Есенину не просто надоело рядиться в «рязанского Леля», он перестал им быть. Менялся сам Есенин. Неизбежно менялись и его стихи. («Иные в сердце радости и боли, / И новый говор липнет на язык».) Нет, он не забыл - и никогда не забудет - «край любимый, сердцу милый» и его обитателей. Он пошлет «Радуницу» с дарственной надписью в Спас-Клепики своему учителю литературы Е. М. Хитрову. (Гриша Панфилов к тому времени умер.) А весной 1916 г. в стихотворении «За горами, за желтыми долами…» вновь вспомнит родное Константиново:
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь…
И посвятит это стихотворение той, что была его первой любовью - Анне Сардоновской.
Кончается стихотворение обращением к «бедной страннице» (той же Анне Сардоновской): «Помолись перед ликом Спасителя/ За погибшую душу мою». Он уже ощущает свою душу как «погибшую», загубленную отрывом от родной почвы, но еще верит в Спасителя, который, быть может, отпустит грехи.
В сентябрьском-октябрьском номере «Ежемесячного журнала» за 1916 г. - стихотворение «В том краю, где желтая крапива…», в котором Есенин впервые откровенно любуется нарушившими библейские заповеди преступниками и говорит о своем родстве с ними.
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все они убийцы или воры,
Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
С впадинами щек.
Много зла от радости в убийцах,
Их сердца просты.
Но кривятся в почернелых лицах.
Голубые рты.
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
По тому ль песку
Полюбить тоску.
Впрочем, это стихотворение «выламывается» из потока есенинской лирики 1916 г. Он все еще остается поэтом «золотой бревенчатой избы». Только ностальгические нотки звучат все явственнее.
* * *
12 апреля 1916 г. Сергей Есенин был призван на военную службу и зачислен ратником 2-го разряда в списки резерва. Давние хлопоты друзей не пропали втуне. Новобранца приписали к военно-санитарному поезду под командование полковника Ломана. Базировался обслуживающий персонал поезда в Царском Селе, в поселке, именовавшемся Феодоровским городком. Встретив Есенина весной 1916 г. в Петрограде, один из его друзей нашел поэта не слишком удрученным военной долей: «…Он, сняв фуражку с коротко остриженной головы, ткнул пальцем в кокарду и весело сказал:
Видишь, забрили? Думаешь, пропал? Не тут-то было.
Глаза его лукаво подмигивали, и сам он напоминал школяра, тайком убежавшего от старших».
От ужасов фронта Есенина надежно страховал Ломан, а если вдруг возникала опасность, друзья принимали меры. Сохранилось письмо Клюева Ломану (точная дата его написания неизвестна, по-видимому, апрель 1916 г.):
«Полковнику Ломану.
О песенном брате Сергее Есенине моление.
Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143 имени е. и. в. в. к. Марии Павловны.
В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного великорусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд - вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельник Николай сын Алексеев Клюев».
27 апреля военный поезд № 143 отправился в Крым. На протяжении всего пути Есенин в качестве санитара участвует в приеме и высадке раненых и больных. «Ему приходилось бывать и в операционной, - со слов брата рассказывала Екатерина Есенина. - Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги».
16 мая поезд вернулся в Царское Село. Вскоре после возвращения - у Есенина приступ аппендицита. Екатерина Есенина писала в своих мемуарах, что брата отпустили на побывку домой именно в связи с перенесенной операцией. На самом деле Есенин отправляется с тем же поездом № 143 в еще одну поездку. И только 13 июня 1916 г. ему выписан пятнадцатидневный отпуск, большую часть которого он провел в Константинове.
* * *
«В селе родном» он, по собственным словам, «хорошо смыл с себя дурь городскую». Снова в обществе Анны Сардановской гуляет он по окрестностям Константинова, и прежнее чувство, очевидно, всколыхнулось. Вернувшись в Царское, он будет вспоминать: «Рожь, тропа такая черная и шарф твой, как чадра Тамары». Но вспомнит и другое: «Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление». Думается, Есенин в это время уже сам не очень хорошо понимает, что в нем «стержень», а что «напускное». Ибо «напускное», увы, имеет свойство очень быстро проникать в «стержень». Анна Сардановская, как годом раньше Анна Изряднова, наверное, почувствовала, что Сергей «уж не такой, не прежний» (слова Блока). Во всяком случае, в ответом письме она иронически отнесется к словам Есенина: «Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя» - «Может быть, без пива ты и не вспомнил бы».
Предсказание отца поэта, что сын всегда и везде будет чувствовать себя одиноким, начинает сбываться. Даже в стихотворении, написанном в Константинове, он просит помолиться за него, «бесприютного в отчизне». А в том же письме к Анне Сардановской: «Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня».
Впоследствии Анна Сардановская станет прототипом той самой «девушки в белой накидке» из поэмы «Анна Онегина», которая единственная в жизни поэта сказала ему «нет».
Короткий отпуск закончен. Есенин, остановившись на несколько дней в Москве (тогда-то и было написано «темное» письмо М. Мурашеву о Клюеве), прибывает к месту службы. Ломан явно не перегружает его работой. Не прошло и недели, как Есенин получает увольнительную и едет в Петроград, в гости к М. Мурашеву. Об этой встрече Мурашев расскажет в своих воспоминаниях: «…зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним пришел художник H., только что вернувшийся из-за границы, откуда он привез мне в подарок репродукцию Яна Стыки «Пожар Рима».
Эта картина вызвала такие споры, что пришлось давать высказываться по очереди. Причиной споров была центральная фигура картины, стоящая на крыше дворца с лирой в руках, окруженная прекрасными женщинами и не менее красивыми мужчинами, любующимися огненной стихией и прислушивающимися к воплям и стонам своего народа. Горячо высказывались писатели, возмущенно клеймили того, кто совмещал поэзию с пытками. Есенин молчал. […] Обратились к Есенину и попросили высказаться. «Не найти слов ни для оправдания, ни для обвинения - судить трудно», - тихо сказал Есенин. […].
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро-быстро написал текст стихотворения:
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечно холодную даль.
Пусть поглупее болтают,
Если и есть что на свете -
Это одна пустота.
Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его: «Сергей, что это значит?» - «То, что я чувствую», - ответил он с лукавой улыбкой. […] Через 10 дней состоялось редакционное совещание, на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин».
Мурашев рассказал Блоку о прошлом вечере, о спорах и показал стихотворение Есенина. Блок медленно читал (очевидно, и не раз), а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил: «Сергей Александрович, вы серьезно это написали?» - «Серьезно», - тихо ответил Есенин. «Тогда я вам отвечу», - сказал Блок. И ответил. На другой странице того же альбома. Вступлением к тогда еще не напечатанной поэме «Возмездие», где были и такие, обращенные к Художнику, строчки:
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Сотри случайные черты -
И ты увидишь: мир прекрасен.
