Борис Леонидович Пастернак (1890–1960 гг.), поэт, прозаик, переводчик, один из самых ярких представителей русской литературы XX века.
Его тонкие, глубокие и философские стихи очень музыкальны и образны-и это не случайно. Начиналось все именно с музыки. И живописи. Мать будущего поэта Р.И. Кауфман была талантливой пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Отец – Л.О. Пастернак, знаменитый художник, иллюстрировавший произведения Льва Толстого, с которым был тесно дружен. В доме Пастернаков часто устраивались домашние концерты с участием Александра Скрябина, которого Борис обожал и под влиянием которого увлёкся музыкой, которой занимался в течении нескольких лет. После шести лет занятий пришлось отказаться от карьеры профессионального музыканта - сам Пастернак считал, что у него нет абсолютного музыкального слуха, хотя сохранились сочиненные им прелюдии и соната для фортепьяно. Тогда из-под его пера стали рождаться стихотворные строчки, а не темная вязь нот. Это была тоже музыка, но уже музыка слов. Его первые стихи были опубликованы в 1913 году...

Судьба была к нему благосклонна: он пережил все потрясения двадцатого века- из-за легкой хромоты он был освобожден от воинской повинности и не попал в мясорубку Первой мировой войны, пережил бурю 1917 года, уцелел на Отечественной, хотя тушил зажигательные бомбы на московских крышах и ездил на фронт с писательскими бригадами. Его не смели волны репрессий – в конце двадцатых, в конце тридцатых, в середине и в конце сороковых. Он писал и печатался, а когда не пускали в печать его оригинальные стихи – занимался переводами, к которым у него тоже был прирождённый дар (его переводы «Фауста», "Марии Стюарт", «Отелло» считаются лучшими). Наконец, он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе в 1958 году, вторым русским писателем после И. А. Бунина, получившим эту премию.
Бориса Пастернака просто боготворили женщины- он был с ними всегда нежен, заботлив и терпелив. Трижды в жизни был влюблён и счастлив, несмотря на некоторые трагические моменты этих трех историй.
Главные женщины в его жизни-Евгения Лурье, Зинаида Нейгауз и Ольга Ивинская, муза и последняя любовь поэта.

С Ольгой Ивинской Борис Пастернак познакомился в 1946 году, в редакции журнала "Новый мир", куда принёс первую книгу своего романа «Доктор Живаго». Ольге было 34 года, ему- 56. Она - дважды вдова и мать двоих детей, он - женат вторым браком на Зинаиде Нейгауз, бывшей жене своего друга Генриха Нейгауза. Одни восхищались ею, другие были менее благосклонны, но все сходились в одном - Ольга Ивинская была необычайно мягкой, женственной, изысканно ироничной. Невысокая - около 160 см, с золотистыми волосами, огромными глазами и нежным голосом, она не могла не привлекать мужчин. А еще она обожала стихи Пастернака, знала их наизусть и еще девочкой посещала вечера поэзии с его участием. И все же дело было не только в поэзии. Пастернак привлекал ее и как мужчина. Роман развивался стремительно.
Несколько раз влюблённые пытались расстаться, но не проходило и недели, как Пастернак, обвиняя себя в слабости, опять шёл к любимой. Долго скрывать страстную связь любовники не могли. Вскоре об их романе узнали друзья и коллеги.
Пастернак вспоминал, что образ Лары в романе "Доктор Живаго" родился благодаря Ольге, её внутренней красоте, удивительной доброте и странной таинственности.

Осенью 1949 года Ольгу Ивинскую арестовали. Причиной была ее связь с Пастернаком, которого подозревали в контактах с английской разведкой. На допросах следователей интересовало одно: чем была вызвана связь Ивинской с Пастернаком. Следствие, во время которого она потеряла их ребенка, закончилось, и её отправили в Потьму, в лагерь. Долгих четыре года Пастернак заботился о её детях и постоянно помогал им материально. Из лагерей Ольгу Ивинскую освободили весной 1953 года. Роман возобновился с прежней силой....
До конца жизни Борис Пастернак так и не смог сделать выбор между женой и Ольгой. Он посвятил ей свои лучшие стихотворения, близкие отношения связывали их до его смерти в 1960 году. Незадолго до смерти он отказал Ольге во встречах, приказал не пускать ее в дом, так как не хотел ссор между нею и своей женой. Ивинская так и не смогла с ним попрощаться, пришла только на похороны…

Ольга Ивинская пережила своего любимого на 35 лет, успев написать в 1992 году книгу воспоминаний «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком». Она умерла в 1995 году в возрасте 83 лет. Когда-то она написала ему-
"Играй во всю клавиатуру боли,
И совесть пусть тебя не укорит,
За то, что я совсем не зная роли,
Играю всех Джульетт и Маргарит..."
И они оба сыграли свои роли до конца - великий поэт, охваченный в зрелости чуть ли не юношеской любовью, и женщина, проявившая мужество и верность своему кумиру.
Сегодня-шедевры поздней лирики Б. Пастернака, посвященные Ольге Ивинской -"Единственные дни", "Зимняя ночь", "Свидание", " Осень"...

***
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.

ЕДИНСТВЕННЫЕ ДНИ

На протяженье многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу -
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.

Ольга Ивинская. Начало 30-х годов.

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

СВИДАНИЕ

Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка, и фигура,
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу.

ФЕВРАЛЬ

Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

НЕЖНОСТЬ

Ослепляя блеском,
Вечерело в семь.
С улиц к занавескам
Подступала темь.
Люди - манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.
Чувству на свободе
Вольно налегке,
Точно рвет поводья
Лошадь в мундштуке.

