Послала хозяйка Беню в лавку купить спички и наказала ему проверить, зажигаются ли они. Беня принес покупку. Хозяйка захотела зажечь спичку, ничего не вышло, попробовала вторую, третью, десятую спичку - ни одна не зажглась. Рассердилась хозяйка на Беню:
Я ведь велела тебе проверить спички.
Я так и сделал, - ответил Беня, - я их все проверл - и все до единой зажигались.
Вода лучше
Послали Беню купить курицу. Ушел он и принес кувшин воды. Спросили его:
Дурень! Почему ты принес воду вместо курицы?
Беня ответил:
Пошел я на базар купить курицу. Расхвалила мне крестьянка курицу. Говорит: курица - сплошной жир. Значит, жир лучше курицы. Пошел я покупать жир. Расхвалил мне мясник жир, говорит: жир чист, как масло. Значит, масло лучше жира. Пошел я в лавку купить масло. Расхвалил мне лавочник масло, говорит: масло прозрачно, как вода, значит, вода лучше масла. И вот - я принес воду.
Пара туфель
Послал хозяин Беню в спальню за туфлями. Тот пошел и принес туфлю и ботинок.
Накричал хозяин на Беню:
Разве это пара, дурень! Иди принеси из спальни пару! Обиделся Беня:
Напрасно вы сердитесь, хозяин. В спальне тоже не пара - там остались только один ботинок и одна туфля.
Он не дурак
Хозяин послал Беню опустить письмо в почтовый ящик, сказал:
Только не забудь наклеить марку.
И дал денег на марку. Вернулся Беня, вот, говорит, отправил письмо, и отдал хозяину деньги за марку. Хозяин удивился: откуда деньги?
Беня приосанился:
Я ведь тоже не дурак. Увидел - никто не смотрит - и ловко опустил в почтовый ящик письмо без марки.
Он хотел предупредить
Беня, - сказал хозяин, - не забудь меня разбудить завтра в пять часов утра. Мне надо рано уехать.
В три часа Беня стал тормошить хозяина. Тот вскочил - посмотрел на часы и плюнул:
Дурень ты, Беня! Я ж просил тебя разбудить меня в пять, а не в три.
Зачем вы сердитесь? - обиделся Беня. - Я нарочно разбудил вас, чтобы сказать, что вам еще два часа спать.
Он в ссоре
Хозяйка вошла в кухню и увидела, что пес лакает молоко из опрокинутой банки, а Беня молча наблюдает за ним.
Гойлем - раскричалась хозяйка. - Почему ты не прогнал пса?
Я с ним в ссоре, - ответил Беня. - Позавчера он порвал мне штанину, и с тех пор мы с ним не разговариваем.
И́ДИШ ЛИТЕРАТУ́РА (ייִדישע ליטעראַטור ). На почве языка идиш возникли многообразный фольклор и литература, самая богатая из всех литератур на каком-либо из еврейских языков, кроме иврита .
Транскрипция немецких произведений
Произведения немецкой народной литературы были не только хорошо известны евреям, но и оказали явное влияние на литературу на идиш, несмотря на то, что до середины 18 в. большинство евреев - даже те из них, кого привлекала светская немецкая литература - хотя и понимали немецкий язык, не могли читать на нем. Они знакомились с этой литературой либо в устной форме, либо в записи еврейскими буквами. Такие записи (транскрипции) занимали видное место в литературе на идиш с 14 до 18 вв. Старейшая из известных нам транскрипций - «Дукас Хорант» в рукописи 1382 г. из Каирской генизы (ныне в библиотеке Кембриджского университета). Транскрибировались главным образом песни, рассказы о фантастических приключениях, а с 16 в. также так называемые немецкие народные книги. При транскрибировании немецкого текста еврейскими буквами из него обычно исключались христианские темы и ссылки или заменялись еврейскими.
Светская литература на идиш в Италии
Оригинальная светская литература на идиш возникла не в Германии, где евреи могли непосредственно знакомиться с немецкой литературой, а в Италии 16 в., где иммигранты-ашкеназы были отрезаны от немецкой среды, в то время как идиш оставался их живым языком, по меньшей мере, в течение столетия. Хотя некоторые произведения на идиш, созданные ими, имели нееврейские источники, они представляли собой продукт оригинального творчества.
Центральной фигурой литературы на идиш в Италии был Элиях у Бахур Левита , являвшийся также автором ряда выдающихся трудов на иврите. Сохранились следующие его произведения на идиш: перевод Псалмов (Венеция, 1545), два стихотворных сатирических памфлета и свободные адаптации итальянских рыцарских романов «Буово д’Антона» (написана в 1507 г., напечатана в Исни, 1541; известна в последующих изданиях как Бове-бух) и «Парис ун Вьене» («Парис и Вьена», по-видимому, написана в 1508–09; первое издание, относящееся к 50-м гг. 16 в., не сохранилось, а веронское издание 1594 г. сохранилось лишь частично). Адаптируя повествование о Буово д’Антона, Элиях у Левита частично устранил эротические элементы, ввел оригинальные лирические и юмористические дополнения, придал персонажам романа еврейские черты. В процессе адаптации он выработал оригинальное оформление строфы, а вторая половина произведения и второй его роман написаны строгим ямбическим размером. Этим Элиях у Левита предвосхитил его появление в европейской литературе.
Новая литература до Первой мировой войны
Х аскала
Две комедии эпохи Х аскалы, написанные в 90-х гг. 18 в. И. А. Эйхелем (1756–1804) и А. Вольфсоном (1754–1835), ознаменовали закат литературы на идиш в Западной Европе, где евреи добровольно интегрировались в немецкой культуре и литературе. Обе комедии были проявлением складывавшихся в то время тенденций к ассимиляции: стремясь уничтожить популярный пуримшпиль с его «испорченным» языком, они позволяли говорить на идиш лишь отрицательным персонажам, в то время как положительные говорят - или пытаются говорить - на «чистом» немецком языке. Деятели Х аскалы Восточной Европы часто относились к идиш отрицательно, однако использовали его для распространения своих идей в массах. Так была заложена основа новой литературы на идиш. Удачное использование выразительных возможностей идиш можно ясно видеть в произведениях ранних деятелей восточноевропейской Х аскалы: Менахема Лефина (см. Сатановер Мендл) и Иосефа Перла .
Хасидизм
С момента своего возникновения в Восточной Европе литература на идиш стала ареной столкновения между хасидизмом и Х аскалой. Несмотря на то, что объем и литературные формы литературы на идиш, созданные последователями хасидизма, ограничены по сравнению с их литературой на языке иврит, эти произведения оказали весьма сильное и длительное влияние на все виды современной литературы на идиш.
