Путь из Болоньи во Флоренцию пролегает через Апеннины. Уже через несколько километров за Болоньей рельеф резко меняется, с двух сторон от железной дороги вырастают немалые горы. Несмотря на то, что в Болонье никакого снега не было и в помине, тут он покрывает не только горные склоны и вершины, но и все окрестности.
Конечно, если бы не одна итальянская хитрость, то ехать бы до Флоренции нам предстояло не меньше 4-6 часов. Хитрость же заключается в том, что буквально половину пути поезд проходит в туннеле, вырубленным через весь Апеннинский хребет. В нем не видно ни зги и только чувствуется высота, которую набирает поезд, - периодически, как в самолете, закладывает уши.
А во Флоренции никакого снега снова нет, да и горы там видны лишь на горизонте, если влезть на какую-нибудь точку повыше.
Наверно, мы опять поступили неправильно. Точнее, не типично для большинства тех, кто впервые приезжает в этот город. Мы не пошли в галерею Уффици. Мало того, мы не рвались с пеной у рта обойти все бесспорно прекрасные флорентийские соборы, базилики и дворцы. Мы выбрали лишь несколько, на наш взгляд, наиболее оригинальных (да-да, я, конечно, соглашусь с италолюбами и италоведами, что это слово не совсем подходит к архитектурным шедеврам Флоренции, а, точнее, подходит к очень многим, если не ко всем), но главное - мы выбрали дом Данте и его церковь.
Наверняка, вы уже поняли из предыдущих постов, что к Данте Алигьери я питаю некоторую слабость. Когда я читала его "Божественную комедию", я так отчетливо представляла все описанные там круги ада и чистилища, что потом долго пугала друзей и родителей, каким конкретно наказанием им грозит тот или иной грех. А так как эту книгу я читала, учась в вузе, а в то время я была девушкой вполне себе откровенной, то в подробностях изложения разных деталей я совершенно не стеснялась. Например, был у меня один друг, очень любивший покушать. И я ему с готовностью рассказывала, что придется ему отправиться в третий круг ада, где его будут все время поливать непрекращающиеся дожди, засыпать снега, а он будет пребывать в постоянной сырости. А подруге, которая не могла разобраться со своими тремя мальчиками, я поведала, что при таком раскладе ее сошлют во второй круг ада, где дуют постоянные сильные ветры, которые будут носить ее, и она никогда не сможет ни сесть, ни лечь, будет только летать. Веселилась я так довольно-таки долго, пока сама у себя не нашла кучу причин, по которым меня сошлют туда же. А, вообще, если честно, фантазия Данте еще тогда поразила меня до глубины души. Сложно даже представить, откуда он брал вдохновение (и не надо тут про Беатриче), чтобы описать все те наказания, которые изложил в своей книге. И еще меня очень удивили, насколько все-таки изменилось общество с тех пор. Вот, взять, к примеру, воров и убийц. Воровать, конечно, не хорошо. И Данте запросто отправил всех воров, включая, кстати сказать, лицемеров и взяточников, в восьмой круг ада. Там во рву, заполненном ядовитыми змеями, он заставил воров уворачиваться и бегать от этих самых змей, а взяточников посадил в кипящую смолу. Убийцы же показались ему почему-то более привлекательными, хотя сейчас, казалось бы, тяжелее греха нет, тем более, если брать убийство преднамеренное. У Алигьери же убийцы находятся в седьмом кругу ада и бродят там по рву с кровью. А еще меня поразило то, что иноверцы и младенцы, которых не успели покрестить, тоже отправлены в ад. Правда, в лимб, где более-менее сносные условия, но, в принципе, это дела не меняет.
