Существуют миры, населенные демонами, области непроглядной тьмы.
Упанишады (Индия, ок. 600 г. до н. э.)
Страх перед невидимым - природное семя того, что каждый сам в себе именует религией.
Томас Гоббс. Левиафан (1651)
Боги наблюдают за нами и руководят нашими судьбами. Так учит большинство культур. Зло приписывается другим, менее благосклонным существам. Но добрые и злые, будь они реальными или воображаемыми, естественными или сверхъестественными, служат потребностям человека. Даже если они в чистом виде плод воображения, людям эта вера облегчает жизнь, а потому в эпоху, когда традиционные религии погибают под обстрелом науки, разве не естественно переодеть древних богов и демонов в новомодные научные одежки и назвать их пришельцами?
* * *

Весь древний мир верил в демонов. Их относили скорее к естественному, нежели к сверхъестественному миру. Гесиод упоминает о них мимоходом, Сократ приписывал свое философское вдохновение личному и благосклонному демону. В «Пире» Платона Сократ повторяет слова своей наставницы Диотимы из Мантинеи: «Между Богом и смертным есть посредники-демоны. Бог не общается напрямую с людьми. Только через демонов возникает общение и беседа человека с богами наяву или во сне».
Платон, знаменитейший из учеников Сократа, приписывал демонам существенную роль: «Никакой человек, наделенный высшей властью, не сможет управлять людьми и не преисполниться надменности и неправды», - рассуждал он:
Мы не назначаем быков командовать быками или коз козами, но мы сами как высший род ими правим. Бог, заботясь о человечестве, поставил над нами демонов, высший род, они с великим удовольствием для самих себя и не меньшим для нас заботятся о нас и дают нам неизменно мир, уважение, порядок и справедливость, объединяя, таким образом, народы и делая их счастливыми.
Платон решительно отказывался приписывать демонам зло. Эрос, насылающий страсть, в его концепции - демон, а не бог, «не смертный и не бессмертный», «не благой и не дурной». Последователи Платона, в особенности неоплатоники, оказавшие существенное влияние на христианскую философию, считали одних демонов благими, а других - злыми. Маятник постоянно раскачивался. Ученик Платона Аристотель всерьез задумывался, не демоны ли внушают нам сновидения. Плутарх и Порфирий предполагали, что демоны, обитающие в верхних слоях атмосферы, родом с Луны.
Ранние отцы церкви хотя и впитали неоплатонизм из окружавшей их культуры, все же полагали необходимым отмежеваться от языческой системы представлений. Они заявили, что язычники под видом богов поклоняются демонам и людям. Описывая в Послании Ефесянам (6:12) порчу нравов, апостол Павел подразумевает отнюдь не коррумпированность властей, но обитающих на высотах демонов:
Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных.
Изначально демоны отнюдь не были метафорой, образным обозначением зла в сердце человека.
Блаженному Августину демоны изрядно досаждали. Он ссылается на господствовавшие в его время языческие представления: «Боги обитают на высшем уровне, люди - на низшем, посредине живут демоны... Они обладают бессмертным телом, но страсти у них общие с людьми». В сочинении «О Граде Божьем», начатом в 413 г., Августин приспосабливает к своим нуждам античную мифологию, на место богов ставит Бога и демонизирует демонов, объявляя их всех без исключения злыми. Никаких добродетелей, которые могли бы перевесить чашу зла, у демонов нет. Они - источник всех несчастий, и физических, и духовных. «Воздушные животные... более всего склонные чинить беды, совершенно чуждые праведности, раздутые от гордыни, бледные от зависти, искусные в обмане» (Книга VIII). Они могут прикидываться, будто несут людям весть от Бога, являются в обличий ангелов, но это лишь уловка, чтобы привести нас к погибели. Они принимают любые формы и сведущи во многом (слово «демон» по-гречески означает «сведущий»), особенно в делах материального мира. Но при всем их уме демонам недостает любви.
Они обрекают себе в жертву «пленный и одураченный разум человека, - писал Тертуллиан. - Живут они в воздухе, соседствуют со звездами, собеседуют с тучами».
В XI в. влиятельный византийский богослов и философ, а также закулисный политик Михаил Пселл описывал демонов так:
Эти существа пребывают в нашей жизни, ибо она полна страстей, а они обитают в страстях. Их обиталище, их ранг и статус материальны, а потому они также подвержены страстям и окованы ими.
Некий Рихальм, настоятель Шёнталя, около 1270 г. написал о демонах трактат, основываясь на личном опыте: он видел (только плотно закрыв глаза) множество злобных демонов, подобных частицам пыли. Они так и жужжат рядом с ним и рядом с другими людьми тоже. И сколько бы волн иных мировоззрений - рационализм, зороастризм, иудаизм, христианство, ислам - ни накатывало, какие бы ни бродили революционные дрожжи в обществе, философии и политике, демоны все так же присутствуют в нашей жизни, и ни их характер, ни даже именование не изменилось со времен Гесиода до Крестовых походов и далее.
Демоны, «силы воздуха», нисходят с небес и вступают в незаконные половые сношения с женщинами. Августин считал, что от подобных запретных союзов рождаются ведьмы. В Средневековье, как и в Античности, все продолжали верить в подобные сюжеты. Демонов также именуют бесами, дьяволами, падшими ангелами. Женщин соблазняют инкубы, мужчин суккубы. В некоторых случаях монахини с ужасом обнаруживали в демоне-соблазнителе сходство со своим исповедником или епископом и просыпались наутро, как выразительно сообщает хронист XV в., «оскверненными, словно в самом деле совокуплялись с мужчинами». Аналогичные истории происходят в древнем Китае, но не в монастырях, а в гаремах. Перед лицом стольких сообщений об инкубах писатель-пресвитерианец конца XVII в. Ричард Бакстер писал в книге «О несомненном существовании мира духов» (Certainty of the World of Spirits, 1691), что «счел бы опрометчивым усомниться» в них.
Инкубы и суккубы ощущались как навалившаяся на грудь спящего тяжесть. Слово mare в древнем английском означало инкуба, и отсюда кошмар - nightmare: демон, сидящий на груди спящего и терзающий его во сне. В «Житии святого Антония», написанном Афанасием около 360 г., демоны проникают в запертые помещения и столь же свободно их покидают; 1400 лет спустя в трактате «О демонической природе» (De Daemonialitate) ученый-францисканец Людовико Снистрари доказывает, что демоны проходят сквозь стены.
Реальность демонов практически не подвергалась сомнениям с древности и до конца Средневековья. Правда, Маймонидих отрицал, но подавляющее большинство раввинов признавало существование диббуков. Одним из редких случаев, где хотя бы отдаленно допускается внутреннее происхождение демонов, т. е. что они могут быть плодом человеческого разума, стал ответ аввы Пимена, одного из отцов-пустынножителей, на вопрос:
- Каким образом демоны борются против меня?
- Наши желания, - сказал отец Пимен, - становятся демонами и нападают на нас.
