Разговариваю вчера с соседским мальчишкой. Среди прочего речь заходит о знаменитых для него кораблях, и на первом месте он сразу же называет крейсер «Аврора». И даже парень, как оказалось, знает или, как минимум слышал, про участие «Авроры» в Цусиме, что, признаюсь, приятно удивило. «Здорово, - говорю, - только в курсе, почему крейсер назван именно «Аврора»?» Так вот про фрегат, что носил такое же имя до крейсера, и почему крейсер стал преемником, увы, уже не знает. И думаю, что не так много и знают сегодня про это.

И вот подумалось, что нужно бы попытаться здесь собрать кое-что про такие забытые потомками корабли. И для начала, как раз про фрегат «Аврора».

Фрегат вообще-то хорошо известен любителям военной и морской истории. Прославился он во время обороны Петропавловска-Камчатского в крымскую войну 1853-56 годов. 17 августа 1854 года к молодой крепости на самой дальней оконечности Российской империи подошла англо-французская эскадра в составе трех фрегатов, одного пароходо-фрегата и брига. К большому удивлению англичан и французов здесь их ожидал уже вполне укрепленный город и стоящий в Авачинской бухте на якоре фрегат «Аврора», пришедший из Кронштадта. Сил обороняющихся было в два раза меньше: и людей, и пушек, однако, не смотря на неоднократные атаки, Петропавловск устоял, и враг вынужден был уйти. По английским данным потери союзников во время этой неудачной десантной операции составили около 430 убитыми и раненными. Русские потеряли 32 убитыми, 64 были ранены. В одном из источников я нашел упоминание, что корт-адмирал Пирс, командовавший союзной эскадрой, впоследствии застрелился.

И основной оборонительной силой Петропавловска был как раз фрегат «Аврора» и его моряки. Они не только отличились в мастерстве артиллеристской дуэли, но и во время рукопашных схваток с десантом. Именно этот подвиг моряков с «Авроры» и стал поводом для присвоения фрегату звания «георгиевского». Что и означало необходимость сохранения названия корабля в дальнейшем, когда он будет выведен из строя.

Фрегат был построен на Охтинской верфи в Санкт-Птребурге в 1835 году. Строили его под управлением подполковника Амосова. Он имел весьма скромные размерения: длину 48,8 м, ширину 12,6 м, осадку около 4 м. Вооружение его состояло из 58 медных орудий: тридцати четырех 24-фунтовых пушек и двадцати четырех 24-фунтовых карронад (карронады отличались от обычных пушек тем, что имели более короткий ствол и другую систему крепления на станке). Экипаж включал 300 человек.

Основным районом службы «Авроры» было Балтийское море. Он немного выходил в дальние крейсерские походы, однако именно ему суждено было стать последним русским парусным кораблем, совершившим кругосветное плавание. Как раз во время этого плавания у берегов Чили фрегат получил неофициальное известие о начале крымской войны (телеграфа в ту пору еще не было, и пользовались слухами в портах). Капитан «Авроры» капитан-лейтенант Изыльметьев принял решение срочно идти в Петропавловск, ближний для него русский порт. Таким образом «Аврора» и приняла участи в обороне Петропавловска. В в 1856 году фрегат перешел в Кронштадт, замкнув плавание вокруг земли. И в том же году был выведен из действующего состава флота за ветхостью.

И совсем малоизвестный факт. На острове Сан-Лоренсо у берегов Перу (департамент Кальяо) похоронены два матроса с фрегата «Аврора», скончавшиеся в пути. Могила сохранилась усилиями наших соотечественников-эмигрантов, сейчас там стоит небольшой памятник. Русским людям на другом конце земли…

Глава пятнадцатая

ФРЕГАТ «АВРОРА»

…и сами полегли за землю Русскую…

Слово о полку Игореве

Фрегат «Аврора» все ближе подходил к Петропавловску. На нем стали убирать паруса. Видны были люди на огромных реях, на вантах и на палубе, офицеры на юте, шлюпка с Губаревым, подошедшая к борту.

Завойко пошел домой переодеться.

– Слава богу, Юлечка, – сказал он, входя к жене в полной форме с орденами. – Вот теперь посмотрим, как придут англичане и французы. Всякий другой на моем месте, имея такой гарнизон и эту «Аврору», то есть одно судно да нехватку продовольствия, схватился бы за волосы от мысли, как придется обороняться. А я говорю: слава богу, так как идет судно. Не болтуны и сумасшедшие, а только Завойко будет за всех отдуваться и воевать, к чему я готов, хотя я и не говорю громких слов и не делаю великих открытий. Я готов сложить голову, и дети пусть не стыдятся отца, если его после смерти упрекнут.

– Почему же упрекнут? – насторожилась Юлия Егоровна.

Ее беспокоили подобные рассуждения мужа. Казалось, он старался оправдаться, отвечая своему какому-то внутреннему голосу.

– Нет, Юлечка, – сказал он упрямо, – я не чувствую себя ни в чем виноватым и могу умереть спокойно, и ты можешь не тревожиться. Так я иду на «Аврору». Слава богу, что она пришла. И когда голому дали одну только рубаху, он чувствует себя одетым, а богачу мало дюжины, и он хочет отнять последнее у соседа! Я чувствую себя, словно обут и одет. Да не забудь, что теперь пришел мой родной племянник, ныне мичман Николай Фесун, и я этому очень рад, хотя все, кто на ней прибыл, мне родные!

Юлия Егоровна также рада. Фесун – сын мелкопоместного дворянина с Украины – с помощью дядюшки Фердинанда Петровича поступил в свое время в морской корпус и учился отлично. Юлия Егоровна себя чувствовала до некоторой степени благодетельницей этого мальчика.

Завойко пошел, но остановился в дверях и, повернувшись, снова заговорил горячо:

– Но, Юленька, я, как Кутузов, скажу, что враги не на того напали. Я не сдамся и подниму всех камчадалов, и мы устроим тут войну, от которой врагу не поздоровится. Англичане еще не рады у меня будут!