Одно из последних стихотворений Б.Пастернака "Единственные дни" было написано в 1959 г. и впервые опубликовано в сборнике "Стихотворения и поэмы" (М., 1961), а позднее вошло в книгу стихов "Когда разгуляется" (1956-1959) .
После ряда лет молчания, когда поэт вынужден был заниматься только переводами, появляются стихи, в которых преобладает "естественная, непосредственная простота... простота емкая, сложная, простота пушкинская и человеческая..." .

В этих стихах удивительно прозрачные языковые образы, не утрачивающие при этом экспрессии и глубины. Сравнения и олицетворения, как и в прежних стихах Пастернака, выполняют ведущую роль в создании выразительности, а динамика действия заключена в глаголе и метафоре.
Поэт описывает дни солнцеворота (так в народе называют солнцестояние), выстроившиеся чередой в его памяти. Дни многих зим прожитой жизни, и каждый из этих "повторяющихся без счета" дней был "неповторим", единственен в своем роде. В этом стихотворении нет сложных ассоциативных ходов, больших философских раздумий, составляющих основу многих стихотворений Б.Пастернака. Но под внешней простотой, конкретностью поэтических образов кроется эмоционально-семантическая насыщенность стиха. Исследователи отмечают характерную особенность поэзии Пастернака – присутствие авторского "я" в каждом стихотворении. Реалии внешнего мира не описываются ради них самих, они – способ выражения личных чувств и раздумий. Сам Б.Пастернак писал, что искусство есть запись смещения действительности, производимого чувством. Окружающая действительность не является конечной целью творчества, а, олицетворенная, становясь субъектом действия, отражает движения чувств ("Охранная грамота").
В "Единственных днях" поэт стремился передать самый "облик" дней, посетившие его тогда чувства. С чувствами этими для автора непрерывно связаны впечатления окружающего мира, состояние людей в эти дни.

Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет...
.......................................................
И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней...

Выразительной простотой строк Б.Пастернак достигает того, что поэтическое откровение не воспринимается как чужое, ощущение отстраненности у читателя исчезает: зрительные ассоциации порождают ассоциации эмоциональные. Образное и эмоциональное сближение с личными переживаниями поэта достигается и строками:

Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Здесь местоимение нам сменяет состояние я предыдущей строфы, а нанизывание придаточных предложений (Тех дней, когда нам кажется, что... ), в которые слово когда вносит оттенок субъективной модальности, создает разговорный характер.
Мы не встретим в стихотворении словесно выраженного описания личного эмоционального состояния (за исключением, пожалуй, строки Нам кажется, что время стало ). Чувства характеризуются отвлеченно-метафорически, и даже вполне конкретные картины "приобретают значение прекрасных поэтических абстракций", создавая ощущение предчувствия перемен, кажущейся бесконечности дня (И дольше века длится день ).
Композиционно стихотворение как бы распадается на две части. Первые две строфы – это введение в тему, а третья, четвертая и пятая – раскрытие темы. Единство стихотворения создается пронизывающим его общим эмоциональным настроением и структурной связью частей: вторая часть – поэтическое объяснение первой. При этом все стихотворение – раскрытие смысла заглавия "Единственные дни". Стоящее в заглавии слово дни еще не имеет для читателя никакой иной семантики, кроме общесловарной. Но в тексте это общесловарное значение приобретает значение, сторящееся на семантической основе всего стихотворения.
Слово единственные , усиленное инверсионным повторением (Тех дней единственных ) и контекстуальными синонимами (дни солнцеворота, каждый был неповторим ), во второй части стихотворения получает конкретное образное выражение, обретая новые смысловые и эмоциональные приращения.
Контекстуальный синоним неповторим соотносится не только со словом единственные , но и со словом повторялся . В строках И каждый был неповторим И повторялся вновь без счета , связанных смысловым единством, анафорическим и звуковым повтором, возникает и внутренняя смысловая взаимозависимость слов неповторим – повторялся , образующих семантический оксюморон.
Таким образом, в первой части стихотворения поэт подготавливает читателя к воспоминаниям о "единственных днях", одновременно указывая на повторяемость, закономерность происходящего. И повторялся вновь без счета, И целая их череда ...
Третья и четвертая строфы – это описание самих "дней солнцеворота". Лаконичность синтаксических конструкций, свойственная всему стихотворению, здесь особенно подчеркнута содержательной композицией строф. Их строки напоминают скупые, но выразительные мазки живописи. Обращает на себя внимание почти полное отсутствие эпитетов и сравнений, которыми так богаты ранние стихи Б.Пастернака. Лишенная тропов, третья строфа только заканчивается семантическим оксюмороном с одновременным олицетворением: И солнце греется на льдине , где собственно оксюморон греться на льдине осложняется существительным солнце , вступающим в необычное сочетание с глаголом греться . Видимо, подобная языковая образность вызвана картиной отраженного в подтаявшей льдине солнца.
Четвертая строфа является семантическим продолжением перечислений третьей строфы. Это подчеркивает и появившееся на стыке третьей и четвертой строф анафорическое и : И солнце греется на льдине. И любящие, как во сне...
Сами строки, составляющие четвертую строфу, оказываются парно параллельными: первая-вторая – третья-четвертая строки опираются на анафорическое и первой и четвертой строк и тождество ритмической конструкции.
В четвертой строфе характер перечислений нарушается: описание природы неожиданно сменяется описанием проявления чувств: И любящие, как во сне, Друг к другу тянутся поспешней . Лирический тон строки как бы диссонирует со словосочетанием тянутся поспешней , но значение слова поспешней ("очень быстро, торопливо") не актуализируется в них благодаря сравнению как во сне . Это сравнение придает положительную окраску слову поспешней и одновременно, образуя смысловое единство со словами любящие , тянутся поспешней , способствует возникновению нового смысла: "смутно, зыбко, инстинктивно".
Последние две строки четвертой строфы – возврат к описанию природы: И на деревьях в вышине Потеют от тепла скворешни . С помощью олицетворения поэт создает здесь метафорический образ: Потеют от тепла скворешни – становятся влажными от растаявшего снега.
Третья и четвертая строфы, наполненные выразительными образами, раскрывают внутреннее состояние поэта, передают его мировосприятие, заражают читателя его настроением.
Но смысловой квинтэссенцией всего стихотворения является последняя, пятая строфа. И полусонным стрелкам лень Ворочаться на циферблате... Из объема значений слов полусонные, лень, ворочаться выделяется общее смысловое ядро – остановившееся время. Значение это еще больше конкретизируется в строке И дольше века длится день , которая построена на приеме семантического оксюморона. Вообще тема временно й длительности, протяженности проходит через все стихотворение. Она звучит и в первой части стихотворения: Нам кажется, что время стало , и во второй – как своеобразная семантическая перекличка:

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день...

Тема времени лексически выражена в первых двух строфах, образующих своеобразный контекстуально-синонимический ряд: повторялся, без счета, целая... череда составилась мало-помалу . Ощущение бесконечности дня подчеркивается и использованными в описании глаголами настоящего времени, несовершенного вида: подходит, мокнут, греется, тянутся, потеют, длится, не кончается . В строке И дольше века длится день тема временно й длительности получает естественное, органичное завершение, здесь как бы "фокусируется" осмысленное поэтом как реальность остановившееся время .
Для понимания последней строки (И не кончается объятье ), вероятно, нужно иметь в виду и "экстралингвистические факторы". Стихотворение было написано поэтом в конце жизни, но все оно пронизано светлым чувством. Семантическое наполнение слова объятье предполагает положительную тему: "чувство радости, жизни". Особенность поэзии Б.Пастернака в том, что в стихах он стремится донести до читателя мысли гораздо более сложные, чем те, которые возникают из суммы значений слов. Возможно, что многое из того хорошего, светлого, что было в жизни, ассоциируется у поэта с "днями солнцеворота", когда живут с ощущением перемен, в предчувствии радости... И слово объятье в контексте стихотворения получает новые смысловые приращения. И не кончается объятье – не кончается радостное, светлое чувство, не кончается жизнь.
Одной из организующих стихотворение фигур является анафора. Она переплетает, стягивает стихотворные строки в единое смысловое целое. Семантическое единство создают и межстрофные повторы: Я помню дни солнцеворота... Я помню их наперечет...
В стихотворении практически нет слов, которые требовали бы лингвистического толкования. Нет архаизмов, фразеологизмов или часто используемой поэтом разговорно-просторечной лексики (за исключением слова солнцеворот ). Поэтичность, выразительность стихотворения создаются не обилием языковых средств, а неожиданным соединением самых простых, хорошо известных слов.

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною чёрною горит.

Достать пролётку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колёс,

Перенестись туда, где ливень

Ещё шумней чернил и слёз.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

Вокзал

Вoкзaл, нeсгopaeмый ящик

Разлук моих, встреч и разлук,

Испытанный друг и указчик,

Начать - не исчислить заслуг.

Бывало, вся жизнь моя - в шарфе,

Лишь подан к посадке состав,

И пышут намордники гарпий,

Парами глаза нам застлав.

Бывало, лишь рядом усядусь -

И крышка. Приник и отник.

Прощай же, пора, моя радость!

Я спрыгну сейчас, проводник.

Бывало, раздвинется запад

В манёврах ненастий и шпал

И примется хлопьями цапать,

Чтоб под буфера не попал.

И глохнет свисток повторённый,

А издали вторит другой,

И поезд метёт по перронам

Глухой многогорбой пургой.

И вот уже сумеркам невтерпь,

И вот уж, за дымом вослед,

Срываются поле и ветер,-

О, быть бы и мне в их числе!

Пиры

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь

И в них твоих измен горящую струю.

Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью.

Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.

Надёжному куску объявлена вражда.

Тревожный ветр ночей - тех здравиц виночерпьем,

Которым, может быть, не сбыться никогда.

Наследственность и смерть - застольцы наших трапез.

И тихой зарёй, - верхи дерев горят -

В сухарнице, как мышь, копается анапест,

И Золушка, спеша, меняет свой наряд.

Полы подметены, на скатерти - ни крошки,

Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,

И Золушка бежит - во дни удач на дрожках,

А сдан последний грош, - и на своих двоих.

Импровизация

Я клавишей стаю кормил с руки

Под хлопанье крыльев, плеск и клёкот.

Я вытянул руки, я встал на носки,

Рукав завернулся, ночь тёрлась о локоть.

И было темно. И это был пруд

И волны.- И птиц из породы люблю вас,

Казалось, скорей умертвят, чем умрут

Крикливые, чёрные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно.

Пылали кубышки с полуночным дёгтем.

И было волною обглодано дно

У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд,

Казалось, покамест птенец не накормлен,

И самки скорей умертвят, чем умрут

Рулады в крикливом, искривлённом горле.

Это мои, это мои,

Это мои непогоды

Пни и ручьи, блеск колеи,

Мокрые стёкла и броды,

Ветер в степи, фыркай, храпи,

Наотмашь брызжи и фыркай!