Средневековые представления об инкубах и суккубах сложились в том числе и под влиянием сочинения Макробия«Комментарий к сну Сципиона» (Commentary on the Dream of Scipio): этот написанный в IV в. текст до наступления европейского Просвещения успел выдержать десятки переизданий. Макробий описывал фантомы, которые можно увидеть «меж бодрствованием и дремотой». Спящему эти фантомы «воображаются» хищниками. В голосе Макробия звучит сомнение, однако средневековые читатели не расслышали эту ноту.
Одержимость демонами достигает пика в знаменитой будле папы Иннокентия VIII (1484 г.):
Дошло до нашего сведения, что лица обоего пола не избегают сношения с ангелами зла, инкубами и суккубами, и своим колдовством, заклинаниями, чарами и заклятиями удушают, уничтожают и истребляют младенцев в утробе матери и вызывают множество других несчастий. Этой буллой Иннокентий положил начало систематическим процессам, пыткам и казням бесчисленных «ведьм» по всей Европе. Их обвиняли в том, что еще Августин называл «злоумышленным общением с незримым миром».
Несмотря на политкорректное упоминание «лиц обоего пола» в булле, преследовали, естественно, главным образом женщин и девушек.
В последующие столетия протестанты при всех разногласиях с католической церковью в этом отношении мало чем отличались. Даже такие гуманисты, как Эразм Роттердамский и Томас Мор, признавали существование ведьм. «Отрицать существование ведьм - все равно что отрицать Библию», писал Джон Уэсли, основатель методизма. Прославленный юрист Уильям Блэкстон в «Комментариях к законам Англии» (Commentaries on the Laws of England, 1765) утверждал:
Отрицать возможность и, более того, реальное существование ведьмовства и колдовства - значит вступать в полное противоречие со словом Божьим, откровенным во многих текстах Ветхого и Нового Завета.
Папа Иннокентий особо рекомендует «дорогих наших сынов Генриха Крамера и Иакова Шпренгера», которые «апостольскими посланиями были направлены в качестве инквизиторов для расследования сих еретических мерзостей». Если «таковая извращенность и распущенность останется безнаказанной», множество душ ожидает вечная погибель.
Папа поручил Крамеру и Шпренгеру написать подробное исследование проблемы, используя весь академический арсенал конца XV в., и эти двое, обильно цитируя Писание, а также древних и современных им ученых, произвели «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), книгу, о которой справедливо отзываются, как об одном из самых страшных документов человеческой истории. В своей книге «Свеча во тьме» (A Candle in the Dark) Томас Эди именует это произведение «подлейшим учением и изобретением», «страшной и нелепой выдумкой», которой они «прикрывают от мира свою неслыханную жестокость». Вся суть «Молота» сводится к простейшей мысли: если тебя обвинили в ведовстве, значит, ты и есть ведьма, а наилучший способ доказать обвинение - пытка. Обвиняемому не предоставлялось никаких прав, ни малейшего шанса опровергнуть слова обвинителей. Даже мысли не брезжит, что обвинение могло быть выдвинуто и по отнюдь не благочестивым причинам: например, из зависти, или ради мести, или же причиной его могла стать алчность инквизиторов, которым обычно доставалось имущество осужденного. Этот учебник палачей излагал также методы пытки и наказания, рассчитанные на то, чтобы изгнать бесов из тела жертвы прежде, чем замучить ее до смерти. С «Молотом» наперевес, уверенные в поддержке папы, инквизиторы быстро охватили своей сетью всю Европу.
А как быстро эта затея обернулась подтасовкой расходов и командировочных! Все затраты на расследование, суд и казнь возлагались на осужденную или ее родственников - все, включая поденную плату соглядатаям, которым платили за слежку перед арестом, вино для тюремщиков, охраняющих жертву после ареста, щедрое угощение судьям, дорожные расходы гонцов, отряженных в другой город за искусным палачом, плата за хворост и смолу или же за веревку. А еще членам трибунала причиталась премия за каждую сожженную ведьму. Имущество казненных - если от него еще что-то оставалось - делилось между церковью и государством. Массовые убийства, санкционированные законом и обычаем, превращались в систему, разрастался обслуживавший их бюрократический аппарат, а интерес палачей переключился с побродяжек и нищих старух на представителей среднего и зажиточного класса обоего пола.
Чем больше людей под пытками сознавалось в общении с бесами, тем труднее было доказывать, что все эти обвинения вымышлены. Каждую «ведьму» принуждали обвинять других, число подозреваемых росло по экспоненте, а сама многочисленность «ведьм» превращалась в «ужасающее доказательство того, что дьявол все еще жив», как позднее было сформулировано во время охоты на ведьм в американском Салеме. В тот суеверный век с легкостью принимались самые фантастические свидетельства: например, что десятки тысяч ведьм собирались на шабаш на площадях Франции или что небо помрачилось, когда стая из 12 000 ведуний летела на Ньюфаундленд. Библия наставляла: «Ведьму не оставляй в живых». Тысячи женщин горели на кострах. Всех обвиняемых, молодых и старых, подвергали чудовищным пыткам. Орудия пытки предварительно благословлял священник. Папа Иннокентий умер в 1492 г. после неудачной попытки спасти его переливанием крови (ради этого умертвили трех юношей) и молоком из груди кормящей матери. Святейшего отца оплакивала любовница и прижитые с нею дети.
В Британии нанимали «охотников на ведьм», которые получали изрядную премию за каждую выданную на расправу женщину или девушку. Ни малейшего стимула соблюдать в своих обвинениях осторожность у «охотников» не было. Обычно они искали на теле жертвы «метки дьявола» - шрамы или родинки, которые можно было безболезненно и без кровотечения проткнуть булавкой. Не такой уж сложный фокус: притвориться, будто кончик булавки глубоко вонзился в плоть «ведьмы». А если таких знаков на теле не обнаруживалось, годились и «невидимые» знаки. Один такой охотник в середине XVII в., уже сам стоя на эшафоте, «сознался, что причинил смерть более чем 220 женщинам в Англии и Шотландии ради 20 шиллингов, кои получал за каждую».
На процессах ведьм не допускались показания в их защиту или какие-либо доказательства во смягчение приговора. Доказать алиби было практически невозможно: тут действовали весьма своеобразные правила. Например, во многих случаях муж обвиняемой уверял, что она мирно спала в его объятиях в то самое время, когда она якобы отплясывала с дьяволом на шабаше, но архиепископ терпеливо пояснял: просто демон принял обличие ведьмы и занял ее место рядом с ничего не подозревающим мужем. И пусть мужчины не думают, будто их разум и пять чувств способны устоять перед сатанинскими силами обмана. Красивые молодые женщины были обречены на костер.