Зная, что все население Камчатки состоит из природных охотников, прекрасных стрелков, Завойко повсюду разослал своих чиновников, даже и за хребет, в долину реки Камчатки, с приказанием всем вступать в добровольцы.

– И теперь такая подмога! Фрегат! На нем четыреста человек команды!

А Юлия Егоровна думала о том, как кстати теперь ее молочная ферма. Муж часто бранит родственников, а ведь если бы не они, если бы не родственные связи, то многое и многое не удалось бы сделать. Ведь если бы не дядя, не его имя, то и правительство, верно, никогда бы не дало мужу средств для покупки скота. Муж при всей его нечеловеческой энергии вряд ли смог бы исполнить все так быстро, если бы тут на помощь ему своими средствами и судами не пришла Компания. В то же время она отлично понимала что, не будь здесь ее мужа, никакие средства и суда Компании не значили бы ровно ничего. И она снова гордилась своим «старым мужем», как называла Василия Степановича.

… Между огромных вулканов, вершины которых местами в снегу, а склоны в густых раскидистых лесах, залегла широчайшая Авачинская бухта. Звонкие речки с прозрачной водой сбегаются к ней по широким лесистым долинам.

За грядой низких сопок, отошедшей от матерого берега, – ковш – внутренний залив, то есть бухта малая в огромной бухте. На берегу ковша примостился Петропавловск. Он совсем походил бы на малую камчадальскую деревушку, если бы не дом губернатора с березами в саду. Наискосок – церковь, старая, деревянная, потемневшая от дождей, внизу – пакгауз и причалы. Чуть подальше, там, где ковш уткнулся в берег между перешейком и материком – склад и новая казарма. В стороне – магазин американца.

«Аврора» вошла в ковш. Лодки с обывателями окружили ее. На борт подавали ведра и кувшины с молоком, зеленью и ягодой.

– Блестящее судно! – говорили столпившиеся чиновники.

Губарев вернулся на шлюпке, отозвал в сторону губернатора. Вид у него был смущенный, и он о чем-то долго шептался с Завойко. Василий Степанович живо сел в шлюпку. Гребцы налегли на весла. Через несколько минут он поднимался по трапу на фрегат.

Вскоре с этого блестящего судна стали спускать в шлюпки носилки с людьми.

Командир «Авроры» капитан второго ранга Иван Николаевич Изылметьев , с угрюмым взглядом серых глаз, полузакрытых от усталости и болезни, долго рассказывал Василию Степановичу, что произошло с «Авророй».

На судне почти все больны цингой. Одни тяжело, другие легче, но совершенно здоровых людей почти нет. Сам капитан также чувствует себя неважно.

Его фрегат, обойдя мыс Горн в самое бурное время года, не пошел в Вальпараисо, как было приказано. Капитан, зная, что там стоит английская эскадра, пошел в порт Кальяо, на южноамериканском побережье. Но в Кальяо как раз и оказалась целая соединенная франко-английская эскадра, ожидавшая из Панамы по сухому пути известий из Европы о начале войны с Россией, которые через Атлантический океан должен был доставить почтовый пароход.

– Мы не ждали и напоролись! – рассказывал Иван Николаевич. – Но и в Кальяо о войне ничего не было известно!

– Так нигде и ничего не известно! – сказал Завойко.

Англичане и французы обрадовались приходу русского корабля. Прибудь через перешеек известие о начале войны – фрегат «Аврора» сразу стал бы их добычей.

Изылметьев пустился на хитрость. Он велел своим офицерам дружески встречаться с английскими и французскими офицерами, говорить, что у нашего судна серьезные повреждения, придется его основательно ремонтировать и что судно это вообще плохое, напрасно послано в такое далекое плавание, что еще в 1846 году английские газеты в Плимуте предупреждали об этом, когда на «Авроре» прибыл в Англию великий князь Константин.

Англичанам и французам очень лестно было захватить в свои руки фрегат, на котором воспитывался когда-то сын царя. Хотя они были уверены, что это и в самом деле никуда не годная гнилая посудина.

Офицеры союзников ездили на «Аврору» с визитами, русские, в свою очередь, бывали у них. Казалось, и те и другие очень рады, офицерская молодежь со всех судов отправлялась вместе на гулянья. А в это время тайком англичане и французы наблюдали за тем, что делается на русском судне. А все, кто оставался на «Авроре», тоже тайком, лихорадочно готовили судно к огромному переходу через Тихий океан. Иван Николаевич спешил, торопил людей, искусно притворялся при встрече с иностранцами, что у него все в беспорядке, даже затеял переговоры с представителями одной из фирм в Кальяо о починке фрегата, для чего сам съезжал на берег. А на рассвете другого дня, когда до приезда представителей фирмы оставалось несколько часов, на фрегате подняли паруса и с попутным ветром быстро вышли в море.

– Еле ушли из Кальяо, – рассказывал Изылметьев, сидя в своей каюте напротив Василия Степановича и вытирая лоб платком. Словно он только что сам убежал от врага.

– Так у меня не лучше, Иван Николаевич, и тоже нет продовольствия, хотя на сопках растет черемша и ходят медведи, которых мы убиваем. И хотя у нас нет муки, но мы духом не падаем, а черемшой и молоком поставим на ноги всю вашу команду. И забьем для вас несколько бычков и кабанчиков! А теперь скажите, что известно вам, какие суда врага придут на Камчатку? Скоро ли? Где та эскадра, что стояла в Кальяо?

По словам Изылметьева, союзники ждали подкрепления других кораблей. Все эти вопросы обсуждались в каюте капитана, а потом на берегу, в кабинете губернатора.

А от «Авроры» одна за другой отваливали шлюпки… Нездоровые, уставшие, полуиссохшие от голода, но надушенные, в новеньких блестящих мундирах, юные офицеры съезжали на берег, направляясь на обед в дом губернатора.

Потом опять пошли шлюпки с больными и умирающими. Их ждали на берегу солдаты с носилками.

– Вот чего дождались! – говорили в толпе обыватели.

На берегу царило мрачное молчание. Изредка слышались стоны и вздохи.