Что тебе сплин, ропот крапив,

Лепет холстины по стирке.

Платья, кипя, лижут до пят,

Станы гусей и полотнищ,

Рвутся, летят, клонят канат,

Плещут в ладони работниц.

Ты и тоску порешь в лоскут,

Порешь, не знаешь покрою,

Вот они там, вот они тут,

Клочьями кочки покроют.

Марбург

Я вздрагивал. Я загорался и гас.

Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, -

Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.

Как жаль её слез! Я святого блаженней.

Я вышел на площадь. Я мог быть сочтён

Вторично родившимся. Каждая малость

Жила и, не ставя меня ни во что,

B прощальном значенье своём подымалась.

Плитняк раскалялся, и улицы лоб

Был смугл, и на небо глядел исподлобья

Булыжник, и ветер, как лодочник, грёб

По липам. И всё это были подобья.

Но, как бы то ни было, я избегал

Их взглядов. Я не замечал их приветствий.

Я знать ничего не хотел из богатств.

Я вон вырывался, чтоб не разреветься.

Инстинкт прирождённый, старик-подхалим,

Был невыносим мне. Он крался бок о бок

И думал: «Ребячья зазноба. За ним,

К несчастью, придётся присматривать в оба».

«Шагни, и ещё раз», - твердил мне инстинкт,

И вёл меня мудро, как старый схоластик,

Чрез девственный, непроходимый тростник

Нагретых деревьев, сирени и страсти.

«Научишься шагом, а после хоть в бег», -

Твердил он, и новое солнце с зенита

Смотрело, как сызнова учат ходьбе

Туземца планеты на новой планиде.

Одних это всё ослепляло. Другим -

Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.

Копались цыплята в кустах георгин,

Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.

Плыла черепица, и полдень смотрел,

Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге

Кто, громко свища, мастерил самострел,

Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.

Желтел, облака пожирая, песок.

Предгрозье играло бровями кустарника.

И небо спекалось, упав на кусок

Кровоостанавливающей арники.

В тот день всю тебя, от гребёнок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Когда я упал пред тобой, охватив

Туман этот, лёд этот, эту поверхность

(Как ты хороша!) - этот вихрь духоты…

О чём ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.

Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.

И всё это помнит и тянется к ним.

Всё - живо. И всё это тоже - подобья.

Нет, я не пойду туда завтра. Отказ -

Полнее прощанья. Bсе ясно. Мы квиты.

Вокзальная сутолока не про нас.

Что будет со мною, старинные плиты?

Повсюду портпледы разложит туман,

И в обе оконницы вставят по месяцу.

Тоска пассажиркой скользнёт по томам

И с книжкою на оттоманке поместится.

Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,

Бессонницу знаю. У нас с ней союз.

Зачем же я, словно прихода лунатика,

Явления мыслей привычных боюсь?

Ведь ночи играть садятся в шахматы

Со мной на лунном паркетном полу,

Акацией пахнет, и окна распахнуты,

И страсть, как свидетель, седеет в углу.

И тополь - король. Я играю с бессонницей.

И ферзь - соловей. Я тянусь к соловью.

И ночь побеждает, фигуры сторонятся,

Я белое утро в лицо узнаю.

Про эти стихи

На тротуарах истолку

С стеклом и солнцем пополам,

Задекламирует чердак

С поклоном рамам и зиме,

К карнизам прянет чехарда

Чудачеств, бедствий и замет.

Буран не месяц будет месть,

Концы, начала заметёт.

Внезапно вспомню: солнце есть;

Увижу: свет давно не тот.

Галчонком глянет Рождество,

И разгулявшийся денёк

Проя снит много из того,

Что мне и милой невдомЁк.

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

Кто тропку к двери проторил,

К дыре, засыпанной крупой,

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По?

Пока в Дарьял, как к другу, вхож,

Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,

Я жизнь, как Лермонтова дрожь,

Как губы в вермут окунал.

Определение поэзии

Это - круто налившийся свист,

Это - щёлканье сдавленных льдинок.

Это - ночь, леденящая лист,

Это - двух соловьёв поединок.

Это - сладкий заглохший горох,

Это - слёзы вселенной в лопатках,

Это - с пультов и с флейт - Figaro

Низвергается градом на грядку.

Всё, что ночи так важно сыскать

На глубоких купаленных доньях,

И звезду донести до садка

На трепещущих мокрых ладонях.

Площе досок в воде - духота.

Небосвод завалился ольхою,

Этим звёздам к лицу б хохотать,

Ан вселенная - место глухое.

Степь

Как были те выходы в тишь хороши!

Безбрежная степь, как марина,

Вздыхает ковыль, шуршат мураши,

И плавает плач комариный.

Стога с облаками построились в цепь

И гаснут, вулкан на вулкане.

Примолкла и взмокла безбрежная степь,

Колеблет, относит, толкает.

Туман отовсюду нас морем обстиг,

В волчцах волочась за чулками,

И чудно нам степью, как взморьем, брести -

Колеблет, относит, толкает.

Не стог ли в тумане? Кто поймёт?

Не наш ли омёт? Доходим.- Он.

Нашли! Он самый и есть.- Омёт,

Туман и степь с четырёх сторон.

И Млечный Путь стороной ведёт

На Керчь, как шлях, скотом пропылён.

Зайти за хаты, и дух займёт:

Открыт, открыт с четырех сторон.

Туман снотворен, ковыль как мёд.

Ковыль всем Млечным Путём рассорён.

Туман разойдётся, и ночь обоймёт

Омёт и степь с четырёх сторон.