Ладно, что-то я отвлеклась. Как я уже говорила, Данте Алигьери родился во Флоренции. Правда, того дома, в котором он жил, сейчас уже нет. Но тут имела место одна удивительная история. Начиная века с пятнадцатого, все были уверены, что бывший дом Данте располагается в башне на одной из флорентийских улиц. В его времена это было вполне реально и даже модно. Народ выстраивал себе жилые башни (некоторые даже до 70 метров высотой) по тем же причинам, что и в Болонье: для защиты от нападения всяких врагов, чтобы понтоваться, а еще, как ни странно, чтобы экономить от застройки вширь ценные городские земли. В результате в 13 веке во Флоренции было не меньше пятидесяти таких башен. Уже позже к башням пристроили со всех сторон более привычные нашему глазу дома, но это уже другая история. Так вот, все считали, что дом Данте вполне себе мирно существует. А из-за того, что Данте Алигьери в 15 веке во Флоренции снова полюбили, этот дом стали охранять и беречь, как зеницу ока. Когда же уже в наше время было решено открыть в нем музей, ученые вдруг выяснили, что этот дом - вовсе не дом поэта, а просто очень на него похожий. Настоящий же дом Данте, увы, канул в лету - скорее всего, был уничтожен сразу после изгнания его из Флоренции.
Однако мы его все равно с удовольствием посетили. Скажу сразу, что вещей Данте не сохранилось. Но в доме-музее есть очень много картин, репродукций, книг, карт и разных интересных документов, рассказывающих о его жизни. К примеру, макет Флоренции 13 века с теми самыми жилыми башнями-небоскребами, о которых я уже рассказывала. Или модель поля боя между гвельфами и гиббелинами (что прикольно, сейчас во Флоренции имеются улицы и тех, и других) в одной деревушке под Флоренцией с сотней оловянных солдатиков в полном средневековом обмундировании с фамильными флагами и гербами. 
Фамильный герб (гвельфы).
Но больше всего меня потрясли схемы рая, чистилища и ада, нарисованные по мотивам "Божественной комедии". Это надо видеть! Чем-то они, конечно, напоминают школьные плакаты из серии, как представляли мир древние, но разглядывать их можно часами! Просто нечто!
Ад.
Чистилище.
Рай.
Об истории знакомства Данте и Беатриче в музее тоже есть. Семья Беатриче Портинари жила в соседнем доме с Данте. Кроме Беатриче, у Портинари было еще пять девочек. Данте же познакомился с Беатриче, когда ей было всего девять лет, и... влюбился. Женился он, правда, потом на Джетте, но Беатриче стала музой всей его жизни. Впрочем, любил он ее чисто платонически. Сначала воспевал ее лукавые глаза, нежные руки и тонкий стан. Но, когда она умерла, а было ей всего 24 года, поэта словно переклинило, и Алигьери обожествил девушку. Даже в "Божественной комедии" он поместил ее в один из высших нимбов рая. Кстати, познакомились Данте и Беатриче в церкви Санта-Маргарита деи Черки неподалеку от того места, где стояли их дома. Эта церковь теперь называется Церковь Данте. 
Она очень скромная и здесь бывает мало посетителей. Но нас она просто окутала своим уютом. Трудно отыскать более романтичное место! 
Кстати, Беатриче похоронена именно в ней. На ее надгробии лежит букет цветов, а рядом стоят две корзины, куда люди кладут записочки со своими сокровенными желаниями. Считается, что Беатриче их обязательно исполнит! 
Я тоже положила в корзину записочку. Может, теперь сбудется?..