Во всей этой истории явственно ощущается сексуальный элемент и женоненавистничество. Чего еще ждать в обществе, где господствовали мужчины и половое влечение подавлялось, а инквизиторов и вовсе набирали из рядов приносивших обет безбрачия (хотя и не всегда его соблюдавших) клириков. Судьи с особым интересом вникали в количество и качество оргазма при совокуплении обвиняемой с демонами или Сатаной (хотя Августин был уверен, что «диавола нельзя именовать распутником»). Особое внимание уделялось свойствам дьявольского «члена» (все сообщения подтверждали, что сия часть тела у него холодная). Метки дьявола, как указано в написанной в 1700 г. книге Лудовико Синистрани, обнаруживались «по большей части на груди или на половых органах». С этой целью гениталии женщин выбривались и их тщательно осматривали мужчины-инквизиторы. Когда сжигали юную Орлеанскую Деву, руанский палач, дождавшись, когда огонь уничтожил ее платье, раздвинул языки пламени, чтобы зеваки могли видеть «все, что должно оставаться тайным у женщины».
Хроника казней, произведенных в одном-единственном немецком городе Вюрцбург за один лишь 1598 г., раскрывает перед нами статистику, а также и некоторые особенности человеческой природы:
Староста городского собрания по имени Геринг; старая госпожа Канцлер; толстая супруга портного; повариха, служившая в доме господина Менгердорфа; неизвестный человек; неизвестная женщина; Баунах, сенатор, самый толстый гражданин Вюрцбурга; старый придворный кузнец; девочка лет девяти или десяти и с ней ее младшая сестра, совсем маленькая; мать этих двух девочек; дочь Либлера; дочь Гебельса, самая красивая девушка в городе; студент, изучивший чересчур много языков; два мальчика из Мюн-стера, оба двенадцати лет от роду; маленькая дочка Штеппера; женщина, караулившая ворота моста; еще одна старуха; маленький сын городского бейлифа; жена мясника Кнерца; малолетняя дочь доктора Шульца; слепая девушка; Шварц, каноник из Гаха...
Списку нет конца. Некоторым жертвам уделили особое внимание: «Маленькая дочь Фалькенберга была казнена и сожжена в частном порядке». Всего в одном маленьком городе за год провели 28 публичных казней, каждый раз умерщвляя от четырех до шести человек. На одном маленьком примере мы видим, что творилось по всей Европе. Общее число погибших так и не сосчитано - сотни тысяч? миллионы? Но ведь палачи и те, кто выслеживал, пытал, судил, сжигал и оправдывал казни, не для себя старались. Они и сами скажут: радели бескорыстно.
Ошибка, конечно же, невозможна. Признания обвиняемых никак не могли быть вызваны галлюцинациями или отчаянной попыткой удовлетворить палачей и положить конец пытке. Будь это так, рассуждает судья по ведовским процессам Пьер де Ланкр в книге «Непостоянство злых духов» (Description of the Inconstancy of Evil Angels, 1612), католическая церковь, сжигавшая ведьм, оказалась бы виновна в тягчайшем преступлении. Те, кто допускает такую возможность, нападают на церковь и тем самым совершают смертный грех. Соответственно, критиков инквизиции тоже судили и зачастую отправляли на костер. Судьи и палачи делали Божье дело. Спасали души. Боролись с демонами.
Разумеется, пытки и костра заслуживали не только ведьмы. Еще более серьезным преступлением считалась ересь, с ней и католики, и протестанты боролись неумолимо. В XVI в. ученый Уильям Тиндейл отважился перевести Новый Завет на английский язык. Если народ станет читать Писание на родном языке вместо мало кому известной латыни, у людей появятся собственные религиозные взгляды. Чего доброго, люди решат, что в отношениях с Богом можно обойтись и без посредников. Католические священники останутся без работы. Попытка опубликовать перевод привела к тому, что Тиндейл вынужден был бежать и прятаться, за ним гонялись по всей Европе, выследили, осудили, удавили и сожгли на костре. Экземпляры его перевода (через сто лет этот текст ляжет в основу замечательной Библии короля Иакова) вооруженные стражники разыскивали, вламываясь в дома к подозреваемым. Ревностные христиане делали все, чтобы помешать братьям по вере узнать слово Христово. Знание вознаграждалось пытками и смертью. Какая же надежда оставалась в подобных условиях для тех, кого обвиняли в ведовстве?
К концу XVI в. охота на ведьм, за исключением некоторых политически обоснованных процессов, в западной цивилизации в общем и целом прекращается. Последними в Англии казнили девятилетнюю девочку и ее мать, обвинив их в том, что они вызывали бурю, стягивая с себя чулки. В наше время ведьмы и джинны обитают по большей части в детских книжках, но Римско-католическая церковь и некоторые другие продолжают практиковать экзорцизм, и приверженцы одного культа все еще привычно разоблачают иные культы как волхование. Само слово «пандемониум» - «все демоны» - никуда не ушло из языка. Исступленного и агрессивного человека мы по-прежнему называем бесноватым или бешеным. (Душевные болезни вплоть до XVIII в. приписывались действию сверхъестественных сил, и даже бессонница считалась пыткой, навлекаемой демонами.) Более 50% американцев признаются в опросах, что верят в существование дьявола, а 10% общались с ним (Мартин Лютер в свое время так даже регулярно с ним беседовал). В 1992 г. некая Ребекка Браун издала «пособие по духовному сражению», так и озаглавленное: «Готовьтесь к войне» (Prepare for War). По мнению г-жи Браун, аборты и внебрачный секс «практически всегда ведут к заражению демонами», медитация, йога и восточные боевые искусства соблазняют ничего не ведающих христиан поклоняться демонам, а рок-музыка «появилась «не сама по себе», а по «тщательно продуманному плану самого Сатаны». Порой «даже самые близкие люди могут быть окованы и ослеплены демонами». Выходит, и ныне вера неразлучна с демонологией.
А что же такое делают демоны? В «Молоте ведьм» Крамер и Шпренгер сообщают, что «демоны... вмешиваются в нормальные сношения и зачатие, приобретая человеческое семя и перенося его». Средневековая идея искусственного бесовского осеменения восходит как минимум к Фоме Аквинскому, который в трактате «О Троице» (On the Trinity) учит, что «демоны могут собирать семя и переносить его в другие тела». Его современник, святой Бонавентура, расписывает это подробнее: суккубы «отдаются мужчинам и принимают их семя; хитрым искусством демоны сохраняют его силу, а затем с Божьего попущения становятся инкубами и вливают семя в сосуды женские». К отпрыскам этих устроенных демонами союзов также наведываются впоследствии инкубы и суккубы. Из поколения в поколение укрепляется межвидовой сексуальный союз. Как мы знаем, эти существа умеют летать. Более того: они обитают в верхних слоях воздуха.
В средневековых сюжетах о демонах космические корабли не упоминаются. Но ключевые элементы мифа о похищении инопланетянами уже присутствуют: сексуально озабоченные существа иного, не человеческого рода, живущие в небе; они умеют проходить сквозь стены, общаются с помощью телепатии и проводят эксперименты по выведению особой породы людей. Если только мы сами не признаем существование демонов, как же объяснить существование столь странных представлений, которые разделял весь западный мир, включая умнейших его членов? Почему эти представления в каждую эпоху вновь и вновь подкреплялись личным опытом, отстаивались церковью и государством? Сумеем ли мы найти какое-то объяснение, кроме ссылок на повальную иллюзию, обусловленную одинаковым устройством и химией мозга?