Тенистая полночь стоит у пути,

На шлях навалилась звездами,

И через дорогу за тын перейти

Нельзя, не топча мирозданья.

Когда ещё звёзды так низко росли

И полночь в бурьян окунало,

Пылал и пугался намокший муслин,

Льнул, жался и жаждал финала?

Пусть степь нас рассудит и ночь разрешит.

Когда, когда не: - В Начале

Плыл Плач Комариный, Ползли Мураши,

Волчцы по Чулкам Торчали?

Закрой их, любимая! Запорошит!

Вся степь как до грехопаденья:

Вся - миром объята, вся - как парашют,

Вся - дыбящееся виденье!

Встреча

Вода рвалась из труб, из луночек,

Из луж, с заборов, с ветра, с кровель

С шестого часа пополуночи,

С четвёртого и со второго.

На тротуарах было скользко,

И ветер воду рвал, как вретище,

И можно было до Подольска

Добраться, никого не встретивши.

В шестом часу, куском ландшафта

С внезапно подсыревшей лестницы,

Как рухнет в воду, да как треснется

Усталое: «Итак, до завтра!»

Где в предвкушеньи водостоков

Восток шаманил машинально.

Дремала даль, рядясь неряшливо

Над ледяной окрошкой в иней,

И вскрикивала и покашливала

За пьяной мартовской ботвиньей.

Шли рядом, и обоих спорящих

Холодная рука ландшафта

Вела домой, вела со сборища.

Шли шибко, вглядываясь изредка

В мелькавшего как бы взаправду

И вдруг скрывавшегося призрака.

То был рассвет. И амфитеатром,

Явившимся на зов предвестницы,

Неслось к обоим это завтра,

Произнесённое на лестнице.

Оно с багетом шло, как рамошник.

Деревья, здания и храмы

Нездешними казались, тамошними,

В провале недоступной рамы.

Они трехъярусным гекзаметром

Смещались вправо по квадрату.

Смещённых выносили замертво,

Никто не замечал утраты.

Шекспир

Извозчичий двор и встающий из вод

В уступах - преступный и пасмурный Тауэр,

И звонкость подков, и простуженный звон

Вестминстера, глыбы, закутанной в траур.

И тесные улицы; стены, как хмель,

Копящие сырость в разросшихся брёвнах,

Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль,

Как Лондон, холодных, как поступь, неровных.

Спиралями, мешкотно падает снег.

Уже запирали, когда он, обрюзгший,

Как сползший набрюшник, пошёл в полусне

Валить, засыпая уснувшую пустошь.

Оконце и зёрна лиловой слюды

В свинцовых ободьях. - «Смотря по погоде.

А впрочем… А впрочем, соснём на свободе.

А впрочем - на бочку! Цирюльник, воды!»

И, бреясь, гогочет, держась за бока,

Словам остряка, не уставшего с пира

Цедить сквозь приросший мундштук чубука

Убийственный вздор.

А меж тем у Шекспира

Острить пропадает охота. Сонет,

Написанный ночью с огнём, без помарок,

За дальним столом, где подкисший ранет

Ныряет, обнявшись с клешнёю омара,

Сонет говорит ему:

«Я признаю

Способности ваши, но, гений и мастер,

Сдаётся ль, как вам, и тому, на краю

Бочонка, с намыленной мордой, что мастью

Весь в молнию я, то есть выше по касте,

Чем люди, - короче, что я обдаю

Огнём, как, на нюх мой, зловоньем ваш кнастер?

Простите, отец мой, за мой скептицизм

Сыновний, но, сэр, но милорд, мы - в трактире.

Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы

Пред плещущей чернью? Мне хочется шири!

Прочтите вот этому. Сэр, почему ж?

Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов -

И вы с ним в бильярдной, и там - не пойму,

Чем вам не успех популярность в бильярдной?»

Ему?! Ты сбесился? - И кличет слугу,

И, нервно играя малаговой веткой,

Считает: полпинты, французский рагу -

И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, - а слова

Являются о третьем годе.

Так начинают понимать.

И в шуме пущенной турбины

Мерещится, что мать - не мать,

Что ты - не ты, что дом - чужбина.

Что делать страшной красоте

Присевшей на скамью сирени,

Когда и впрямь не красть детей?

Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст

Звезде превысить досяганье,

Когда он - Фауст, когда - фантаст?

Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря

Поверх плетней, где быть домам бы,

Внезапные, как вздох, моря.

Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком

Упав в овсы с мольбой: исполнься,

Грозят заре твоим зрачком.

Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.

Весна, я с улицы, где тополь удивлён,

Где даль пугается, где дом упасть боится,

Где воздух синь, как узелок с бельём

У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,

Оставленный звездой без продолженья

К недоуменью тысяч шумных глаз,

Бездонных и лишённых выраженья.

Здесь прошёлся загадки таинственный ноготь.

Поздно, высплюсь, чем свет перечту и пойму.

А пока не разбудят, любимую трогать

Так, как мне, не дано никому.

Как я трогал тебя! Даже губ моих медью

Трогал так, как трагедией трогают зал.

Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,

Лишь потом разражалась гроза.

Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья.

Звёзды долго горлом текут в пищевод,

Соловьи же заводят глаза с содроганьем,

Осушая по капле ночной небосвод.

Брюсову

Я поздравляю вас, как я отца

Поздравил бы при той же обстановке.

Жаль, что в Большом театре под сердца

Не станут стлать, как под ноги, циновки.

Жаль, что на свете принято скрести

У входа в жизнь одни подошвы: жалко,

Что прошлое смеётся и грустит,

А злоба дня размахивает палкой.

