных системах.

Гипотеза о матриархальной структуре палеолита находит окончательное подтверждение благодаря данным о состоянии религии в Чатал-Хююке и других неолитических поселениях в Анатолии.

Результаты раскопок произвели подлинный переворот в наших представлениях о первобытной религии. В центре этой религии - и это ее главный признак - стоит образ матери-богини. Мелларт пишет: «Чатал-Хююк и Хакилар доказывают преемственность религии от палеолита до периода древнего мира (в том числе классического), где центральное место занимает образ матери-богини, а затем труднопостижимые образы богинь Кибелы, Артемиды и Афродиты».

Центральная роль матери-богини проявляется в сюжетах барельефов и фресок, найденных при раскопках священных мест. В отличие от находок в других неолитических поселениях, в Чатал-Хююке были не только матери-богини, но и божество мужского рода, символом которого был бык или голова быка (или одни рога). Но это не меняет сути дела, которая состоит в том, что верховное положение как центральное божество занимала Великая Мать. Среди скульптур богов и богинь, обнаруженных при раскопках, большинство составляли женские фигуры. Из 41 скульптуры 33 были, безусловно, женскими, а 8 скульптур с мужской символикой практически все равно следует понимать в их отношении к богине: это либо ее муж, либо сыновья. (А в более глубоких пластах при раскопках были обнаружены исключительно скульптурные фигуры богинь.) И не вызывает сомнения тот факт, что роль матери-богини была центральной: во всяком случае, ни одно изображение женщины не может быть интерпретировано как подчиненное мужчине. И это подтверждают изображения женщин, беременных или рождающих, а также изображения богинь, рождающих быка. (Ср. с типично патриархальным мифом о женщине, сотворенной из ребра мужчины, как Ева и Афина.)

Богиня-Мать часто изображается в сопровождении леопарда, или в одежде из леопардовых шкур, или символически в образе леопарда. Это объясняется тем, что леопард был самым хищным зверем того времени. И такие изображения должны были сделать богиню владычицей диких зверей. Кроме того, это указывает на двойную роль богини: она одновременно была покровительницей и жизни, и смерти. Мать-земля, которая рождает детей, а затем принимает их обратно в свое лоно, когда заканчивается их цикл жизни, вовсе не обязательно мать-разрушительница. Хотя очень редко это имело место (индийская богиня Кали), но подробное исследование этого вопроса увело бы нас в сторону и отняло бы много времени и места.

Мать-богиня в религии неолита не только владычица диких зверей, она и покровительница охоты и земледелия, и защитница всей живой природы.

И наконец, я хочу процитировать конечные выводы Мелларта о роли женщины в обществе эпохи неолита (включая Чатал-Хююк):

В анатолийской религии эпохи неолита весьма примечательно полное отсутствие эротики в барельефах, статуэтках и живописных сюжетах. Половые органы никогда не встречаются в изображениях, и это заслуживает особого внимания, тем более что эпоха позднего палеолита (а также неолит и постнеолит за пределами Анатолии) дает много примеров таких изображений. На этот внешне трудный вопрос очень легко ответить. Когда в искусстве мы обнаруживаем акцентирование эротики, это всегда связано с переносом в искусство половых инстинктов и влечений, присущих мужчине. А коль скоро неолитическая женщина была и создателем религии, и ее центральным действующим лицом, совершенно очевидны причины целомудренности, которыми отмечены художественные изображения, относящиеся к этой культуре. И потому возникла своя символика, при которой изображение грудей, пупка и беременности символизировало женское начало, в то время как мужественность имела такие признаки, как рога и рогатые головы животных. В эпоху раннего неолита (как, например, Чатал-Хююк), очевидно, в процентном отношении было больше женщин, чем мужчин (это подтверждают раскопки). К тому же в новых формах хозяйственной жизни женщина выполняла очень много функций (это до сих пор имеет место в анатолийских селениях) - в этом, безусловно, причина ее высокого социального статуса. Женщина была главным производителем жизни - как земледелец и продолжатель рода, как мать-кормилица детей и домашних животных, как символ плодородия и изобилия. Здесь берет свое начало религия, в прямом смысле слова благословляющая сохранение жизни во всех ее формах. Эта религия говорила о размножении и плодородии, о жизни и смерти, рождении и кормлении - т.е. о возникновении тех ритуалов, которые были органической частью жизни женщины и не имели никакого отношения к мужчине. Так что, вероятнее всего, все культовые действа во славу богини были разработаны женщинами, хотя при этом нельзя исключать и присутствие жрецов-мужчин…

