Тяжкая жизнь крепостных крестьян на Руси — курорт по сравнению с участью рабов в Древнем Риме. Да, есть и в нашей истории тираны. Взять, к примеру, Салтычиху или вспомнить общепринятую практику пороть холопов на заднем дворе и сажать на цепь в колодках. Однако от изощренности наказаний рабов в величайшем государстве античности у нормального человека волосы на голове встают дыбом.
Как в Древнем Риме становились рабами?
Каждый, кто знаком с историей Вечного города, знает, что римские граждане составляли ничтожно малую часть от общего количества населения. Основная массовая доля приходилась на рабов. Согласно законам кредитор мог обратить в долговое рабство своего заемщика. Рабыней становилась свободная женщина, уличенная в связи с невольником. И, наконец, осужденные преступники передавались в руки палачей, только обретая статус раба.
Основным же источником рабской силы были захватнические войны и морской разбой. Пленные иностранцы, независимо от социального положения, становились рабами, которых жители Древнего Рима считали низшей расой, называли варварами и с удовольствием покупали у работорговцев. При таком отношении наказание раба оказывалось крайне бесчеловечным и часто было синонимом истязаний и казни. Например, один господин приказал сжечь банщика заживо в печи за то, что тот мыл его слишком теплой водой.
Даже у простого ремесленника было хотя бы 2-3 раба, а у сенаторов и военачальников — до нескольких тысяч. По подсчетам ученых, рабы выполняли в доме хозяев не менее 150 функций и безжалостно наказывались за каждую провинность. Рабы, принадлежащие государству, были заняты на общественных работах, например, чистили клоаки, строили водопроводы или прислуживали в магистратах. Но несмотря на род деятельности, в большинстве своем отношение к невольникам было везде одинаковым, а наказания рабов на фото старинных гравюр выглядят цинично и бесчеловечно.
Раб — это одушевленное имущество, владеющее речью
Такими считали рабов в Древнем Риме. Слово «человек» к невольникам не применялось. В представлении римской знати это были грубые существа, лишенные чувств и потребностей, пригодные лишь для исполнения прихотей хозяев или сдачи в аренду другим господам.
Несчастные трудились с утра до ночи, получали ужасного качества еду, которой едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Больных рабов старались продать по дешевке, а если не удавалось, отвозили на «остров Эскулапа», где им предстояло умереть.
В Древнем Риме царил произвол господ и надсмотрщиков, а что самое ужасное — не было кодекса, который определял бы конкретные преступные деяния и предусмотренные для них наказания рабов. Справедливости ради, примитивность судебной системы сказывалась на всех людях, совершавших преступления, однако жуткого самоуправства и беззакония, которому подвергались рабы, свободные граждане на своей шкуре не испытывали.
Преступления и наказания
Сколько обязанностей — столько и провинностей, поэтому наказывали рабов буквально за все, нередко используя превентивные меры. Например, в пекарнях на шею невольникам надевали жернова, чтобы голодные рабочие не ели муку или тесто.
На тяжелых работах истощенных рабов подгоняли палками и плетями и жестоко избивали, если те не справлялись со своими обязанностями. Даже покалеченных людей вынуждали продолжать работу, пока они не падали замертво. Наказанием рабу могла стать казнь за случайно разбитую кухонную утварь, съеденную без разрешения еду, или если он перебежал дорогу кортежу храмовых жриц.
Страшным преступлением считалось убийство рабом своего господина. Тогда наказывали не только виновного, но убивали всех невольников, принадлежащих этому хозяину.
Еще человека могли убить забавы ради, потому что он раб, значит, личное имущество. В подземельях знатных вельмож томились несчастные, якобы уличенные хозяином в страшных грехах, что требовало наказания — смертного приговора. В разгар пиршества на потеху гостям раба приводили и показательно отрубали ему голову, и это было меньшим из зол, которые приходилось испытывать невольникам Древнего Рима.
Домашняя тирания
Господа не стесняясь раздавали затрещины часто ни в чем не повинным рабам, а хозяйки в плохом настроении кололи своих полуголых прислужниц длинными иголками. Для порки использовались специальные приспособления: кнуты с узелками и кожаные плетки. Особо провинившихся заковывали в ножные, ручные или шейные кандалы, выжигали на лбу клеймо позора, а могли посадить на цепь вместо сторожевого пса.
Наказание раба хозяином в гневе могло выплеснуться в настоящее членовредительство. Господин мог совершенно безнаказанно переломать невольнику кости или обмазать его голову смолой и содрать скальп. Взбреди хозяину в голову заполучить еще одного евнуха, как молодой раб был тут же оскоплен. Если господину казалось, что невольник слишком говорлив, несчастному вырывали язык. А бывало, что раб становился ненужным, или хозяин видел в нем возможность заработать.
Отлучение от дома
В эпоху расцвета работорговли одним из методов наказания рабов в Древнем Риме была продажа неугодных. Устав мучиться с непокорным невольником, молодого человека могли выгодно продать в гладиаторскую школу. Там раба ждала еще худшая участь, чем в хозяйском доме. Многие молодые люди становились участниками смертельных схваток с себе подобными и шоу с дикими животными.
Красивых юношей и девушек продавали в публичные дома, где их использовали так, что подумать страшно. Некоторых отправляли за границу или ссылали на рудники и в каменоломни, где невольники продолжали приносить хозяевам доход тяжким трудом.
Если рабу не посчастливилось стать свидетелем преступления хозяина, невольника отправляли в казематы для дачи показаний. Там в рамках судебной системы его предписывалось истязать на специальных станках и изуверских машинах, т. к. считалось, что только под пытками раб способен сказать правду.
Обреченные на смерть
Практически каждый человек, став рабом или рожденный в неволе, понимал, что его ждет неминуемая и преждевременная смерть. Народ Рима требовал хлеба и зрелищ, а одним из самых популярных развлечений этой жестокой эпохи были публичные казни.
Найти приговоренных не составляло труда. Что касается показательных наказаний для рабов, список получается внушительным и пугающим:
- избиения до смерти палками, камнями и плетьми;
- перемалывание мельничными жерновами;
- обезглавливание;
- перепиливание пополам;
- отрезание носа, ушей, губ и конечностей;
- растерзание толпой, зверями и хищными рыбами;
- сожжение на кострах и в печах;
- погребение заживо;
- подвешивание на крюке и распятие на кресте;
- утопление в кожаном мешке;
- сбрасывание с Тарпейской скалы.
Чем мучительнее экзекуция и чем дольше страдал человек, тем больший восторг испытывала толпа.
Зверствовали в отношении рабов не только господа, но и потомки вольноотпущенных. Например, Ведий Поллион за малейшую провинность без суда и следствия бросал невольников в садок с муренами.
Но такое положение рабов не могло продолжаться вечно.
Изменения к лучшему
Тяжкое существование и жестокие наказания рабов неминуемо приводили к мятежам. Серьезной угрозой Риму стало восстание Спартака, однако после кровопролитных сражений бунт был подавлен — 6 тыс. пленных рабов были распяты на Аппиевой дороге.
Наученные горьким опытом власти начали принимать меры в защиту прав рабов. Приказом императора Адриана тому, кто замучил невольника до смерти или продал в публичный дом, грозило уголовное наказание. Его сын, Антонин Пий, наложил запрет на торговлю детьми и отменил обращение в рабство должников. А император Константин Великий издал указ, согласно которому преднамеренное убийство раба приравнивалось к убийству свободного гражданина.
Каким рабам жилось хорошо?
Судя по чудовищным методам наказаний рабов Рима, создается впечатление, что свободные граждане империи — скопище садистов и маньяков. Однако наиболее бесчеловечные расправы не носили массовый характер и в большинстве своем относились к временам правления жестоких тиранов: императоров Калигулы и Нерона.