Блок отнесся к Есенину как к равному, - вступил с ним в серьезный диалог. (Хотя поводом послужило далеко не лучшее есенинское стихотворение.) Но Есенин так никогда и не последует мудрым советам Блока - «бесстрастной меры» ему не будет дано никогда, никогда не сумеет он «стереть случайные черты» и мир, быть может, за исключением некоторых моментов, не будет ему казаться прекрасным.
* * *
Тем временем полковник Ломан ведет в Царском Селе подготовительную работу по проведению в день тезоименитства Великой Княжны Марии Николаевны «увеселений». По замыслу Ломана, участвовать в них должен и Есенин, причем не только как автор уже существующих стихов, но и специально написанного стихотворного приветствия.
И вот наступает этот день - 22 июля 1916 г. Есенин читает перед высочайшими особами (присутствовали Императрица Александра Федоровна, Великие Княжны Мария и Анастасия) стихотворение «Русь», а также стихотворение, сочиненное в их честь.
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их в грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
Текст этого приветствия был преподнесен императрице исполненный акварелью, славянской вязью на листе плотной бумаги и украшенный орнаментами. После чего Александра Федоровна принимает подписанный Есениным экземпляр «Радуницы».
Приветствие написано по просьбе полковника Ломана. Ослушаться Есенин не мог. Но, думается, поэт обрадовался такому предложению, - это льстило его тщеславию. Во всяком случае, впоследствии (конечно, не в официальных документах, а в беседах с друзьями) он не прочь был прихвастнуть этим эпизодом своей биографии и даже дополнить его явно неправдоподобными подробностями (ел из одной ложки с Великой Княжной Анастасией, беседовал с Г. Распутиным и др.).
В Петрограде, как и следовало ожидать, известие о «гнусном» поступке Есенина встретили с негодованием. «Возмущение вчерашним любимцем было огромно, - вспоминает Г. Иванов. - Оно принимало порой комические формы. Так, С. И. Чацкина, очень богатая и еще более передовая дама, всерьез называвшая издаваемый ею журнал «Северные записки» - «тараном искусства по царизму», на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов! ». Тщетно ее более сдержанный супруг Я. А. Сакер уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья «из-за какого-то ренегата».
Конечно, Г. Иванов мог и сочинить эту сцену - с него станет. Но что-то похожее, несомненно, имело место.
А ведь в петроградских салонах 1916 г. еще не знали того, что знают наши современные литературоведы: совсем недавно Есенин сотрудничал с социал-демократами, а скоро будет сотрудничать с эсерами. Так, с 1916 г. и по сей день вслед Есенину несется: хамелеон! Двурушник! Приспособленец! Но то, что не дано понять «ведам», отлично понял тот, кто по собственному опыту знал: из лицемерья не пишутся стихотворенья - Поэт В. Ходасевич: «Есенин не двурушничал […]. Ему просто было безразлично, откуда пойдет революция, сверху или снизу. Он знал, что в последнюю минуту примкнет к тем, кто подожжет Россию; ждал, что из этого пламени фениксом, жар-птицею, взлетит мужицкая Русь».
Вполне вероятно, что Есенин хотел определенным образом влиять на политику царя. Косвенно об этом свидетельствует письмо-трактат Н. Клюева полковнику Ломану под заголовком «Бисер малый от уст мужицких» (если написано и не вместе с Есениным, то, безусловно, согласовано с ним). Ломан предложил Клюеву и Есенину написать стихи о Федоровском соборе, обещая при этом помочь поэтам издать эти стихи отдельной книгой. Клюев - в витиеватых выражениях - объясняет Ломану, почему они не могут принять столь лестное предложение. Он цитирует древнюю рукопись: «Мужие книжны, писцы, золотари, заповедь и часть с духовными приемлют от царей и архиреев и да посаждаются на седалищах и на вечерах близ святителей с честным людьми». Так смотрела древняя церковь и власть на своих художников. В такой атмосфере складывалось как самое художество, так и отношение к нему. Дайте нам эту атмосферу, и Вы узрите чудо». В переводе на русский язык это значило: приблизьте нас ко двору, позвольте нам участвовать в его политике - и мы будем с вами сотрудничать. Ну, это уж слишком!
Полковник Ломан балует Есенина: ему нет отказа в увольнительных в Петроград; дважды за 1916 г. он побывал дома, в Константинове. Родные Есенина не слишком радуются его приездам. Крестьянский ум подсказывает: такие поблажки даются не каждому - за это надо чем-то заплатить. («Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея - Уж больно высоко взлетел!») Да и Сергей не очень радовался своему положению. Поэтому его приезды домой, несмотря на внешнее благополучие, оставили что-то тревожное» (Е. А. Есенина).
Внешне в жизни Есенина действительно все благополучно. Он активно задействован в мероприятиях праздничного дворцового ритуала: 1 и 5 января присутствует на богослужении в Феодоровском Государевом Соборе, затем, 6 января, - на литургии, 19 февраля выступает с чтением своих стихов в трапезной палате Федоровского городка перед высокопоставленными членами «Общества возрождения художественной Руси».
Однако ж какие грустные стихи он пишет в это «благополучное» для себя время:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленный лист и золото травы.
Даже Императрица заметила, что стихи Есенина красивые, но очень грустные. На что Есенин - если верить ему - ответил: «Такова вся Россия».
Еще до революции он писал о ее неизбежности:
Многих ты, родина, ликом своим
Жгла и томила по шахтам сырым.
Много мечтает их, сильных и злых,
Выкусить ягоды персей твоих.
В 1925 г. при подготовке собрания сочинений он снимет это посвящение. С тех пор стихотворение печатается без него.
Еще раньше написано стихотворение «Разбойник», тоже от первого лица. Но там лирический герой скорее соотносится с фольклорным образом разбойника, чем с личностью автора. Стихотворение было напечатано только в 1917 г. Если верить датировкам Есенина, написан «Разбойник» еще в 1915 г. Но его совершенно невозможно себе представить среди тех стихотворений, которые в 1915 г. и были напечатаны.
Свей - дорожная пыль.
Здесь впервые возникает мотив будущей веревки на шее. В стихотворения «Устал я жить в родном краю», написанном годом позже: «В зеленый вечер под окном/ на рукаве своем повешусь». (Любопытно: Маяковский всегда писал - о «точке пули», Есенин - о веревке - наблюдение Д. Зубарева.)
На самом деле картина называлась «Нерон, поджигающий Рим».
Мета - здесь: предмет устремлений, цель.
Очевидно, речь идет о совещании по подготовке альманаха «Творчество», первая книга которого вышла в 1917 г. и где были напечатаны два стихотворения А. Блока.
Протопопов Александр Дмитриевич (1866–1918) - политический деятель, во время революции 1905 г. проявил активность в борьбе с рабочим движением. Сторонник жестокой правительственной политики, в скором будущем начальник жандармского корпуса.
Состояние в запасе армии по общему правилу ограничивается достижением 39-ти летнего возраста; тем же лицам, которые поступили на действительную службу позднее призывного года, время состояния в запасе соответственно увеличивается, но не более 43 лет включительно, когда подобные лица подлежат совершенному увольнению, наравне со сверстниками их по возрасту - ратниками ополчения.