Есть интересные факты, свидетельствующие о социальном устройстве общества эпохи неолита, не имеющем явных следов иерархии, подавления или ярко выраженной агрессивности. Гипотеза о том, что неолитическое общество (по крайней мере, в Анатолии) было в основе своей миролюбивым, становится еще более вероятной в свете того факта, что анатолийские поселения имели матриархальные (матрицентристские) структуры. И причину этому следует искать в жизнеутверждающей психологии, которая, по убеждению Бахофена, характерна для всех матриархальных обществ.

Результаты археологических раскопок неолитических поселений в Анатолии дают исчерпывающий материал для доказательства действительного существования матриархальных культур и религий, о которых заявил Бахофен в своем труде «Материнское право», опубликованном впервые в 1869 г. Только гений мог сделать то, что удалось Бахофену на основе анализа греческой и римской мифологии, ритуалов, символов и снов; практически при полном отсутствии фактических данных он, благодаря своей аналитической интуиции, сумел реконструировать совершенно неизвестную фазу развития общества и религии. (Совершенно независимо от Бахофена к аналогичным выводам пришел американский этнолог Л.Г. Морган при исследовании жизни североамериканских индейцев.) И почти все антропологи (за редким исключением) заявили, что рассуждения и выводы Бахофена не имеют никакой научной значимости. Действительно, только в 1967 г. был впервые опубликован английский перевод его избранных трудов.

Для отрицания теории Бахофена было, вероятно, две причины. Первая состояла в том, что для антропологов, живущих в патриархальном обществе, было почти немыслимо преодолеть социальный и психологический стереотип и представить, что первенство мужчины не является «естественным» и не всегда в истории господствовать и повелевать было исключительной привилегией мужчин (Фрейд по той же самой причине даже додумался до своей концепции женщины как кастрированного мужчины). Во-вторых, антропологи так привыкли доверять только вещественным доказательствам (скелеты, орудия труда, оружие и т.д.), что их невозможно было убедить, что мифы и сказания имеют не меньшую достоверность, чем артефакты. Эта позиция и привела к тому, что силу и глубину теоретического мышления Бахофена попросту не оценили по заслугам. Приведу отрывок, который дает представление о том, как Бахофен понимал дух матриархата:

Чудо материнства - это такое состояние, когда женщину заполняет чувство причастности ко всему человечеству, когда точкой отсчета становится развитие всех добродетелей и формирование благородной стороны бытия, когда посреди мира насилия и бед начинает действовать божественный принцип любви, мира и единения. В заботе о своем еще не родившемся ребенке женщина (раньше, чем мужчина) научается направлять свою любовь и заботу на другое существо (за пределами собственного Я), а все свои способности и разум обращать на сохранение и украшение чужого бытия. Отсюда берут свое начало все радости, все блага жизни, вся преданность и теплота и всякое попечение и жалость… Но материнская любовь не ограничивается своим внутренним объектом, она становится всеобщей и охватывает все более широкий круг… Отцовскому принципу ограничения противостоит материнский принцип всеобщности; материнское чувство не знает границ, как не знает их сама природа. В материнстве берет свои истоки и чувство братства всех людей, сознание и признание которого исчезли с образованием патриархата.

Семья, построенная на принципах отцовского права, ориентируется на индивидуальный организм. В семье же, опирающейся на материнское право, превалируют общие интересы, сопереживание, все то, что отличает духовную жизнь от материальной и без чего невозможно никакое развитие. Мать земли Деметра предназначает каждой женщине вечно рожать детей - родных братьев и сестер, чтобы родина всегда была страной братьев и сестер, - и так до тех пор, пока с образованием патриархата не разложится единство людей и нерасчлененное будет преодолено принципом членения.