Но там, где царствует порок, всегда есть место добродетели. Были в Древнем Риме образованные и порядочные рабовладельцы, способные увидеть в невольнике не вещь, а человека. Такие хозяева своих рабов не наказывали, а воспитывали, обучали и давали им вольную. Яркий тому пример — Марк Туллий Цицерон и его раб Тирон, который был секретарем, биографом и другом знаменитого римского политика и философа.
Пожалуй в любом языке мира можно найти фразу «сбросить оковы». И всегда она будет связана с метафорой описывающей освобождение от чего-либо тяжелого и гнетущего, будь то оковы старого строя или оковы капитализма. Такая метафора неспроста имеет столь яркую окраску, ведь кандалы, с которыми и ассоциируют сброс оков метафорических, являются в прямом смысле тяжелой ношей.
История появления кандалов
Кандалы появились, предположительно, с началом обработки металла человеком. Первые кандалы делались из бронзы, в Риме и средневековье для их изготовления стали использовать железо, а с развитием металлообработки в новое время появились и стальные кандалы. Впоследствии стальные кандалы сменились наручниками. Возможно некое подобие кандалов использовалось и до Бронзового века, но археологических свидетельств этому нет, да и тяжело себе представить из чего могли бы быть сделаны кандалы до появления металла. Первые кандалы появились в бронзовом веке, скорее всего в Ассирийском царстве. Активно они использовались в Древней Греции, не только как средство содержания заключенных под стражей, но и в том числе для содержания рабов и пленных.
Также были достаточно распространены в древнем Риме, который не меньше зависел от рабов чем Древняя Греция.
Кандалы в Средние века
В средние века рабство, ввиду новых экономических реалий, и кандалы превращаются в орудие пыток и содержания заключенных. И остаются таковыми до начала века 20ого, когда в обиход входят наручники с замком, которые более удобны в использовании, легко одеваются и снимаются. В наши дни кандалы используются в некоторых странах, например в США, для транспортировки особо опасных заключенных. Само собой такие кандалы — это наручники, но полный комплекс ограничивает движение заключенного не хуже, чем в прошлые столетия. Наручники для транспортировки бывают следующих видов:
- обычные наручники, надевающиеся на руки;
- наручники, прикрепленные к поясу различными способами, крест на крест, «руки по швам» и другие, для ограничения возможности заключенного манипулировать с замком;
- наручники, соединенные с наножниками цепью для ограничения свободы передвижения при ходьбе, хотя заключенный все же может делать нормальный шаг.
Устройство кандалов
Кандалы состоят из массивных металлических браслетов и цепи. Цепь делали крупной, чтобы заключенный не мог на ней повеситься или легко задушить другого заключенного или стражу. Кандалы закрывались с помощью металлического стержня, который было тяжело удалить в «полевых» условиях. В средние века и новое время стали использовать различные виды замков. Браслет имел разную величину и мог быть приспособлен для ношения на руках, ногах, а также на шее. Цепь могла соединять как отдельно наручные и кандалы на ногах, так и объединять их в единую систему, серьезно ограничивающую свободу перемещения. Кандалы могли быть прибиты к стенам или полу, к ним мог быть подвешен груз или тяжелый предмет. Например, в системе наказаний Российской империи имело место приковывание заключенного к тачке, которая весила без малого 80 килограммов. Содержание заключенных в кандалах перестало быть целесообразным с появлением тюрем современного образца. В наше время кандалы используются лишь как предмет фетиша.
С меня сорвали попону. Я испуганно вскрикнула.
– На помост, рабыня! – приказал мужчина.
– Да, хозяин, – пролепетала я. Он ткнул меня плеткой.
К помосту спиралью поднимались истертые деревянные ступени. У подножия сбились в кучу сидящие на корточках рабыни. И Сульда тут, и.Тупа – сидят, вцепившись в окутавшие тела попоны. Сашу, да и не только ее, уже продали.
Не может такое со мной случиться! Не могут они меня продать!
В спину ткнулась рукоять плетки. Я начала медленно подниматься по вогнутым широким ступеням, истертым босыми ногами бессчетного множества девушек.
До помоста – двадцать шагов.
Волосы у меня теперь гораздо длиннее – на Горе их ни разу не стригли, только подравнивали, придавая форму. Свешиваются ниже плеч, развеваются за спиной – такую прическу называют здесь «рабское пламя».
И турианского ошейника я больше не ношу: распилив, его сорвал с моей шеи раб, над которым стоял надсмотрщик с кнутом. Один раз ему досталось – когда палец его коснулся моей шеи. Намеренно сделал он это, нет ли – не знаю. И серебряного листочка, знака того, что мне довелось стать добычей Раска, воина и налетчика из Тревы, уже нет в левом ухе. Еще до рассвета меня продали работорговцу, расположившемуся на биваке в предместье Ара. Обнаженную, швырнули к его ногам. Быстро, со знанием дела произвел он подробный осмотр, заставив меня рыдать от стыда. Раек из Тревы выручил за меня пятнадцать медных тарсков. Для землянки – совсем неплохо. Сумму эту внесли в расчетную книгу. Еще одну книгу держал в руках воин Раска. Внесли мою цену и туда, указав, на чей счет отнести, кем была поймана – Раском, воином из Тревы. После занесения в обе книги записей сведений о моей продаже проволочное колечко, на котором висел серебряный листок, срезали с моего уха, листочек передали воину, который вел записи в расчетной книге Раска, а тот бросил его в стоящий неподалеку ящик. Как скотину бессловесную, меня толкнули к цепи, поставили в затылок за Сульдой. Щелчок – болтающийся у меня на шее турианский ошейник пристегнули к звену тяжелой цепи. За мной поставили Тулу. За нее выручили всего двенадцать тарсков меди.
– Побыстрей, рабыня! – поторопил стоящий у подножия лестницы мужчина. Я замешкалась. У меня на шее на цепочке – овальная пластинка, на ней – номер. Номер лота. Номер, под которым меня продают. Саша – она умела читать – сказала, что мой номер сто двадцать восемь. Она была сто двадцать четвертой. Нас распродавали на аукционе в доме Публиуса на Торговой улице Ара. Это средней руки аукцион, на котором обычно продают большими партиями рабынь подешевле. До таких гигантов, как аукционы Клаудиуса или Курулена, ему далеко. Тем не менее в покупателях здесь недостатка нет, репутация у этого торжища прочная – здесь заключается немало сделок.
За спиной – мужские шаги. Удар плетки. Я обернулась.
– Я же голая! – выдохнула я.
Он что, не понимает? Я землянка! Меня уже продавали, но не так. Я землянка! Неужели меня выставят на всеобщее обозрение и продадут с аукциона? Да, меня продавали, но с глазу на глаз. Предстать перед толпой мужчин‑покупателей бесстыдно обнаженной! Немыслимо! Я подняла глаза к помосту. Нет, этого мне не пережить.
Расположенный амфитеатром зал освещен факелами. Меня уже выставляли в демонстрационной клетке: будущие покупатели должны поближе рассмотреть товар, прикинуть, что почем, чтобы потом, на торгах, не прогадать, набавляя цену – буде у них возникнет такое желание. Мы, выставляемые в демонстрационных клетках рабыни, должны были выполнять команды, что выкрикивали нам стоящие у клеток мужчины, поворачиваться так и сяк, только прикасаться к нам им не разрешалось. Нам велено было улыбаться и быть красивыми. Со мной в клетке сидели еще двадцать девушек, у каждой на шее – цепочка с пластинкой. У клетки вывешен список: наши номера, физические данные, основные размеры.
За мной по лестнице поднимался мужчина.