По сравнению с реальностью вся наша наука
примитивна и ребячлива, но она — самое
драгоценное, чем мы обладаем.
Альберт Эйнштейн (1879-1955)

«Мир, полный демонов» — последняя книга Карла Сагана, астронома, астрофизика и выдающегося популяризатора науки, вышедшая уже после его смерти. Эта книга, посвященная одной из его любимых тем — человеческому разуму и борьбе с псевдонаучной глупостью, — своего рода итог всей его работы. Мифы об Атлантиде и Лемурии, лица на Марсе и встречи с инопланетянами, магия и реинкарнация, ясновидение и снежный человек, креационизм и астрология — Саган последовательно и беспощадно разоблачает мифы, созданные невежеством, страхом и корыстью. Эта книга — манифест скептика, учебник здравого смысла и научного метода.

Яркий, глубоко личный текст — не только битва с псевдонаукой, но и удивительная картина становления научного мировоззрения, величайших открытий и подвижников.

Наука для Сагана—чистая радость, она удивительна сама по себе. Взять хотя бы несколько фактов: вся информация о человеке содер-жится в каждой клетке тела; квазары находятся так далеко, что их свет начал излучаться по направлению к Земле еще до того, как она сформировалась; все люди — родственники и происходят от одних и тех же предков, обитавших несколько миллионов лет назад. Наука открывает беспрецедентные возможности, и человечеству давно нет нужды придумывать себе идолов и позволять манипулировать собой.

Чтобы мир не погиб от перенаселения, — к концу XXI в. ожидается от 10 до 12 млрд человек, — нужно изобрести надежные и эффективные методы производства пищи, т.е. совершенствовать семенной фонд и методы ирригации, разрабатывать новые удобрения и пестициды, системы перевозки и хранения. Попутно придется развивать и прививать методы контрацепции, добиваться полного равноправия женщин, повышать уровень жизни беднейших слоев населения. Разве это осуществимо без науки и техники?

Разумеется, наука и техника — не рог изобилия, из которого на мир прольются заветные дары. Ученые создали ядерное оружие, да что там — они хватали политиков за грудки и настаивали, что их народ (тот или иной) непременно должен оказаться в этой гонке первым. И они произвели 60 000 бомб.

В годы холодной войны ученые США, Советского Союза, Китая и других стран с готовностью подвергали собственных сограждан излучению, даже не предупреждая их об этом, лишь бы преуспеть в ядерной гонке. В Таскиги врачи заверяли контрольную группу ветеранов, что лечат их от сифилиса, хотя на самом деле давали им плацебо. Жестокости нацистских врачей давно разоблачены, но и наши технологии отличились: талидомид, фреон, эйджент оранж, загрязнение воды и воздуха, истребление многих видов животных, мощные заводы, способные окончательно испортить климат планеты. Примерно половина ученых хотя бы часть времени работает на военный заказ. Немногие аутсайдеры все еще отважно критикуют изъяны общества и заранее предупреждают о грядущих техногенных катастрофах, но большинство либо идет на компромисс с совестью, либо вполне охотно служит корпорациям, или же трудится над оружием массового уничтожения, нисколько не заботясь об отдаленных последствиях. Техногенные риски, порожденные самой же наукой, противостояние науки и традиционной мудрости, кажущаяся недоступность научного знания — все это внушает людям недоверие и отвращает от образования. Есть вполне разумная причина побаиваться научного и технического прогресса. Образ безумного ученого доминирует в популярной культуре: субботним утром в детской передаче скачут какие-то придурки в белых халатах, а сюжет о докторе Фаусте дублируется во множестве фильмов — от посвященных самому доктору Фаусту до его коллег Франкенштейна и Стрейнджлава. Не забудем и «Парк юрского периода».
Но вправе ли мы упрекнуть науку в том, что она облекает властью аморальных технарей, алчных или амбициозных политиков, и на этом основании избавиться от науки как таковой? Медицина и современная агрикультура спасли больше жизней, чем было утрачено за все войны в истории*.