Евгений Михайлович Богат
…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей
ЧАСТЬ I. ВОСХОЖДЕНИЕ
МАРИАНА АЛЬКАФОРАДО - ШЕВАЛЬЕ ДЕ ШАМИЛЬИ
…Могу ли я быть когда-либо свободной от страданий, пока не увижу вас? Между тем я несу их безропотно, потому что они исходят от вас. Что же? Не это ли награда, которую вы даруете мне за то, что я полюбила вас так нежно? Но будь что будет, я решилась обожать вас всю жизнь и никогда ни с кем не видеться, и я заверяю вас, что и вы хорошо поступите, если никого не полюбите. Разве вы могли бы удовлетвориться страстью менее пылкой, чем моя? Вы найдете, быть может, возлюбленную более прекрасную (между тем вы говорили мне когда-то, что я довольно красива), но вы никогда не найдете подобной любви, а ведь все прочее - ничто. Не заполняйте более ваших писем ненужными вещами а не пишите мне более, чтобы я помнила о вас. Я не могу позабыть вас…
Я заклинаю вас сказать мне, почему вы так упорно стремились околдовать меня, как вы это делали, раз вам было известно, что вы должны будете покинуть меня? И почему вы столь ожесточились в желании сделать меня несчастною? Почему вы не оставили меня в покое в моем монастыре? Разве я чем-либо оскорбила вас? Но я прошу у вас прощения; я не возвожу на вас никакой вины: я не в состоянии помышлять о мести, и я обвиняю лишь суровость своей судьбы. Мне думается, что, разлучив нас, она причинила нам все то зло, какого мы могли опасаться; она не в силах разлучить наши сердца; любовь, которая могущественнее ее, соединила их на всю нашу жизнь. Если эта моя любовь вам не вовсе безразлична, пишите мне часто. Я поистине заслужила, чтобы вы несколько заботились о том, чтобы оповещать меня о состоянии вашего сердца и ваших дел.
Женщины, которая это писала, вероятно, не существовало никогда, хотя в подлинность ее писем верили поколения читателей в течение трех веков. Дотошные литературоведы установили недавно, что действительно в XVII веке в одном из португальских монастырей находилась некая Мария-Анна Алькафорадо, но любовные письма не ею написаны, а полузабытым литератором, дипломатом, острословом Гийерагом.
…С тех пор как вы удалились, я ни одного мгновения не была здорова, и моим единственным удовольствием было произносить ваше имя тысячу раз в день; некоторые из монахинь, зная о плачевном состоянии, в которое я погружена вами, говорят мне о вас весьма часто; я стараюсь как можно реже выходить из своей кельи, где я виделась с вами так часто, и я непрестанно гляжу на ваш портрет, который мне в тысячу раз дороже жизни, он дает мне немного радости; но он дает мне также и много горя, когда я думаю о том, что вас никогда, быть может, больше не увижу. Неужели вы покинули меня навсегда?
Неужели не было этой любви, этой тоски, этой нежности и потребности в понимании?! И перед нами талантливая литературная мистификация, шутка?!
Я пишу вам в последний раз и надеюсь дать вам почувствовать разницей в выражениях и самим духом настоящего письма, что вы наконец убедили меня в том, что разлюбили меня и что, следовательно, мне не надлежит более любить вас. Итак, я отошлю вам при первой возможности все, что у меня еще остается от вас. Не бойтесь, что я буду писать вам; я не надпишу даже вашего имени на посылке…
ЭЛОИЗА - АБЕЛЯРУ
Ты написал своему другу длинное утешительное послание хотя и по поводу его невзгод, но о своих собственных. Подробно припоминая их с намерением утешить друга, ты еще больше усилил нашу тоску. Желая же исцелить его боль, нам ты нанес новые и растравил старые горестные раны. Умоляю тебя, исцели этот недуг, причиненный самим тобой, раз уже ты облегчаешь боль от ран, нанесенных другими. Ты поступил как друг и товарищ и отдал долг дружбе и товариществу.
Подумай о том, сколь великий долг лежит на тебе предо мною лично: ведь тот долг, которым ты обязался вообще перед всеми женщинами, ты должен еще ревностней уплатить мне, твоей единственной.
О мой любимейший! Все наши знают, сколь много я в тебе утратила.
…Ты обладал двумя качествами, которыми мог увлечь каких угодно женщин, а именно - талантами поэта и певца. Этими качествами, насколько нам известно, другие философы вовсе не обладали.
Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе. А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин. Какие только прекрасные духовные и телесные качества не украшали твою юность! Какую женщину, хотя бы она и была тогда моей завистницей, мое несчастье не побудит пожалеть меня, лишившуюся таких радостей? Кто из мужчин или женщин, пусть они раньше и были моими врагами, не смягчится из сострадания ко мне?
Подлинность этого письма бесспорна: была Элоиза, замечательная женщина, был Абеляр - философ-вольнодумец, и была их любовь.
…Душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может.
Но, умоляю тебя, сделай так, чтобы ей было с тобой хорошо. А ей будет с тобой хорошо, если она найдет тебя благосклонным, если ты за любовь отплатишь любовью, и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела. О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не сталь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание.
На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя?
Начало
На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя, и что сможет еще удерживать меня в этом земном странствовании, где у меня нет утешения, кроме тебя, да и это утешение - только в том, что ты жив, ибо все прочие радости от тебя для меня недоступны…
Началось же земное странствование ее на самой заре XII века: в году то ли 1100, то ли 1101 - точно не установлено. И уж ровно ничего не известно нам о родителях и детстве ее, дошли лишь название монастыря, в котором изучала она латынь и мудрость античных классиков, - Аржантейль, и имя дяди, удочерившего ее, - Фульбер. Но если первые семнадцать лет ее растворены в сумерках рассвета, то подробности последовавших затем удивительных десятилетий, начиная с того часа, когда в доме парижского каноника Фульбера поселился магистр Абеляр, пожелавший обучать юную племянницу каноника Элоизу философии, вот уже почти тысячелетие ранят человеческие сердца. Самому Абеляру исполнилось тогда сорок; был он умен, образован, бесстрашен и сланец, как никто во Франции; его диспуты с ортодоксами католической церкви запоминались, как пятнадцатью столетиями раньше в Афинах беседы Сократа, которого Абеляр высоко почитал; чтобы учиться у несравненного магистра тонкому искусству диалектического мышления, юноши, оставив родину, семью, возлюбленных, тянулись в Париж с самых далеких окраин Европы…
Кто даже из царей и философов мог равняться с тобой в славе? Какая страна, город или поселок не горели желанием увидеть тебя?
Абеляр обманул каноника Фульбера: он полюбил тайно Элоизу еще до того, как поселился в его доме. И стал не учителем ее, а возлюбленным. Потом уже, когда судьба нанесла ему ударов больше, чем может выдержать самый мудрый и сильный, он нашел достаточно в себе чистосердечия, чтобы написать о тех днях: «Руки чаще тянулись к телу, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным».
Теперь он писал не философские трактаты, а любовные стихи: их разучивали рыцари и ремесленники, купцы, горожане и горожанки и распевали не только в Париже. Это была любовь большая, естественная и долгожданная, как шар солнца, расплавляющий изнутри тяжкое тело тысячелетней тучи.
Ночью, когда Абеляр мирно спал, люди, нанятые каноником Фульбером, жестоко изувечили его.
Скажи мне, если можешь, только одно: почему после нашего пострижения, совершенного исключительно по твоему единоличному решению, ты стал относиться ко мне так небрежно и невнимательно, что я не могу ни отдохнуть в личной беседе с тобой, ни утешиться, получая от тебя письма? Объясни мне это, если можешь, или же я сама выскажу то, что чувствую и что уже все подозревают.
Тебя соединяла со мной не столько дружба, сколько вожделение, не столько любовь, сколько пыл страсти.
И вот, когда стало невозможно то, чего ты желал, одновременно исчезли и те чувства, которые ты выражал ради этих желаний. О возлюбленнейший, это догадка не столько моя, сколько всех, не столько личная, сколько общая, не столько частная, сколько общественная. О, если бы так казалось мне одной, о, если бы твоя любовь нашла что-нибудь извиняющее, отчего - пусть немного - успокоилась бы моя скорбь! Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, то подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях, которых у тебя такое изобилие, - писала она ему из бедной, суровой обители через семнадцать лет после разлуки.