Печальная вереница носилок потянулась к городку. Больных велено было класть в домах обывателей, и Губарев уже ходил и назначал, кому и сколько.

Разговоры в кабинете Василия Степановича продолжались.

– У меня уже есть план, как вылечить всю вашу команду, а затем как общими силами оборонять Петропавловск.

– Но судно должно следовать в Де-Кастри.

– Вот я и хочу сказать вам, что «Аврора» никуда не пойдет из Петропавловска. Я, как губернатор и командующий всеми морскими силами, приказываю вам остаться здесь и вместе с гарнизоном города принять меры для защиты от неприятеля!

Иван Николаевич, чуть привставая, почтительно поклонился, как бы показывая, что спорить не собирается и принимает приказание как должное и согласен с Завойко не только как с губернатором, но и по сути дела. Конечно, мало радости одному судну выдержать бой с целой эскадрой. Но он понимал, что у Завойко нет иного выхода, как отдать такой приказ и обороняться до последней капли крови. Изылметьев понимал также, что не смеет настаивать на уходе своего корабля в Де-Кастри не только потому, что обязан исполнять приказание, отданное так твердо и решительно. Долг и честь обязывали его не покидать город и порт, которые Завойко с такой решимостью и отвагой готов оборонять.

– Но если будет приказ от Муравьева? – спросил Иван Николаевич.

Завойко смолчал. Он считал себя вправе скрыть, что такой приказ уже есть.

– «Аврора» никуда не пойдет! – сказал он решительно. – Ответственность я беру на себя.

Он еще добавил, что уход «Авроры» был бы равносилен гибели города, а потом стал объяснять план обороны Петропавловска. Завойко намеревался теперь построить новые укрепления. Изылметьев расспрашивал подробности. Завойко сказал, что придется построить не менее пяти батарей. Обсудили, какими запасами будет располагать гарнизон города. Завойко спросил, сколько ружей, пороха и пушек на «Авроре».

– Но для того, чтобы выстроить укрепления, – сказал Изылметьев, – нужны прежде всего здоровые руки. А команда… – Он развел руками, выразив растерянность на своем лице.

Он как бы хотел сказать, что теперь все зависит от того, какова Камчатка, сможет ли она дать здоровье людям.

– Так я знаю, как поставить на ноги всю вашу команду в несколько дней.

– К сожалению, нет таких средств, Василий Степанович!

– Так вы не знаете тогда Камчатки! И вы не можете мне так говорить. В сорока верстах отсюда есть Паратунка, и там целебные воды. Я уже послал приказание камчадалам свозить туда своих коров. И когда больной матрос будет купаться в горячей целебной воде и пить молоко, то при здоровье русского человека он очень быстро встанет на ноги. Неподалеку от этой Паратунки на речке Аваче находится собственная молочная ферма моей жены. Все, что возможно, будет с моей фермы предоставлено вашей команде. Пока мы подкрепим людей здесь, а через два дня на шлюпках и на бортах перевезем их на Паратунку. Там будет молоко, целебные источники, черемша, и люди поправятся так, как нигде и никогда не поправлялись, и еще будут славить Камчатку по всему свету…

Изылметьев был человеком с большим достоинством, которому, однако, чуждо было ложное самолюбие, и поэтому он обычно спокойно подчинялся любому разумному приказанию начальства, умея показать, что это не задевает его достоинства даже в том случае, если смысл приказа противоречил желанию Изылметьева.

– Но кто же будет охранять судно и город, если, как вы говорите, все население будет перевозить больных.

– А на этот случай я заставлю вступить в добровольцы всех своих чиновников, поставлю их к пушкам и дам им в руки ружья. На Паратунке люди выздоровеют быстро. Мы идем на риск, но, как говорится, риск – благородное дело.

Изылметьев согласился, что план Завойко хорош и что это единственный выход. Пошли обедать. В гостиной были почти все офицеры фрегата. Завойко представил жене мичмана Фесуна. До этого генерал видел его на судне, где покрасневший до ушей племянник чуть не кинулся на шею дядюшке.

– Да, это мой родной племянник, – объявил губернатор, – и поэтому, – сказал он, обращаясь к капитану, – прошу вас, Иван Николаевич, требовать с него вдвойне, чтобы он знал службу.

Голубоглазый румяный Фесун сиял от счастья, что все видят, каков с ним губернатор, и что разговор про него. Он уже шаркал перед тетенькой и ручку целовал.

– Вот где привелось нам встретиться, – сказал ему Василий Степанович. – Может быть, вместе придется умереть за веру, царя и отечество!

За столом Юлия Егоровна сидела подле Александра Петровича Максутова – высокого красивого смуглого офицера.

– Брат Дмитрий мне так много писал о вас! – говорил он кузине.

Юлия Егоровна любезно улыбнулась:

– Да, он у нас частый гость.

– Как жаль, что я не увижу его.

– Так вы его еще увидите! – решительно сказал Василий Степанович. – В чем я порукой!

«Мои кузены, кажется, болезненно любят друг друга! Я не раз замечала, что такая любовь – предвестник каких-то трагических событий», – подумала Юлия Егоровна.

Наутро Завойко и Изылметьев, взяв с собой Губарева и Максутова, пошли на осмотр местности. Решено строить всего, с уже начатыми, шесть батарей. Один борт «Авроры» разоружить, пушки поставить на батареи. Вторым бортом «Аврора» будет палить по противнику, ставши за косой, что тянется почти через всю малую бухту.

– И будет она за этой косой полузакрыта от ядер и бомб, как за самым наилучшим бруствером, – сказал, стоя на песчаной косе среди Ковша, Василий Степанович.

Изылметьев и на этот раз слегка склонил свою лысеющую голову.

– Да, поставим судно в гавань, как плавучую батарею, – говорил Завойко.

– Главное не пушки теперь, а люди, – заметил Иван Николаевич. – Лишь бы они поскорей поправились.

Сходили в госпиталь, проведали тяжелых, потом заходили в дома обывателей, где размещены легкобольные. Многие матросы почувствовали себя на берегу гораздо лучше.