* Недавно за ужином я попросил поднять руку тех из собравшихся — в возрасте от 30 до 60 лет — кто уверен, что дожил бы до этих лет без помощи антибиотиков, водителей ритма и прочего арсенала современной науки. Поднялась лишь
одна рука, и, поверьте, не моя

Развитие транспорта, систем сообщения, СМИ преобразило и объединило мир. И опросы демонстрируют, что профессия ученого, вопреки всем оговоркам, по-прежнему считается одной из самых престижных и авторитетных. Наука владеет обоюдоострым мечом, и, сознавая ее мощь, все мы, в том числе политики, но ученые в особенности, должны осознать и свою ответственность: думать об отдаленных последствиях любых технологий, мыслить в перспективе всего человечества и грядущих поколений, отказаться от дешевых лозунгов национализма и шовинизма. Ошибки ныне стоят чересчур дорого...

Электронная версия книги предоставлена исключительно для ознакомления. Если Вам понравилось содержание книги купите её поддержав автора!

На эту книгу непросто дать какой-то однозначный отзыв. Автор не только работал над ней порядка десяти лет, но и отражал в последующих главах результаты публикации предыдущих, что не могло не повлиять на «гладкость» повествования. Итак, если воспользоваться его же аналогией, каких именно демонов представляет Карл Саган своим читателям?

Первый и самый могучий демон - это, конечно же, тотальное невежество и всеобщая безграмотность, смешивающиеся с самодовольством и презрением к самоценности познания. Вообще автор предпочитает концентрироваться на США и американцах, однако, читая первые главы, я словно бы перенёсся в отечественные девяностые годы. Всё то же самое - истерия гороскопов, плеяда потомственных целителей, мода на реинкарнацию, и инопланетяне, инопланетяне, инопланетяне... Разница, пожалуй, только в двух вещах: во-первых, наш человек обычно был настроен к инопланетянам гораздо более лояльно. Если в восприятии американцев (через призму данной книги) они предстают эдакой бандой межпланетных маньяков-насильников, то россиянин искал в них замену богам по очень простой логической формуле: раз уж у них такие замечательные звездолёты, то и общий уровень их технологического развития значительно опережает наш, а если это так, то, в свою очередь, инопланетяне не могли не добиться существенного прогресса и в иных сферах - религиозной, культурной, нравственной. Инопланетные захватчики или, собственно, БРАТЬЯ по разуму остались в книгах фантастов. Уфология тех лет преподносила нам не братьев, а отцов, пред которыми нужно пасть ниц и благоговейно внимать. Если, конечно, их чувство презрения к таким, как мы, червям не столь велико, чтобы отвратить их от контактов. Ну а во-вторых, проблематика иголок в йогуртах в нашем случае оказалась гораздо более жизнеспособной, чем проблематика звёздных пришельцев. Может быть, потому, что, в отличие от американцев, мы можем их предъявить на камеру?

Второй демон, пожалуй, самый страшный. Ибо расплывчатый и неопределённый. Я подразумеваю те загадочные и таинственные механизмы человеческого разума, которые, по утверждению автора, могут заставить вполне здорового в бытовом понимании этого слова человека придумать и поверить в самую нереальную историю. Не дерзну возразить по существу, не будучи специалистом. Однако...

Вот представьте себе, что у кого-то из ваших знакомых появилась новая девушка. И он час кряду в возвышенных выражениях её описывает. Так, что затмевает даже «Песнь Песней». А потом, вечером, вы вспоминаете этот разговор... и до вас внезапно доходит, что вы по-прежнему ничего про эту девушку не знаете. То есть понятно, что она «самая лучшая, самая потрясающая», что у неё идеальная фигура, коралловые губки, жемчужные зубки и глаза подобны озёрам. Но вот конкретно... Какого цвета эти «озёра»? Блондинка она или брюнетка? Курносая или с римским профилем? Моделеподобная стройняшка или невысокая пышка? Скромна и застенчива или хохотушка и душа компании? Работает или учится? Об этом как-то не прозвучало ничего...

Как раз похожая ситуация наблюдается и в отношении научного метода в первых главах данной книги. Карл Саган с ходу начинает хвалить науку, даже не потрудившись дать более-менее внятное её определение. Хотя, вроде как, пишет с просветительской целью, а не побрюзжать в компании единомышленников. Нет, потом автор спохватывается и до конца успевает ликвидировать этот недостаток. И всё-таки проскальзывают нотки: научно=истинно, ненаучно=ложно. Ой ли? На мой взгляд, подобный подход способен породить нового «антидемона». Если наука утверждает, что наука утверждает истину, то... Подобное утверждение является проверяемым. И фальсифицировать его очень легко. Стало быть, если я «поймаю» науку на ошибке один раз - я могу разочароваться в ней в целом. Впрочем, я надеюсь, что на самом деле автор, конечно же, не столь категоричен, а подобные моменты - лишь риторические приёмы, а не его глубинные убеждения.

К чему я это говорю? А к тому, что, раз уж автор склонен трактовать понятие научного эксперимента максимально широко, логично так же широко трактовать и понятие экспериментатора. На чём строится всё здание науки? На том, что наши органы чувств по умолчанию говорят нам правду. Да, мы знаем: звёзд уже давно нет там, где мы их видим, отдалённые предметы кажутся маленькими, опущенное в воду весло представляется изломанным, но в целом-то? Если я провёл химический эксперимент и получил некий результат, что я должен сделать? Описать это в лабораторном журнале или задуматься, не были ли последние несколько часов моей жизни как бы беспричинной (вроде, не пил, не нюхал, не кололся!) галлюцинацией, порождённой загадочным даже для меня самого подсознанием? Если я перестаю верить своей памяти, зрению, слуху - тут уже недалеко и до обсессивно-компульсивных расстройств. Посему под таким углом зрения не вполне понятно, кто же стоит на истинно научных позициях: декларирующий нелюбовь к догматизму Саган, размахивающий Бритвой Оккама (а что это по природе своей, если не догма?), или же его оппоненты-уфологи, готовые представить легион свидетелей и очевидцев?