Восемь дней провела я в рабских бараках в ожидании ночи торгов. Прошла тщательное медицинское обследование, связанная по рукам и ногам, вытерпела несколько очень болезненных уколов. Что за уколы? Зачем? Врачи называли препарат сывороткой устойчивости. Держали нас в строгости, взаперти, учили кое‑каким рабским премудростям.
«Хозяин для вас – все на свете. Полностью угождайте ему», – без конца вдалбливали нам.
– Что такое сыворотка устойчивости? – спросила я Сашу.
– Она поможет тебе остаться такой, какая ты есть, – ответила она, целуя меня, – красивой и молодой.
Я ошарашенно уставилась на нее.
– Ну, понимаешь, и хозяева, и вообще свободные люди – если хотят, конечно – тоже могут ввести себе эту сыворотку. – И, улыбнувшись, добавила: – Только обращаются с ними при этом поуважительнее, чем с рабами.
– Если хотят? – переспросила я.
– А что, кто‑нибудь не хочет?
– Есть такие, – ответила Саша, – но мало. А еще – потомки тех, кому ее уже вводили.
– Но почему?
– Не знаю. – Саша пожала плечами. – Люди разные.
Секрет сыворотки устойчивости, видимо, в генетических тонкостях. Воздействуя на генетический код и на формирование гамет, она каким‑то образом нейтрализует или изменяет направление процессов вырождения клеток, преобразуя обмен веществ так, что ткани остаются относительно неизменными. Старение – физический процесс, а значит, с помощью физических методов его можно повернуть вспять. И вот врачи Гора вознамерились бросить вызов универсальному доселе недугу, тому, что на Горе зовут болезнью увядания и иссушения, а на Земле – старением. Многие поколения врачей посвятили свою жизнь экспериментам и научным изысканиям, и наконец, собрав воедино полученные сотнями исследователей данные, несколько ученых совершили прорыв, разработали прообраз сыворотки устойчивости, на основе совершенствования которого стало возможным создание чудодейственного препарата.
Дрожащая, ошеломленная, стояла я посреди клетки.
– Почему же такое ценное средство используют для рабынь?
– А разве оно такое ценное? – удивилась Саша. – Ну да. Наверно.
Для нее это нечто само собой разумеющееся, как для большинства жителей Земли – обычные прививки. Что такое старость, ей неведомо. Что будет, если сыворотку не ввести, она представляла себе весьма смутно.
– А почему же не давать рабыням сыворотку? – спросила она. – Разве хозяевам не хочется, чтобы их рабыни были здоровы и могли лучше служить им?
– Верно, Саша, – согласилась я. На Земле фермеры, чтобы уберечь от болезней домашних животных, тоже делают им прививки. Конечно, на Горе, где такая сыворотка вполне доступна, совершенно естественно вводить ее рабам.
Не в силах совладать с охватившей меня дрожью, стояла я подле Саши. Я получила дар, который на Земле не купить ни за какие деньги, дар, недоступный богачам из богачей моей родной планеты, потому что там этого препарата просто не существует.
Меня одарили невероятным сокровищем. Я взглянула на железные прутья.
– Но я в клетке!
– Конечно, – подхватила Саша. – Ты – рабыня. А сейчас давай отдыхать. Сегодня ночью нас продадут.
На мою руку легла мужская ладонь.
– Я же голая!
– Ты рабыня, – ответил он.
– Не выставляйте меня перед мужчинами! – взмолилась я. – Я не такая, как другие!
– На помост, рабыня! – Он толкнул меня вверх по лестнице. Ноги мои подкосились, я упала на ступеньки.
Он поднял плеть.
– Сейчас шкуру спущу!
– Нет, хозяин!
– Сто двадцать восемь, – донесся с помоста голос аукциониста. Толпе объявляли мой номер.
Я подняла глаза. Подойдя к краю помоста, дружелюбно улыбаясь, аукционист протягивал мне руку.
– Я голая, – выдавила я.
– Прошу! – Он тянул ко мне руку.
Я подала руку, и он вытянул меня наверх. Округлый, футов двадцать в диаметре, помост посыпан опилками.
Держа за руку, он вывел меня на середину.
– Ей не хочется, – объяснил он зрителям.
Я стояла перед толпой мужчин.
– Ну, теперь вам удобно, дорогая леди? – обратился он ко мне.
– Да, – пробормотала я, – спасибо.
Вдруг с неожиданной злостью он швырнул меня на доски к своим ногам. Засвистела плетка. Пять раз стегнул он меня. Закрывая руками голову, я зашлась в крике, а потом замерла, дрожа, у его ног.
– Номер сто двадцать восемь, – объявил он.
Служитель подал ему дощечку со стопкой придерживаемых кольцами листов бумаги. Он зачитал первую страницу: предыдущие уже сорвали и выбросили.
– Сто двадцать восемь. – В голосе сквозило раздражение. – Брюнетка, глаза карие. Рост пятьдесят один хорт, вес двадцать девять стоунов. Основные параметры: двадцать два – шестнадцать – двадцать два. Размер наручников – второй, размер щиколоток – второй. Размер ошейника – десять хортов. Неграмотна и во многих практических отношениях необучена. Танцевать не умеет. Клеймо – «дина», цветок рабынь. Уши проколоты. – Он опустил на меня глаза и легонько пнул. – Встань, рабыня!
Я поспешно встала.
С трех сторон вокруг помоста поднимаются освещенные факелами, заполненные народом ряды амфитеатра. Между ярусами и по бокам – ступенчатые проходы. На ярусах людно, зрители едят, пьют. Тут и там в толпе мелькают женские фигуры. Разодетые, укутанные покрывалами – внимательно рассматривают меня. Одна из женщин потягивает вино сквозь покрывало. На кисее расплывается пятно. Все полностью одеты. А на мне – лишь цепочка с номером.
– Прямее! – рявкнул аукционист.
Я выпрямилась. От ударов плетки ужасно болела спина.
– Взгляните на номер сто двадцать восемь! – призывал он. – Кто назовет цену?
Толпа безмолвствовала.
Схватив меня за волосы, он с силой оттянул мне голову назад.
– Двадцать два хорта! – указывая на мою грудь, прокричал он. – Шестнадцать хортов! – Он похлопал меня по талии. – Двадцать два хорта! – Провел ладонью по телу, положил руку на мое правое бедро. Это мои основные параметры. Если понадобится, хозяин может с помощью плетки заставить меня сохранять эти размеры. – Маленькая, – продолжал аукционист, – но сладенькая, благородные господа, лакомый кусочек, честное слово!
– Два тарска! – послышалось из толпы.
– Я слышал: два тарска, – подхватил аукционист.
Конечно, я не слишком крупная, но и не сказать чтобы уж очень маленькая. В земных мерах рост мой пять футов четыре дюйма, вес – около ста шестидесяти фунтов. Стройная, приблизительно двадцать восемь – двадцать – двадцать восемь. Размера ошейника, конечно, не знаю – не приходилось покупать одежду, в которой меряют обхват шеи. На Горе это десять хортов, стало быть, на Земле соответственно что‑то около двенадцати с половиной дюймов. Шея у меня стройная, изящная. Окружность своих запястий и лодыжек я тоже не знала. Теперь знаю – наручники и кольца для лодыжек номер два. Это – два отдельных размера, лодыжки могут быть шире запястий. Совпадение этих размеров считается признаком изящества. Всего размеров четыре. Первый – маленький, второй и третий – средние, четвертый – большой. Снять без посторонней помощи кольцо для лодыжек четвертого размера я, конечно, не смогла бы. А вот выскользнуть из наручника четвертого размера – вполне, если только он застегнут на четвертую отметку – Большинство наручников и колец для лодыжек устроены так, что их размер можно регулировать, подгоняя для каждой девушки. Аукционист стоял совсем рядом.