Это были тяжелые годы и для Абеляра: католическое духовенство осудило его как еретика и заставило собственноручно сжечь философский трактат, в котором он защищал доводы человеческого разума. Абеляр бедствовал в дальней обители на берегу океана, каждый день ожидая, что его...
Евгений Михайлович Богат
…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей
ЧАСТЬ I. ВОСХОЖДЕНИЕ
МАРИАНА АЛЬКАФОРАДО - ШЕВАЛЬЕ ДЕ ШАМИЛЬИ
…Могу ли я быть когда-либо свободной от страданий, пока не увижу вас? Между тем я несу их безропотно, потому что они исходят от вас. Что же? Не это ли награда, которую вы даруете мне за то, что я полюбила вас так нежно? Но будь что будет, я решилась обожать вас всю жизнь и никогда ни с кем не видеться, и я заверяю вас, что и вы хорошо поступите, если никого не полюбите. Разве вы могли бы удовлетвориться страстью менее пылкой, чем моя? Вы найдете, быть может, возлюбленную более прекрасную (между тем вы говорили мне когда-то, что я довольно красива), но вы никогда не найдете подобной любви, а ведь все прочее - ничто. Не заполняйте более ваших писем ненужными вещами а не пишите мне более, чтобы я помнила о вас. Я не могу позабыть вас…
Я заклинаю вас сказать мне, почему вы так упорно стремились околдовать меня, как вы это делали, раз вам было известно, что вы должны будете покинуть меня? И почему вы столь ожесточились в желании сделать меня несчастною? Почему вы не оставили меня в покое в моем монастыре? Разве я чем-либо оскорбила вас? Но я прошу у вас прощения; я не возвожу на вас никакой вины: я не в состоянии помышлять о мести, и я обвиняю лишь суровость своей судьбы. Мне думается, что, разлучив нас, она причинила нам все то зло, какого мы могли опасаться; она не в силах разлучить наши сердца; любовь, которая могущественнее ее, соединила их на всю нашу жизнь. Если эта моя любовь вам не вовсе безразлична, пишите мне часто. Я поистине заслужила, чтобы вы несколько заботились о том, чтобы оповещать меня о состоянии вашего сердца и ваших дел.
Женщины, которая это писала, вероятно, не существовало никогда, хотя в подлинность ее писем верили поколения читателей в течение трех веков. Дотошные литературоведы установили недавно, что действительно в XVII веке в одном из португальских монастырей находилась некая Мария-Анна Алькафорадо, но любовные письма не ею написаны, а полузабытым литератором, дипломатом, острословом Гийерагом.
…С тех пор как вы удалились, я ни одного мгновения не была здорова, и моим единственным удовольствием было произносить ваше имя тысячу раз в день; некоторые из монахинь, зная о плачевном состоянии, в которое я погружена вами, говорят мне о вас весьма часто; я стараюсь как можно реже выходить из своей кельи, где я виделась с вами так часто, и я непрестанно гляжу на ваш портрет, который мне в тысячу раз дороже жизни, он дает мне немного радости; но он дает мне также и много горя, когда я думаю о том, что вас никогда, быть может, больше не увижу. Неужели вы покинули меня навсегда?
Неужели не было этой любви, этой тоски, этой нежности и потребности в понимании?! И перед нами талантливая литературная мистификация, шутка?!