Хасидская литература на идиш породила повествования двух основных типов: 1) Агиографические рассказы (жития), прославляющие вождей хасидизма путем описания их чудесных деяний. Первое и важнейшее собрание таких рассказов «Шивхей х а-Бешт» («Славословие Бешту», 1815; см. Исраэль Ба‘ал-Шем-Тов) возникло в устной традиции на идиш, было записано на иврите и тут же переведено на идиш в трех независимых вариантах, которые стали первыми звеньями в цепи агиографической литературы на идиш, не прерывавшейся до самого периода Катастрофы (поэма И. Каценельсона о рабби из Радзиня была написана в Варшавском гетто в 1942–43), а в настоящее время продолжающей существовать в основных местах сосредоточения хасидов в Израиле и США. 2) Мистико-символические рассказы рабби Нахмана из Брацлава . Одно из самых замечательных произведений в истории литературы на идиш, эти рассказы вышли в свет, вместе с переводом на иврит, в 1815 г. Содержание этих рассказов несет на себе отпечаток каббалистических и эсхатологических идей. Некоторые из них имеют фольклорные источники. Этот повествовательный жанр не имел последователей в рамках хасидизма, однако он стал источником вдохновения для И. Л. Переца, Д. Игнатова , Дер Нистера и других видных представителей новой литературы на идиш.
Борьба между Х аскалой и хасидизмом
Борьба против хасидизма и его литературы, особенно против его повествовательной литературы на идиш, была характерна и для литературы Х аскалы на этом языке. Ее главное направление, агрессивное и откровенно дидактическое, было представлено главным образом сатирой (И. Аксенфельд , И. И. Линецкий и др.), пародиями и мистификациями, основанными на самой хасидской литературе (И. Перл); художественные средства довольно долго ограничивались сатирой и патетикой. Поэтические и драматические произведения Ш. Эттингера были гораздо менее тенденциозны и дидактичны, более совершенны в художественном отношении. Многочисленные рассказы А. М. Дика являются связующим звеном между традиционными этико-дидактическими сочинениями и литературными жанрами, характерными для Х аскалы. Однако подлинный переворот произошел лишь в творчестве Менделе Мохер Сфарима, который сумел, благодаря большому таланту и художественной силе, подняться над свойственным ему вначале просветительским утилитаризмом. Этот поворот сильнее всего отразился в его повести «Ди кляче» («Кляча», 1873). Хотя этому произведению присущи черты гротеска и сатиры, Менделе дал в нем уникальную, сложную и реалистическую картину традиционного уклада, который подвергался столь быстрому распаду, что само его существование становилось проблематичным. Менделе критиковал недостатки еврейского общества, но рассматривал их как результат его пребывания во враждебном христианском окружении. Язык Менделе, в котором соединились два главных диалекта разговорного языка - северный и южный, - заложил основу литературного языка новой литературы на идиш. Его стиль знаменует поворот литературы на идиш к модернизации и усвоению приемов современных литературных течений. В поэзии усвоение этих приемов можно видеть на примере творчества на идиш С. Фруга , писавшего в основном на русском языке. Фруг ввел в литературу на идиш современную лирику, носящую подчеркнуто личный характер (особенно в стихах о природе). В его творчестве также нашли выражение идеи сионизма и зарождавшегося рабочего движения, которые к концу 19 в. привлекли к себе главные силы еврейской интеллигенции.
Прежняя поэзия на идиш, которая редко поднималась выше популярных, развлекательных стихов, иногда с просветительской тенденцией (например, Б. В. Эренкранц , М. Гордон (1823–90), Э. Цунзер , и в известной мере - А. Гольдфаден и И. Л. Гордон), уступила место новой социальной поэзии. Средства выражения этой поэзии были все еще примитивны, образы и символика - бедны и ограниченны, основаны на фразеологии рабочего движения, однако поэзия эта была сильна эмоционально яркой, страстной верой в справедливость борьбы, которой она себя посвятила. Поэзия рабочего движения развивалась главным образом в США, начиная с 80-х гг. 19 в. (М. Винчевский , М. Розенфельд , Д. Эдельштадт и И. Бовшовер); она находила сочувственный отклик и в Восточной Европе. В прозе на идиш, появившейся в то время в США, доминировало простое безыскусное описание жизни иммигрантов, смешанное с сентиментальной тоской по странам их происхождения (З. Либин, 1872–1955); в драматургии шла борьба между традициями музыкальной драмы А. Гольдфадена, американизированным мюзик-холлом и зачатками современной художественной драмы (Я. Гордин и Л. Кобрин).
Все же основным центром литературы на идиш конца 19 в. - начала 20 в. оставалась Восточная Европа. С 90-х гг. 19 в. и до Первой мировой войны ведущими писателями литературы на идиш были Шалом Алейхем и И. Л. Перец, которые, как и Менделе, являются классиками литературы на идиш. Для обоих писателей Х аскала явилась эпизодом начального периода их творчества, и хотя они относились с симпатией к еврейскому рабочему движению и откликались на проблемы, поставленные другими еврейскими национальными движениями, их творчество никак не было подчинено этим течениям. Шалом Алейхем достиг значительного успеха в жанре романа и в драматургии, однако его большой, исключительный талант проявляется в произведениях, написанных в форме прямой речи: в монологах «Тевье дер милхикер» («Тевье-молочник»), письмах Менахем-Мендла и его жены, рассказах «Мотл Пейси дем хазнс» («Мальчик Мотл») и коротких рассказах-монологах, ведущихся от лица типичных героев, созданных автором. Он создал пеструю галерею характеров, которые кажутся взятыми прямо из жизни, и не терял способности смеяться и шутить даже в трагических ситуациях, в которые часто ставил своих героев; к ним он относился терпимо, без морализаторства или осуждения. Юмор Шалом Алейхема часто отвлекал внимание критиков от более сложных элементов его творчества. Шалом Алейхем способствовал развитию вкуса читающей на идиш публики своей борьбой против бульварной литературы, а также изданием первых литературных сборников на идиш («Ди идише фолксбиблиотек» - «Еврейская народная библиотека», 1888–89). Он и поныне остается самым популярным автором на идиш, читаемым как в оригинале, так и в переводах.
Литературное наследие И. Л. Переца охватывает поэзию, драму, рассказы и очерки на идиш и, в меньшей мере, на иврите. Его самым крупным вкладом в литературу являются короткие рассказы на обоих языках и драмы в стихах на идиш. Перец создал в литературе на идиш новый тип повествования, восходящий иногда своей тематикой и структурой к раннему хасидскому рассказу - как авторскому, так и фольклорному. Его рассказы положили начало так называемому неохасидскому направлению в литературе на идиш, однако никто из последователей Переца в этом жанре не сравнялся с ним по мастерству. Отношение Переца к хасидизму отнюдь не однозначно. Две его последние пьесы («Ди голдене кейт» - «Золотая цепь» и «Байнахт ойфн алтн марк» - «Ночью на старом рынке») в их окончательной редакции свидетельствуют о глубоком понимании им несостоятельности решений, предлагаемых современным евреям различными идеологиями: единственным слабым проблеском надежды оказывается возвращение к традиционному иудаизму. Но Перец видит, что современность наносит еврейской религии и традиционному образу жизни сокрушительные удары. И. Л. Перец был единственным писателем на идиш до Первой мировой войны, дерзнувшим дать столь острый и беспощадный анализ положения еврея в современном мире. Хотя его пьесы используют приемы неоромантизма и символизма, они приближаются к экспрессионизму, который пришел в поэзию на идиш уже после его смерти.