В государствах с материнским «правлением» принцип всеобщности проявляется весьма многогранно. На него опирается принцип всеобщего равенства и свободы (который стал основой законотворчества многих народов); на нем строятся правила филоксении (гостеприимства) и решительный отказ от стесняющих рамок любого рода…; этот же принцип формирует традицию вербального выражения симпатий (хвалебные песни родичей, одобрение и поощрение), которая, не зная границ, равномерно охватывает не только родственников, но и весь народ. В государствах с «женской» властью, как правило, нет места раздвоению личности, в них однозначно проявляется стремление к миру, отрицательное отношение к конфликтам… Не менее характерно, что нанесение телесного ущерба соплеменнику, любому животному жестоко каралось… Нет сомнения, что черты мягкой человечности, которые мы видим на лицах египетских статуй, глубоко проникли во все обычаи и нормы жизни матриократического мира.

Похожая информация.

В 1960-х и в начале 1970-х гг. в представлениях антропологов о войне в примитивном обществе преобладала созданная Конрадом Лоренцем концепция ритуализированной агрессии, включавшей главным образом демонстративную угрозу. Столкновения такого рода чрезвычайно редко связаны с реальным применением силы. Исследования приматов рассеяли эти иллюзии, поскольку выяснилось, что даже человекообразные обезьяны активно сражаются и убивают друг друга.

Ассиметричная война

Концепция ритуализированной агрессии оказалось неверной.
Главная причина ошибки Лоренца состояла в том, что и шимпанзе, и люди из первобытных племён стремятся минимизировать собственные риски при столкновении и прибегают к насилию тогда, когда имеют значительное преимущество над противником. Насилие становится тем более привлекательным вариантом разрешения конфликта, чем ниже риски потерь или ранений для нападающей стороны. То, что исследователи принимали за ритуальную агрессию, являлось лишь первой фазой конфликта. В ней, принимая грозный вид, каждая из сторон стремилась убедить другую отказаться от борьбы.

Наблюдения антропологов XIX–XX вв. за военными действиями у примитивных народов, примерами которых являются австралийские аборигены, яномамо из Эквадорской Амазонии и горцы Папуа-Новой Гвинеи, позволяют наглядно представить, как тот же принцип асимметричного насилия реализуется в условиях человеческого общества. Идёт ли речь о ссорах отдельных лиц, конфликтах небольших групп или столкновениях целых кланов, везде прослеживается один и тот же принцип.

Группа воинов яномамо исполняет демонстрирующий их мужество танец во время визита в соседнюю деревню

При конфронтации лицом к лицу преобладает демонстративная агрессия, сопровождаемая криками, грозными позами и мимикой. Участники часто могут обмениваться ударами дубинок или копий, но потери от такого рода действий, как правило, невелики. Напротив, в рейдах, предпринимаемых небольшими группами, в засадах и внезапных нападениях, когда противника удаётся застать врасплох, потери могут быть очень велики, особенно среди стариков, женщин и детей.

Иначе говоря, речь идёт об асимметричной войне, в которой нападающие осуществляют активные действия, лишь имея многократный перевес сил над противником или используя фактор неожиданности. В противном случае обе стороны конфликта сохраняют пассивность.

Аборигены Австралии

В 1930 году Ллойд Уорнер опубликовал работу об охотниках и собирателях Арнемленда на севере Австралии. Там Уорнер в том числе описал, как выглядели их войны. Как правило, конфликт между крупными группами или даже племенами принимал форму ритуального противостояния, место и время которого обычно согласовывались заранее. Обе стороны почти никогда не приближались друг к другу вплотную, но держались на расстоянии примерно 15 метров, при этом перебраниваясь, бросая копья или бумеранги.

Так могло продолжаться на протяжении многих часов. Как только проливалась первая кровь, или даже прежде того, как только улажены оказывались обиды, сражение тут же заканчивалось. В некоторых случаях такие сражения устраивались в чисто церемониальных целях, иногда уже после заключения соглашения о мире, и в этом случае они сопровождались церемониальными танцами. Чтобы испугать врага и умилостивить духов, люди наносили на кожу военную раскраску.