Государственное ополчение: Государственное ополчение назначается в случае войны в помощь постоянным войскам, т.е. или для замещения действующих войск в целях освобождения их от службы в Империи или в тылу армии и представления им возможности действовать совместно с полевыми войсками, или же в чрезвычайных случаях, для содействия постоянным войскам путем включения их в состав действующих армий.
В состав государственного ополчения входит все мужское население способное носить оружие и не числящееся в составе постоянной армии от призывного возраста до 43 лет включительно, т.е.:
1/ все молодые люди, не зачисленные при призыве в постоянные войска
2/ все чины постоянных войск по окончании общего срока действительной и запасной службы.
Лица, состоящие в ополчении, называются ратниками и делятся на два разряда. Ратники первого разряда назначаются, как для пополнения ополченских частей, так и, в случае надобности, и для пополнения войск. В ратники первого разряда зачисляются: воинские чины, отбывшие общие сроки службы в постоянных войсках и лица, признанные при призыве физически годными к службе в постоянных войсках, но не принятые в войска или за излишеством или в силу предоставленных им уставом о воинской повинности льгот. Что же касается ратников второго разряда, то они предназначаются для службы лишь в ополченских частях; в эту категорию ратников зачисляются лица, физически негодные для службы в постоянных войсках, но еще способные носить оружие, и лица, пользующиеся льготами первого разряда по семейному положению. В мирное время ведется учет лишь двух категорий ратников первого разряда:
1/ ратников служивших в войсках;
2/ из числа ратников, зачисленных в ополчение при ежегодных призывах
· столько возрастов, начиная с младшего, сколько это будет признано необходимым по соглашению министров: военного, морского и внутренних дел (закон о преобразовании государственного ополчения 1 марта 1911 года, прик. по в.в. 1911 года
· 138). Нижеследующая схема показывает распределение воинской повинности в составе вооруженных сил империи для принятых по жребию или скотниками.
Постоянные войска
Лет
Ополчение
Армия
Запас
1 разряд
2 разряд
1 раз
ряд
2 раз
ряд
Сухопутная армия
3г. пехота и арт. кроме конн.
4г.остал.войска
7л.
«Иные в сердце радости и боли». Ратник 2-го разряда
Есенину не просто надоело рядиться в «рязанского Леля», он перестал им быть. Менялся сам Есенин. Неизбежно менялись и его стихи. («Иные в сердце радости и боли, / И новый говор липнет на язык».) Нет, он не забыл - и никогда не забудет - «край любимый, сердцу милый» и его обитателей. Он пошлет «Радуницу» с дарственной надписью в Спас-Клепики своему учителю литературы Е. М. Хитрову. (Гриша Панфилов к тому времени умер.) А весной 1916 г. в стихотворении «За горами, за желтыми долами…» вновь вспомнит родное Константиново:
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь…
И посвятит это стихотворение той, что была его первой любовью - Анне Сардоновской.
Кончается стихотворение обращением к «бедной страннице» (той же Анне Сардоновской): «Помолись перед ликом Спасителя/ За погибшую душу мою». Он уже ощущает свою душу как «погибшую», загубленную отрывом от родной почвы, но еще верит в Спасителя, который, быть может, отпустит грехи.
В сентябрьском-октябрьском номере «Ежемесячного журнала» за 1916 г. - стихотворение «В том краю, где желтая крапива…», в котором Есенин впервые откровенно любуется нарушившими библейские заповеди преступниками и говорит о своем родстве с ними.
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все они убийцы или воры,
Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
С впадинами щек.
Много зла от радости в убийцах,
Их сердца просты.
Но кривятся в почернелых лицах.
Голубые рты.
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее.
Полюбить тоску.
Впрочем, это стихотворение «выламывается» из потока есенинской лирики 1916 г. Он все еще остается поэтом «золотой бревенчатой избы». Только ностальгические нотки звучат все явственнее.
12 апреля 1916 г. Сергей Есенин был призван на военную службу и зачислен ратником 2-го разряда в списки резерва. Давние хлопоты друзей не пропали втуне. Новобранца приписали к военно-санитарному поезду под командование полковника Ломана. Базировался обслуживающий персонал поезда в Царском Селе, в поселке, именовавшемся Феодоровским городком. Встретив Есенина весной 1916 г. в Петрограде, один из его друзей нашел поэта не слишком удрученным военной долей: «…Он, сняв фуражку с коротко остриженной головы, ткнул пальцем в кокарду и весело сказал:
Видишь, забрили? Думаешь, пропал? Не тут-то было.
Глаза его лукаво подмигивали, и сам он напоминал школяра, тайком убежавшего от старших».
От ужасов фронта Есенина надежно страховал Ломан, а если вдруг возникала опасность, друзья принимали меры. Сохранилось письмо Клюева Ломану (точная дата его написания неизвестна, по-видимому, апрель 1916 г.):
«Полковнику Ломану.
О песенном брате Сергее Есенине моление.
Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143 имени е. и. в. в. к. Марии Павловны.
В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного великорусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд - вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельник Николай сын Алексеев Клюев».
27 апреля военный поезд № 143 отправился в Крым. На протяжении всего пути Есенин в качестве санитара участвует в приеме и высадке раненых и больных. «Ему приходилось бывать и в операционной, - со слов брата рассказывала Екатерина Есенина. - Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги».
16 мая поезд вернулся в Царское Село. Вскоре после возвращения - у Есенина приступ аппендицита. Екатерина Есенина писала в своих мемуарах, что брата отпустили на побывку домой именно в связи с перенесенной операцией. На самом деле Есенин отправляется с тем же поездом № 143 в еще одну поездку. И только 13 июня 1916 г. ему выписан пятнадцатидневный отпуск, большую часть которого он провел в Константинове.
«В селе родном» он, по собственным словам, «хорошо смыл с себя дурь городскую». Снова в обществе Анны Сардановской гуляет он по окрестностям Константинова, и прежнее чувство, очевидно, всколыхнулось. Вернувшись в Царское, он будет вспоминать: «Рожь, тропа такая черная и шарф твой, как чадра Тамары». Но вспомнит и другое: «Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление». Думается, Есенин в это время уже сам не очень хорошо понимает, что в нем «стержень», а что «напускное». Ибо «напускное», увы, имеет свойство очень быстро проникать в «стержень». Анна Сардановская, как годом раньше Анна Изряднова, наверное, почувствовала, что Сергей «уж не такой, не прежний» (слова Блока). Во всяком случае, в ответом письме она иронически отнесется к словам Есенина: «Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя» - «Может быть, без пива ты и не вспомнил бы».
Предсказание отца поэта, что сын всегда и везде будет чувствовать себя одиноким, начинает сбываться. Даже в стихотворении, написанном в Константинове, он просит помолиться за него, «бесприютного в отчизне». А в том же письме к Анне Сардановской: «Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня».
Впоследствии Анна Сардановская станет прототипом той самой «девушки в белой накидке» из поэмы «Анна Онегина», которая единственная в жизни поэта сказала ему «нет».