Последние два демона, попавшие под раздачу - это коррупция и религия. И если с осуждением коррупции сложно не согласиться, то вот критика автором религии вызывает вопросы. На его слова, что религиозные лидеры-де никак не могут понять ТОГО или ЭТОГО (сам-то он, конечно же, и ТО, и ЭТО прекрасно понимает), хочется ответить встречным вопросом: а насколько в принципе Саган знаком с объектом критики?

Боюсь, ответа мне не получить. И не по причине скрытности автора, а просто потому, что я-то пишу отзыв на книгу, а не пытаюсь залезть ему в мозг. А коль скоро книга писалась много лет, то и отношение это, похоже, менялось. Если мы возьмём последние главы - тут он и говорит о личном знакомстве с религиозными лидерами, и разграничивает фундаменталистов от тех, кто таковыми не является (хотя, как по мне, фундаменталисты и радикалы это всё-таки не тождественные вещи). Зато в первых!..

Несколько страниц посвящено анализу проблемы, как относится религия к вопросу о существовании и явлениях инопланетян. Примеры, цитаты... Но какая именно религия? Если бы я из всей книги прочитал только эту главу, то сделал бы вывод: автор ничего не знает о современном существовании религиозных систем за пределами христианства и имеет очень смутное представление (посему уделил им всего несколько строк) о конфессиях, не относящихся к протестантизму или неопротестантизму. Так что, в основном, выборку составили различные известные в США секты (термин употреблён автором!). Мнение лидеров Церкви Эры Водолея (Орегон), судя по уделённому в книге объёму, является более ортодоксальным выражением позиции христиан как таковых, чем, скажем, мнение Ватикана!

Да и в последних главах - разумеется, как можно хвалить науку и не заклеймить ужасы инквизиции? Вот она, истинная сучность так называемых «христиан» (впрочем, я не думаю, что Саган настроен как-то непримиримо именно по отношению к христианам; просто вряд ли его предполагаемый читатель понял бы основную идею, если вместо этого он взялся бы полемизировать с зороастризмом или буддизмом махаяны)! Но сам же указывает христианских священников и даже одного епископа как в рядах критиков инквизиции, так и среди её жертв. Вот он повторяет филиппики против подкрепления авторитетом Библии рабовладения - и тут же, как бы нехотя, признаёт: да, конечно, движения, боровшиеся с рабством и расовым неравенством, вообще-то, тоже позиционировались как христианские.

Но проблема даже не в этом. Каждый имеет право на собственное мнение, тут я с ним согласен. Однако допустимо ли критиковать невежество масс и при этом лелеять и пестовать своё собственное? Вот он вопрошает: работают ли молитвы? Зачем сообщать Богу про засуху, да ещё и в ритуальной форме, да ещё и массово? Бог сам не знает? Одиночек не слышит? Челобитные в вольной форме не принимает? Неужели за десять лет написания книги автор не встретил никого, кому мог бы задать этот вопрос и получить ответ: да не работают молитвы, не работают! По крайней мере, вот так. Зачем они тогда нужны? А зачем президент поздравляет страну с Новым Годом? Люди без этого не будут знать о празднике? Зачем влюблённый каждый час звонит своей возлюбленной, вновь и вновь признаваясь в любви? Не иначе, у неё острая форма рассеянного склероза! А зек, кричащий конвоиру: «Отпусти, гад!» - безусловно, рассчитывает, что тот немедленно его отпустит! А зачем ещё кричать-то, верно? Разумеется, конвоир при этом ещё и глуховат: иначе можно было бы не кричать, а просто сказать: у меня для тебя есть важная информация. Во-первых, ты гад, а во-вторых, ты должен немедленно меня отпустить. Смешно? Вот и мне смешно от авторских пассажей про молитвы или цитаты из «Волны», утверждающей отсутствие всего, что не поддаётся проверке...

КАРЛ САГАН

МИР, полный ДЕМОНОВ:

Наука - как свеча во тьме

Моему внуку Тонио.

Желаю тебе жить в мире, полном света и свободном от демонов

Мы ждем света, но живем во тьме.

Исайя 59:9

Не проклинай тьму - зажги хоть одну свечу.

Пословица

Предисловие.

МОИ НАСТАВНИКИ

Бурный осенний день. На улице опавшие листья вихрятся в воронках маленьких смерчей, каждый ураганчик живет своей жизнью. Хорошо быть дома, в тепле и безопасности. На кухне мама готовит обед. В нашу квартиру не проникнут ребята постарше, из тех, кто задирает малышей по поводу и без. Не прошло и недели с тех пор, как я подрался - забыл, с кем, наверное, со Снуни, который жил на четвертом этаже, - размахнулся со всей дури, и мой кулак влетел в стеклянную витрину аптеки Шехтера.

Мистер Шехтер не рассердился. «Не беда, я застрахован», - утешил он, поливая мое запястье ужасно щиплющим антисептиком. Потом мама отвела меня к врачу, в кабинет на первом этаже нашего дома. Врач щипцами извлек застрявший в руке осколок стекла, взял иголку и нитку и наложил два шва.

«Два шва!» - с восторгом повторял мой отец в тот вечер. В швах он разбирался: отец работал закройщиком на швейной фабрике, огромной, страшной на вид пилой он вырезал из высокой стопки материи готовые формы - спинки, например, или же рукава для дамских пальто и костюмов, - а затем эти выкройки отправлялись к женщинам, которые сидели бесконечными рядами за швейными машинками. Отец был доволен: наконец-то я разозлился, и гнев помог мне преодолеть природную робость.

Порой дать сдачи очень даже неплохо. Я не замышлял такого всплеска ярости, само нахлынуло. Секунду назад Снуни пихал меня - и вот уже мой кулак врезается в витрину мистера Шехтера. Я поранил запястье, родители понесли непредусмотренные расходы на врача, я разбил витрину - и никто не рассердился. Снуни и тот сделался вдруг моим другом.

Я пытался вдуматься в этот урок. Гораздо приятнее было размышлять о нем в теплой квартире, выглядывая из окна гостиной на Нижнюю Бухту, чем спускаться на улицу, рискуя столкнуться с новыми приключениями.

Мама, по обыкновению, переоделась и накрасилась к приходу отца. Солнце садилось. Мама подошла ко мне, и мы вместе глядели на волнующиеся воды.

Там люди сражаются и убивают друг друга, - сказала она, указывая взмахом руки на другой берег Атлантики. Я вгляделся как мог пристальнее.