– Генерал обещает молоком кормить! – говорили больные аврорцы своему командиру.

– Я не держу всего запаса в одном месте, – пояснял Завойко. – Половина коров у меня в городе, а половина – на ферме, и там у меня как крепость. Городскими коровами мы поправим людей здесь. Обыватели отдадут им все, что возможно.

… В березовом саду, за низкой изгородью Юлия Егоровна обсуждала с молодыми офицерами, какую пьесу избрать для любительского спектакля.

– Война на носу, а молодежь собирается веселиться! – воскликнул Завойко, войдя в сад с Изылметьевым. – Право, тут время и место устроить балы, когда господа офицеры вернутся с Паратунки. Эти балы будут получше лекарств и черемши для молодых людей, что я знаю по себе, так как сам был молодой.

На другой день целые вереницы шлюпок и камчадальских лодок под парусами отваливали от берега, увозя больных на Паратунку.

Фрегат «Аврора»

В XVIII-XIX вв. фрегатами назывались одиночные военные трёхмачтовые корабли при полном парусном вооружении. Отличие от остальных парусников состояло в меньшем размере и артиллерийском вооружении. Основным предназначением фрегатов были — дальняя разведка, и крейсерская служба, т.е. одиночные боевые действия на морских и океанских маршрутах с целью уничтожения или захвата вражеских торговых судов. Самые крупные из них имели в составе своей артиллерии до 60 орудий.Как правило их встраивали в боевую линию и они назывались линейными фрегатами.

В России в 1805г. ввели ранг фрегатов, имевших на вооружении 44 орудия. Российские 44-пушечные фрегаты имели сплошную палубу. Этим они отличались от фрегатов XVIII в., которые строились с закрытыми кормовой и носовой оконечностями, при этом средняя часть верхней палубы была открытой. В число новых фрегатов входил фрегат «Аврора», который был построен на стапелях Охтинской верфи Санкт-Петербурга. Этот корабль овеял себя славой в боях при обороне Петропавловска-Камчатского в 1854г.

В апреле 1854 командир русского фрегата «Аврора» капитан-лейтенант Изыльметьев вышел на палубу своего корабля и окинул взглядом быстро погрузившийся в сумерки перуанский порт Кальяо, который находился рядом со столицей страны Лимой. У Ивана Николаевича Изыльметьева было прескверное настроение. Тому виной стали несколько обстоятельств: и потрёпанность судна, которое прошло неблизкий путь из английского Портсмута сквозь штормы Атлантики сюда, в Перу; и неприятная встреча на рейде с англо-французскуой эскадрой; и опасение, что подобное «рандеву» может оказаться гибельным для «Авроры»…

Уже больше чем полгода Россия воевала с Турцией,

которую всячески поощряли и поддерживали Франция и Англия. У русского правительства, как и у российских военных моряков, уже не возникало сомнений в том, что англичане и французы вот-вот объявят войну России и сами. Вскоре оно так и случилось. Положение турок в Крыму резко осложнилось после Синопского сражения, состоявшегося 18 ноября 1853 г., в котором был разгромлен и фактически уничтожен турецкий флот. В сложившейся обстановке, в апреле 1854, Франция и Англия решили помочь Турции, объявив войну России.

Фрегат «Аврора»

До Перу весть о начавшейся войне, когда там появилась «Аврора», ещё не дошла. Но наши моряки, с одной стороны, и французы с англичанами – с другой, справедливо предполагали, что это сообщение не заставит себя долго ждать. Вот поэтому Изыльметьев и весь экипаж русского фрегата прилагали максимум усилий для того, чтобы скорее покинуть Перу, не дожидаясь известия о войне. Работы по ремонту «Авроры» не прекращались даже ночью, наоборот, с наступлением темноты они становились интенсивнее. За несколько дней экипаж намеревался сделать огромный объём работ, На решение такой задачи при более благоприятных обстоятельствах потребовался бы как минимум месяц. Тем временем с марсов французских и английских кораблей в подзорные трубы велось наблюдение за «Авророй» , дабы «не прозевать какую-нибудь русскую хитрость». Старались контролировать работы на корабле контр-адмирал французского флота Феврие де Пуант и английский контр-адмирал Дэвис Прайс. Они два раза побывали «с дружескими визитами» на русском фрегате. Опытными взглядами, окидывая помещения и оснастку корабля, прикидывая много ли времени уйдет у русских на ремонт?

Как только «друзья» приближались к борту «Авроры»

Изыльметьев отдавал команду боцману навести на палубе беспорядок: спустить гордень, таким образом чтобы его конец болтался, постелить на палубе ветхий дырявый холст, который исполнял роль ремонтируемого паруса, повсюду разбросать инструмент. А особенно следить, чтобы матросы работая не торопились. Француз и англичанин покидали фрегат вроде бы успокоенные – мол, работы у русских ещё немало.

Однако и Прайс и де Пуант не были совсем уж простаками. Ожидая со дня на день депешу о начале военных действий
с Россией, они приняли решение атаковать «Аврору» незамедлительно – в среду, 14 апреля 1854.

Во вторник утром Изыльметьев скрупулезно осмотрел фрегат и остался осмотром доволен: всё, самое необходимое, и что было под силу матросам, те сделали. Паруса и мачты починены, заменены ванты, корпусные пазы основательно проконопачены… В тот же вечер командир «Авроры» посетил флагман английской эскадры – 50-пушечный фрегат «Президент». Контр-адмирал Прайс выглядел импозантно и был очень любезен. Изыльметьев и несколько офицеров из его команды старались отвечать взаимностью. А уже через 4 часа после состоявшегося визита, в ночь с 13 на 14 апреля, в предрассветных сумерках и тумане русский фрегат снялся с якоря и – сначала при помощи шлюпочных вёсел, а затем подняв паруса, вышел в открытый Тихий океан. На рассвете Кальяо скрылся за горизонтом, а экипаж «Авроры» наблюдал только покрытую дымкой линию Анд и солнце, всходившее над водой. Фрегат взял курс на Петропавловск…

…К концу мая 1854 известие о войне с Францией и Англией наконец добралось и до Петропавловска-на-Камчатке. Официальное уведомление об этом командир военного порта Петропавловска и по совместительству военный губернатор Камчатки генерал-майор В.С.Завойко принял уже в середине июня от генерального российского консула в США. Но, ещё в марте этого же, 1854 года на американском китобойном судне губернатору было доставлено дружеское послание короля Гавайских островов. Гавайский король Камеамеа III в своем письме предупредил В.С.Завойко, о том, что располагает абсолютно достоверными сведениями о готовящемся нападении англичан и французов на Петропавловск летом.