Короткий отпуск закончен. Есенин, остановившись на несколько дней в Москве (тогда-то и было написано «темное» письмо М. Мурашеву о Клюеве), прибывает к месту службы. Ломан явно не перегружает его работой. Не прошло и недели, как Есенин получает увольнительную и едет в Петроград, в гости к М. Мурашеву. Об этой встрече Мурашев расскажет в своих воспоминаниях: «…зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним пришел художник H., только что вернувшийся из-за границы, откуда он привез мне в подарок репродукцию Яна Стыки «Пожар Рима».
Эта картина вызвала такие споры, что пришлось давать высказываться по очереди. Причиной споров была центральная фигура картины, стоящая на крыше дворца с лирой в руках, окруженная прекрасными женщинами и не менее красивыми мужчинами, любующимися огненной стихией и прислушивающимися к воплям и стонам своего народа. Горячо высказывались писатели, возмущенно клеймили того, кто совмещал поэзию с пытками. Есенин молчал. […] Обратились к Есенину и попросили высказаться. «Не найти слов ни для оправдания, ни для обвинения - судить трудно», - тихо сказал Есенин. […].
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро-быстро написал текст стихотворения:
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечно холодную даль.
Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его: «Сергей, что это значит?» - «То, что я чувствую», - ответил он с лукавой улыбкой. […] Через 10 дней состоялось редакционное совещание, на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин».
Мурашев рассказал Блоку о прошлом вечере, о спорах и показал стихотворение Есенина. Блок медленно читал (очевидно, и не раз), а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил: «Сергей Александрович, вы серьезно это написали?» - «Серьезно», - тихо ответил Есенин. «Тогда я вам отвечу», - сказал Блок. И ответил. На другой странице того же альбома. Вступлением к тогда еще не напечатанной поэме «Возмездие», где были и такие, обращенные к Художнику, строчки:
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Сотри случайные черты -
И ты увидишь: мир прекрасен.
Блок отнесся к Есенину как к равному, - вступил с ним в серьезный диалог. (Хотя поводом послужило далеко не лучшее есенинское стихотворение.) Но Есенин так никогда и не последует мудрым советам Блока - «бесстрастной меры» ему не будет дано никогда, никогда не сумеет он «стереть случайные черты» и мир, быть может, за исключением некоторых моментов, не будет ему казаться прекрасным.
Тем временем полковник Ломан ведет в Царском Селе подготовительную работу по проведению в день тезоименитства Великой Княжны Марии Николаевны «увеселений». По замыслу Ломана, участвовать в них должен и Есенин, причем не только как автор уже существующих стихов, но и специально написанного стихотворного приветствия.
И вот наступает этот день - 22 июля 1916 г. Есенин читает перед высочайшими особами (присутствовали Императрица Александра Федоровна, Великие Княжны Мария и Анастасия) стихотворение «Русь», а также стихотворение, сочиненное в их честь.
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их в грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
Текст этого приветствия был преподнесен императрице исполненный акварелью, славянской вязью на листе плотной бумаги и украшенный орнаментами. После чего Александра Федоровна принимает подписанный Есениным экземпляр «Радуницы».
Приветствие написано по просьбе полковника Ломана. Ослушаться Есенин не мог. Но, думается, поэт обрадовался такому предложению, - это льстило его тщеславию. Во всяком случае, впоследствии (конечно, не в официальных документах, а в беседах с друзьями) он не прочь был прихвастнуть этим эпизодом своей биографии и даже дополнить его явно неправдоподобными подробностями (ел из одной ложки с Великой Княжной Анастасией, беседовал с Г. Распутиным и др.).
В Петрограде, как и следовало ожидать, известие о «гнусном» поступке Есенина встретили с негодованием. «Возмущение вчерашним любимцем было огромно, - вспоминает Г. Иванов. - Оно принимало порой комические формы. Так, С. И. Чацкина, очень богатая и еще более передовая дама, всерьез называвшая издаваемый ею журнал «Северные записки» - «тараном искусства по царизму», на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!». Тщетно ее более сдержанный супруг Я. А. Сакер уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья «из-за какого-то ренегата».
Конечно, Г. Иванов мог и сочинить эту сцену - с него станет. Но что-то похожее, несомненно, имело место.
А ведь в петроградских салонах 1916 г. еще не знали того, что знают наши современные литературоведы: совсем недавно Есенин сотрудничал с социал-демократами, а скоро будет сотрудничать с эсерами. Так, с 1916 г. и по сей день вслед Есенину несется: хамелеон! Двурушник! Приспособленец! Но то, что не дано понять «ведам», отлично понял тот, кто по собственному опыту знал: из лицемерья не пишутся стихотворенья - Поэт В. Ходасевич: «Есенин не двурушничал […]. Ему просто было безразлично, откуда пойдет революция, сверху или снизу. Он знал, что в последнюю минуту примкнет к тем, кто подожжет Россию; ждал, что из этого пламени фениксом, жар-птицею, взлетит мужицкая Русь».
Вполне вероятно, что Есенин хотел определенным образом влиять на политику царя. Косвенно об этом свидетельствует письмо-трактат Н. Клюева полковнику Ломану под заголовком «Бисер малый от уст мужицких» (если написано и не вместе с Есениным, то, безусловно, согласовано с ним). Ломан предложил Клюеву и Есенину написать стихи о Федоровском соборе, обещая при этом помочь поэтам издать эти стихи отдельной книгой. Клюев - в витиеватых выражениях - объясняет Ломану, почему они не могут принять столь лестное предложение. Он цитирует древнюю рукопись: «Мужие книжны, писцы, золотари, заповедь и часть с духовными приемлют от царей и архиреев и да посаждаются на седалищах и на вечерах близ святителей с честным людьми». Так смотрела древняя церковь и власть на своих художников. В такой атмосфере складывалось как самое художество, так и отношение к нему. Дайте нам эту атмосферу, и Вы узрите чудо». В переводе на русский язык это значило: приблизьте нас ко двору, позвольте нам участвовать в его политике - и мы будем с вами сотрудничать. Ну, это уж слишком!
Полковник Ломан балует Есенина: ему нет отказа в увольнительных в Петроград; дважды за 1916 г. он побывал дома, в Константинове. Родные Есенина не слишком радуются его приездам. Крестьянский ум подсказывает: такие поблажки даются не каждому - за это надо чем-то заплатить. («Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея - Уж больно высоко взлетел!») Да и Сергей не очень радовался своему положению. Поэтому его приезды домой, несмотря на внешнее благополучие, оставили что-то тревожное» (Е. А. Есенина).
Внешне в жизни Есенина действительно все благополучно. Он активно задействован в мероприятиях праздничного дворцового ритуала: 1 и 5 января присутствует на богослужении в Феодоровском Государевом Соборе, затем, 6 января, - на литургии, 19 февраля выступает с чтением своих стихов в трапезной палате Федоровского городка перед высокопоставленными членами «Общества возрождения художественной Руси».
Однако ж какие грустные стихи он пишет в это «благополучное» для себя время:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленный лист и золото травы.