Да, там, на Земле, длину окружности своих запястий и лодыжек я не знала: для землянки эти размеры не имеют значения, не то что для рабыни Гора. Но наручники второго размера имеют внутреннюю окружность пять хортов, а кольца для лодыжек – семь. Значит, мои запястья в обхвате дюймов шесть, а лодыжки – примерно восемь с половиной. Нас обмеряли еще до торгов, в бараках, и заносили размеры в список.
– На ней клеймо «дина», – показывая толпе изображение цветка рабынь на моем теле, тараторил аукционист. – Ну, разве вам не хочется заполучить прелестную малышку Дину? Среди ваших рабынь есть Дины? – Держа за волосы, он повертел туда‑сюда мою голову. – А уши, благородные господа! Уши проколоты!
Да, проколоты. Четыре дня назад, в бараках в доме Публи‑уса. Правое ухо тоже – симметрично следу от проволочной петли, на которой висел серебряный листок, – этим знаком пометил свой трофей Раек из Тревы. Теперь я могу носить серьги. Теперь я ничтожнейшая из рабынь – рабыня с проколотыми ушами.
– Пять тарсков! – выкрикнул, прихлебывая из чаши, укутанный плотным одеянием толстяк из среднего яруса справа.
О Господи! Лиц не вижу. Факелы освещают меня, а не покупателей.
– Стань прямо, втяни живот, бедра разверни, – прошипел аукционист. Я повиновалась. Спину все еще саднило. – Взгляните, – указывая на меня свернутой плеткой, надрывался он, – на очертания лодыжек, обратите внимание, как хороши бедра, как упруг живот. Прелестная фигура! Эта дивная шея ждет вашего ошейника! Изящная, чувственная – красавица, да и только! – Он обвел толпу глазами. – Неужели не хочется привести ее в свое жилище? Надеть на нее ошейник и тунику, какую угодно вам поставить на колени? Обладать каждой клеточкой ее тела? Она – ваша рабыня, вы приказываете, она повинуется! Будет служить вам, мгновенно и безоговорочно выполнять малейшую прихоть!
– Шесть тарсков! – повторил аукционист. – Пройдись, малышка Дина! И покрасивее!
Глаза мои наполнились слезами, все тело залила краска стыда.
Но я прошлась, и прошлась красиво. Вот она, плетка, наготове! Разглядывая выставленную на помосте девушку, мужчины довольно загомонили.
– Обратите внимание: какие плавные, грациозные движения, как безупречны линии! Спина прямая, как струна, гордая посадка головы! Всего несколько тарсков – и она ваша!
По левой щеке покатилась слеза.
– Двигайся красиво, малышка, – предупредил аукционист.
– Да, хозяин.
Я прошлась взад и вперед, повернулась, обмирая от стыда под жадными взглядами.
– Встань гордо, Дина!
Я остановилась, вскинула голову.
– Купите ее и заставьте на вас работать! Представьте – вот она нагая, в вашем ошейнике и в цепях, скребет пол. Убирает, стирает, шьет! Делает покупки, готовит! Представьте – вот она принимает ваших гостей! Ждет вас, раскинувшись в мехах!
– Десять тарсков!
– Десять тарсков, – повторил аукционист.
– Одиннадцать! – донеслось слева.
– Одиннадцать.
Я вгляделась в толпу. Мужчины, женщины. Человек четыреста. По рядам, предлагая закуски и напитки, бродят торговцы. Я коснулась пальцами свисающей с шеи цепочки. Какой‑то мужчина купил ломоть приправленного соусом мяса. Принялся жевать, поглядывая на меня. Наши глаза встретились. Я отвела взгляд. Кое‑кто разговаривал, не обращая на меня внимания. Как же я их ненавидела! Я не хотела, чтобы на меня смотрели – но они и не смотрели!
– Какая красавица! – подзадоривал зрителей аукционист. – А размеры? Двадцать два, шестнадцать, двадцать два! – И тыкал в меня плеткой.
– Четырнадцать тарсков меди!
– Четырнадцать! – не унимался аукционист. – Но может ли торговый дом расстаться с такой красоткой всего лишь за каких‑то четырнадцать тарсков? Ведь нет, благородные господа!
– Пятнадцать.
– Пятнадцать!
За пятнадцать тарсков Раек из Тревы продал меня работорговцу. В доме Публиуса ему дали за меня двадцать. Аукционист, разумеется, это знает. Конечно, в записи это внесено.
Он перевел на меня глаза.
– Да, хозяин, – прошептала я.
Недоволен предложениями. Если цена не устроит торговца, ночью меня ждет наказание. Наверняка жестоко высекут.
– На живот, Дина! – приказал он. – Давай заинтересуем покупателей.
– Да, хозяин.
Я легла у его ног, ожидая приказа, испуганно глядя снизу вверх – а вдруг ударит? Пролежала долго. Не ударил. Мой испуг позабавил толпу.
– Слушаться, двигаться быстро и красиво, сто двадцать восьмая, – мягко проворковал он.
– Да, хозяин, – ответила я.
И вдруг – удар хлыста и отрывистое:
– На спину! Одно колено поднять, другую ногу вытянуть, руки за голову, запястья скрестить, как для наручников!
Я повиновалась. Он начал быстро одну за другой отдавать команды. Ловя каждое слово, я принимала позы, в которых демонстрируют рабынь. Лишь мгновение давая зрителям полюбоваться каждой мучительно откровенной позой, он пролаивал следующую команду. Последовательность позиций он выбирал отнюдь не случайно; в следующую я переходила легко, иногда просто перекатываясь по полу или повернувшись, но вместе они составляли ритмичную и плавную изысканную чувственную мелодию, выверенную и точную, для меня – невероятно унизительную. Своего рода танец выставляемой напоказ рабыни. Я, что была некогда Джуди Торнтон, шаг за шагом выполняла движения горианской рабыни и в конце концов оказалась, как и вначале, на животе у его ног – дрожащая, покрытая испариной, спутанные волосы завесили глаза. Аукционист поставил на меня ногу. Я уронила голову на пол.
– Называйте цену!
– Восемнадцать. Девятнадцать? Я слышал девятнадцать?
– Девятнадцать, – донеслось из зала.
На помост упали слезы. Кончики пальцев зарылись в опилки. Опилками облеплено и покрытое потом тело.
У самых глаз – свернутая плетка.
Там, в толпе, женщины. Ну почему они не вскочат, не возмутятся? Ведь здесь попирают достоинство их сестры!
Но нет, глядят невозмутимо. Я – всего лишь рабыня.
– Двадцать! – выкрикнул кто‑то.
– Двадцать. – Аукционист убрал ногу и ткнул меня плеткой. – На колени!
У самого края помоста я встала на колени в позу наслаждения.
– За эту прелестную крошку предложили двадцать медных тарсков, – объявил аукционист. – Кто больше? – Он оглядывал толпу.
Я замерла. Торговый дом заплатил за меня ровно двадцать.
– Двадцать один, – предложил мужчина.
– Двадцать один.
Я вздохнула свободнее. Хоть маленькая, но прибыль.
Ни на минуту не забывала я о пластинке на шее. Цепочка короткая, плотно охватывает горло. Застегнута. Не снять.
За меня дают двадцать один тарск.
Значит, убытка торговому дому Публиуса я не принесу
Подержать девушку несколько дней за решеткой на соломе в рабских бараках и кое‑чему обучить обходится в гроши.
Сколько стоит рабская похлебка и плетка?
– Предлагают двадцать один тарск! – кричал аукционист. – Кто больше?
Внезапно накатил испуг. А вдруг прибыль торговца не устроит? Барыш совсем невелик. Надеюсь, он будет удовлетворен. Я же изо всех сил старалась, каждого слова слушалась. Боялась, что высекут.
Горианские мужчины не ведают снисхождения к вызвавшей недовольство девушке.
– Вставай, тварь цепная, – бросил мне аукционист.
Я встала.
– Что ж, – обратился он к публике, – похоже, нам придется расстаться с этой красоткой всего за двадцать один тарск меди.
– Пожалуйста, не сердись, хозяин, – заскулила я.
– Ничего, Дина, – откликнулся он с неожиданной после недавней резкости теплотой.
Упав перед ним на колени, я обняла его ноги, заглянула в глаза:
– Хозяин доволен?
– Да, – ответил он.
– Значит, Дину не высекут?
– Конечно нет. – Он приветливо смотрел мне в лицо. – Не твоя вина, что торг медленно набирает силу.
– Спасибо, хозяин.
– А теперь вставай, крошка, и побыстрей с помоста. У нас тут еще скотинка на продажу.
– Да, хозяин. – Я поспешно вскочила на ноги, повернулась и бросилась к лестнице – не к той, по которой поднималась, а с противоположной стороны помоста.
– Минутку, Дина, – остановил меня он. – Пойди сюда.
– Да, хозяин. – Я подбежала к нему.
– Руки за голову, – приказал он, – и не двигайся, пока не разрешу.
– Хозяин?
Я закинула руки за голову. Взяв меня за шею, он повернул меня к зрителям.
– Взгляните, благородные дамы и господа!
На меня обрушился удар тяжелой, связанной узлом плети.
– Не надо! Не надо, прошу, хозяин! – кричала я, не смея оторвать от головы руки. Еще секунда – и от боли и беспомощности начну рвать на себе волосы! – Пожалуйста, не надо, хозяин! – Стараясь увернуться от плетки, я корчилась, вертелась под ударами. Он крепко держал меня за шею.
– Извивайся, Дина! Извивайся!
Я исходила криком, умоляя пощадить меня.
– Неужто ты и вправду думала, – шипел он, – что нас устроит один тарск прибыли? Думаешь, мы дураки? Купить девку за двадцать и продать за двадцать один? Думаешь, мы тут торговать не умеем, ты, шлюха?
Я молила о пощаде.
Но вот, закончив эту показательную порку, он отпустил мою шею. Все еще держа руки закинутыми за голову, потупив взор, я упала перед ним на колени.
– Можешь опустить руки!
Я плача закрыла руками лицо. Стояла перед ним дрожащая, рыдающая, плотно сдвинув колени.
– Сорок медных тарсков, – послышалось из рядов, – от «Таверны двух цепей».
– «Восхитительные шелка» поднимают до пятидесяти!
Так меня обмануть! Аукционист подстроил ловушку, застал врасплох! Заставил без наигрыша показать себя во всей красе – и, сама того не желая, я предстала перед толпой во всей своей естественной беспомощности – настоящей рабыней.
– «Златые оковы» дают семьдесят!
Неплохо обстряпал! Сначала выжал из толпы все, что можно, а потом, ошеломляя публику и повергая в смятение рабыню, выставил напоказ самое сокровенное – ранимость, уязвимость, податливость, столь же неотъемлемые ее свойства, как объем груди или окружность талии, и тоже выставленные на продажу. Моя чувствительность тоже входит в цену – как и ум, сноровка и выучка. Горианин покупает всю девушку, целиком, со всеми потрохами, и все в ней должно его устраивать.
– Восемьдесят тарсков меди – «Благоуханные путы»! Не может быть!
– Горячая, как пата, – хохотнул какой‑то мужчина.
– Точно, – подхватил другой, – вот бы на нее мой ошейник!
А я, рыдая, стояла на коленях на рыночном помосте. Ну как было совладать с собой, когда тела коснулась плетка? Нет, не в моих это силах.
– «Серебряная клетка» дает восемьдесят пять!
Я содрогалась от рыданий. Нагая, у всех на виду. Кто больше заплатит – тот и купит. Я знала: здесь продают не просто красавицу – красавица ушла бы и за двадцать один тарск, – нет, на продажу выставлено нечто большее. Красавица рабыня.
– «Серебряная клетка» дает восемьдесят пять медных тарсков! – прокричал аукционист. – Кто больше?
– «Ошейник с бубенцом», – послышалось из рядов. – Один серебряный тарск!
В зале воцарилась тишина.
– Один серебряный тарск! – провозгласил аукционист. Кажется, доволен.
Я стояла, поникнув головой. Колени плотно сдвинуты. Чуть подрагивают плечи. В торг вступили кабатчики. О том, что такое быть рабыней, разносящей пату, кое‑какое представление у меня уже имелось. Облаченные в шелка, увешанные колокольчиками кабацкие рабыни на Горе хорошо известны. Их предназначение – ублажать клиентов хозяина. Стоимость их услуг входит в цену чаши паги.
– «Ошейник с бубенцом» дает один тарск серебра! – выкрикнул аукционист. – Кто больше?
Взглянув в зал, я содрогнулась. Глаза! Женские глаза из‑под покрывал. Застывшие позы, напряженные лица. Нескрываемая враждебность. Как тягостно стоять обнаженной рабыней под взглядами женщин! Чувствуешь себя голой вдвойне. Уж лучше бы публика состояла из одних мужчин. Женщины… Сравнивают ли, пусть непроизвольно, они себя со мной? А может, гадают, сумеют ли дать мужчине большее наслаждение? Почему именно теперь взоры их запылали такой злобой, таким возмущением? До сих пор поглядывали снисходительно, просто как на еще одну рабыню. Ну, продадут ее в череде ей подобных за горсть медяков. Нет, теперь взглянули по‑новому. Теперь в глазах светилась ненависть. Ненависть свободных женщин к рабыне, чувственной и желанной. Ревнуют? Завидуют мужскому вниманию? В глубине души хотят сами оказаться на помосте? Не знаю. Свободные женщины часто жестоки к красивым рабыням, снисхождения от них‑не жди. Может, сознают, что для мужчин мы привлекательнее, может, чувствуют исходящую от рабынь угрозу, видят в нас соперниц – и удачливых. Не знаю. Может, боятся – то ли нас, то ли рабынь в самих себе. Не знаю. Но скорее всего взбесило их то, как реагировала я на удары плетки аукциониста. Снедаемые желанием себя отдать, свободные женщины гордятся тем, что могут позволить себе не отдаваться, сохранить свое достоинство, остаться личностью. Нам же, рабыням, такая роскошь недоступна. Хотят они того или нет, рабыни должны отдаваться, отдаваться полностью. Может, свободным женщинам не хочется быть свободными, может, их естество влечет их, как рабынь, под власть сильного? Может, прельщает рабская доля? Не знаю. Ясно одно: свободная женщина испытывает глубокую, неодолимую враждебность к своей закованной в цепи сестре, особенно если та красива. А рабыни боятся свободных женщин. Мечтают, чтобы ошейник надел на них мужчина, не женщина. Что ж, торги в зените. Теперь зрительницам ясно: быть мне кабацкой рабыней – жгучей, как острая приправа, лакомой и влекущей; чарующим, как музыка, аккомпанементом к огненно‑желтой паге. Это‑то и подливало масла в огонь, заставляло пристальнее вглядеться в своего спутника. А не зачастит ли он теперь в новую таверну? Страшно, Враждебность женщин пугала. Я – рабыня.
– Встань, крошка Дина, – приказал аукционист. Я встала.
Подавляя рыдания, откинула назад волосы. Обвела глазами толпу, сидящих на скамьях мужчин и женщин.
– Таверна «Ошейник с бубенцом» дает серебряный тарск, – повторил аукционист. – Есть еще предложения?
Странно, но в этот миг на ум мне пришла Элайза Невинс, моя бывшая соперница. Позабавилась бы, глядя на меня, голую, на рыночном помосте.
– Продана за серебряный тарск таверне «Ошейник с бубенцом»!
Он толкнул меня к лестнице, и я, спотыкаясь, побрела вниз по ступенькам с противоположной стороны помоста.
– Сто двадцать девять! – послышалось за моей спиной.
У подножия лестницы меня подтащили к цепи с наручниками, пристроили за стоящей на коленях девушкой. Та и головы не подняла, на меня и не взглянула. «На колени!» – приказал мужчина. Я опустилась на колени. Он застегнул на моем запястье висящий на цепи наручник. Вскоре за мной пристегнули еще одну проданную с торгов рабыню, и еще, и еще. Я стояла на коленях. С руки свисала цепь. Продана.
Известно, что у древнеегипетских жриц ножные кандалы из меди,
бронзы и золота считались украшением, подчеркивающем высокий
статус. Их первоначальная задача заключалась в коррекции походки
женщины, заставляя ее делать лишь небольшие шажочки. Вместе с
длинной юбкой это создавало впечатление, как будто она не идет, а
буквально плывет...
Позже те же египтяне принялись использовать заковывание в кандалы
(конечно, в более тяжелые, крепкие и дешевые) для контроля больших
масс пленных. Оттуда кандалы перекочевали в древние Грецию и Рим,
где уже окончательно прикрепились к рабам и заключенным, став одним
из хрестоматийних аттрибутов их униженного положения...
Кандалы и другие стальные запирающие устройства в практиках БДСМ
применяются давно: они позволяют создать особую атмосферу,
ограничить подвижность нижнего, передав его в полную власть
Верхнему.
Кандалы – понятие достаточно широкое, но чаще всего представляют
собой наручники и поножи, изготовленные в одном стиле и соединенные
между собой цепью. Часто кандалы цепью соединяются еще и с
ошейником.
Иногда вместо цепей используются металлические распорки, которые
ограничивают не только максимальное расстояние между руками и
ногами, но и минимальное. При помощи таких распорок на ногах можно,
например, менять походку – шаги будут мелкими при короткой распорке
и, наоборот, широкими и «циркулеобразными» при использовании
распорок длинных.
Кандалы не лишат нижнего подвижности, а только ограничивают ее. В
играх БДСМ рабыни в цепях могут находиться несколько дней, но
кандалы должны быть обязательно оснащены мягкой внутренней
поверхностью. Это может быть кожа или ткань, такой вариант позволит
избежать натирания и неприятных ощущений.
Кандалы могут служить мощным психологическим атрибутом подчинения
девушки-рабыни перед Господином при ее бондаже в эротической игре с
элементами садомазохизма. Кандалы являются отличным фетишем,
результатом воздействия которого может быть полная зависимость и
покорность рабыни перед Господином или Госпожой.
Девушки в наручниках или кандалах выглядят эротично благодаря
полной беззащитности...
Сохранено
Известно, что у древнеегипетских жриц ножные кандалы из меди, бронзы и золота считались украшением, подчеркивающем высокий статус. Их первоначальная задача заключалась в коррекции походки женщины, заставляя ее делать лишь небольшие шажочки. Вместе с длинной юбкой это создавало впечатление, ...
"/>Что означает неволи?
Принудительный труд на тюремной ферме. Заключенные работают как обычные крестьяне в поле, но под охраной. Тебе же не привыкать к сельскому труду,
«Да» - ответила Соня. Но про себя подумала «…если бы я действительно была крестьянской девушкой…»
«Итак, продолжим» Лора посмотрела в бумаги. «Ты совершила ошибку, освободив Фликси от узлов и содействовав ее побегу. За это полагается до трех лет заключения. Но Фликси была возвращена через несколько часов и не убежала. Все это произведет впечатление на судью. Поэтому он не будет излишне строг. Итак, я предлагаю тебе согласиться с двумя обвинениями - неподчинение офицеру и содействие в побеге. Но мы будем просить о снисхождении, поскольку ты неграмотная крестьянская девушка и по наивности совершила поступок, о котором сожалеешь. По моему мнению, у тебя нет другого выхода!»
А что со мной будет?
Как мне кажется, тебе не дадут более года или полутора неволи на тюремной ферме. Это не просто, но все же лучше пятнадцати лет тюрьмы. Итак, ты согласна со мной?
Да… я думаю, что Вы правы, госпожа.
Суд назначен на завтра. Мы увидимся там. Не расстраивайся, Соня!
Она сложила бумаги, улыбнулась и вышла за дверь. Соня снова села на скамейку и обхватила руками колени. Слезы капали из ее глаз. Ей было жалко себя. Она провалила задание капитана и показала себя никудышным разведчиком. Теперь экипаж вынужден будет вызволять ее из тюремных ферм. А если им это не удастся - то она проведет годы в каторжном труде. И где она будет искать их после освобождения?
Соня теребила передатчик в руке. Но все же решила дождаться окончания суда.
На следующее утро двери открылись, и в камеру вошел стражник. Он бросил на пол сандалии и приказал одеть их. Соня обулась и стала возле скамейки. Затем он приказал ей сложить руки за спиной и связал их веревкой. После этого он открыл ошейник. Затем наклонился и связал ноги Сони кожаным ремнем, затянув узлы на лодыжках. Между ногами оставалось расстояние около 30 сантиметров. Соня не могла бежать, но могла передвигаться мелкими шагами. Затем стражник накинул ей на шею кожаную петлю и привязал за ремень ее руки к шее. Таким образом, Соня не могла перевести руки в иное положение, если не хотела задушить себя.
После всех этих манипуляций стражник приказал ей выйти из камеры. Затем ее повели через коридоры тюрьмы. Наконец они вошли в просторный зал. Перед судейским столом был небольшой деревянный постамент. Стражник приказал ей стать на колени. Соня выполнила приказ и стала на колени. Она стояла в такой позе перед судейским столом. Зал был пуст. За одним из боковых столов какой-то мужчина неопределенного возраста, по виду - секретарь рылся в бумагах. Соня оглянулась. Кроме двух стражников более никого не было. «Где Лора?» - отчего-то в страхе подумала Соня. И еще с большим ужасом она осознала, что со связанными за спиной руками не сможет активировать сигнал опасности в коммуникаторе.
Соня вновь взглянула за массивный судейский стол. За ним было три кресла, но они пока были пусты. Слева от Сони был небольшой стол с креслом - также пустым. Наконец в зал вошла Лора. Разложив бумаги, она склонилась над Соней: «Не бойся ничего, Соня. Положись на меня!»
Соня приободрилась. Однако чувство опасности по-прежнему не покидало ее.
«Молчи и не говори ничего без меня. Если хочешь - лучше плачь!» - прошептала Лора.
Наконец в зал вошел еще один клерк и громко сказал: «Уголовный суд Бломберга начал работу!»
Тотчас же в зал вошли трое судей и сели за судейский стол. Все они были одеты в мантии черного бархата, береты красного бархата. На шее одного из них на золотой цепи была массивная эмблема. Соня поняла, что это главный судья. Ему было явно более шестидесяти, он был с густой окладистой седой бородой и красным лицом. Откашлявшись, судья произнес: «Дело номер три тысячи сто сорок один. Обвинение в сопротивлении офицеру и других преступлениях против Зони, крестьянки, восемнадцати лет. Обвиняемая здесь?»
«Да, Ваша честь!» - ответил клерк.
Обвинитель?
«Здесь!» - отозвался мужчина неопределенного возраста.
Адвокат?
«Здесь» - сказала Лора.
Итак, начинаем. Обвинитель поддерживает обвинение?
Адвокат?
Ваша честь, мы признаем вину в неповиновении офицеру и соучастии в побеге заключенной без тяжких последствий. Прошу о снисхождении ввиду юного возраста, неопытности, заблуждения и отсутствии последствий!
Обвинитель согласен на изменение обвинения?
Обвинитель встал и посмотрел на Соню. «Согласен!»
Отлично. Суд оглашает решение!
Все трое встали. Заглянув в бумаги, главный судья произнес: «Именем Короны. Зони, восемнадцати лет, крестьянка признается виновной в неповиновении офицеру и соучастии в побеге и подлежит наказанию в виде одного года неволи, исчисляемых с момента доставки ее в тюрьму Бломберга. Наказание она будет отбывать на Тюремной ферме. Суд окончен!»
Сразу после этого судьи и обвинители покинули зал.
Лора склонилась над Соней.
Соня! Я желаю тебе удачи. Поверь, мы сделали все что могли. Прощай!
Прощайте, госпожа Лора. Спасибо Вам!
Стражники подняли Соню под локти и вывели из зала. Они прошли по коридорам и наконец вошли в комнату приема. Там были трое людей - двое рослых мужчин и худая женщина средних лет с желтым лицом. Все они были одеты в серую униформу с капюшонами.
Мы охранники Тюремной фермы номер четыре. Это новая рабыня?
Да! Вот ее бумаги!
Стражник протянул какие-то листы. Как отметила Соня, весь суд занял не более получаса. Правосудие на Гамме нельзя назвать излишне затянутым.
Женщина ознакомилась с бумагами.
«Возьмите ее!» Охранники взяли ее под локти и вывели во двор. Там стояла повозка - точно такая же, как была у Хога. Они положили Сони внутрь, привязав ее к одному из внутренних колец. Затем повозка тронулась.
Начиналась новая жизнь Сони. Жизнь рабыни.
Через несколько часов они прибыли на Тюремную ферму номер 4. Охранники перерезали веревки, которой руки Сони были привязаны к петле на шее. Ей стало несколько легче. Однако другие веревки и ремни они оставили в том же положении. Ее вынесли из повозки и поставили на землю. Затем они прошли в небольшое деревянное строение. Внутри был большой деревянный стол. Женщина, которая принимала Соню в тюрьме стояла в центре.
Итак, ты новая рабыня Зони?
Я начальница фермы.
Охранники развязали ей руки.
Раздевайся!
Соня смутилась, но тут же приказала себе «Я рабыня и мне лучше смириться с унижениями». Она положила на стол платок и сняла с себя платье через голову.
Сандалии и медальон - тоже!
Сони наклонилась, сняла с себя сандалии и положила на стол. Затем она стянула медальон. Перед тем, как положить его на стол, она активировала сигнал тревоги.
Один из охранников собрал все это в охапку и вынес.
Начальница смотрела на Соню. Соня стояла прямо, держа руки по швам. Это не вызвало никаких вопросов.
Тем временем другие служители занялись оформлением.
Итак, Зони. Восемнадцать лет. Ого! Неповиновение офицеру!
Ничего, научим здесь правильно себя вести.
Ее номер будет 628
Слышишь! Ты теперь рабыня номер 628. У тебя нет имени, к тебе будут обращаться по номеру!
На столе лежала ее новая одежда - на вид это был кусок мешковины с номером 628 на подоле.
Тем временем охранник приблизился к ней.
«Открой рот!» Когда Сони выполнила приказ, он всунул ей в рот пальцы и ощупал зубы. Затем осмотрели ее волосы.
«Раздвинь ноги! и положи голову на стол!»
Соня выполнила.
В ту же минуту Соня почувствовала, как ей проникают во влагалище. Она дернулась, но получила шлепок по затылку.
Ха! Посмотри! Она девственница!
Крестьянка - девственница?
Она быстро бегает!
Или у нее ленивые братья! Ха-ха!
Впрочем, это ненадолго!
Затем начальница приказала остричь Соне волосы так, чтобы они в длину были не более ладони. Это было тотчас сделано. Как ощущала Соня, эту стрижку нельзя было назвать работой парикмахера и неровно подстриженные волосы торчали во все стороны.
Один из надзирателей взяв в руки одежду Сони, провел ее в кузницу. Кузница размещалась в небольшой палатке. Вокруг наковальни были развешены цепи и кандалы разной длины и размеров. Соню подвели к наковальне и приказали стать на колени, положив голову на колоду. Кузнец, порывшись в заготовках, достал железный ошейник подходящего размера и поместил его на шею рабыни. Затем ее голову укрыли куском кожи и молотками начали клепку. Наконец они вставили заклепку и сняли покрытие. Теперь Сони носила ошейник рабыни.
После этого они сняли с ног Сони кожаные ремни и начали заковывать ее ноги. Она почувствовала, как грубый металл замкнулся вокруг ее лодыжек. Концы железных колец были расплющены, и кузнец скрепил их заклепками. Между кольцами кандалов размещалась цепь такой длины, чтобы не позволять рабыне бежать, но не сильно сковывать ее ход.
Когда кузнец закончил, надзиратель протянул Соне ее одежду и приказал надеть. Соня надела через голову и поняла, что это не более чем балахон из мешковины с номером «628» и с отверстием для головы посредине. В длину эта одежда заканчивалась несколько выше коленей и прикрывала грудь и низ живота. Однако по сторонам она не скрывала ее наготы. Впрочем, ей протянули бечевку и дали возможность завязать вокруг талии. Такая одежда не сковывала движений рабыни при работе, а для наказаний охранники просто развязывали узел ее пояса и задирали кусок одежды, обнажая ягодицы и спину.
«Твой номер - 628! Отзываться на него! Тут у тебя нет имени!» - сказал охранник. Затем он обернулся и позвал: «Двенадцать!»
В палатку вошла женщина на вид около двадцати пяти лет одетая в такую же одежду, как и у Сони, но с номером «12». Она была в ошейнике, босиком, однако не закована в кандалы.
Проводи новую рабыню твоей бригады в контору начальника для ознакомления с порядками!
Слушаюсь, господин!
Надзиратель вышел из палатки, а 12 сказала Соне «Я покажу, что надо сделать, чтобы сберечь твои лодыжки». С этими словами она достала какие-то тряпки и повязала на правую ногу Сони повыше щиколотки. «Повяжи их сверху, чтобы сберечь кости щиколоток от кандалов. Иначе ты их разобьешь очень быстро!»
Сони послушалась и замотала ноги. Теперь кандалы не так били по костям.
12-я и Сони вошли в контору начальника фермы. Блондинка в одежде рабыни как раз выходила оттуда. Сони узнала в ней Фликси. Как оказалась, Фликси также узнала ее.
Ты Зони?
Да, меня зовут Соня.
Прости, что подставила тебя. Я так поняла, что тебя осудили из-за меня!
Мне жаль за свою ошибку. Но также жалко, что тебе не удалось бежать.
Мы вместе будем направлены в барак 2. Я подожду тебя снаружи!
Соня вошла в контору. Начальница фермы сидела за столом.
«Значит так, 628. Я предлагаю тебе добровольное приватное услужение на весь срок заключения!»
Соня не поняла, о чем говорит начальница, но отчего-то согласилась.
«Хорошо! Поставь отпечаток пальца руки здесь на бумаге. Мы отправим тебя на днях!»
Когда она вышла, 12-я проводила ее до бараков. Не доходя 30 метров до здания, Соня увидела канаву. «Мы можем остановиться? Мне нужно в туалет!»
«Да. Ты можешь помочиться в эту канаву, следи только, чтобы цепи твоих кандалов не утянули тебя вниз!»
Удерживая руками цепь, Сони широко расставила ноги, села на корточки и помочилась в канаву.
Когда она закончила, 12-я сказала «Ты можешь мочиться во время работы в поле, но испражняться ты имеешь право только в такую канаву дважды в день - утром и вечером. Если тебя поймают за этим занятием в поле - тебя накажут!».
Они вошли в здание. Внутри не было никакой мебели, а земляной пол был грязным. «Это и есть барак? А где скамейки?»
«Видишь эту цепь?» 12-я показала на цепь, прикованную к камню, врытому в конце здания. «Каждая узница продевает ее в свои кандалы и таким образом она оказывается прикованной к цепи на всю ночь. Утром ее отпирают, а вечером - запирают. Ты - новая рабыня и это означает, что тебя будут запирать первой и отпирать последней».
Ты имеешь в виду, что мы будем спать на полу?
Ну, извини, перины нам не положены. Среди заключенных не запирают только меня как старшую по бараку. Но даже я ночую здесь вместе со всеми.
А нам не положена никакая другая одежда? Обувь?
Соня посмотрела на свои босые ноги.
Нет. Все, что положено, ты уже получила. Итак, о режиме дня! Подъем - на рассвете. Туалет, затем - завтрак. Миска похлебки. После этого - утренняя проверка. Начальница будет давать задания на сегодняшнюю работу, и раздавать наказания за вчерашнюю работу. После этого - в поле и работать до захода солнца. В середине дня получаете по куску хлеба и кружке воды. По возвращении с работы следует помыться в пруду, так как ты будешь грязной и потной, а мы не намерены находиться с такой в одном бараке. Ужин - миска каши, туалет, заковывание в цепи и сон. На следующее утро - все по новой. Пойдем, я покажу тебе, где пруд. Тебе следует помыться, от тебя воняет.
Когда Сони вернулась после помывки, Фликси сидела в бараке на полу. «Послушай, Фликси. Начальница говорила что-то о приватном услужении. Что имеется в виду?»
Работа в поле - это общественная работа. А приватное услужение означает, что рабыня работает на частное лицо в течение года. Любой, заплатив казне деньги, может взять в аренду рабыню на срок в один год. Ты что, не знала этого?
А что хотят от рабыни те люди, что заплатят деньги?
Они могут делать с ней то, что захотят. Нельзя убить рабыню и серьезно покалечить. Не допускается наносить увечья. К примеру, они не имеют право наложить клеймо на ее тело. А вот все остальное - им можно.
Это означает секс?
Ну, Зони, секс - это минимум того, что им нужно. Если они просто захотят секса - они пойдут к жене или заведут любовницу. Рабыня нужна чтобы работать по дому и удовлетворять их особо необычные желания, чтобы можно было серьезно наказать ее.
А тебя продавали?
Да я была в таком услужении дважды. Сначала - в течение года у мужчины средних лет, который купил меня. Ему доставляло удовольствие связывать и каждый день бить меня плеткой. Иногда он применял кнут. Шрамы быстро сходили. Несколько раз у меня был с ним очень хороший секс и я даже жалею, что не так часто. А потом меня купила женщина.
Женщина? Зачем ей рабыня?
Ну вообще-то как служанка. Мой язык был очень занят этой службой. В мои обязанности входило делать ей массаж и умащивать благовониями все ее тело, а также работать языком, доставляя ей удовольствие. Это было еще терпимо, но уж очень сильно она пытала меня. Она била меня тяжелым кнутом так, что на теле оставались серьезные шрамы. Иногда она связывала меня кожаными ремнями и, подвесив к потолку, оставляла на часы. Однажды меня в таком виде обнаружила тюремная инспекция. Я висела вниз головой связанная ремнем по всему телу, при этом я потеряла сознание. Инспекции это не понравилось. Меня забрали, а ту женщину оштрафовали. С того времени у меня два шрама - вот видишь один внизу живота, а другой на спине». Шрамы, хотя и зажили, выглядели ужасно.
Слушай, Фликси, если в приватное услужение входит секс, я не смогу!
Зони, у тебя нет выбора. Начальница тюрьмы получает отчисление за каждую проданную рабыню, и поэтому ты не сможешь отказаться. Тебя просто замучают на этой работе. Каждый день ты будешь получать наказания и тебя будут бить пока не согласишься. Не говорю уже, что к тебе будут придираться и за каждую оплошность жестоко наказывать!
Тем временем с поля вернулись рабыни. Они получили ужин, помылись и готовились ко сну. Внезапно начальница скомандовала построение. Рабыни построились в шеренгу.
Начальница вышла на середину. «У нас новые рабыни - 628 и 331! Они будут в бригаде два пока что. А сейчас рабыня 238 - на середину!»
Рабыня вышла вперед.
Ты испражнялась в поле?!
Госпожа, я не хотела ….Это оттого, что у меня заболел живот…
Двадцать ударов сейчас и двадцать - утром. Кнут!
Охранники схватили рабыню и, сорвав с нее одежду, привязали за руки к столбу. Затем ее стали бить. Свист кнутов, звуки ударов перемешались с криками несчастной. Соня с ужасом смотрела на это. После двадцати ударов ее отвязали и кинули рабский балахон.
Затем они вошли в барак. Фликси научила Соню продевать ножную цепь кандалов в общую цепь. Когда их сковали, они легли спать прямо на пол. Соня устала за день и поэтому заснула сразу.
Следующее утро началось с утреннего развода. Несчастная рабыня 238 получила новые двадцать ударов. Красные полосы - следы от кнута покрывали всю ее спину и ягодицы. Затем всех узниц погнали на работу в поле.
Соне выдали тяпку и показали, какие грядки надо окучивать от сорняков. Она начала работу. Через некоторое время она остановилась, чтобы вытереть пот со лба. В ту же секунду она услышала свой номер. Надзиратель приближался к ней.
«Ты прекратила работу. Два удара! Развяжи пояс и повернись спиной!»
Шокированная Соня выполнила.
«Нагнись!»
В ту же секунду хлыст дважды обжег ее ягодицы. Две красные полосы появились на ее белой коже. Соня заплакала.
Надзиратель схватил ее за волосы и, нагнувшись, произнес «Если я сказал «нагнись!» - ты должна коснуться лбом своих коленей, сука! В следующий раз ты получишь дополнительные удары. А теперь, продолжай работать, ленивая тварь!»
Соня повязала пояс и продолжила работу. Но это было лишь начало самого трудного дня в ее жизни. Ко времени дневного перерыва ее зад украшали еще несколько шрамов от кнутов надзирателей. Они внимательно следили за Соней и наказывали за каждое даже самое незначительное замедление темпа работы.
Когда они получили свои порции хлеба, Фликси увидела, в каком состоянии оказалась Сони. «Твоя задница - словно сплошная рана! Что с тобой случилось?»
Надзиратели словно специально охотятся на меня!
Как я и предупреждала! Это упреждающий удар начальницы. Чтобы ты не передумала насчет частного услужения.
То есть они не перестанут бить меня?
Если ты скажешь, что передумала насчет услужения - их кнуты порвут всю кожу на твоей заднице и спине!
Спасибо за твое участие. Видимо, мне придется согласиться. Что же, скорее бы уже отправили в это услужение.
На следующее утро Соня, Фликси и две другие женщины, отобранные для приватного услужения, были отправлены в Бломберг. Они проделали этот путь пешком, привязанные за руки к кольцам в повозке. К радости Сони здешние волы были медлительными животными. Бежать за повозкой в кандалах она бы точно не смогла. Впрочем, и эти километры до города, которые она проделала босиком и в кандалах по пыльным и каменистым дорогам показались ей адом.
В Бломберге их разместили в одной из камер городской тюрьмы, откуда Соню отправили на ферму. На полу были соломенные тюфяки и уставшие от тяжелой дороги узницы сразу заснули.
Через несколько часов их накормили ячменной похлебкой и повели для медицинского осмотра.
Точнее сначала из камеры вывели двух других заключенных, а Сони и Фликси пока остались на тюфяках.
Ты не очень расстраивайся, Зони. В любом случае на ферме тебе было бы еще хуже.
Спасибо, Фликси. Я понимаю, что ты хочешь как лучше. Скажи, а что с нами будет дальше?
Сейчас с нас снимут кандалы …