Вас чествуют. Чуть-чуть страшит обряд,

Где вас, как вещь, со всех сторон покажут

И золото судьбы посеребрят,

И, может, серебрить в ответ обяжут.

Что мне сказать? Что Брюсова горька

Широко разбежавшаяся участь?

Что ум черствеет в царстве дурака?

Что не безделка - улыбаться, мучась?

Что сонному гражданскому стиху

Вы первый настежь в город дверь открыли?

Что ветер смёл с гражданства шелуху

И мы на перья разодрали крылья?

Что вы дисциплинировали взмах

Взбешённых рифм, тянувшихся за глиной,

И были домовым у нас в домах

И дьяволом недетской дисциплины?

Что я затем, быть может, не умру,

Что, до смерти теперь устав от гили,

Вы сами, было время, поутру

Линейкой нас не умирать учили?

Ломиться в двери пошлых аксиом,

Где лгут слова и красноречье храмлет?..

О! весь Шекспир, быть может, только в том,

Что запросто болтает с тенью Гамлет.

Так запросто же! Дни рожденья есть.

Скажи мне, тень, что ты к нему желала б?

Так легче жить. А то почти не снесть

Пережитого слышащихся жалоб.

Борису Пильняку

Иль я не знаю, что, в потёмки тычась,

Вовек не вышла б к свету темнота,

И я - урод, и счастье сотен тысяч

Не ближе мне пустого счастья ста?

И разве я не мерюсь пятилеткой,

Не падаю, не подымаюсь с ней?

Но как мне быть с моей грудною клеткой

И с тем, что всякой косности косней?

Напрасно в дни великого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта:

Она опасна, если не пуста.

Баллада

Дрожат гара жи автобазы,

Нет-нет, как кость, взблеснёт костёл.

Над парком падают топазы,

Слепых зарниц бурлит котёл.

В саду табак, - на тротуаре -

Толпа, в толпе гуденье пчёл.

Разрывы туч, обрывки арий,

«Пришёл», - летит от вяза к вязу,

И вдруг становится тяжёл

Как бы достигший высшей фазы

Бессонный запах матиол.

«Пришёл», - летит от пары к паре,

«Пришёл», - стволу лепечет ствол.

Потоп зарниц, гроза в разгаре,

Недвижный Днепр, ночной Подол.

Удар, другой, пассаж, - и сразу

В шаров молочный ореол

Шопена траурная фраза

Вплывает, как больной орёл.

Под ним - угар араукарий,

Но глух, как будто что обрёл,

Обрывы донизу обшаря,

Недвижный Днепр, ночной Подол.

Полёт орла, как ход рассказа.

B нём все соблазны южных смол

И все молитвы и экстазы

За сильный и за слабый пол.

Полёт - сказанье об Икаре.

Но тихо с круч ползёт подзол,

И глух, как каторжник на Каре,

Недвижный Днепр, ночной Подол.

Вам в дар баллада эта, Гарри.

Bоображенья произвол

Не тронул строк о вашем даре:

Я видел всё, что в них привёл.

Запомню и не разбазарю:

Метель полночных матиол.

Концерт и парк на крутояре.

Недвижный Днепр, ночной Подол.

Вторая баллада

На даче спят. B саду, до пят

Подветренном, кипят лохмотья.

Как флот в трехъярусном полёте,

Деревьев паруса кипят.

Лопатами, как в листопад,

Гребут берёзы и осины.

На даче спят, укрывши спину,

Ревёт фагот, гудит набат.

На даче спят под шум без плоти,

Под ровный шум на ровной ноте,

Под ветра яростный надсад.

Льёт дождь, он хлынул с час назад.

Кипит деревьев парусина.

Льёт дождь. На даче спят два сына,

Как только в раннем детстве спят.

Я просыпаюсь. Я объят

Открывшимся. Я на учёте.

Я на земле, где вы живёте,

И ваши тополя кипят.

Льёт дождь. Да будет так же свят,

Как их невинная лавина…

Но я уж сплю наполовину,

Как только в раннем детстве спят.

Льёт дождь. Я вижу сон: я взят

Обратно в ад, где всё в комплоте,

И женщин в детстве мучат тёти,

А в браке дети теребят.

Льёт дождь. Мне снится: из ребят

Я взят в науку к исполину,

И сплю под шум, месящий глину,

Как только в раннем детстве спят.

Светает. Мглистый банный чад.

Балкон плывёт, как на плашкоте.

Как на плотах, - кустов щепоти

И в каплях потный тёс оград.

(Я видел вас раз пять подряд.)

Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.

Усни, баллада, спи, былина,

Как только в раннем детстве спят.

Смерть поэта

Не верили, считали - бредни,

Но узнавали от двоих,

Троих, от всех. Равнялись в строку

Остановившегося срока

Дома чиновниц и купчих,

Дворы, деревья, и на них

Грачи, в чаду от солнцепёка

Разгорячённо на грачих

Кричавшие, чтоб дуры впредь не

Совались в грех, да будь он лих.

Лишь бы на лицах влажный сдвиг,

Как в складках порванного бредня.

Был день, безвредный день, безвредней

Десятка прежних дней твоих.

Толпились, выстроясь в передней,

Как выстрел выстроил бы их.

Как, сплющив, выплёснул из стока б

Лещей и щуку минный вспых

Шутих, заложенных в осоку,

Как вздох пластов нехолостых.

Ты спал, постлав постель на сплетне,

Спал и, оттрепетав, был тих,-

Красивый, двадцатидвухлетний.