Даже Императрица заметила, что стихи Есенина красивые, но очень грустные. На что Есенин - если верить ему - ответил: «Такова вся Россия».
Еще до революции он писал о ее неизбежности:
Многих ты, родина, ликом своим
Жгла и томила по шахтам сырым.
Много мечтает их, сильных и злых,
Выкусить ягоды персей твоих.
Из книги Я был адъютантом Гитлера автора Белов Николаус фонПослеродовые боли 5 февраля Гитлер созвал генералов и объяснил им причины принятых мер. К концу дня собрался имперский кабинет, чтобы заслушать заявление фюрера о происшедших событиях. Лично я ни на одной из этих встреч не присутствовал, а только видел, как министры с
Из книги Сама жизнь автора Трауберг Наталья ЛеонидовнаИспытатель боли Началось все по-лесковски, в духе самых лучших его повестей. Дождавшись троичных стояний, я простудила артритное колено. Уже на Духов день мучилась, как старый лорд и, не без советов медика, стала глушить боль душедробительными таблетками. Дробили они,
Из книги Доктор занимательных наук автора Мишкевич Г. И.Ученый лесовод I разряда Осенью 1901 года Яков надел форму студента Лесного института и дал подписку, что «будет неукоснительно следовать всем предустановленным правилам». Новичок-студент и понятия не имел о том, что дирекция института запрашивала белостокского
Из книги Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир автора Скороходова Ольга ИвановнаДумают иные Думают иные - те, кто звуки слышат, Те, кто видят солнце, звезды и луну: Как она без зренья красоту опишет? Как поймет без слуха звуки и весну!? Я услышу запахи росы прохладу, Легкий шелест листьев пальцами ловлю.. Утопая в сумрак, я пройду по саду, И мечтать
Из книги Воронцов автора Удовик Вячеслав АфанасьевичГлава XVIII ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ И ИНЫЕ ЗАБОТЫ М. С. Воронцов был необычным генерал-губернатором. Трудно назвать какую-либо сторону жизни новороссиян, которую бы он обошел своим вниманием.Большая часть населения генерал-губернаторства и области занималась животноводством, в
Из книги Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце автора Ратгауз Татьяна Даниловна«Где-то там, от нахлынувшей боли…» Где-то там, от нахлынувшей боли, Ты не спишь. оползает туман. Где-то пахнет смолою и солью, И вздыхает во сне океан. Кто-то спит. Кто-то ждет. Кто-то плачет. Разве боль твоя что-нибудь значит?.. 1965. «Даугава», 1989,
Из книги Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание автора Солнцева Наталья МихайловнаI Предки Радости и страхи семейного уклада Радости и страхи гимназиста Первые пробы пера Не было у Ивана Сергеевича Шмелева отца - выдающегося математика, матери - талантливой пианистки, не было среди его родни мистиков, философов, художников, действительных тайных
Из книги Есенин автора Поликовская Людмила Владимировна«Иные в сердце радости и боли». Ратник 2-го разряда Есенину не просто надоело рядиться в «рязанского Леля», он перестал им быть. Менялся сам Есенин. Неизбежно менялись и его стихи. («Иные в сердце радости и боли, / И новый говор липнет на язык».) Нет, он не забыл - и никогда не
Из книги Сочинения автора Луцкий Семен АбрамовичVII. «Он застонал от боли…» Он застонал от боли И оборвался сон… Опять он в ясном поле, Опять на небе он. О, радость пробужденья, О, родина, о, рай… О мраке сновиденья Душа, не вспоминай. И стал опять он Бога Все славить в небесах, Но было грусти много В раскрывшихся
Из книги Зодиак автора Грейсмит РобертИНЫЕ ПИСАНИЯ ЗОДИАКА 1. Риверсайд, ноябрь 1966 г. Без марки и почтового штемпеля.2. Риверсайд, 30 апреля 1967 г., воскресенье. Без почтового штемпеля. Адресовано в риверсайдский «Пресс-энтерпрайз»: «Бэйтс должна была умереть…» Карандаш. Двойное количество марок.3. Риверсайд, 30
Из книги Триумвират. Творческие биографии писателей-фантастов Генри Лайон Олди, Андрея Валентинова, Марины и Сергея Дяченко автора Андреева ЮлияИные страны Вчера выйдя покурить с clovobludом, пытались понять почему «русские – самая читающая нация», но при этом, судя по наблюдениям, читающая всякую пакость. Для примера была взята отличнейшая книга Г. Л. Олди «Черный Баламут». (Блог Золтана Хагга). С 2002 года началось
Из книги Евтушенко: Love story автора Фаликов Илья ЗиновьевичПРИШЛИ ИНЫЕ Арбат покрасили, расцветили, поставили на нем южно-курортные фонари, в свете которых пошла такая жизнь, от которой глухие арбатские старухи на свою голову снова обрели слух - и бессонницу, окончательную, как бессмертие. Мертвую тишину сталинского маршрута от
Из книги Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934) автора Шестаков Дмитрий Петрович Из книги Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте автора Кичин Валерий СемёновичIII. «Сны мои стали иные: все темные горы, да моря…» Сны мои стали иные: всё темные горы, да моря Чудные волны и вдаль парус бегущий, как тень. Точно я странником стал великого божьего мира И тороплюсь оглядеть страстно его красоту, Или какая-то власть предо мной открывает
Из книги Дневник молодежного пастора автора Романов Алексей ВикторовичФантомные боли За окном солнце. Я актриса. Снимаюсь. В журналах печатают мои фотографии и статьи обо мне. Все прекрасно! Но глубоко в душе есть холодный тайник. И я боюсь его открыть. Я его открою. Только не сейчас. В самой трудной и обнаженной сцене он мне понадобится… Из
Из книги автораКак я проходил те или иные события в своей жизни? В моей жизни было много событий, большинство из них связаны со служением. Каждое мероприятие, которое мы создавали с молодежью, было трудным в процессе подготовки. Слово «трудно» часто сопровождает нашу жизнь. Порой я слышу
). Ратниками считались военнообязанные запаса 2-й и 3-й очереди, существовали до 1917 года .
Воин
Солдат государственного ополчения
Числящиеся в ополчении пользуются общими гражданскими правами и подсудны общему суду за исключением: 1) неявки по призыву на действительную службу или к учебным сборам и 2) преступлений и проступков, соединённых с нарушением законов дисциплины и обязанностей военной службы, а равно маловажных проступков во время нахождения в учебных сборах. С момента призыва на действительную службу, для усиления постоянных войск или для сформирования ополченных частей, на состоящих в ополчении распространяются все ограничения и особые правила, установленные для военнослужащих . Во время нахождения на действительной военной службе чины ополчения сохраняют за собой должности , которые занимали на государственной гражданской службе , присвоенное им содержание, пенсии и право на зачёт времени, проведённого в военной службе , в сроки выслуги, установленные для производства в гражданские чины и т. п..
См. также
Напишите отзыв о статье "Ратник"
Примечания
- Илл. 92. Ратники в тегиляях и шапках железных // А. В. Висковатова .