Одна из тенденций в литературе на идиш конца 19 - начала 20 вв. была связана с несионистским рабочим движением; для некоторых ее представителей идиш превратился из языка пропаганды в самодовлеющую культурную ценность. Язык идиш и литература на нем противопоставлялись ивриту и ивритоязычной литературе, связанным с идеями сионизма. Представители этой тенденции отображали страдания еврейского рабочего и призывали его к борьбе против эксплуататоров, своих и чужих.
Некоторые процессы, имевшие большое значение для будущего развития литературы на идиш, достигли кульминации в 1908 г. Черновицкая конференция по языку идиш повысила самоуважение литературы на идиш и осознание ею своего значения как современной литературы, а также способствовала усилению соперничества между идиш и ивритом в результате попыток экстремистов провозгласить идиш единственным национальным языком евреев. В некоторых ситуациях - среди писателей на идиш, приверженцев несионистского рабочего движения, и в Советском Союзе после революции - эти экстремистские взгляды привели к яростному отрицанию традиционного жизненного источника еврейской культуры - языка иврит и литературы на нем. Тогда же начали издаваться два литературных журнала («Литерарише монатшрифтн» в Вильне и «Ди югенд» - первый орган группы Ди юнге в Нью-Йорке), которые стремились к обновлению литературы на идиш под влиянием современного им европейского символизма. Молодые писатели, группировавшиеся вокруг этих журналов, требовали признания литературы на идиш независимой областью искусства, освобождения ее от дидактической и пропагандистской миссии. Индивидуализм, эстетизм, пессимизм, эротизм, новые стихотворные формы и новое восприятие жизни принадлежат к числу отличительных особенностей модернистских течений, которые выдвинули в период, закончившийся после окончания Первой мировой войны, многих выдающихся поэтов (Д. Эйнх орн , Л. Найдус , Ш. Я. Имбер , Мани Лейб , И. Я. Шварц , М. Л. Гальперн , Х . Лейвик , Д. Гофштейн , З. Ландой /1889–1937/, Р. Айзланд /1884–1955/). Они вдохнули новую силу в поэзию на идиш, ввели в нее новые образы, новые размеры и лирические формы, расширили круг ее тем и подняли ее на уровень современной мировой литературы.
Пережила процесс модернизации и проза на идиш. В этот процесс внесли свой вклад импрессионистический стиль Д. Бергельсона и Л. Шапиро , символистские рассказы и повести Дер Нистера и Д. Игнатова, почвенная жизненность И. Опатошу и лирический гротеск в американских рассказах А. Рабоя . Пьесы Ш. Аша и П. Гиршбейна заложили основы художественного репертуара для театра на идиш. Большинство этих писателей не сохранило верности литературным доктринам, разделявшимся ими вначале. Они выработали тот своеобразный облик современной литературы на идиш, который она стойко сохраняла в течение десятилетий и в котором усвоение новейших художественных достижений европейской литературы сочеталось с откликом на жгучие проблемы современности и внутренние конфликты в жизни нового поколения евреев. Сомнения (высказанные И. Л. Перецем в его первой поэме на идиш «Мониш», 1888) по поводу возможности выразить на идиш отвлеченные духовные понятия и возвышенные чувства полностью рассеялись к 1914 г. и сменились уверенностью в способности создавать на этом языке любые средства художественной выразительности.
После Первой мировой войны
Поэзия
До Первой мировой войны в литературе на идиш господствовала проза, однако в послевоенный период увеличилось количество и повысилось качество поэтических произведений. Это связано с появлением новаторской (преимущественно экспрессионистской) поэзии в трех главных центрах литературы на идиш этого периода: Польше, советских республиках и США. Поэзия стала выражением взаимосвязи, которая основана на единстве языка и культурного наследия и не знает государственных границ. Группам поэтов, чьи произведения составляли ядро таких сборников и журналов, как «Эйгнс» (Киев, 1918, 1920); «Штром» (Москва, 1922–24); «Юнг идиш» (Лодзь, 1919); «Халястре» (Варшава, 1922; Париж, 1924); «Альбатрос» (Варшава, 1922; Берлин, 1923) «Ин зих» (Нью-Йорк, 1920) и др., было присуще общее стремление к поискам новых поэтических форм для выражения своего восприятия новой реальности. Их творчество было полно противоречий: с одной стороны - отчаяние и гнев, проклятия и кощунство, эротика, граничащая с порнографией, преклонение перед силой и техникой, а с другой стороны - лирическая чувствительность, поиски выхода из социальных и национальных коллизий и тоска по старому укладу жизни. Эта поэзия отличается богатой образностью, почерпнутой из еврейской традиции, и упорными поисками новых средств выражения на идиш, что нашло наиболее яркое воплощение в творчестве П. Маркиша и У. Ц. Гринберга . Те же тенденции отразили в своем творчестве и другие значительные поэты: Я. Глатштейн , А. Гланц-Лейелес и Н. Б. Миньков (1893–1958) - основатели нью-йоркской группы «Ин зих»; экспрессионисты М. Равич , М. Бродерзон и М. Кульбак в Польше; Л. Квитко , Д. Гофштейн, Э. Фининберг в Советском Союзе. Хотя к концу 1920-х гг. экстремизм экспрессионистической поэзии ослабел, он оставил определенный след во всей поэзии на идиш.
В первые годы советской власти идейные, национальные и художественные поиски, общие в послевоенное время для всей литературы на идиш (см. предыдущий раздел), определяли ее характер и на территориях советских республик. В сборниках «Эйгнс», в которых выступили поэты Д. Гофштейн, Л. Квитко, П. Маркиш, Кадя Молодовская , Л. Резник , А. Шварцман , прозаики Д. Бергельсон и Дер Нистер, драматург Б. Штейман (1897–1919), преобладали произведения в духе символизма или умеренного экспрессионизма; многие из них были либо написаны вообще до революции, либо тематически не связаны с ней. О. Шварцман официальной критикой был объявлен зачинателем еврейской советской литературы, видимо, не за созвучность его модернистской поэзии коммунистической идеологии, а потому, что, вступив добровольцем в Красную армию, пал в 1919 г. в бою. В журнале «Штром», наряду с Д. Гофштейном и И. Добрушиным , печатались молодые поэты-экспрессионисты А. Кушниров и Э. Фининберг. Признание ими и некоторыми старшими писателями советской власти не было последовательным и диктовалось главным образом смутными надеждами на решение ею национальных и социальных проблем. Часто в их произведениях звучала глубокая тревога за настоящее и будущее евреев при новом строе.
Прокоммунистическая печать на идиш подвергла оба эти издания злобным нападкам. М. Литваков , главный редактор «Эмес» , центрального органа Евсекции , требовал от писателей активного участия в его газете с ее откровенно пропагандистской направленностью. «Штром» в ответной декларации отстаивал свободу творчества, независимость его от прагматических целей, автономность художественных задач. В начале 1920-х гг. участники «Эйгнс» (кроме Л. Резника и И. Добрушина) покинули страну, но с середины 1920-х гг. стали возвращаться (кроме К. Молодовской), привлеченные ростом сети издательств, учебных заведений и научных центров на идиш, что вселяло надежды на стимулирование правительством развития еврейской культуры, в частности - литературы на идиш. В эти же годы приехали в Советский Союз прозаик М. Кульбак, поэт М. Пинчевский (1894–1955), лингвист Ба‘ал-Димьён , литературовед М. Эрик , теоретик литературы и беллетрист М. Винер и многие другие.