И Завойко, дабы не терять времени, незамедлительно приступил к оборудованию на Камчатке береговых укреплений. В начале июня к причалу Авачинской губы пришвартовался фрегат «Аврора». Его поход через три океана завершился с рекордной для тех времен скоростью – каких-то 66 суток фрегат был в море. Самым стремительным стало плавание от Перу. Тогда Изыльметьев, перехитрил англо-французский флотоводцев и увёл свой корабль из Кальяо в Петропавловск. Вопреки всем штормам, преграждавших фрегату путь почти на каждой миле, стойко борясь с цингой, забравшей в походе многих моряков, команда очень во-время прибыла на Камчатку. 300 человек экипажа «Авроры» и его артиллерия весьма усилили гарнизон Петропавловска.

К концу июля гарнизон Петропавловского порта

вместе с экипажами всех кораблей стал насчитывать 920 человек. В подготовке к обороне города участвовало и всё население, включая его окрестности (примерно 1600 человек).Круглые сутки, днём и ночью велись работы по сооружению и оборудованию семи береговых батарей, которые заняли почти два месяца. Фрегат «Аврора» и военное судно «Двина» стояли на якорях левыми бортами в сторону выхода из гавани. Орудия с правых бортов были сняты с кораблей, чтобы усилить береговые батареи. Вход в гавань был загородили боном. Артиллерия охватывала Петропавловск подковой. На правом её конце, в скалистом побережье горы Сигнальной, расположилась батарея, которая защищала вход на внутренний рейд. А справа – на перешейке между Николаевской и Сигнальной горами разместили другую батарею.

В 12 часов 17 августа 1854 смотрители из передовых постов на маяках обнаружили эскадру из 6 кораблей. В городе объявили боевую тревогу. Защитники Петропавловска заняли свои места и стали напряженно наблюдать за происходящим. Трёхмачтовый пароход отделился от эскадры и начал измерять глубины на подходах к Сигнальной, а так же у входа в гавань.

После того как из порта вышел бот,

корабль полным ходом бежал. На утро 18 августа эскадра предприняла попытку зайти в Авачинскую губу. В её состав входили: французские фрегат «Ла-Форт», обладающая 60-пушечной артиллерией, корвет «Эвридика» с 32 пушками и 18-орудийный «Облигадо»; английские фрегат «Президент» (наличие 52 орудий), фрегат «Пайк» (44 пушки) и ещё пароход «Вираго» (10 пушек). Объединённой флотилией командовал английский контр-адмирал Д.Прайс, французский отряд – располагал в качестве командующего контр-адмирала Ф. де Пуант. Всего у эскадры было 216 орудий, при этом личный состав количественно насчитывал 2600 человек.

В ночь c 18 на 19 августа 1854 англичане с французами готовились к нападению на порт и город. На кораблях неприятеля жгли огни. В подзорные трубы уже были видны палубы кораблей противника. Оживилось движение на шканцах, замечен спуск десантных шлюпок с ростров. Мрак безлунной ночи то и дело вспарывался осветительными ракетами и фальшфейерами. По свинцово-черной глади бухты двигались яркие жёлтые точки. Это вражеские шлюпки курсировали от корабля к кораблю. Скорее всего, делали промеры глубин, чтобы нащупать маршрут к Сигнальной горе…

Сутра по берегу грянули пушки противника.

С кораблей велся беглый огонь. По восьми пушкам береговой батареи русских залпами били 80 (!) бомбических и мортирных орудий французов и англичан. Артобстрел русских батарей и города происходил в течение нескольких часов 18 и 19 августа. Между тем ответный огонь петропавловской артиллерии был более точен: на палубе «Вираго» разорвалось несколько бомб, при этом были повреждены фок-мачта и труба парохода; на фрегате «Президент» в ходе перестрелки экипажу пришлось срочно крепить ванты грот-мачты, поврежденные русскими снарядами; в бортах вражеских кораблей появились пробоины. Это вынудило англо-французскую эскадру 18 и 19 августа поспешно отойти в море.

20 августа,примерно в 8 часов утра, флотилия противника, которой командовал Феврие де Пуант (по одной из гипотез, контр-адмирал Д.Прайс умер 19 августа, покончив жизнь самоубийством) заняла позицию за Сигнальной горой. Вскоре после этого они открыли ураганный огонь по первой и четвёртой батареям оборонявшихся. Русские моряки с упрямым хладнокровием повели ответную стрельбу и меткими выстрелами залп за залпом наносили урон врагу. Но нападавшие только усилили натиск. Первая батарея буквально была усыпано вражескими бомбами. Подавляющая часть её орудий вышла из строя.

Прикрываемые фрегатами всё ближе к берегу подходили 15 гребных французских судов. В двух впереди идущих шлюпках, стояли офицеры. Сидевшие в напряжении французские матросы, готовы были в любой момент выполнить их приказ, зажимая меж колен блестевшие на солнце штуцеры. Одна за другой лодки просачивались в безопасное от выстрелов русской артиллерии место. Её положение казалось безвыходным. Но наши моряки оставили батарею, только после того как 5 её пушек были выведены из строя. Артиллеристы перебазировались на четвёртую батарею по приказу В.С. Завойко.

Огонь неприятеля был перенесен на эту батарею, вражеские корабли еще усилили его, на берег начал высаживаться десант противника.Французы вскоре подобрались к позициям первой батареи, где тут же водрузили свой флаг.