Иногда эти ритуальные сражения перерастали в реальные из-за высокого накала конфликта или коварства одной из сторон. Однако, поскольку обе стороны держались на безопасном расстоянии друг от друга, даже в этих реальных сражениях потери обычно оставались небольшими. Исключение составляли случаи, когда одна из сторон прибегала к хитрости, скрытно послав группу воинов обойти противника и напасть на него с одного из флангов или тыла. Потери при преследовании и истреблении бегущих могли быть довольно высокими.

Наиболее многочисленные жертвы наблюдались при совершении внезапных набегов, когда противники стремились застать друг друга врасплох или нападали ночью. Это происходило, когда нападающие (как правило, небольшие группы) намеревались убить определённого человека или членов его семьи. Большой набег мог быть также проведён группами, состоявшими из мужчин целых кланов или даже племён. В таких случаях лагерь, подвергшийся нападению, как правило, окружался, а его неподготовленные, часто спящие обитатели уничтожались без разбора. Исключение составляли женщины, которые могли быть уведены нападающими.

Большинство убийств во время таких войн производилось именно в таких больших набегах. Статистика, которая приводится в исследовании, свидетельствует о гибели 35 человек во время больших военных набегов, 27 – в локальных нападениях на соседей, 29 – в больших битвах, когда нападающие прибегали к засадам и уловкам, 3 – в обычных сражениях и 2 – во время поединков один на один.

Яномамо Амазонии

Наполеон Шаньон в 1967 году описал общество индейцев яномамо, охотников и подсечных земледельцев из экваториальной Амазонии. Численность яномамо составляет 25 000 человек. Они живут примерно в 250 деревнях, население которых варьируется от 25 до 400 мужчин, женщин, стариков и детей. От исследователей яномамо получили прозвище «жестоких людей», поскольку они живут в постоянном состоянии войны друг с другом и со своими соседями. От 15 до 42% мужчин яномамо погибает насильственной смертью в возрасте между 15 и 49 годами.

Поединок на кулаках у яномамо

Тем не менее, репутация жестоких воинов отнюдь не подвигла участников этих столкновений подвергать себя повышенной опасности. Коллективные столкновения у яномамо были жёстко отрегулированы правилами, приняв форму, подобную турниру. Их участники должны были обмениваться ударами по очереди. В самой лёгкой форме поединка один наносил другому удары кулаком в грудь. Если тот выдерживал удары, сам, в свою очередь, получал право нанести их противнику. Защита при этом не дозволялась, поединок был испытанием силы и выносливости.

При другом варианте поединка в ход шли деревянные жерди, которыми соперники били друг друга по головам. Тяжесть травм при этом возрастала значительно, но смертельные случаи оставались редкими. Такая форма поединка считалась более почётной. Чтобы наглядно демонстрировать свои бойцовские качества, мужчины выбривали на макушке тонзуру, которая, «словно дорожная карта», была сплошь покрыта сетью шрамов.

Сражения, в которых противники по уговору бросали друг в друга копья, оставались в большой редкости, не говоря уже об использовании луков и стрел. Победители подобных состязаний могли выбирать себе любой подарок по собственному вкусу.

Крупномасштабные набеги на деревни, связанные с захватом и уничтожением их жителей, которые мы наблюдаем повсеместно в других воинственных культурах примитивных народов, в отчётах Шаньона не фигурируют. Вместо этого яномамо устраивали непрерывные рейды и ответные набеги, преследовавшие лишь весьма ограниченные цели.

Участие в рейде принимали 10–20 мужчин. Часто они были родственниками, связанными друг с другом по женской линии через брачные узы, или же двоюродными братьями. Пройдя через церемониальные ритуалы, диверсионная партия направлялась к назначенной цели, которая обычно находилась на расстоянии 4–5 дней пути. Достигнув окраины вражеской деревни, налётчики некоторое время оставались в засаде, выясняя обстановку.