К этому времени в литературу на идиш влилась группа молодых писателей, чья литературная деятельность была тесно связана с революцией и большевистской идеологией (И. Фефер , И. Харик и др.). Их поэзия, примитивно декларативная вначале, постепенно подверглась влиянию поэтов «Эйгнс» и «Штром». Назвавшись «пролетарскими» писателями, они почувствовали себя олицетворением советского режима в литературе на идиш и к вернувшимся из эмиграции представителям «Эйгнс» относились враждебно как к «попутчикам», лишь принимающим советскую власть, но «идеологически неустойчивым элементам». В 1925 г. в Москве была создана еврейская секция РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей) со своим журналом на идиш «Октобер». Ее форпостами до 1932 г. были в Белоруссии журнал «Дер Штерн» (Минск, 1925–41), а на Украине - «Пролит» (Харьков, 1928–32). «Попутчики» выпустили альманах «Найэрд» (1925), а их прибежищем стал журнал «Ди ройте велт» (Харьков, 1924–33). При поддержке евсекций «пролетарские» писатели стремились установить идейный контроль над литературой на идиш. Две книги П. Маркиша «Дор-ойс, дор-айн» («Из века в век»), первый том эпического полотна о героизме в черте оседлости, и «Бридер» («Братья», обе - 1929), большую поэму о периоде революции и погромов, М. Литваков расценил как проявления «еврейской национальной ограниченности».
Некоторую свободу самовыражения советские писатели находили в лирической поэзии (обязательно жизнеутверждающей) и в произведениях на историческую тему. Именно в этих сферах творчества советская литература на идиш достигла известных успехов. Выделяются романы Д. Бергельсона «Байм Днепр» («У Днепра», т. 1, 1939; т. 2, 1940) и Дер Нистера «Ди мишпохе Машбер» («Семья Машбер», т. 1, 1932; т. 2, 1948). Шмуэль Галкин написал исторические драмы «Бар-Кохба» (1939) и «Шуламис» («Суламифь», 1940) - единственные произведения в советской литературе на идиш о прошлом еврейского народа в Эрец-Исраэль.
Волна репрессий конца 1930-х гг. в Советском Союзе не обошла и литературу на идиш. В эти годы «исчезли» М. Кульбак, И. Харик, Х. Гильдин (1885–1943; арестован в 1940), Я. Бронштейн , З. Аксельрод , историки еврейской литературы И. Цинберг и М. Эрик, критики А. Абчук и М. Литваков и многие другие, в том числе и самые преданные советскому режиму представители литературы на идиш.
В 1939–40 гг. ряды советской литературы на идиш пополнили писатели из Бессарабии, Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии: М. Альтман , Х . Ошерович , Л. Подрядчик (1914-2000), М. Сакциер , М. Харац , И. Шрайбман , Я. Штернберг и многие другие. Во время Второй мировой войны и в течение трех послевоенных лет литература на идиш в Советском Союзе пережила самый драматический период своей истории. Произошло известное сближение советской литературы на идиш с литературой на идиш в других странах, что нашло выражение в общности тематики, в обращении к традиционным библейским образам и в усилении элементов иврита в лексике. Значительная часть прозы и поэзии была посвящена современным темам и всячески подчеркивала героизм евреев в борьбе против общего врага. Еврейские писатели стремились рассматривать войну и Катастрофу с точки зрения еврейской национальной солидарности. Дер Нистер в рассказах «Корбонес» («Жертвы», 1943) и П. Маркиш в эпическом полотне «Милхоме» («Война», 1948), а также в последнем своем прозаическом произведении «Трот фун дойрес» («Поступь поколений», в искаженном виде издано в 1967 г.) обращаются к изображению жизни и борьбы польского еврейства, чтобы выразить идеи национального единства и исторической преемственности. Даже такие писатели, как И. Фефер в «Шотнс фун Варшевер гето» («Тени Варшавского гетто», 1945) и И. Фаликман в «Ди шайн кумт фун мизрах» («Свет приходит с востока», 1948), описывают польское гетто. Восстанию в Варшавском гетто посвятил драматическую поэму и Шмуэль Галкин. Возрождается интерес к историческим темам: Д. Бергельсон написал драму «Принц Реувени» (1946), Э. Фининберг в конце жизни работал над пьесой «Еврей из Португалии» и поэмой о «Вечном жиде».
Многие деятели литературы на идиш пали в боях с нацизмом: М. Винер, Ш. Н. Годинер , М. Гарцман, Х . Диамант, Я. Зельдин, Б. Олевский, Ш. Росин, Л. Талалай, М. Хащеватский и многие другие.
Либеральные тенденции военного времени вскоре сменил разгул русского шовинизма и антисемитизма. Первым подвергся нападкам И. Кипнис за художественный очерк в варшавской газете «Найе лебн» (19 мая 1947), в котором призывал сохранять верность еврейству. Газета «Эйникайт» осудила советскую литературу на идиш за «национализм». Еще жестче такие обвинения прозвучали на встрече писателей в Киеве в январе 1948 г. За разоблачениями «национализма в литературе» последовали более опасные обвинения в еврейском национализме вообще. В конце 1948 г. большинство писателей на идиш было арестовано. 12 августа 1952 г. были казнены П. Маркиш, Д. Гофштейн, Л. Квитко, И. Фефер, Д. Бергельсон, Ш. Персов . Дер Нистер, И. Добрушин, литературоведы И. Нусинов и Э. Спивак умерли в тюрьме, М. Пинчевский - в ссылке. Здоровье писателей, переживших заключение, было подорвано (М. Бродерзон умер вскоре, а Ш. Галкин - через несколько лет после освобождения).
Для появления книг на идиш после осуждения «культа личности Сталина» в 1956 г. потребовалось несколько лет. В 1959 г., после 11-летнего перерыва, вышли в свет четыре книги на идиш. С 1961 г. в Москве издается журнал «Советиш Геймланд» (редактор А. Вергелис). Изредка художественные произведения на идиш печатаются в газете «Биробиджанер штерн». В год издается от трех до восьми книг на идиш. Значительная часть произведений литературы на идиш публикуется лишь в переводе на русский язык. Для современной литературы на идиш в Советском Союзе характерны, в целом, топтание на месте и следование всем требованиям официальной идеологии. Тем не менее, 60–70-е гг. ознаменованы появлением таких серьезных произведений, как эпический роман «Накануне» (т. 1, 1962) Э. Шехтмана - о жизни нескольких поколений евреев Восточной Европы накануне и во время революции - и незаконченный исторический роман Н. Забары «Галгал х а-хойзер» («Все повторяется», 1970–75), рисующий широкую картину жизни евреев в средневековой Южной Европе.
С 1940-х гг. литература на идиш в Советском Союзе практически не пополняется новыми творческими силами и по сути обречена на исчезновение с уходом из жизни еще пишущих ныне авторов. Предельно сужается и круг ее читателей, так как среднее и младшее поколения еврейского населения страны уже не знают языка. С началом репатриации евреев из Советского Союза в 1971 г. значительная группа активных деятелей литературы на идиш выехала в Израиль, что еще больше сократило творческий диапазон советской литературы на идиш.