Как только трёхцветное полотнище французского флага

повисло над батареей,оставленной петропавловцами,капитан-лейтенант И.Н. Изыльметьев командир «Авроры» принял сигнал от командующего гарнизоном Завойко:

«Батарея пала. Открыть огонь!».

Артиллерия «Авроры» и «Двины» обрушилась на вражеский десант. Французский десант залег, скрываясь от ураганного огня русских кораблей. Тем временем к их позициям, съезжая по скользким от росы зелёным склонам, целясь на ходу в неприятеля, стремительно помчались камчадалы и русские моряки. Их охватил такой порыв и такое страстное желание схлестнуться с противником в рукопашной схватке, что батарея была отбита в штыковом бою,а десант французов, роняя, в панике оружие, падали, кубарем скатываясь к воде и забирались в шлюпки, которые спешно, одна за другой отчаливали.

Один из участников того боя

позже писал: «Несмотря на малочисленность нашего гарнизона, несмотря на, вчетверо превосходящие силы относительно всех наших соединённых партий, неприятель отступал бегом и так быстро, что, прежде чем мы взяли занятую им батарею, он был уже в шлюпках». Все попытки англичан и французов высадить свой десант южнее третьей батареи в этот день также были отбиты. Устав от бесплодных атак, корабли противника обрушили огонь на вторую батарею, располагавшую 11 пушками и прикрывавшую вход в Петропавловскую бухту. В течение последующих десяти часов русская артиллерия вела неравный бой с кораблями неприятеля. И 80 его орудий никак не могли подавить огонь береговой батареи. Как только какой-либо из кораблей противника приближался к ней, точные выстрелы русских артиллеристов поражали его. 20 августа с наступлением темноты стрельба утихла, первый натиск вражеской флотилии был успешно отбит гарнизоном Петропавловска.

После этого корабли англичан и французов трое суток стояли на рейде и были недосягаемы для русских пушек. Они латали многочисленные пробоины в палубах и бортах, восстанавливали мачты, ремонтировали оснастку … Ранним утром 24 августа 1854 года вражеская эскадра предприняла попытку нового нападения на Петропавловск. Как только утренний туман рассеялся, неприятельские корабли пришли в движение. Адмиральские фрегаты – французский «Ла-Форт» и английский «Президент», были взяты на буксир пароходом «Вираго». «Пайк» отделился от эскадры, и приблизившись к скалистому склону горы Сигнальной остановился, будто бы решая, повернуть ли ему налево, к перешейку, или снова напасть на Кладбищенскую батарею. После нескольких минут промедления противника защитники города поняли, что он будет атаковать Петропавловск с северной стороны.

Фрегаты неприятеля подошли к берегу и застыли

на расстоянии четырёх кабельтовых от него. Внезапно «Президент» рявкнул залпом всех орудий правого борта! Следующий залп, с «Ла-Форта», был не менее оглушительным, и прозвучал как близкое эхо. В следующее же мгновение ответным огнем ответила батарея под командованием лейтенанта Александра Максутова. И все пять пушек оставили след на «Президенте». Одним из залпов на английском фрегате был сбит гафель, повреждены ванты и сорван флаг. А уже затем досталось и фрегату французов.

Русские комендоры под градом ядер и тяжелых бомб сражались с неподражаемым мужеством. Но перевес артиллерийской мощи врага был слишком велик. Батарея Максутова вела бой более полутора часов. В какой-то момент в строю осталось всего одно орудие. Командир батареи метким выстрелом потопил большой катер с вражеским десантом. И в этот же миг лейтенант ощутил мощный толчок. Удар ядра отбросил его на несколько шагов, правая рука была оторвана по локоть.

Не прекращая обстрел берега, противник начал атаку основными силами десанта. К северу от Никольской горы, в районе 5-й батареи, высадилось порядка 600 человек. Десант разделился на 3 группы, две из которых двинулись к Никольской горе,а третья – прямо к городу по северной дороге. Ещё 250 человек из вражеского десанта высадились у 3-й батареи. Чуть позже они соединились с группой, которая наступала с севера.

Они подходили к городу всё ближе и ближе.

Им казалось, что ещё чуть-чуть, ещё немного, и русские сдадутся. И в эти самые мгновения на вражеских матросов и солдат обрушился шквал картечного огня шестой батареи. Этой группе десанта пришлось отступить к основным силам противника, высадившегося на берег.Вскоре Никольская гора-господствующая высота над портом и городом, была захвачена неприятелем. Пули засвистели над «Двиной» и «Авророй» – это вражеский десант обстреливал их с перешейка. Теперь создалась реальная угроза захвата города противником.

«Смертельная батарея». Историческая реконструкция.

В этот, самый критический момент обороны генерал-майор Завойко отрядил на наиболее опасные направления несколько подразделений. Наиболее героическим моментом всей обороны Петропавловска стала штыковая атака русских моряков и стрелков с «Двины» и «Авроры» на англо-французский десант. Под шквалом пуль неприятеля, около 300 русских бойцов бросились на 850 неприятельских десантников. Вокруг разнеслось, словно гром, русское «ура!» . Завязался жестокий рукопашный бой. Люди схлестнулись, лязгая, скрестились штыки. Матросы с «Авроры» в парусиновых светлых рубахах безостановочно шли вперёд, словно им не угрожали ни неприятельские пули, ни их штыки. И враг не смог выдержать этого натиска. Неприятельские десантники дрогнули, были опрокинуты и бежали. Французы и англичане неслись, сломя голову, не разбирая дороги, подгоняемые страхом, к берегу, к своим шлюпкам и, сев в них гребли изо всех сил, уходя к своим кораблям.

В ходе всей обороны Петропавловска

потери противника составили 450 человек, из них 273 убитых. Защитники порта и города потеряли 32 убитыми и 64 ранеными. В число захваченных трофеев попало знамя английских морпехов, разнообразное оружие и… кандалы, которые предназначались для русских взятых в плен, которых кстати, не было ни одного человека. «Один только русский фрегат и всего несколько батарей, – писал 1855 году британский журнал «United service magazine», – остались непобедимыми перед объединенными морскими силами Франции и Англии, и две самые великие морские державы в мире были посрамлены, будучи разбитыми малочисленным русским гарнизоном».