Как предсказал твой тетраптих.

Ты спал, прижав к подушке щёку,

Спал,- со всех ног, со всех лодыг

Врезаясь вновь и вновь с наскоку

В разряд преданий молодых.

Ты в них врезался тем заметней,

Что их одним прыжком достиг.

Твой выстрел был подобен Этне

В предгорье трусов и трусих.

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проёме

Незадёрнутых гардин.

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк моховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит сомненья дрожь,-

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдёшь.

Ты появишься из двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

Опять Шопен не ищет выгод,

Но, окрыляясь на лету,

Один прокладывает выход

Из вероятья в правоту.

Задворки с выломанным лазом,

Хибарки с паклей по бортам.

Два клёна в ряд, за третьим, разом -

Соседней Рейтарской квартал.

Весь день внимают клены детям,

Когда ж мы ночью лампу жжём

И листья, как салфетки, метим,

Крошатся огненным дождём.

Тогда, насквозь проколобродив

Штыками белых пирамид,

В шатрах каштановых напротив

Из окон музыка гремит.

Гремит Шопен, из окон грянув,

А снизу, под его эффект

Прямя подсвечники каштанов,

На звёзды смотрит прошлый век.

Как бьют тогда в его сонате,

Качая маятник громад,

Часы разъездов и занятий,

И снов без смерти, и фермат!

Итак, опять из-под акаций

Под экипажи парижан?

Опять бежать и спотыкаться,

Как жизни тряский дилижанс?

Опять трубить, и гнать, и звякать,

И, мякоть в кровь поря, - опять

Рождать рыданье, но не плакать,

Не умирать, не умирать?

Опять в сырую ночь в мальпосте

Проездом в гости из гостей

Подслушать пенье на погосте

Колёс, и листьев, и костей?

В конце ж, как женщина, отпрянув

И чудом сдерживая прыть

Впотьмах приставших горлопанов,

Распятьем фортепьян застыть?

А век спустя, в самозащите

Задев за белые цветы,

Разбить о плиты общежитий

Плиту крылатой правоты.

Опять? И, посвятив соцветьям

Рояля гулкий ритуал,

Всем девятнадцатым столетьем

Упасть на старый тротуар.

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью - убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплёкой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далёко,

Так робок первый интерес.

Но старость - это Рим, который

Взамен турусов и колёс

Не читки требует с актёра,

А полной гибели всерьёз.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлёт раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Во всём мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Всё время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

Я вывел бы её закон,

Её начало,

И повторял её имён

Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

В стихи б я внёс дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

Достигнутого торжества

Игра и мука -

Натянутая тетива

Тугого лука.

Ночь

Идёт без проволочек

И тает ночь, пока

Над спящим миром лётчик

Уходит в облака.

Он потонул в тумане,

Исчез в его струе,

Став крестиком на ткани

И меткой на белье.

Под ним ночные бары,

Чужие города,

Казармы, кочегары,

Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу

Ложится тень крыла.

Блуждают, сбившись в кучу,

Небесные тела.

И страшным, страшным креном

К другим каким-нибудь

Неведомым вселенным

Повёрнут Млечный путь.

В пространствах беспредельных

Горят материки.

В подвалах и котельных

Не спят истопники.

В Париже из-под крыши

Венера или Марс

Глядят, какой в афише

Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится

В прекрасном далеке

На крытом черепицей

Старинном чердаке.

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод

Относится к предмету

Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай,

Не прерывай труда,

Не спи, борись с дремотой,

Как лётчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну.

Ты - вечности заложник

У времени в плену.

В больнице

Стояли как перед витриной,

Почти запрудив тротуар.

Носилки втолкнули в машину.

В кабину вскочил санитар.

И скорая помощь, минуя

Панели, подъезды, зевак,

Сумятицу улиц ночную,

Нырнула огнями во мрак.

Милиция, улицы, лица

Мелькали в свету фонаря.

Покачивалась фельдшерица

Со склянкою нашатыря.

Шёл дождь, и в приёмном покое

Уныло шумел водосток,

Меж тем как строка за строкою

Марали опросный листок.

Его положили у входа.

Всё в корпусе было полно.

Разило парами иода,

И с улицы дуло в окно.

Окно обнимало квадратом

Часть сада и неба клочок.

К палатам, полам и халатам

Присматривался новичок.

Как вдруг из расспросов сиделки,

Покачивавшей головой,

Он понял, что из переделки

Едва ли он выйдет живой.

Тогда он взглянул благодарно

В окно, за которым стена

Была точно искрой пожарной

Из города озарена.

Там в зареве рдела застава,

И, в отсвете города, клён

Отвешивал веткой корявой

Больному прощальный поклон.

«О господи, как совершенны

Дела твои, - думал больной, -

Постели, и люди, и стены,

Ночь смерти и город ночной.

Я принял снотворного дозу

И плачу, платок теребя.

О боже, волнения слезы

Мешают мне видеть тебя.

Мне сладко при свете неярком,

Чуть падающем на кровать,

Себя и свой жребий подарком

Бесценным твоим сознавать.

Кончаясь в больничной постели,

Я чувствую рук твоих жар.

Ты держишь меня, как изделье,

И прячешь, как перстень, в футляр».

Снег идёт

Снег идёт, снег идёт.

К белым звёздочкам в буране

Тянутся цветы герани

За оконный переплёт.

Снег идёт, и всё в смятеньи,

Всё пускается в полет,-

Чёрной лестницы ступени,

Перекрёстка поворот.

Снег идёт, снег идёт,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,

С верхней лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждёт.