Главным вооружением яномамо является большой деревянный лук и стрелы почти двухметровой длины. Костяной наконечник стрел смазывается ядом

Если целью набега является похищение женщины, они дожидались, пока та не выходила из деревни за хворостом. Обычно сопровождающего её мужа расстреливали из луков, а женщину уводили с собой. Если подходящей жертвы не находилось, нападающие выпускали в сторону деревни залп стрел, после чего поспешно убегали.

Хотя число убитых в одном таком набеге обычно было невелико, оно быстро увеличивались за счёт большого количества подобных вылазок. Шаньон писал о том, что деревня, в которой он остановился и жил на протяжении 15 месяцев, подвергалась нападениям 25 раз, причём нападающей стороной поочерёдно был почти десяток разных местных групп. Иногда из-за частоты нападений и гибели большого числа людей местные обитатели оставляли свои деревни и переселялись на другое место. В этом случае враги разрушали их оставленные жилища и вытаптывали огороды.

Более поздние наблюдения за яномамо зафиксировали также набеги на соседние деревни и убийства захваченных там женщин и детей. Чтобы воспользоваться эффектом внезапности, нападающие могли притвориться друзьями хозяев деревни и прийти к ним в гости на праздник. Хелена Валеро, бразильянка, похищенная яномамо в 1937 г. и жившая среди них много лет, присутствовала при атаке племени караветари:

Папуасы Новой Гвинеи

Самое большое и в то же время самое изолированное в мире общество примитивных земледельцев находится в горной части Новой Гвинеи. Вплоть до середины ХХ века оно оставалось совершенно неизвестным для окружающего мира и потому сегодня пользуется особым вниманием со стороны антропологов. Местные обитатели населяют плоскогорья, отделённые друг от друга горами и непроходимыми джунглями. Они разделяются на кланы, каждый из которых включает несколько сот человек, и племена, насчитывающие несколько тысяч человек.

Едва ли не каждое племя говорит на собственном языке, количество которых здесь достигает 700 из примерно 5000 ныне существующих во всём мире. Племена находятся в состоянии постоянной войны друг с другом, которая протекает в форме периодических нападений и ответной мести. За 50 лет наблюдений у папуасов эуга антропологи насчитали 34 столкновения. Как проходят такие столкновения у папуасов маринг, описал живший среди них в 1962–1963 и 1966 гг. антрополог Э. Вайда.

Папуасы с большими ростовым щитами

Наступательным оружием у папуасов были простые луки, длинные копья и топоры с навершием из полированного камня. Средством защиты служили большие, в рост человека, деревянные щиты, поверхность которых ярко расписывалась. Из-за тяжести во время сражения щиты устанавливали на землю.

Само сражение обычно устраивалось по согласованию сторон и проводилось на специальной площадке на границе племенной территории. Обе стороны, укрываясь за большими щитами, с некоторого расстояния метали друг в друга копья и стрелы. В остальном они держались довольно пассивно, обмениваясь лишь насмешками и оскорблениями. Пока все участники оставались на виду друг у друга, им обычно удавалось легко уклоняться от пущенных в них метательных снарядов или перехватывать их щитами. Согласно заметкам наблюдателей, участники схваток редко сближались друг с другом и старались избегать настоящих столкновений грудь в грудь.

Папуасы позируют перед камерой с луками и копьями

Лишь изредка на нейтральной полосе проходили поединки знаменитых воинов, в которых те сражались друг с другом копьями или топорами. Раненный в таком поединке мог убежать под защиту своих, но если он падал, враг получал возможность его добить. В целом, во время церемониальных столкновений смертельные ранения и травмы оставались незначительными. Лишь в тех относительно редких случаях, когда одной из сторон удавалось застать другую врасплох или успешно устроить засаду, потери сражающихся возрастали. Целыми днями схватки могли продолжаться без особых изменений обстановки. Их прерывали, если шёл дождь. Воины расходились, например, чтобы передохнуть или подкрепиться пищей.

Как и у аборигенов Австралии, наиболее распространённой формой ведения войны у папуасов являлись набеги, засады и нападения на деревни. Подобные предприятия могли осуществляться небольшими группами, улаживающими частные конфликты, или целыми племенными группами, стремящимися расширить принадлежавшую им территорию или завладеть принадлежавшими соседям полями.