Знаю, - ответил я. - Я их вижу.

Ничего ты не видишь. Это очень далеко, - строго возразила она и снова ушла на кухню.

Откуда она знает, вижу я тех людей или нет, размышлял я. Сощурившись, я воображал, будто различаю на горизонте узкую полоску земли, а там крохотные фигурки толкают и пихают друг друга и бьются на мечах, как в моих комиксах. Но, может быть, мама права? Может быть, это лишь мое воображение, что-то вроде кошмаров, от которых я все еще просыпался порой по ночам - пижама насквозь промокла от пота, сердце отчаянно колошматится?

В том же году, в одно из воскресений, отец терпеливо разъяснил мне, какую роль играет нуль-местоблюститель в арифметике, обучил меня трудно произносимым названиям больших чисел и доказал, что наибольшего числа не существует («Всегда можно добавить еще единичку»). Вдруг мне по-детски приспичило выписать все числа подряд от одного до тысячи. Бумаги в доме не было, но у отца нашлись картонки, которые прачечная вкладывала в рубашки. Я с энтузиазмом приступил к осуществлению своего замысла, однако, к моему удивлению, дело пошло не так-то быстро. Я еще только первые сотни выписывал, когда мама возвестила: пора умываться ко сну. Я пришел в отчаяние. Не лягу спать, пока не дойду до тысячи. Отец, опытный миротворец, вмешался: если я без капризов пойду в ванную, он пока будет писать за меня. Мое горе тут же сменилось бурной радостью. Когда я вылез, умытый, отец уже подбирался к 900, и я успел дойти до 1000 благодаря лишь небольшой отсрочке от обычного времени укладывания. С тех пор огромные числа сохранили для меня свое очарование.

Имя американского астронома и экзобиолога Карла Сагана (1934–1996) известно всем любителям науки. Его исследования планет всегда были на переднем крае, они высоко оценены профессионалами, но кроме этого он сделал чрезвычайно много для популяризации науки во всех мыслимых формах этого жанра. Совершенно заслуженно его считают выдающимся просветителем ХХ века. Все проекты Сагана в этой области имели большой общественный резонанс, а книги и фильмы увлекли многомиллионную аудиторию. Достаточно вспомнить его научно-фантастический роман и фильм «Контакт», книгу об эволюции мозга «Драконы Эдема», фолиант «Космос», воплощенный в прекрасном телесериале. Многие книги Сагана еще не переведены на русский, но, к счастью, при поддержке «Династии» только что вышла в переводе Любови Сумм одна из последних и самых важных книг Карла Сагана (Carl Sagan) «Мир, полный демонов: Наука - как свеча во тьме» (The Demon-Haunted World: Science as a Candle in the Dark ).

В самом широком смысле книга посвящена взаимосвязи науки и общества. Занимая твердую позицию на стороне рационального мышления (сомнение - главная добродетель ученого!), Саган всё же искренне пытается понять корни иррационализма и околонаучных заблуждений. В первую очередь его беспокоят не злостные гонители науки, а простые люди, не потерявшие тягу к новому и необычному.

Однажды таксист по имени мистер Бакли, узнав в Сагане «того самого» ученого, засыпал его вопросами о замороженных инопланетянах, которых прячут на базе ВВС, о контактах с духами, о магических кристаллах, пророчествах Нострадамуса, астрологии, Туринской плащанице... Саган вежливо, но твердо, высказал научную точку зрения на эти вопросы, однако вскоре пожалел об этом: «Мы ехали сквозь дождь, и водитель мрачнел на глазах. Я опровергал не просто неверную теорию - я лишал его духовную жизнь некоей драгоценной грани».

Где же источник конфликта науки и мировоззрения простого человека? Вот мнение Сагана: «Мистер Бакли - умный, любознательный, словоохотливый - оставался полным невеждой по части современной науки. Он был одарен живым интересом к чудесам Вселенной. Он хотел разбираться в науке. Беда в том, что «наука» попадала к нему, пройдя через негодные фильтры. Наша культура, наша система образования, наши СМИ жестоко подвели этого человека. В его сознание просачивались лишь выдумки и вздор. Его никто не учил отличать подлинную науку от дешевой подделки. Он представления не имел о научном методе».

Вывод Сагана очевиден: сказки продаются лучше, чем скептицизм, выдумки развлекают, а критические расследования заставляют напрягать мозги, которые и без того загружены повседневными проблемами. А в результате «живой и любознательный человек, полагающийся на популярную культуру и из нее черпающий свои сведения об Атлантиде (и прочих чудесах. - В.С .), с вероятностью в сто, в тысячу раз большей наткнется на некритически передаваемый миф, нежели на трезвый и взвешенный разбор».

Уже на 20-й странице весьма толстой книги Сагана рецепт противодействия лженауке, казалось бы, найден: «Наука апеллирует к нашей любознательности, восторгу перед тайнами и чудесами. Но точно такой же восторг пробуждает и лженаука. Рассеянные, малые популяции научной литературы покидают свои экологические ниши, и освободившимся местом тут же завладевает лженаука. Если б донести до всех, что никакие утверждения не следует принимать на веру без достаточных доказательств, для лженауки не осталось бы места».

Однако сам автор вскоре демонстрирует, что в этом серьезном деле нельзя ограничиваться лишь коммерческой составляющей: «Лженаука продвигается легче истинной науки, поскольку избегает сопоставлений с реальностью, а именно реальностью, над которой мы не властны, проверяется любое открытие. В результате и критерии доказательства или свидетельства у лженауки существенно занижены. Отчасти и по этой причине лженауку легче скормить непосвященным, однако этого явно недостаточно для объяснения ее популярности».

Обсуждая различные околонаучные заблуждения (лик Луны, марсианский сфинкс, круги на полях, контакты с пилотами НЛО и т. д.), Саган отмечает глубинные особенности нашей психики, способствующие таким заблуждениям. Например, почему мы видим лица в пятнах лунного диска и марсианской поверхности? «Едва научившись видеть, ребенок начинает различать лица. Теперь мы знаем, что это наше врожденное умение. Те дети, которые - миллионы лет тому назад - не различали лица и не приветствовали их улыбкой, не могли покорить сердца родителей, а значит, у них было меньше шансов на выживание. Ныне каждый младенец сразу же учится выделять человеческие лица и расплывается в беззубой улыбке. Неизбежный побочный эффект: распознавание лица из любого узора сделалось для нас настолько привычным, что наш мозг ухитряется найти лицо и там, где его нет».