Польша
После Первой мировой войны Польша была главным центром литературы на идиш в Восточной Европе. Литературу на идиш Румынии и Литвы этого периода можно рассматривать как периферийную по отношению к польскому центру. Для значительной части польского еврейства, отошедшей от религии, само существование современной литературы на идиш было очевидным свидетельством верности традиции, принявшей новые формы. В Польше были еще живы богатый фольклор на идиш и народная литература, как религиозная, так и светская, созданная в прошлые века. Новая литература на идиш стала реальной ценностью, с которой солидаризировались и о которой велись споры. В Польше и отцы, и дети все еще были читателями литературы на идиш, хотя иногда их вкусы и оценки не совпадали. Литература на идиш в Польше характеризовалась широким разнообразием аспектов, идеологических, политических и литературных направлений, темпераментов и форм выражения. Продолжали писать романисты и новеллисты, чье творчество восходило еще к периоду, предшествовавшему Первой мировой войне: Х . Д. Номберг , З. Сегалович , И. И. Трунк , М. Шульштейн (1911–82), Э. Воглер (1907–69), Л. Вольф и др.
Трудно дать исчерпывающую характеристику этому половодью творческой активности, этому широчайшему спектру поэтических произведений, стоящих на высоком художественном уровне, - от простых бесхитростных (но отнюдь не примитивных) стихотворений до интеллектуальной поэзии, полной глубокого смысла, ярких образов и субъективной символики, поэзии, которой присущи композиционное мастерство и языковое новаторство. Многие из этих писателей пали жертвами Катастрофы, не успев собрать и напечатать лучшие произведения, другие - не успев полностью раскрыть свой несомненный талант. Для поэзии на идиш, развивавшейся в Польше между двумя мировыми войнами, характерны сосредоточенность на внутреннем мире и сознательное возвращение к литературным традициям прошлого. Традиция поэтического переложения тем, заимствованных из Писания, нашла продолжение в произведениях И. Мангера , одного из крупнейших лирических поэтов, который переселил библейских героев в среду восточноевропейских евреев и наделил их специфическим языком местечка. М. Улиновер-Уляновер обратилась к традиции тхиннот и к жанру традиционной религиозной поэзии. Э. Штейнбарг продолжал развивать жанр басни на идиш и достиг несравненного мастерства, основывая свои басни на еврейском быте и глубоко укоренившихся в нем еврейских традициях. А. Цейтлин нашел источник вдохновения для своих стихотворений и пьес в еврейском мистицизме. Поэзия И. Штерна проникнута эмоциональной привязанностью к учению рабби Нахмана из Брацлава. Х. Граде ввел в литературу на идиш мир учащихся иешив и традиционную ученость митнагдим . И. Башевис-Зингер, который уже в Польше до 1935 г. проявил исключительный повествовательный дар, также обратился к стилизации повествовательной литературы и подчеркнутому использованию ее приемов.
Диапазон литературного творчества в гетто Второй мировой войны был очень широк, однако сохранилась лишь небольшая его часть. Почти чудом удалось спасти фрагменты прозы И. Перле, поэмы С. Шаевича, несколько стихотворений М. Гебиртига, Х . Данилевича (1882–1941), Х . Глика и прежде всего - песни, стихотворения, пьесы на библейские темы и дневники И. Каценельсона, который продолжил, перед лицом смерти, традицию литературного творчества на идиш и иврите и завершил в концлагере свою великую погребальную песнь «Дос лид фун ойсгех аргетн идишн фолк» («Песня убитого еврейского народа»). Немногие уцелевшие писатели - А. Суцкевер, И. Шпигель , Р. Брике (1918–74) - воплощают в своем творчестве стойкость литературы на идиш, продолжающей существовать, несмотря на исчезновение самого польского еврейства.
Соединенные Штаты Америки
Самой значительной ветвью литературы на идиш за пределами Восточной Европы в период между двумя войнами была литература на идиш в США. Помимо дальнейшего развития литературных традиций 1890-х гг., продолжалось творчество членов группы «Ди юнге» и основателей группы «Ин зих». Такие группировки, как Пролет-пен - группа коммунистических писателей (основана в 1929 г.) - были недолговечны; их значение было невелико в сравнении с индивидуальными достижениями писателей. Яркий лиризм и страстная жажда избавления присущи поэтическим драмам Х. Лейвика; образность и многообразие форм - поэзии М. Л. Гальперна, А. Гланц-Лейелеса и Я. Глатштейна; глубокое проникновение в личные и национальные проблемы - поэтическому творчеству М. Борейшо ; личное восприятие американского пейзажа - стихотворениям И. Я. Шварца. Поэзию на идиш в США представляют: Э. Ауэрбах , Б. Алквит (1896–1963), Р. Айзланд, Б. Я. Бялостоцкий (1892–1962), А. Бергер (1889–1979), Рашель Вепринская (1895–1981), З. Вайнпер (1892/3–1957), Б. Вайнштейн (1866–1946), Я. Э. Вайсман (родился в 1904 г.), Ал. Гурия (Г. Графштейн; 1885–1966), Х. Голд (1888–1953), Э. Гринберг (1896–1977), А. М. Диллон (1883–1934), Циля Драпкин (1888–1956), ИеЗ. Шнеура и И. И. Зингера, Л. Шапиро, Д. Игнатова, Б. Эппельбойма (1887–1945), Ф. Бимко (1890–1965), Б. Глазмана , Б. Демблина (1897–1976), Н. Брусилова и Ш. Миллера (1895–1958), о рассказах И. Розенфельда (1880–1944) и прозе Я. Глатштейна. Индивидуальный стиль и художественные достижения этих писателей явились важным вкладом в литературу на идиш.
Восточноевропейские влияния на литературу на идиш, главным образом влияние современной литературы славянских стран, дополнялись в США новыми контактами с англоязычной литературой. Американский быт, большой город как источник напряженных переживаний, чувство отчужденности и американизация иммигрантов стали отличительными чертами литературы на идиш этого периода в США.
Писатели, эмигрировавшие в США и Канаду, сохранили литературу на идиш в североамериканской диаспоре, однако им не удалось воспитать там новое поколение писателей и читателей. Литература на идиш в США и других странах Америки продолжала поэтому сильно зависеть от своих восточноевропейских истоков, черпать в них темы и вдохновение, - несмотря на желание пустить глубокие корни в новых странах и несмотря на свои значительные литературные достижения. Эта проблема еще более обострилась после Второй мировой войны и Катастрофы. Писатели еще более остро осознали глубину своих связей с родными общинами, исчезнувшими с лица земли. Это привело к увеличению в рамках литературы на идиш удельного веса книг воспоминаний, а также романов, поэм и рассказов автобиографического характера. Для этой мемуарно-автобиографической прозы и поэзии характерно стремление к простоте, сознательно избегающей всяких новаторских или неожиданных моментов в структуре повествования или в авторской позиции. В поэзии проявляется тенденция к отказу от попыток экспериментирования или новаторства и возврат к строгим метрическим формам, к более глубокому и полному использованию традиционных языковых и стилистических средств и образов. Отражающие эту тенденцию произведения писателей, приехавших в США из Польши непосредственно перед Второй мировой войной, во время или после нее, представляют собой самые поздние и значительные достижения этого литературного центра. К ним относятся автобиографическая эпопея И. И. Трунка «Пойлн» («Польша», 7 томов, 1944–57), проза и эпическая поэзия Х. Граде, романы и рассказы И. Башевиса-Зингера, присуждение которому в 1978 г. Нобелевской премии явилось знаком признания его выдающегося литературного дара и высокой оценки литературы на идиш в целом.