На этой фотографии, снятой в 1960-х гг., оказалась запечатлена одна из войн, которые папуасы ведут друг против друга

При планировании нападений использовался многообразный арсенал коварных уловок. Чтобы сполна использовать фактор внезапности, нападения обычно производились ночью или на рассвете. Налётчики стремились застать своих врагов спящими и убить как можно больше из них, особенно мужчин, но также женщин и детей. Обитатели деревни, подвергнувшейся нападению, обычно спасались бегством.

В большинстве случаев, если налётчики при этом не были достаточно многочисленными, разграбив деревню, они сразу же уходили. В других случаях деревня разрушалась, а поля побеждённых захватывались и опустошались. Сбежавшие жители, придя в себя и обратившись за помощью к союзникам, могли попытаться вернуть себе своё достояние. Иногда с победителями удавалось договориться мирным путём.

Если сил для сопротивления не доставало, беглецам приходилось покидать своё поселение и обустраиваться на новом месте. Чтобы обезопасить себя от нападений, для поселений старались выбрать труднодоступные места. Деревни обносились частоколом, в наиболее опасных местах устраивались наблюдательные вышки. Незнакомых людей боялись и подозревали. Нарушение границ между сообществами было связано со смертельным риском, и потому его обычно старались избежать.

Папуасы-дани с длинными копьями и луками

Индейцы Северной Америки

Те же методы использовались индейцами Великих равнин, для которых война представляла собой череду набегов и нападений из засады. Самые высокие потери наблюдались, если одна группа значительно превосходила другую по численности, или ей удавалось застать своих противников врасплох. В этом случае более слабая сторона обычно подвергалась поголовному истреблению. Во время больших столкновений, которые в это время также происходили у индейцев, потери были значительно ниже, поскольку их участники без необходимости не подвергали свои жизни опасности и обычно избегали рукопашной схватки. Как пишет современный американский историк Джон Эверс,

В некоторых документированных случаях рукопашная всё же происходила, но это было скорее исключением, нежели обычной практикой. С прибытием европейцев и появлением у индейцев завезённых колонистами лошадей и огнестрельного оружия войны становятся гораздо более кровопролитными. Так, потери черноногих во время войн 1805 и 1858 гг., о которых у исследователей имеются данные, составили 50% и 30% всех мужчин племени соответственно.
Автор warspot

Конфликты неотъемлемая часть жизни почти любого живого существа. Человеку удалось максимально далеко уйти от животного мира в деле борьбы с себе подобными. Уже 1,5 миллиона лет назад человек прямоходящий (Homo erectus) использовал для охоты каменные орудия. Охотясь стадами Homo erectus несомненно мог использовать охотничья орудия против других стад. Современный человек - человек разумный (Homo sapiens) уже использовал 350 тысяч лет назад копье, ножи, дубины. 90 тысяч лет назад появился лук и стрелы с каменными наконечниками. 40-35 тысяч лет назад вероятно, состоялся первый глобальный стихийный конфликт между двумя видами Homo sapiens: неандертальцами и, пришедшими в Европу кроманьонцами. Неандертальцы жили в условиях ледникового периода, в пещерах, группами до 35-40 человек. Кроманьонцы, будучи более развитыми физическими, обладая примерно тем же инструментарием, истребили неандертальцев и стали единственной разумной расой на земле.

О том как происходили войны между первобытными группами можно судить по войнам племен, находившими на крайне низком уровне развития: африканских народов, полинезийцев, маори, палеосибиряков (чукчей, эскимосов и других), индейцев Северной Америки. Первобытные войны шли с крайним ожесточением. В условиях первобытной экономики, когда кочующее племя (например, австралийцы жили группами по 40-100 человек, тасманийцы - до 50 человек) живет охотой и собирательством борьба за ресурсы (особенно в условиях сурового климата) требует полного истребления конкурирующего племени или группы. Даже рабы не были экономически оправданны, потому что не всегда можно было их прокормить. Исследователи еще XVIII-XIX фиксируют у вышеперечисленных народов примеры почти поголовного истребления противников или сильное сокращение населения после опустошительных племенных войн. Кровавые этнические конфликты XX века, когда истреблялись сотни тысяч человек (например резня в Руанде в 1996 году) это, своего рода, отголосок каменного века. Есть, однако, примеры когда группы вооруженных мужчин вторгалось в зону расселения другого племени и истребляли всех мужчин, беря в жены оставшихся женщин. Так, в XIV веке мужчины-маори с Северного острова Новой Зеландии вторглись на Южный остров и истребили всех мужчин народа мариори, а затем породнились с их женщинами. В XV веке народ караибов из Южной Америки вторглись на Антильские острова и истребили мужчин народа ароваков. Этот способ говорит о том, что на прежней территории захватчиков возникло перенаселение и молодые мужчины вынуждены были искать себе семьи и территорию. В первобытных войнах использовалось оружие "двойного назначения", то есть охотничье. К моменту окончания ледникового периода (20 тысяч лет назад) помимо дубин, топоров, копий и ножей, появилось метательное оружие: лук, дротик, бумеранг и праща. При относительно низкой численности населения кочующих групп в боях могли участвовать все взрослое население. Если племя надолго обосновывалось на одном месте группы мужчин патрулировало определенную территорию и совершало набеги на стоянку конкурентов. Тактика не отличалась от охотничьей, применялись засады, ловушки, обвалы. В каких-то случаях использовали огонь, например для выкуривания противника из убежища или удушения его дымом.

Когда в X тысячелетии до нашей эры люди одомашнили Северного оленя в столкновениях племен начал выявляться и чисто экономический мотив: грабеж. Примерно в это же время человек стал потреблять в пищу дикие злаки и селиться в местах их произрастания. В VIII тысячелетии до нашей эры в очагах будущих цивилизаций (прежде всего в Месопотамии) стали переходить к земледелью. В результате этой революции возникают устойчивые поселения, начинается устойчивый рост населения. Теперь не все племя должно заниматься поиском пропитания, возникает разделение труда. Вместе с "городами" сразу же возникают и укрепления. Таким образом возникает организованная оборона поселений. Самые сильные и умелые охотники составляют нарождающийся слой воинов. Возникают и оформляются примерно к III тысячелетию до нашей эры два типа хозяйствования: земледелье и кочевое скотоводство. Первобытный способ существования, однако не отмер. В некоторых районах Земли вплоть до XIX-XX веков.

Кочевое скотоводство в достаточной мере зависит от плодородия земли, ему требуется гораздо большая территория под пастбища, чем земледельцам под пашни. Поэтому в районах особо плодородной почвы неизбежно возникали конфликты между кочевниками и земледельцами. И, конечно, в городах постепенно концентрировались материальные ценности, что не могло не привлекать кочевников. Если кочевники в случае поражение в войне просто уходили, то "горожанам" поражение грозило гибелью. Не только от руки врага, но и в следствии того, что изгнанное избыточное население уже не могло и не имело себя прокормить охотой и собирательством. Войны мезолита и неолита (X-IV тысячелетия до нашей эры) уносили гораздо больше жизней, чем прежде. Это понятно хотя бы из тех расчетов, по которым население Земли с X по III тысячелетие до нашей эры увеличилось с 3 до 100 миллионов человек. Совершенствовались и орудия убийства, появились металлические (медные и бронзовые) орудия, хотя каменное оружие еще долго не выходило из употребления.

Первобытные войны - самый длительный вид конфликтов между людьми. Он был превалирующим большую часть истории вида Homo sapiens. С III тысячелетия до нашей эры возникающие цивилизации, новые формы организации общества начали вытеснять первобытнообщинный строй на периферию. Но еще остаются племена живущие в этом строе (в джунглях Южной Америки, на островах Тихого океана), а значит и первобытные войны еще идут.

Источники :

Авербух М.С. Войны и народонаселение в докапиталистических обществах. Наука. Москва. 1970

Разин Е.А. История военного искусства XXXI в. до н.э. - VI в. н.э. Полигон. СПб. 1999

Харенберг Б. Хроника человечества. Большая энциклопедия. 1996

The People`s Chronology. Third edition. Gale. 2006