Саган обсуждает и мировые религии, и новомодные духовные практики и секты вроде «Аум Синрикё». Спектр затронутых проблем и персон чрезвычайно широк: не забыты Мао Цзэдун и Троцкий, Месмер и Ури Геллер, Кашпировский и Жириновский. Казалось бы, какое отношение эти лица имеют к науке. Да никакого! Просто их популярность зиждется на отсутствии у людей научного метода.

«Если ученые станут популяризировать лишь научные открытия и достижения, пусть самые увлекательные, не раскрывая при этом критический метод, то как обычный человек отличит науку от лженауки? И та, и другая будут выступать в качестве окончательной истины. В России (автор имел в виду СССР. - В.С. ) и Китае именно это и происходит: наука авторитарно преподносится народу санкцией свыше. Науку от лженауки уже отделили за вас. Простым людям не приходится ломать себе голову. Но когда происходят крупномасштабные политические изменения и мысль освобождается от оков, каждый самонадеянный или харизматический пророк обрастает последователями, особенно если сумеет сказать людям именно то, что они жаждут слышать. Любое мнение, обходясь без доказательств, сразу же возводится в догму. Главная и непростая задача популяризатора науки - поведать истинную, запутанную историю великих открытий, а также недоразумений, а порой и упрямого отказа сменить неудачно выбранный курс. Многие, чуть ли не все пособия для начинающих ученых слишком легкомысленно относятся к этой задаче. Конечно, куда приятнее представлять отфильтрованную мудрость столетий в привлекательной форме как итог терпеливого совместного изучения природы, нежели разбираться в технических деталях этого фильтровального аппарата. Однако научный метод - сложный, утомительный - сам по себе важнее его плодов».

Но - и далее разговор в основном касается религии - «при последовательном применении наука в обмен на свои многообразные дары налагает и суровое бремя: мы обязаны, как бы это ни было трудно, применять научный подход к самим себе и к своим культурным нормам, т. е. не принимать ничего на веру, исследовать свои упования, свое тщеславие, свои необоснованные убеждения; мы должны по возможности видеть себя такими, каковы мы есть. Или же мы будем прилежно и мужественно исследовать движение планет и генетику микробов и идти за этими открытиями туда, куда они поведут, но происхождение материи и человеческое поведение сочтем непроницаемой тайной? Научный метод настолько мощный, что, однажды овладев им, вы не удержитесь от соблазна применять его всегда и повсюду». Овладеть научным методом сложно не только среднему человеку, но и некоторым ученым: «В каждом обществе складывается драгоценный для его членов запас мифов и метафор, которые каким-то образом сосуществуют с повседневной реальностью. Прилагаются усилия к тому, чтобы объединить эти два мира, а расхождения, торчащие углы, обычно оставляют вне поля зрения, словно их и нет. Мы умеем делить свое сознание на герметичные отсеки. Это получается даже у некоторых ученых: не сбиваясь с шага, они переходят от скептического научного мировоззрения к религии и вере и обратно. Разумеется, чем больше несоответствие этих миров, тем труднее человеку жить в обоих, не напрягая сознание и совесть».

(Здесь я вынужден заметить, что некоторые цитаты из русского издания мне приходится исправлять по оригиналу. Редакторы «Альпины нон-фикшн» не до конца справились с задачей. Но это поправимо: книга так хороша, что недалек день ее второго издания.)

Однако Саган вовсе не воинствующий атеист и рационалист. Он сочувствует слабым: «Земная жизнь коротка и полна внезапностей. Не жестоко ли отнимать у людей утешение верой, когда наука не в силах утешить их страдания? Пусть те, кому не под силу бремя научного знания, позволят себе пренебречь научным подходом. Но мы-то не можем брать науку частями, по своему усмотрению, применять ее там, где нас это устраивает, а как только почуем угрозу - отвергать».

Более того, утверждая мощь и величие научного метода, Саган не забывает и о тех, кто в стане ученых перегибает палку:

«Скептики порой впадают в высокомерие, пренебрежительно относятся к чужому мнению? Конечно, сам не раз с этим сталкивался. Подчас словно со стороны слышал этот неприятный тон из собственных уст. Человеческие слабости одинаково проявляются по обе стороны баррикады. Скептицизм, даже по делу, может показаться высокомерным, догматичным, бессердечным по отношению к чувствам и верованиям других людей. И ведь в самом деле: некоторые ученые и завзятые скептики орудуют методом словно тупым инструментом - бьют по головам без разбора. Иной раз кажется, будто скептический вывод делается сразу, заведомо отбрасывая всякую аргументацию, а уж потом рассматриваются факты. Каждому дороги его убеждения, мы как бы состоим из них. Когда нашей системе убеждений бросают вызов, уличают в недостаточной обоснованности или просто задают, как это делал Сократ, неудобные вопросы, выявляя то, о чем мы не подумали, или показывая, что мы спрятали исходные предпосылки так далеко - самим не увидеть, - ситуация воспринимается уже не как совместный поиск истины, а как личная война».

«Не стоит забывать, - пишет он далее, - что и приверженцы суеверий и псевдонауки, хотя во всем неправы, тоже люди с нормальными человеческими чувствами, и они, как и скептики, так же пытаются постичь устройство мира и свое место в нем. В большинстве случаев побуждения этих людей совпадают с движущим мотивом науки, и если воспитание или культура не снабдили их оружием для этого великого поиска, то тем более нам следует критиковать их с сочувствием - и, кстати говоря, никто из нас не безупречен».

Но сочувствие не должно перерастать в оппортунизм. Некоторые, глядя свысока на «народ», рассуждают: «И у скептицизма есть пределы, за которыми он становится бесполезен. Нужно провести анализ преимуществ и потерь, и если мистика с суеверием обеспечивают достаточный уровень спокойствия, утешения, надежды и вреда от этой веры никакого, так не держать ли нам свои сомнения при себе?» Непростой вопрос, считает Карл Саган. Хотите узнать, как отвечает на него он сам? Прочитайте книгу - она того стоит!