Я пишу вам в последний раз и надеюсь дать вам почувствовать разницей в выражениях и самим духом настоящего письма, что вы наконец убедили меня в том, что разлюбили меня и что, следовательно, мне не надлежит более любить вас. Итак, я отошлю вам при первой возможности все, что у меня еще остается от вас. Не бойтесь, что я буду писать вам; я не надпишу даже вашего имени на посылке…
ЭЛОИЗА - АБЕЛЯРУ
Ты написал своему другу длинное утешительное послание хотя и по поводу его невзгод, но о своих собственных. Подробно припоминая их с намерением утешить друга, ты еще больше усилил нашу тоску. Желая же исцелить его боль, нам ты нанес новые и растравил старые горестные раны. Умоляю тебя, исцели этот недуг, причиненный самим тобой, раз уже ты облегчаешь боль от ран, нанесенных другими. Ты поступил как друг и товарищ и отдал долг дружбе и товариществу.
Подумай о том, сколь великий долг лежит на тебе предо мною лично: ведь тот долг, которым ты обязался вообще перед всеми женщинами, ты должен еще ревностней уплатить мне, твоей единственной.
О мой любимейший! Все наши знают, сколь много я в тебе утратила.
…Ты обладал двумя качествами, которыми мог увлечь каких угодно женщин, а именно - талантами поэта и певца. Этими качествами, насколько нам известно, другие философы вовсе не обладали.
Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе. А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин. Какие только прекрасные духовные и телесные качества не украшали твою юность! Какую женщину, хотя бы она и была тогда моей завистницей, мое несчастье не побудит пожалеть меня, лишившуюся таких радостей? Кто из мужчин или женщин, пусть они раньше и были моими врагами, не смягчится из сострадания ко мне?
Подлинность этого письма бесспорна: была Элоиза, замечательная женщина, был Абеляр - философ-вольнодумец, и была их любовь.
…Душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может.
Но, умоляю тебя, сделай так, чтобы ей было с тобой хорошо. А ей будет с тобой хорошо, если она найдет тебя благосклонным, если ты за любовь отплатишь любовью, и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела. О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не сталь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание.
На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя?
На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя, и что сможет еще удерживать меня в этом земном странствовании, где у меня нет утешения, кроме тебя, да и это утешение - только в том, что ты жив, ибо все прочие радости от тебя для меня недоступны…
Началось же земное странствование ее на самой заре XII века: в году то ли 1100, то ли 1101 - точно не установлено. И уж ровно ничего не известно нам о родителях и детстве ее, дошли лишь название монастыря, в котором изучала она латынь и мудрость античных классиков, - Аржантейль, и имя дяди, удочерившего ее, - Фульбер. Но если первые семнадцать лет ее растворены в сумерках рассвета, то подробности последовавших затем удивительных десятилетий, начиная с того часа, когда в доме парижского каноника Фульбера поселился магистр Абеляр, пожелавший обучать юную племянницу каноника Элоизу философии, вот уже почти тысячелетие ранят человеческие сердца. Самому Абеляру исполнилось тогда сорок; был он умен, образован, бесстрашен и сланец, как никто во Франции; его диспуты с ортодоксами католической церкви запоминались, как пятнадцатью столетиями раньше в Афинах беседы Сократа, которого Абеляр высоко почитал; чтобы учиться у несравненного магистра тонкому искусству диалектического мышления, юноши, оставив родину, семью, возлюбленных, тянулись в Париж с самых далеких окраин Европы…
Приукрасить Самсона невозможно – он совершенен с любого ракурса Сердце жирафа за минуту перекачивает 60 литров африканской крови. А когда бьется учащенно, то и все сто. У Самсона оно вот уже месяц стучит на весь Московский зоопарк, как и...
Приукрасить Самсона невозможно – он совершенен с любого ракурса
С ердце жирафа за минуту перекачивает 60 литров африканской крови. А когда бьется учащенно, то и все сто. У Самсона оно вот уже месяц стучит на весь Московский зоопарк, как и положено сердцу нетерпеливого жениха. А в нынешний понедельник и вообще ухало праздничным тамтамом – к нему пришел познакомиться Артем Троицкий, которому доверена миссия сватовства: 3 июля он вылетает вместе с сотрудником зоопарка Наташей Истратовой в Америку в командировку от «Новой газеты» за долгожданной невестой.