- Илл. 2562. Стрелки ополчения Вологодской и Олонецкой губерний, 1812 // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению : в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова .
- Илл. 2527. Конный казак Московского ополчения 1812-1831 гг // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению : в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова .
- Илл. 1340. Знамена пожалованные: a) Грузинскому ополчению в 1842 году b) Грузинской Конной Дружине Охотников в 1854 году. // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению : в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова .
- Военный энциклопедический словарь (ВЭС), М ., ВИ, г., 863 стр. с иллюстрациями (ил.), 30 листов (ил.)
| Портал «Военное дело » | |
| ратник в Викисловаре | |
| Ратник в Викицитатнике | |
| в Викитеке |
Литература
- // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
- // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Большая советская энциклопедия (БСЭ), Третье издание, выпущенной издательством «Советская энциклопедия» в -1978 годах в 30-ти томах;
- Радиоконтроль - Тачанка / [под общ. ред. Н. В. Огаркова ]. - М . : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1980. - 693 с. - (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976-1980, т. 7). ;
- Военный энциклопедический словарь (ВЭС), М ., ВИ, г., 863 стр. с иллюстрациями (ил.), 30 листов (ил.);
- Под редакцией: В.А. Золотарева, В.В. Марущенко, С.С. Автюшина. Во имя России: Российское государство, армия и воинское воспитание. - М .: "Русь-РКБ", 1999. - С. 336 + вкл.. - ISBN 5-86273-020-6 .
Ссылки
Отрывок, характеризующий Ратник
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.
Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Есенину не просто надоело рядиться в «рязанского Леля», он перестал им быть. Менялся сам Есенин. Неизбежно менялись и его стихи. («Иные в сердце радости и боли, / И новый говор липнет на язык».) Нет, он не забыл – и никогда не забудет – «край любимый, сердцу милый» и его обитателей. Он пошлет «Радуницу» с дарственной надписью в Спас‑Клепики своему учителю литературы Е. М. Хитрову. (Гриша Панфилов к тому времени умер.) А весной 1916 г. в стихотворении «За горами, за желтыми долами…» вновь вспомнит родное Константиново:
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь –
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь…
– и посвятит это стихотворение той, что была его первой любовью – Анне Сардоновской.
Кончается стихотворение обращением к «бедной страннице» (той же Анне Сардоновской): «Помолись перед ликом Спасителя/ За погибшую душу мою». Он уже ощущает свою душу как «погибшую», загубленную отрывом от родной почвы, но еще верит в Спасителя, который, быть может, отпустит грехи.
В сентябрьском‑октябрьском номере «Ежемесячного журнала» за 1916 г. – стихотворение «В том краю, где желтая крапива…», в котором Есенин впервые откровенно любуется нарушившими библейские заповеди преступниками и говорит о своем родстве с ними.
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все они убийцы или воры,
Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
С впадинами щек.
Много зла от радости в убийцах,
Их сердца просты.
Но кривятся в почернелых лицах.
Голубые рты.
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого‑нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее.
Полюбить тоску.
Впрочем, это стихотворение «выламывается» из потока есенинской лирики 1916 г. Он все еще остается поэтом «золотой бревенчатой избы». Только ностальгические нотки звучат все явственнее.
12 апреля 1916 г. Сергей Есенин был призван на военную службу и зачислен ратником 2‑го разряда в списки резерва. Давние хлопоты друзей не пропали втуне. Новобранца приписали к военно‑санитарному поезду под командование полковника Ломана. Базировался обслуживающий персонал поезда в Царском Селе, в поселке, именовавшемся Феодоровским городком. Встретив Есенина весной 1916 г. в Петрограде, один из его друзей нашел поэта не слишком удрученным военной долей: «…Он, сняв фуражку с коротко остриженной головы, ткнул пальцем в кокарду и весело сказал:
– Видишь, забрили? Думаешь, пропал? Не тут‑то было.
Глаза его лукаво подмигивали, и сам он напоминал школяра, тайком убежавшего от старших».
От ужасов фронта Есенина надежно страховал Ломан, а если вдруг возникала опасность, друзья принимали меры. Сохранилось письмо Клюева Ломану (точная дата его написания неизвестна, по‑видимому, апрель 1916 г.):
«Полковнику Ломану.
О песенном брате Сергее Есенине моление.
Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143 имени е. и. в. в. к. Марии Павловны.
В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного великорусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд – вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельник Николай сын Алексеев Клюев».
27 апреля военный поезд № 143 отправился в Крым. На протяжении всего пути Есенин в качестве санитара участвует в приеме и высадке раненых и больных. «Ему приходилось бывать и в операционной, – со слов брата рассказывала Екатерина Есенина. – Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги».
16 мая поезд вернулся в Царское Село. Вскоре после возвращения – у Есенина приступ аппендицита. Екатерина Есенина писала в своих мемуарах, что брата отпустили на побывку домой именно в связи с перенесенной операцией. На самом деле Есенин отправляется с тем же поездом № 143 в еще одну поездку. И только 13 июня 1916 г. ему выписан пятнадцатидневный отпуск, большую часть которого он провел в Константинове.
«В селе родном» он, по собственным словам, «хорошо смыл с себя дурь городскую». Снова в обществе Анны Сардановской гуляет он по окрестностям Константинова, и прежнее чувство, очевидно, всколыхнулось. Вернувшись в Царское, он будет вспоминать: «Рожь, тропа такая черная и шарф твой, как чадра Тамары». Но вспомнит и другое: «Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное‑то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление». Думается, Есенин в это время уже сам не очень хорошо понимает, что в нем «стержень», а что «напускное». Ибо «напускное», увы, имеет свойство очень быстро проникать в «стержень». Анна Сардановская, как годом раньше Анна Изряднова, наверное, почувствовала, что Сергей «уж не такой, не прежний» (слова Блока). Во всяком случае, в ответом письме она иронически отнесется к словам Есенина: «Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя» – «Может быть, без пива ты и не вспомнил бы».
Предсказание отца поэта, что сын всегда и везде будет чувствовать себя одиноким, начинает сбываться. Даже в стихотворении, написанном в Константинове, он просит помолиться за него, «бесприютного в отчизне». А в том же письме к Анне Сардановской: «Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня».
Впоследствии Анна Сардановская станет прототипом той самой «девушки в белой накидке» из поэмы «Анна Онегина», которая единственная в жизни поэта сказала ему «нет».
Короткий отпуск закончен. Есенин, остановившись на несколько дней в Москве (тогда‑то и было написано «темное» письмо М. Мурашеву о Клюеве), прибывает к месту службы. Ломан явно не перегружает его работой. Не прошло и недели, как Есенин получает увольнительную и едет в Петроград, в гости к М. Мурашеву. Об этой встрече Мурашев расскажет в своих воспоминаниях: «…зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним пришел художник H., только что вернувшийся из‑за границы, откуда он привез мне в подарок репродукцию Яна Стыки «Пожар Рима».