Очаги литературы на идиш появились во всех странах, куда иммигрировали восточноевропейские евреи. Берлин и Вена в 1920-х гг., Германия, Австрия и Италия после Второй мировой войны, - все это были с самого начала «транзитные станции»; они исчезли через несколько лет после возникновения. Другие очаги - Париж, Лондон, Канада, Латинская Америка (в частности, Аргентина), Южная Африка и Австралия - все еще существуют, и их достижения в значительной степени являются продолжением литературного процесса в Польше периода между двумя войнами.
Эрец-Исраэль и Государство Израиль
Иные проблемы стоят перед центром литературы на идиш в Израиле, возникшем несмотря на то, что с самого начала заселения страны в ней решительно доминировал иврит. Имеются следы письменности на идиш, восходящие к ашкеназской общине, которая существовала в Эрец-Исраэль по крайней мере до 16 в. и на Ближнем Востоке с 14 в. Памятники эти сохранились в Каирской генизе. За описаниями страны на идиш 17–18 вв. (например, «Гелилот Эрец-Исраэль» - «Округи Земли Израиля», 1635; «Иедей Моше» - «Руки Моисея», 1769) последовали в начале 20 в. путевые заметки Ш. Аша и Иех оаша. В период между появлением журнала «Ди розе» (1877) и началом Первой мировой войны публиковались журналы, книги и брошюры на идиш, однако они не являются звеньями непрерывной цепи. Лишь после Первой мировой войны в Эрец-Исраэль появилась группа писателей, декларативно провозгласившая верность идиш. В целом они были связаны с рабочим движением и старались, несмотря на отрицательное отношение к языку идиш большинства новых поселенцев в Эрец-Исраэль, продолжать творить на этом языке. До Второй мировой войны их творчество было лишь периферией по отношению к главным центрам литературы на идиш, но после войны, а особенно после создания Государства Израиль, произошли явные изменения в значении этого центра. Волны беженцев из Восточной Европы принесли в Израиль не только множество читателей на идиш, но и большую группу писателей, полных решимости продолжать литературное творчество на этом языке. Уничтожение восточноевропейского еврейства смягчило оппозицию языку идиш, возрос интерес к литературе на нем. Писатели на иврите (И. Д. Беркович , У. Ц. Гринберг, Я. Фихман) снова начали публиковать произведения на идиш. В 1960-х гг. Израиль стоял на первом месте по числу публикуемых книг на идиш, с 1949 г. в стране выходит самое значительное периодическое издание на идиш - ежеквартальник «Голдене кейт» . Хотя литература на идиш в Израиле тесно связана с недавним прошлым Восточной Европы, она неразрывно слита со всей жизнью обновленной родины еврейского народа. Природа страны и ее строительство стояли в центре поэзии И. Паперникова - старейшего из поэтов на идиш в Израиле, начало творчества которого относится еще к 20-м гг. Самоотверженность халуцим и жизнь в киббуце нашли оригинальное выражение в поэзии А. Шамри и А. Лева (1910–70); в стихах А. Суцкевера, написанных после 1947 г., связь с Эрец-Исраэль выступает в новом освещении - как осуществление пророчества о воскрешении поколения, перенесшего Катастрофу. Это чувство занимает видное место в произведениях других писателей на идиш, посетивших Израиль, но живущих за пределами страны.
Я. Ц. Шаргель (родился в 1905 г.), Ш. Шенход (родился в 1912 г.), А. Шпигельблат (родился в 1927 г.), Я. Штол (1898–1959), М. Юнгман . После 1971 г. к ним присоединились поэты и прозаики, приехавшие из Советского Союза: Х . Ошерович, Ф. Аронес (1897–1982), Рахель Баумволь, Лейзер Виленкин (1894–1985), Х. Зельцер (родился в 1912 г.), М. Харац, З. Телесин, М. Елин (1910–2000), И. Лацман (родился в 1913 г.), И. Лернер (1899–1994), Х. Малтинский, М. Сакциер, Л. Подрядчик, И. Керлер, Э. Ройтман (родился в 1910 г.), Ш. Ройтман и Э. Шехтман, продолжающий в Израиле работу над романом «Накануне». Группа писателей, выходцев из Советского Союза, является творческим ядром участников периодического издания «Иерушолаимер алманах» (с 1973; ред. И. Керлер).
ОБНОВЛЕННАЯ ВЕРСИЯ СТАТЬИ ГОТОВИТСЯ К ПУБЛИКАЦИИ
Шолом-Алейхем
Тевье-молочник
Повести и рассказы
Шолом-Алейхем и его время
Это был писатель удивительно счастливый: слава пришла к нему, когда он находился в расцвете таланта и вдохновения.
Однако, надо думать, лучезарная гостья была немало удивлена: дверь ей открыла хозяйка дома - Нищета. И по всему было видно, что она одевала жену и детей писателя, она обставила квартиру.
А самого писателя, этого жизнерадостного шутника, всегда советовавшего своим читателям смеяться, потому что это якобы полезно для здоровья, слава застала в постели, он даже не поднялся, чтобы встретить и приветствовать гостью. Он не смог сделать этого, так как харкал кровью: у него была чахотка.
Не могло быть иначе.
Шолом-Алейхему приходилось печататься в еврейских газетах. Издания были небогатые, и к тому же принадлежали они паукам. А пауки жестоко эксплуатировали и талант Шолом-Алейхема, и его бедность, и то добавочное, весьма для них важное обстоятельство, что Шолом-Алейхем был человек совершенно не деловой, с ним можно было делать что угодно - сопротивляться он не умел.
Поэтому и получалось, что если бы он работал в меру сил, не надрываясь, то возник бы вопрос, кто будет кормить семью. Разрешить этот вопрос было невозможно.
Если же хотеть непременно прокормить семью, то возникал другой вопрос: кто будет харкать кровью? Этот вопрос решался более легко, и всегда жребий падал на Шолом-Алейхема.
Вот что рассказывал он сам о своем житье-бытье в письме к своему близкому другу Спектору:
«…я полон сейчас мыслей и образов, так полон, что я, право, крепче железа, если я не разлетаюсь на части, но, увы, мне приходится рыскать в поисках рубля. Сгореть бы бирже! Сгореть бы деньгам! Сгореть бы на огне евреям, если еврейский писатель не может жить одними своими писаниями и ему приходится рыскать в поисках рубля! Меня спрашивают те, кто меня знает и видит каждый день, когда я пишу? Я, право, сам не знаю! Вот так я пишу: на ходу, на бегу, сидя в чужом кабинете, в трамвае, и как раз тогда, когда мне морочат голову по поводу какого-то леса, либо дорогого имения, какого-нибудь заводика, - как раз тогда вырастают прекрасные образы и складываются лучшие мысли, а нельзя оторваться ни на минуту, ни на одно мгновенье, чтобы все это запечатлеть на бумаге, - сгореть бы всем коммерческим делам! Сгореть бы всему миру! А тут приходит жена и говорит о квартирной плате, о деньгах на правоучение в гимназии; мясник - джентльмен, он согласен ждать; лавочник зато подлец - он отказывается давать в кредит; адвокат грозит описать стулья (глупец! он не знает, что они уже давно описаны)…»
Обратите внимание: Шолом-Алейхем жалуется, что от литературной работы его отвлекают докучливые разговоры об имении, о лесах, о заводе. Слова эти надо понять правильно. Речь идет всего лишь о маклерстве по купле-продаже недвижимостей. Эта жалкая профессия маклеров, комиссионеров, посредников захватила в те годы множество несчастных бедняков. Увы, Шолом-Алейхем был в их числе.
А ведь письмо к Спектору помечено 1903 годом. Шолом-Алейхеи уже проработал в еврейской литературе двадцать лет. Он уже был не то что известен, - знаменит.
Только в 1908 году, когда отмечалось двадцатипятилетие его литературной деятельности, благодарная читательская общественность объявила добровольный сбор средств для выкупа его произведений у пауков-издателей и возвращения автору. Выкуп завершился только через год, и тогда Шолом-Алейхем смог стать на ноги. Большой моральной и материальной поддержкой был для него предпринятый московским издательством «Современные проблемы» выпуск полного собрания его сочинений на русском языке.
Русский читатель и русская критика признали его и с уважением ввели этого еврейского писателя в круг русского чтения.
Шолом-Алейхем состоял в переписке с Л. Н. Толстым и с А. П. Чеховым, с В. Г. Короленко, и особенно дружил с А. М. Горьким, который называл его «искренне уважаемый собрат».
Имя Шолом-Алейхема было широко известно и популярно, но не все русские читатели и даже не все писатели знали, что это только псевдоним. Горький был, например, уверен, что Алейхем - фамилия. Людей, приезжавших из Киева, где тогда жил Шолом-Алейхем, Горький спрашивал:
А как там поживает господин Алейхем?
В разговорный еврейский язык выражение «шолом алейхем» вошло из языка древнееврейского. Это обычное приветствие. Оно звучит почти точно так же на арабском языке: «селям алейкюм».
Писатель - его подлинное имя было Шолом Нохимович Рабинович - родился в марте 1859 года на Украине, в городе Переяславе, Полтавской губернии, ныне называющемся Переяслав-Хмельницкий. Отец его был человек со средствами, но внезапно разорился, когда будущий писатель еще был ребенком.
Это была первая беда, заглянувшая в семью. Она не закрыла за собой дверей: по традиции, она пришла не одна. Вскоре в дом заглянула холера и унесла мать Шолома.
Однако дверь продолжала оставаться открытой, и в дом вошла мачеха. Эта особа усердно отравляла своему пасынку жизнь, добиваясь ответа на вопросы вроде следующих: «Когда ты подохнешь?», «Когда ты подавишься костью?», «Когда я тебя понесу на кладбище?» - и многими другими в этом роде.
Один только бог знает, сколько слез пролил маленький Шолом, прячась от мачехи в темных углах отцовского дома.
Но в конце концов он усмирил свою мучительницу. Мальчик составил полный словарь ругательств и проклятий, какими его осыпала мачеха, и, замечательно подражая ее интонациям и жестам, читал всем, кто хотел слушать. Успех был всегда необыкновенный, все смеялись до упаду. Смеялась и мачеха, хотя едва ли искренне. Не могло ее веселить сознание, что этот щуплый мальчик несомненно в чем-то сильнее ее, выше ее и нисколько ее не боится.
Конечно, выходка была просто мальчишеским озорством. Но не показывает ли она все-таки, что сам мальчик был непростой?
Когда он подрос, ему захотелось учиться. Но малейшая попытка заговорить об атом вызывала бешеный и опасный гнев отца. Отец содержал в ту пору заезжий дом.
Надо было кому-нибудь зазывать постояльцев, ставить для них самовар, бегать для них в лавочку и в шинок за горилкой. Метла тоже порядочная лентяйка, сама она двор подметать не станет, каждый раз надо ее заставлять.
Все эти заботы отец возложил на Шолома, считая, что с ними вполне можно справляться и без всякого образования.
Отец рассуждал по-своему логично. Но это была жестокая и неумолимая логика бедности и бескультурья. Скольким способным и любознательным людям она исковеркала жизнь! Правда, для Шолома опасность была не столь велика. Мальчик был наделен талантом. Убить талант трудно: во-первых, истинный талант активен, он борется за себя, во-вторых, люди любят его и помогают ему.
У Шолом-Алейхема есть роман - автобиография «С ярмарки». Автор называл его «творением своих творений», «книгой книг», «песнью песен своей души».
В этом обширном романе, который, собственно говоря, является историей жизни российского еврейства в те годы, есть сосед семьи Рабиновичей - некий Арнольд. Это был еврей, провинциальный интеллигент. В мальчике на побегушках он, вероятно, сразу почуял создание, отмеченное какой-то особой печатью. Арнольд вмешался в судьбу мальчика и помог ему уломать отца. Отец сдался не сразу, сначала он пошел на уступку: пусть Шолом поступит в ешибот - еврейское религиозное учебное заведение, пусть будет раввином. После этой уступки вскоре последовали дальнейшие. Но драмы, ссоры, стычки и слезы продолжались, и отец согласился в конце концов на то, на чем настаивал Арнольд. Мальчик поступил в уездное училище. Оно было двуклассное, программа была, разумеется, крайне скудная. Но преподавание велось на русском языке. Именно это привлекало мальчика и решило всю его дальнейшую судьбу. Русский язык раскрыл перед ним новый мир. Полуграмотный еврейский мальчик припал к дорогим страницам: он увидел свою грядущую судьбу, он непременно будет писателем.
Гарри лег поздно. До двух часов он был с Барбарой в ресторане. Потом, пока вернулись домой, пока легли, еще полчаса, не меньше, ушло на любовные утехи, и когда, наконец, чтоб лучше выспаться, он ушел из спальни от горячей и ненасытной рыжей Барбары и постелил в кабинете, вот тогда зазвонил телефон. Вырвав его из сладких глубин первого сна. В трубке послышался голос мамы. Голос он узнал сразу. Но поначалу никак не мог понять, почему она всхлипывает. Она плакала, стонала и сморкалась у себя там в кондоминиуме в Форт-Лодердейл, Флорида, и Гарри должен был это выслушивать, не совсем еще очухавшись ото сна, на другом конце Америки, в Кливленде.
Наконец он разобрал в маминых стонах, что умерла Фира.
Какая Фира?
Не помнишь Фиру? Твоя тетя! Моя старшая сестра Фира!
Да, действительно, у матери была такая сестра. Гарри ее в последний раз видел, когда был еще маленьким мальчиком, и не помнил даже, как она выглядит. Кажется, она единственная из маминых сестер не имела детей, и это еще больше отдалило ее от младшего поколения: не было связи через кузенов. Она пережила мужа и долго, на удивление всей родне, почти до девяноста лет, тянула одна в маленьком городишке, в Нью-Джерси, в том самом доме, который купил еще дед, переселившись в прошлом столетии из Польши в Америку.
Меня эта новость сразила, - всхлипывала мама.
Конечно, конечно, - сдерживая зевоту, согласился Гарри. - Но что поделаешь?.. Естественный ход событий… Дай Бог нам дотянуть до ее лет.
Я уже не дотяну…- сказала мама. - Она была здоровее всех. А я трех детей вырастила, мужа похоронила. И даже теперь мне нет покоя.
Она снова зарыдала.
Отчего мама не имеет покоя, даже теперь, на склоне лет, Гарри знал. Мать провдовствовала недолго и после смерти отца ликвидировала его дело, переехала во Флориду и там, вместо того чтобы спокойно и безбедно доживать у теплого океана, ни с кем не посоветовавшись, не известив заранее детей, вышла замуж. За кубинца. Эмигранта с Кубы. Некоего Фернандо Гомеса, белозубого усатого брюнета, на четверть века ее моложе. Она вложила все, что имела, в ресторан, кубинец стал заправлять всеми делами и по ночам доводил до изнеможения старую женщину, вдруг, в ее-то годы, открывшую, что такое подлинный секс.
Теперь она жалуется, что не дотянет до лет своей старшей сестры Фиры.
Конечно, миссис Гомес, - подумал, но не сказал Гарри, - ваш образ жизни не способствует долголетию.
Мать, в довершение ко всем своим проделкам, взяла фамилию нового мужа и стала вместо миссис Шварц миссис Гомес. Неплохой подарочек покойнику, с кем прожила бок о бок сорок лет. Но этого покойник не знал. Гарри его еще при жизни обидел, и отец ему так этого и не простил. Вступив в бизнес, открыв свое дело, он сменил уж совсем откровенно еврейскую фамилию Шварц на англосаксонскую Блэк и стал Гарри Блэком - президентом большой инвестиционной компании, с солидными связями в Канаде, Бразилии и Европе.
Когда отец попытался его упрекнуть в том, что стыдиться своего происхождения не большая добродетель, он нашел неотразимый аргумент:
А мое имя Гарри? Я его, что ли, выбирал? Меня назвали по покойному деду. Но не Гершелем, а Гарри. И имя это выбрал ты, отец. Так что при нееврейском имени не обязательна и еврейская фамилия.
Мать и тогда была человеком более современным, чем отец.
Что Шварц, что Блэк, - рассмеялась она, - от этого наша фамилия светлее не станет.
Она имела в виду, что Блэк по-английски то же самое, что Шварц по-немецки и на идише, и то и другое означает - черный.
Мама, миссис Гомес, молодящаяся старушка с кра-шенными в темно-красный цвет и, невзирая на это, по-прежнему прозрачными, как пух, волосами, хлюпала носом на другом конце провода.
Когда похороны? - спросил, чтобы не молчать, Гарри.
Вот об этом я тебя хотела попросить, сынок. Я не могу вылететь. У меня, как на грех, разыгрался ишиас, и я уже три дня не могу разогнуться. Я умру от огорчения и стыда, если кто-нибудь от нас не поедет на похороны.
Кто? - спросил Гарри, окончательно просыпаясь, и почувствовал неприятный вяжущий привкус во рту. от выпитой с вечера мешанины из разных вин и виски.
Только на тебя надежда, - снова заплакала мать, - твой брат, ты знаешь, в отъезде, а Сюзан никак не сможет. Я ей звонила. С кем она детей оставит? Ради меня… умоляю… там будут все… и от нас тоже должен быть кто-то… бедная Фира… она тебя так любила… ты был крошкой… и мы на два месяца к ней тебя завезли… когда с твоим отцом ездили в Европу. Гарри… Это моя последняя просьба… Я ведь тоже скоро уйду вслед за Фирой.
Настроение было испорчено. Лететь черт знает куда, терять дорогое время, отменить столько деловых встреч, и лишь для того, чтобы потолкаться среди малознакомых родственников, собравшихся со всей Америки в этот жалкий городишко, откуда три поколения назад пошел их род на американской земле, притворно вздыхать и делать печальное лицо, говорить пустые, но приличествующие случаю слова и выслушивать комплименты и неискушенные восторги по поводу его, Гарри Блэка, не сглазить бы, блистательной карьеры.
Он плохо проспал остаток ночи и утром заказал билеты на дневной рейс в Нью-Йорк. Не один билет, а два. Рыжая Барбара, его любовница с роскошным ирландским телом, белым и усеянным веснушками, не захотела оставаться дома одна. Она уже второй месяц жила у Гарри. Он привез ее из Лос-Анджелеса, где она дебютировала в фильме, финансированном его, Гарри, компанией. Дебютировала не она, а ее тело. В фильме Барбара по большей части снималась обнаженной и в сексуальных сценах была настолько пластична и вы- разительна, что срочно заказали еще несколько сценариев подобного рода, уже специально для нее, чтоб продлить коммерческий успех, достигнутый первым фильмом. До начала съемок Барбара перебралась к Гарри в Кливленд, и с тех пор он почти каждую ночь пил и не высыпался.
Появиться среди своей еврейской родни с рыжей Барбарой, которую многие, возможно, видели в фильме и поэтому знают, как она выглядит без одежды, было не совсем удобно и, конечно, не приличествовало печальному поводу, сведшему всю семью вместе. Потом, кое-кто знал Кристину, жену Гарри, с которой он уже три года в разводе, помнили, несомненно, его детей, живущих теперь в Калифорнии с отчимом. Это все вызовет недоуменные взгляды, незаданные вопросы, еврейское пожимание плечами и переглядывания друг с другом за его спиной.
Я никогда не бывала на еврейских похоронах, - сказала Барбара за завтраком, разметав по голым, в веснушках, плечам свою рыжую, с медным отливом, гриву. - Это должно быть забавно.
Гарри не смог ее убедить, что лучше ей остаться в Кливленде и дожидаться его возвращения. Барбара настояла. И единственное, в чем она ему уступила, - не наложила, как обычно, много краски на лицо и ресницы и поэтому в самолете выглядела мятой и словно неумытой.
Городок, в котором умерла тетя Фира. казалось, ни в чем не изменился с тех пор, как Гарри мальчиком провел здесь лето. Он даже узнал дом, немного старомодный, из красного кирпича и без привычного гаража. Покойная автомобилем не пользовалась. Только деревья перед домом - толстые буки - разрослись неимоверно, и нижние ветви тяжело лежали на крыше.
Когда-то эта улица, да и все прилегающие, были заселены исключительно евреями. Теперь население сменилось полностью: в окнах и на тротуарах мелькали одни черные лица. Тетя Фира была последней еврейкой и последним белым человеком во всей округе.
Евреи, окрепнув и разбогатев, переселились в лучшие районы, а в их обветшалые дома въезжали другие бедняки - негры и пуэрториканцы. Даже синагога, в двух домах от тети Фиры, тоже была брошена, и сейчас там пели псалмы негры-баптисты, а на кирпичных стенах по-прежнему виднелись шестиконечные иудейские звезды.