27 августа 1854 года разгромленная англо-французская флотилия спешно покинула Авачинскую губу и скрылась в океане.

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Аврора
Служба:	Россия
Тип парусного вооружения	трёхмачтовый фрегат
Порт приписки	Кронштадт
Организация	Российский Императорский флот
Изготовитель	Охтенская верфь
Корабельный мастер	И. А. Амосов
Строительство начато	23 ноября 1833 года
Спущен на воду	27 июля 1835 года
Выведен из состава флота	8 апреля 1861 года Продан на слом
Основные характеристики
Водоизмещение	1940 тонн
Длина по верхней палубе	48,52 метра
Ширина по мидельшпангоуту	12,6 м
Осадка	около 4 м
Глубина интрюма	3,874 метра
Двигатели	паруса
Экипаж	300 человек
Вооружение
Общее число орудий	56 орудий (24-фунт.)
Орудий на опердеке	30 пушек (24-фунт)
Орудий на шканцах	22 карронады (24-фунт)
Орудий на баке	2 карронады (24-фунт) (и на юте 2 карронады (24-фунт))

Заложен 23 ноября 1833 года на Охтенской верфи. Руководил постройкой подполковник Корпуса корабельных инженеров И. А. Амосов . Спущен 27 июля 1835 года, вошёл в состав Балтийского флота . Относился к рангу 44-пушечных фрегатов , но на деле имел на вооружении, в разное время, от 54 до 58 орудий (56 ор. ; 58 ор. .)

«Аврора» последней из русских военных парусников совершила в середине XIX столетия кругосветное плавание под командованием .

Среди офицеров фрегата было много в будущем выдающихся исследователей и знаменитых моряков: Г. И. Невельской , К. Ф. Литке, Н. А. Фесун, М. П. Тироль и другие передовые люди своего времени .

Загадка имени Аврора

Существует мнение, что имя фрегату дал лично император Николай I . Некоторые источники утверждают, что он повелел назвать новый корабль «в честь одной из самых красивых женщин Петербурга» - Авроры Карловны Демидовой-Карамзиной (урожденная баронесса Шернваль фон Валлен) , фрейлины императрицы Александры Фёдоровны.

Другие источники утверждают, что фрегат назвали, как тогда было модно, в честь греческой богини утренней зари Авроры.

Основные тактико-технические характеристики

Служба в мирное время

Участие в экспедиции Балтийского флота в датские воды в 1848-1850

Участие в Крымской войне 1853-1856

Первое кругосветное плавание

21 августа 1853 года фрегат «Аврора», под командованием капитан-лейтенанта Ивана Николаевича Изыльметьева , вышел из Кронштадта на Дальний Восток по маршруту Копенгаген - Христианзанд - Портсмут - Рио-де-Жанейро - м. Горн - Кальяо - Бухта Де-Кастри для усиления эскадры вице-адмирала Е. В. Путятина .

Исправив повреждения и не задерживаясь в Англии, фрегат взял курс к восточному берегу Америки. Завершив переход через Атлантический океан, 15 января 1854 года «Аврора» отдала якорь в гавани Рио-де-Жанейро . Здесь пришлось отстаиваться в ожидании попутных ветров. 31 января 1854 года ветер изменился, и фрегат вышел навстречу бурям и штормам коварного мыса Горн .

Тяжело дался этот переход «Авроре» и её экипажу, почти двадцать дней встречные штормовые ветры препятствовали выходу в Тихий океан. Несколько человек тяжело заболели цингой (8 матросов умерли, 35 тяжело болели ), фрегат нуждался в срочном ремонте: снова потекли палубные пазы, ослабел такелаж , на исходе были еда и провизия. Но судьба была милостлива к «Авроре», и когда казалось, что уже нет никакой надежды пройти мыс Горн, подул попутный ветер, фрегат, поставив все паруса, 13 марта миновал это кладбище кораблей, а на двадцатый день пришла в перуанский порт Кальяо .

В Кальяо (Калао) «Аврора» была блокирована . Неожиданностью явилось наличие в бухте английских фрегатов «Президент» (под флагом контр-адмирала Дэвида Прайса), «Пайк», французских фрегатов «Форт» (под флагом контр-адмирала Фебрие де Пуанта) и «Евридика», французского брига «Облигадо». «Аврора» оказалась в ловушке. Из неё нужно было вырваться. Авроровцы сумели это сделать. Капитан-лейтенант Изыльметьев и оба адмирала обменялись обычными в мирное время визитами вежливости. Изыльметьев, зная о том, что скоро может начаться война и, предполагая, что со дня на день это известие может дойти до Кальяо, ускорил подготовку «Авроры» к переходу в российские моря, хотя корабельные работы, казалось, шли по обычному распорядку. Русский фрегат, судя по всему, не торопился уходить .

Но это была только видимость. В дело вмешалась русская смекалка. В ночь на 14 апреля 1854 года, в сильный туман, с «Авроры» были спущены на воду семь десятивёсельных шлюпок. Моряки «Авроры» спустились в баркасы . В полной тишине был выбран якорь, на шлюпки поданы буксиры, и, чтобы не ставить парусов и не разворачивать корабль носом, на тросах и с помощью вёсел отбуксировали фрегат в открытое море. Вскоре туман скрыл дозорное английское судно. «Аврора» вступила под паруса и исчезла в океане прежде, чем неприятель мог послать за ней погоню . Через неделю пароход «Вираго» привёз официальное известие, датированное 28 марта, о том, что уже объявлена война России .

Последний переход был очень тяжелым. Как только «Аврора» вышла из тропиков , она попала в полосу жестоких ветров с непрерывными шквалами и фрегат часто черпал бортами. Во время плавания на «Авроре» было много заболеваний. Первые признаки цинги появились ещё в Рио-де-Жанейро, у мыса Горн появилась дизентерия . На переходе из Кальяо в Петропавловск умерло 13 человек. Заболел и сам Изыльметьев и 12 июля 1854 года сдал командование фрегатом старшему офицеру, капитан-лейтенанту Михаилу Петровичу Тиролю. По приходе в Петропавловск (19 июля 1854 года) с фрегата было свезено на берег и отправлено на лечение на горячие ключи в деревню Паратунку 196 человек. Увы, 19 человек спасти не удалось . На фрегате практически не было ни одного здорового человека. Специальное обследование показало, что «гигиенические условия, как оказалось, были на фрегате соблюдены вполне» .

Переход из Кронштадта в Петропавловск «Аврора» совершила за 198 дней плавания под парусами. Самый длительный переход, из Кальяо в Петропавловск протяженностью в 9000 миль без захода в порты, был совершен в рекордно короткий срок - 66 дней.

Участие в обороне Петропавловска

14 июля 1854 года Главный командир Петропавловского порта Василий Степанович Завойко уведомил командира «Авроры» о том, что получил от американского консула известие: Россией объявлена война Англии и Франции. Из Англии отправлен пароход, чтобы сформировать эскадру для блокады российских портов в Тихом океане. Завойко приказал: «быть в совершенной готовности отражать нападение неприятельских судов». Небольшой гарнизон за время пребывания «Авроры» в порту с помощью части её пушек, установленных на быстро построенных батареях , смог создать артиллерийскую систему обороны . (Орудия правого борта были сняты и переданы на береговые батареи.) Часть экипажа была переведена на берег в качестве резерва гарнизона, чтобы отразить высадку неприятельского десанта . Фрегат «Аврора» и военный транспорт «Двина» были поставлены на якоря в глубине бухты за косой Кошка левыми бортами к выходу из гавани .

В критический момент сражения с фрегата «Аврора» высадились 3 десантные команды . Отрядами моряков фрегата командовали Николай Фесун, Дмитрий Жилкин и лейтенант Константин Пилкин . Кульминацией сражения стал штыковой бой 350 русских стрелков и моряков с «Авроры» и «Двины» с почти втрое превосходящими силами десанта. В коротком, но жестоком бою враг был сброшен с Никольской сопки в море.

Рано утром 27 августа 1854 года вражеская эскадра ушла в открытое море. «Аврора» и сопровождавшие её корабли направились к заливу Де-Кастри , где «Аврора» снова дала бой неприятелю . Английский отряд направился в Ванкувер , французский - в Сан-Франциско .

Участие в эвакуации Петропавловского гарнизона

Ещё шла погрузка имущества и жителей на корабли, а мужчины длинными продольными пилами пропиливали во льду канал. По нему тяжело гружёные суда к 4 апреля вывели на чистую воду. Безоружные транспорты «Иртыш» и «Байкал » ушли первыми. Через два дня, забрав остатки гарнизона, вышли в путь фрегат «Аврора», корвет «Оливуца », бот № 1 и военный транспорт «Двина». Командирам назначили встречу в бухте Де-Кастри .

Второе кругосветное плавание

После ухода из Петропавловска «Аврора» находилась в устье Амура до заключения мира. Получив предписание вернуться на Балтику, фрегат под командованием М. П. Тироля вышел из устья Амура, взяв курс на Тихий океан . 9 октября 1856 от м. Лазарева вышел в Россию по маршруту зал. Де-Кастри - Корейский пролив - Гонконг - Сингапур - Зондский пролив - мыс Доброй Надежды - остров Св. Елены - Шербур - Копенгаген - Кронштадт . Переход с Дальнего Востока был не менее трудным, чем путь туда, во время штормов в Японском море , Индийском и Атлантическом океанах крен достигал более 40° .

В первые дни плавания у «Авроры» из-за сильных штормов расшатался рангоут , протекала палуба. Все это заставило командира изменить курс и зайти в Сингапур, где фрегат отремонтировали, запаслись свежей провизией и водой, и, обогнув мыс Доброй Надежды, взяли курс к островам Св. Елены. Во время этого перехода на фрегате были проведены образцовые метеорологические и астрономические наблюдения . Команда занималась пушечными и парусными учениями. На фрегате, имевшем достаточный запас свежей зелени, еды и воды, почти не было больных . С. О. Макаров о метеорологических наблюдениях, ведённых на «Авроре», писал:

«Я позволю себе привести один главнейший пример - это фрегат „Аврора“, под командою Изыльметьева. Метеорологический журнал этого фрегата ведён был с замечательной подробностью. От самого Кронштадта и до Петропавловска наблюдения метеорологические производились ежечасно, журнал столь же добросовестно вёлся и далее - в Петропавловске, и это не помешало экипажу фрегата „Аврора“ проявить замечательное самоотвержение и мужество при обороне этого порта. В метеорологическом журнале этого фрегата за 1854 года по этому случаю есть замечательно красноречивая запись, что с 20 августа по 1 сентября (старый стиль) метеорологических наблюдений не производили по случаю военных действий. Но как только военные действия окончились, на фрегате вновь принялись за свои правдивые метеорологические записи».

Кругосветный переход «Авроры» закончился в Кронштадте 1 июня 1857 года. Три года девять месяцев и 21 день продолжался дальневосточный поход фрегата.

8 апреля 1861 исключён из списков судов Балтийского флота и продан на слом, при этом имя фрегата по традиции перешло к крейсеру I ранга .

Командиры

Напишите отзыв о статье "Аврора (фрегат)"

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Доценко В. Д. История военно-морского искусства. (под ред. Куроедова В. И.). - М: Эксмо, 2003. - Т. 1: Галеры, парусники, броненосцы. - 832 с. - ISBN 5-699-04856-1 ~93.11.28 046.
• Стрелов А. // «Голоса ветеранов Тихоокеанского флота». ISBN 5-7711-0108-7 . Сборник статей. - Санкт-Петербург: 2003. - 158 с.

См. также

Примечания

1. . .
2. . .
3. . .
4. [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/А/Аврора Советская военная энциклопедия. Аврора].
5. . .
6. . .
7. . .
8. . .
9. (недоступная ссылка - история ) . .
10. . .
11. . .

Ссылки

Отрывок, характеризующий Аврора (фрегат)

В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.

Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.

В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.

– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.

Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.