Эта картина вызвала такие споры, что пришлось давать высказываться по очереди. Причиной споров была центральная фигура картины, стоящая на крыше дворца с лирой в руках, окруженная прекрасными женщинами и не менее красивыми мужчинами, любующимися огненной стихией и прислушивающимися к воплям и стонам своего народа. Горячо высказывались писатели, возмущенно клеймили того, кто совмещал поэзию с пытками. Есенин молчал. […] Обратились к Есенину и попросили высказаться. «Не найти слов ни для оправдания, ни для обвинения – судить трудно», – тихо сказал Есенин. […].
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро‑быстро написал текст стихотворения:
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечно холодную даль.
Пусть поглупее болтают,
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете –
Это одна пустота.
Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его: «Сергей, что это значит?» – «То, что я чувствую», – ответил он с лукавой улыбкой. […] Через 10 дней состоялось редакционное совещание,на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин».
Мурашев рассказал Блоку о прошлом вечере, о спорах и показал стихотворение Есенина. Блок медленно читал (очевидно, и не раз), а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил: «Сергей Александрович, вы серьезно это написали?» – «Серьезно», – тихо ответил Есенин. «Тогда я вам отвечу», – сказал Блок. И ответил. На другой странице того же альбома. Вступлением к тогда еще не напечатанной поэме «Возмездие», где были и такие, обращенные к Художнику, строчки:
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Сотри случайные черты –
И ты увидишь: мир прекрасен.
Блок отнесся к Есенину как к равному, – вступил с ним в серьезный диалог. (Хотя поводом послужило далеко не лучшее есенинское стихотворение.) Но Есенин так никогда и не последует мудрым советам Блока – «бесстрастной меры» ему не будет дано никогда, никогда не сумеет он «стереть случайные черты» и мир, быть может, за исключением некоторых моментов, не будет ему казаться прекрасным.
Тем временем полковник Ломан ведет в Царском Селе подготовительную работу по проведению в день тезоименитства Великой Княжны Марии Николаевны «увеселений». По замыслу Ломана, участвовать в них должен и Есенин, причем не только как автор уже существующих стихов, но и специально написанного стихотворного приветствия.
И вот наступает этот день – 22 июля 1916 г. Есенин читает перед высочайшими особами (присутствовали Императрица Александра Федоровна, Великие Княжны Мария и Анастасия) стихотворение «Русь», а также стихотворение, сочиненное в их честь.
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их в грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
Текст этого приветствия был преподнесен императрице исполненный акварелью, славянской вязью на листе плотной бумаги и украшенный орнаментами. После чего Александра Федоровна принимает подписанный Есениным экземпляр «Радуницы».
Приветствие написано по просьбе полковника Ломана. Ослушаться Есенин не мог. Но, думается, поэт обрадовался такому предложению, – это льстило его тщеславию. Во всяком случае, впоследствии (конечно, не в официальных документах, а в беседах с друзьями) он не прочь был прихвастнуть этим эпизодом своей биографии и даже дополнить его явно неправдоподобными подробностями (ел из одной ложки с Великой Княжной Анастасией, беседовал с Г. Распутиным и др.).
В Петрограде, как и следовало ожидать, известие о «гнусном» поступке Есенина встретили с негодованием. «Возмущение вчерашним любимцем было огромно, – вспоминает Г. Иванов. – Оно принимало порой комические формы. Так, С. И. Чацкина, очень богатая и еще более передовая дама, всерьез называвшая издаваемый ею журнал «Северные записки» – «тараном искусства по царизму», на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!». Тщетно ее более сдержанный супруг Я. А. Сакер уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья «из‑за какого‑то ренегата».
Конечно, Г. Иванов мог и сочинить эту сцену – с него станет. Но что‑то похожее, несомненно, имело место.
А ведь в петроградских салонах 1916 г. еще не знали того, что знают наши современные литературоведы: совсем недавно Есенин сотрудничал с социал‑демократами, а скоро будет сотрудничать с эсерами. Так, с 1916 г. и по сей день вслед Есенину несется: хамелеон! Двурушник! Приспособленец! Но то, что не дано понять «ведам», отлично понял тот, кто по собственному опыту знал: из лицемерья не пишутся стихотворенья – Поэт В. Ходасевич: «Есенин не двурушничал […]. Ему просто было безразлично, откуда пойдет революция, сверху или снизу. Он знал, что в последнюю минуту примкнет к тем, кто подожжет Россию; ждал, что из этого пламени фениксом, жар‑птицею, взлетит мужицкая Русь».
Вполне вероятно, что Есенин хотел определенным образом влиять на политику царя. Косвенно об этом свидетельствует письмо‑трактат Н. Клюева полковнику Ломану под заголовком «Бисер малый от уст мужицких» (если написано и не вместе с Есениным, то, безусловно, согласовано с ним). Ломан предложил Клюеву и Есенину написать стихи о Федоровском соборе, обещая при этом помочь поэтам издать эти стихи отдельной книгой. Клюев – в витиеватых выражениях – объясняет Ломану, почему они не могут принять столь лестное предложение. Он цитирует древнюю рукопись: «Мужие книжны, писцы, золотари, заповедь и часть с духовными приемлют от царей и архиреев и да посаждаются на седалищах и на вечерах близ святителей с честным людьми». Так смотрела древняя церковь и власть на своих художников. В такой атмосфере складывалось как самое художество, так и отношение к нему. Дайте нам эту атмосферу, и Вы узрите чудо». В переводе на русский язык это значило: приблизьте нас ко двору, позвольте нам участвовать в его политике – и мы будем с вами сотрудничать. Ну, это уж слишком!
Полковник Ломан балует Есенина: ему нет отказа в увольнительных в Петроград; дважды за 1916 г. он побывал дома, в Константинове. Родные Есенина не слишком радуются его приездам. Крестьянский ум подсказывает: такие поблажки даются не каждому – за это надо чем‑то заплатить. («Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея – Уж больно высоко взлетел!») Да и Сергей не очень радовался своему положению. Поэтому его приезды домой, несмотря на внешнее благополучие, оставили что‑то тревожное» (Е. А. Есенина).
Внешне в жизни Есенина действительно все благополучно. Он активно задействован в мероприятиях праздничного дворцового ритуала: 1 и 5 января присутствует на богослужении в Феодоровском Государевом Соборе, затем, 6 января, – на литургии, 19 февраля выступает с чтением своих стихов в трапезной палате Федоровского городка перед высокопоставленными членами «Общества возрождения художественной Руси».
Однако ж какие грустные стихи он пишет в это «благополучное» для себя время:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
Кого‑то нет, и тонкогубый ветер
О ком‑то шепчет, сгинувшем в ночи.
Кому‑то пятками уже не мять по рощам
Щербленный лист и золото травы.
Даже Императрица заметила, что стихи Есенина красивые, но очень грустные. На что Есенин – если верить ему – ответил: «Такова вся Россия».
Еще до революции он писал о ее неизбежности:
Многих ты, родина, ликом своим
Жгла и томила по шахтам сырым.
Много мечтает их, сильных и злых,
Выкусить ягоды персей твоих.