П
осланника своей любви чуткий Самсон угадал безошибочно: когда Троицкий и группа поддержки из семи человек протиснулись в коридорчик между стеклом и решеткой вольера, жираф языком элегантно поддел щеколду на дверце, тем же манером распахнул ее, проплыл шеей над нашими макушками, возложил голову на плечо Артема. И закрыл глаза…
Потом Самсон позировал для парсуны. Так в старину назывались портреты династических женихов и невест, которыми обменивались брачные агенты желавших породниться государств. Живописцы по понятным причинам отчаянно льстили своим натурщикам, и от этого возникали недоразумения, не всегда разрешаемые мирным путем. Фотограф Ксения снимала честно, без всяких косметических ухищрений. Нам нечего скрывать. Приукрасить нашего обозревателя (он в штате «Новой газеты») Самсона невозможно – он совершенен с любого ракурса. Мое твердое убеждение, что одного взгляда на благородную морду жирафа хватит, чтобы заокеанская боярышня, не распаковав дары, не обсудив с адвокатом брачный контракт, по-журавлиному вытянула шею и самостоятельно взмыла в небо навстречу обоюдному счастью. Я б на ее месте именно так и поступила, и не только я. У Самсона есть много поклонниц среди человеческих особей женского пола. Они приносят ему букеты роз и хризантем. Эти цветы жираф предпочитает даже такому признанному в жирафьем мире деликатесу, как ивовые веники, что изобличает в нем поэта. Фанатки часами завороженно стоят у вольера, бормоча: «Ему грациозная стройность и нега дана, и шкуру его украшает волшебный узор...», и Самсон, деликатно жуя и раскачиваясь в ритме амфибрахия, без устали внимает строкам, которые с детства знает каждый жираф.
По окончании съемок жених и дружка немного пошептались. Самсон больше слушал и смущенно улыбался. Артем Троицкий свое дело знает, он не новичок в высоких технологиях сватовства. На его спокойной совести восемь благополучных браков (пять чужих и три собственных). Особенно удается Артему интернациональная комплектация, что и было учтено при рассмотрении кандидатуры. Как раз в ту минуту, когда Самсон и Артем Троицкий со скоростью света проникались взаимной симпатией, решался вопрос с американской визой для свата. На самом высоком, можно сказать, заоблачном уровне. Получить эту визу в нормальные сроки нынче весьма проблематично, а за сутки – так вышло, все здесь внезапно, как и сама любовь, – чистое безумие. Но опять же, как известно, в любви ничего невозможного нет. В Марокко отыскали Горбачева, Горбачев позвонил своему помощнику - легендарному переводчику Павлу Палажченко, тот - Чрезвычайному и Полномочному послу Соединенных Штатов Америки господину Вершбоу, господин Вершбоу нажал на доступный ему рычаг власти, он же по счастливому совпадению – рычаг переключения скоростей, и все срослось! Мы ахали, охали, пытались донести до Самсона, какие персоны потревожились ради его сердечных дел. Жираф благодарно кивал, но, похоже, до конца не проникся. Я его понимаю. Влюбленные все таковы. Они свято уверены, что для них должно останавливаться или ускоренно вертеться (в зависимости от обстоятельств), смыкая рассвет с закатом, солнце, что ради них должны менять курс самолеты, брататься враждующие семьи и державы, смиряться стихии. И еще почитать за честь. Что говорить, когда и помощь Отца Небесного влюбленные принимают как само собой разумеющуюся. Он, видите ли, должен им помогать. Не может, а именно должен. В общем-то, они правы. И всем прочим божьим тварям, включая homo sapiens, ничего не остается, как следовать верховному примеру. Аминь?
P.S. Огромное спасибо сотрудникам Московского зоопарка, которые помогали искать невесту Самсону. И для этого вступали в дипломатические переговоры на самом высоком уровне.