Не оглянешься - и святки.

Только промежуток краткий,

Смотришь, там и новый год.

Снег идёт, густой-густой.

В ногу с ним, стопами теми,

В том же темпе, с ленью той

Или с той же быстротой,

Может быть, проходит время?

Может быть, за годом год

Следуют, как снег идёт,

Или как слова в поэме?

Снег идёт, снег идёт,

Снег идёт, и всё в смятеньи:

Убелённый пешеход,

Удивлённые растенья,

Перекрёстка поворот.

Единственные дни

На протяженье многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счёта.

И целая их череда

Составилась мало-помалу -

Тех дней единственных, когда

Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечёт:

Зима подходит к середине,

Дороги мокнут, с крыш течёт

И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,

Друг к другу тянутся поспешней,

И на деревьях в вышине

Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

Борис Пастернак, 1912 - 1960.

45-я параллель, 2016.

«Единственные дни» Борис Пастернак

На протяженье многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу -
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.

Анализ стихотворения Пастернака «Единственные дни»

Стихотворение «Единственные дни» относится к позднему творчеству Пастернака. Оно написано в 1959-ом, в трудное для поэта время. Борис Леонидович находился на семидесятом году жизни, изнутри его изъедала мучительная болезнь – рак легкого. Кроме того, на долю Пастернака выпала масштабная травля, организованная советской властью и связанная с получением Нобелевской премии. Роман «Доктор Живаго» в прессе СССР называли литературным сорняком, клеветой. При этом большинство людей, выступавших против Бориса Леонидовича, его главное прозаическое произведение никогда не читали. «Единственные дни» – стихотворение умудренного сединами человека, много повидавшего, как хорошего, так и плохого, осознающего, что смерть близка. Текст отличает простота, емкая и естественная одновременно. Между строк Пастернак передает читателем ощущение того, что физическая кончина – это не финал, а жизнь способна продолжаться и за пределами земного существования. Из лаконичности, отсутствия мудреных философских сентенций и сложносочиненных средств художественной выразительности рождается чувство вечности, к которой причастен каждый человек.

Заглавие анализируемого стихотворения походит на оксюморон. Разрешение противоречия дано в первой строфе. Прилагательным «единственный» лирический герой характеризует только дни зимнего солнцестояния. Согласно естественному ходу жизни природы, день этот повторяется ежегодно. Соответственно, уже в начале текста Борису Леонидовичу удается преодолеть оппозицию неповторимости и повторяемости, множественности и единственности. Интересно, что день зимнего равноденствия поэт называет днем солнцеворота, обращаясь к древнерусскому термину. В связи с этим возникают ассоциации с языческим праздником. Более того – появляется значение движения (поворот солнца). Выбор слова в данном случае особенно важен. Он помогает обыграть сочетание мотивов динамики и статики. Обратите внимание – лирический герой описывает дни, когда время словно замирает. При этом изображение их дается посредством глаголов движения: «с крыш течет», «зима подходит к середине».

«Единственные дни» – жемчужина философской лирики Пастернака. В стихотворении нашло отражение отношение к жизни как к бесконечному солнцевороту, ко времени как к составляющей вечности, в рамках которой все непрерывно и взаимосвязано.

На протяженье многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу —
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.

Анализ стихотворения «Единственные дни» Пастернака

Русский поэт Пастернак Борис Леонидович выразил своё отношение к миру и к вечности в своём стихотворении «Единственные души». Оно было написано в 1959 году, завершив цикл произведений «Когда разгуляется».

Это стихотворение наполнено особой легкостью, спокойствием, умиротворением, верой в красоту и силу жизни. Пастернак написал «Единственные души», когда ему было за семьдесят лет, поэтому в строчках чувствуется философия и большой жизненный опыт. Главный герой смог понять взаимосвязь между явлениями жизни и понимает, что это Божья деятельность. Он понимает современность, как плен, но в тоже время, как возможность реализовать творческое предназначение.

В его воспоминаниях каждый день представляется неповторимым и единственным. Но так характеризуются только дни зимнего солнцестояния. С помощью участия природы такой день повторяется каждый год. Основной мотив заключается в том, что при насыщенных днях перестают существовать минуты и часы. Дни сливаются в одно мгновение. И оно больше никогда не повторится, но и не забудется. И каждый раз при воспоминаниях ощущения возникают разные.

Акцент направлен на особенность памяти, которая разделяет время не на минуты, а на то, что было и есть сейчас. В первой строфе можно наблюдать такой приём, как оксюморон, который выражает то, как связаны между собой единственное и многократное, временное и вечное. Это можно сравнить с оркестром, ведь любая мелодия сначала длится, а потом прерывается другой, далее все снова повторяется, сливаясь в гармонию.

Лирический персонаж описывает дни, когда время, как будто, замирает, останавливается. Это чувствуется с помощью глаголов в строчках: «зима подходит к середине», «с крыш течёт». Имеются отголоски древнерусского термина, ассоциируясь с языческим праздником. Это заметно, потому что дни зимнего равноденствия называется днём солнцеворота. Это даёт четкое понимание понятий статики и динамики. Также в третьей строфе появляется строчка с поворотом солнца, выражая значение движения. Для придания красоты, насыщенности и завершенности Борис Пастернак использует интересные метафоры, эпитеты, красочные прилагательные. Это даёт яркую окраску произведению.

Таким замечательным стихотворением поэт хотел сказать людям, что в мире все взаимосвязано и действует непрерывно. Движение можно заметить в любом процессе. «Единственными днями» Пастернак отражает мысли о вечности и пройденном времени.