«Скифы»
Это стихотворение – «Синее небо, цветная дуга…» – Есенин предназначал для задуманного Ивановым‑Разумникомсборника «Скифы».(Там оно и появится.)
Есенин познакомился с этим известным литературным критиком и публицистом эсеровского толка еще до призыва в армию. Иванов‑Разумник жил в Царском Селе. Именно там Есенин и сошелся с ним коротко, стал часто бывать у него дома. О нем поэт писал А. Ширяевцу (тоже крестьянскому поэту): «Натура его [Иванова‑Разумника] глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него‑то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя».
Во время подготовки сборника Есенин вместе с редактором и другими авторами (среди которых Андрей Белый) обсуждал состав и идеологию будущей книги. Предполагалось, что она будет основана на идеях символистов («Россия – Мессия»), «почвенничестве» «новокрестьянских поэтов» (мужицкая Русь) и «левонароднических» (эсеровских) идеалах. Трудно переоценить значение этих вечеров у Иванова‑Разумника для формирования мировоззрения Есенина. Долго он будет считать себя духовным учеником Иванова‑Разумника. А общение с Андреем Белым было, конечно же, плодотворным для Есенина как поэта.
Название альманаха (после долгих раздумий и колебаний) было выбрано не случайно. Своеобразным поэтическим манифестом «скифской группы» можно считать хрестоматийное стихотворение Блока «Скифы» («Да, скифы мы, да азиаты мы…»). Заинтересовался Есенин и «настоящими», историческими скифами. В 1920 г. в статье «Быт и искусство» он напишет: «Геродот прежде всего говорит об их [скифах] обычаях. […] Перед вами встает это буйное и статное, и воинственное племя». (Не случайно, эта статья появится в 1921 г. в левоэсеровском журнале «Знамя».) Не только Есенин, но и многие другие авторы «Скифов»: Блок, Белый, Ганин («Новый мужичок, подает небольшие надежды», – отзыв Иванова‑Разумника) – станут соратниками левых эсеров. (Вопрос о формальном членстве Есенина в партии левых эсеров до сих пор остается открытым. Никакими документами, подтверждающими этот факт, мы не располагаем, но это не значит, что их не было.) Так или иначе, но Есенин был связан с эсеровскими кругами еще до Февраля. Об этих фактах его биографии умалчивают те, кому хочется представить его «приспособленцем», в одночасье превратившимся из «царскосельского певца» в глашатая революции.
22 февраля Ломан подписывает приказ, согласно которому Есенин должен отправиться в Могилев – там находилась Ставка Верховного Главнокомандующего, туда в этот день отбыл и Николай И. В связи с Февральской революцией и отречением царя необходимость в командировке отпала.
Где же был поэт в день Февральской революции? В 1923 г. он напишет: «Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался писать стихи в честь царя». Это, конечно, не было правдой, по той простой причине, что при «проклятом царизме» за отказ написать стихотворение, хотя бы и в честь Государя, не отправляли в дисциплинарный батальон.
Да, Есенин лгал. И этим ничуть не отличался от тысяч других советских граждан. Кто‑то скрывал свое дворянское происхождение, кто‑то царские награды, кто‑то членство в политических партиях, кто‑то службу в Белой армии… Иначе просто невозможно было выжить. Так, например, Евгений Шварц через все советские годы провел версию о том, что во время Гражданской войны он якобы служил в продотряде (с его характером это было совершенно невозможно), на самом же деле он в это время участвовал в «Ледяном походе».
И все же где был Есенин в день Февральской революции? Это самое темное место в его биографии. Те, кто стремятся во что бы то ни стало очернить поэта, руководствуются словами, якобы сказанными Иванову‑Разумнику самим поэтом (к нам они дошли в пересказе третьего лица): «…До Могилева я так и не добрался. В пути меня застала революция. Возвращаться в Петербург я побоялся. В Невке меня, как Распутина, не утопили бы, но под горячую руку, да на радостях, расквасить мне физиономию любители нашлись бы. Пришлось сгинуть в кусты: я уехал в Константиново. Переждав там недели две, я рискнул показаться в Петербурге и в Царском Селе. Ничего, обошлось, слава Богу, благополучно». Эти «воспоминания» просто находка для тех, кому очень хочется представить Есенина трусом. Как же – «сгинул в кусты»!
Во‑первых, когда информация проходит через несколько лиц, практически неизбежно начинает действовать «испорченный телефон». Кроме того, начальные фразы этого «есенинского» монолога явно не соответствуют действительности – командировка в Могилев была отменена. Далее: допустим, появиться в Петрограде в первые послереволюционные дни он побоялся (вспомним, как там отнеслись к его «ренегатству»). Но чего ему было бояться в Царском Селе? В общем сей пассаж особого доверия не вызывает. Тем более что есть другое свидетельство – от очевидца: «Когда началась Февральская революция, я еще находилась в Петрограде. В этот день […] трамваи стояли. Пришлось идти домой пешком. Вернувшись, я застала у нас Есенина» (М. Марьянова). Да и зачем было уезжать на две недели? Что могло измениться за столь короткое время? Итак, наше мнение: в первые дни Февральской революции Есенин – скорее всего – был в Петрограде.
В 1917 г. он действительно побывал в Константинове. Но когда именно? Сколько он там пробыл? Сведения опять расходятся. Екатерина Есенина пишет «… в начале весны 1917 г. он [Сергей] приехал домой на все лето». Но комментаторы ее поправляют: «В 1917 г. в Константиново Есенин приехал не раньше конца мая и пробыл там, видимо, июнь и июль.
Во всяком случае, 17 марта он точно был в Царском Селе. В документе от этого числа говорится: «Ввиду сокращения штатов при Полевом Военно‑санитарном поезде № 143 препровождаю в распоряжение Воинской Комиссии [при Государственной думе] ратника Сергея Есенина». Этим же числом датирован и еще один документ: «Дан сей санитару военно‑полевого Поезда № 143 Сергею Александровичу Есенину с тем, что возложенные на него обязанности с 20 марта 1916 г. по 17 марта 1917 года исполнялись им честно и добросовестно и в настоящее время препятствий к поступлению Есенина в школу прапорщиков не встречается». Что сие значит? Есенин подавал заявление с просьбой отправить его в школу прапорщиков? Во всяком случае, он туда не явился. «В революцию покинул самовольно армию Керенского», – напишет он в 1923 г. Когда царская армия превратилась в армию Керенского, дезертирство из нее стало явлением массовым и практически ненаказуемым. Есенин не мог не понимать, что из школы прапорщиков одна дорога – на фронт. Вполне понятно, что у него не было желания сложить голову «за чей‑то чужой интерес». Теперь не Клюев, а Иванов‑Разумник для него главный авторитет, а Иванов‑Разумник был ярым противником войны с самого ее начала. Кроме того, много дел в Петрограде, надо выступать на митингах, на поэтических вечерах. (В письме Андрею Белому Иванов‑Разумник сообщает: «Оба [Есенин и Клюев] – в восторге, работают, пишут, выступают на митингах».)
Что будем делать с полученным материалом:
Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях: