Чернобыль-1. Последствия

Сергей, откуда берутся снимки детей-мутантов, которые обошли все газеты?

Саверский: "130 000 человек были отселены из зоны. Многие чернобыльцы до сих пор живут в отдельных районах, держатся отчужденно. Многие, так и не прижившись на новом месте, запили. Водка сегодня стоит дешевле Боржоми... Это серьезная социальная проблема. Два года назад наши врачи заявили, что мутации происходили от алкоголизма, курения, а не от последствий радиации. Детский дом под Киевом, где были сфотографированы дети с различными отклонениями, существовал и до Чернобыльской аварии. Что касается проблем со здоровьем - 3.2 миллиона человек до сих пор проживают на зараженной в той или иной степени территории, из них 700 000 - дети. У ликвидаторов аварии различных заболеваний в 2.8 раз больше среднего показателя, а у "чернобыльских" родителей больные дети рождаются в 3.6 раза чаще... А мутации - все относительно. Возьмем, скажем, деревья - есть в зоне места, где хвоя у сосен была в два раза длиннее, зараженные грибы были, но, в общем, не очень большие...

Что скажете о людях, которые пробираются на пикники в зону? Говорят, если на могильниках палатку не разбивать, оно и не смертельно...

Смертельных доз радиации в зоне не осталось, или места охраняются. Но тем не менее, кончиться это может плохо. Вдохнешь ты, скажем, радиоактивную частицу. Она попадет в легкие. 5 сантиметров легочной ткани отомрут, она опустится ниже, и так далее. Возникнет раковая опухоль, рак кишечника, да мало ли... Тут, когда мы сидим в комнате в Чернобыле, это еще ничего. А на улице - это уж как ветер подует.

А почему территорию зоны отчуждения не очистили до конца? На что ушли эти 130 миллиардов долларов с 86-го по 2000 год, помимо пособий пострадавшим?

Пятна цезия разбросаны на десятки километров. Ты предлагаешь выкорчевать весь этот лес? Для всех Чернобыль вроде как закончился, как будто его больше не существует. Каждый раз со сменой министров меняется и политика... А зараженные материалы продолжают растаскивать. В Полесье я разговаривал с местным населением, говорю: "Зачем вы себе здоровье гробите, в зону лезете?" А они: "Раньше тут были колхозы, была работа. А сейчас работы нет. Вот продам я этот металл, и будет детям хлеб..." Может, если превратить зону в заповедник с соответствующей охраной, люди сюда не полезут...

А за что, кстати, вы так "Сталкера" не любите?

Я очень люблю Стругацких, но "Сталкер" - это, простите, фантазии неуравновешенного человека....

Андрей Сердюк, бывший министр здравоохранения, ныне - директор Института гигиены и медицинской экологии АМН Украины, после аварии говорил о необходимости эвакуации Киева. "Сегодня трудно сказать, что тогда делали правильно, а что - нет. Это была самая серьезная радиоактивная катастрофа в истории человечества, и дай бог, чтобы она была последней. Даже в Хиросиме больше людей погибли от самого взрыва, от температуры, от взрывной волны, а не от радиации, а Чернобыль - это сотни хиросим. Киеву еще повезло - в первые дни ветер со станции дул на Белорусию.

И тем не менее...

В мае 1986-го я каждый день выкладывал на стол министра здравоохранения вот эти докладные. Вот, пожалуйста: 1 мая 100 человек уже были госпитализированы с лучевой болезнью, 2 мая радиоактивный фон в Киеве был 1100 микрорентген в час, в сто раз выше нормы. А во время первомайской демонстрации на Крещатике дозиметр показал 3000 микрорентген в час. Вода, молоко - во всем радиационный фон был выше нормы. При этом нам приходилось собирать эту информацию по крупицам, потому что Москва, перекрыв зону, твердила, что все в порядке. Норвежцы, шведы, финны передавали информацию о радиоактивном фоне, а мы практически ничего не знали. Сегодня трудно сказать, что тогда было правильно, и что неправильно. От дозиметров было мало толку - погода менялась, и замеры могли стать неактуальными уже через несколько минут. Мы брали кровь у эвакуированных из зоны, проверяли людей на наличие лучевой болезни. Симптомы пострадавших от радиации не совпадали с описанным в учебниках, дозиметры зашкаливало, так что сегодня никто не может с точностью сказать, какие дозы радиации мы тогда получили.

Вроде я врач, но и мы были тогда такими дураками. После аварии, когда мы поехали в зону проверить обстановку, мы там вышли на дороге закусить, разложили бутерброды на капоте машины... Все вокруг было заражено, во рту стоял привкус железа, но солнышко светило, погода была чудная, Москва как раз сообщила, что через несколько месяцев четвертый энергоблок будет восстановлен и на станции завершат строительство новых энергоблоков. Людей отселяли всего на несколько километров от станции. Только потом, когда поняли, насколько серьезно заражена территория - начали выселять их дальше...

В те дни обсуждался план эвакуации Киева. Мы пытались как-то оценить происходящее, дать прогноз дальнейшего распространения радиации, - чтобы в Москве решили, насколько необходимо эвакуировать трехмиллионный город. В основном, конечно, участники комиссии пытались смягчить прогнозы. Академик Ильин, ведущий ученый в сфере радиоактивной безопасности, сказал мне тогда: "То, что я увидел в Чернобыле, не приснится в самых страшных снах". И 7 мая, когда в 11 ночи должны были принять это решение, после бесконечных переписываний черновика, в рекомендации напечатали: "Радиоактивный фон в Киеве представляет опасность", - а снизу от руки было приписано: "Не очень..." Перспектива эвакуировать огромный город представлялась тогда не менее страшной... Может быть, американцы при катастрофе таких масштабов и решились бы эвакуировать население. У нас же предпочли просто завысить радиоактивную норму.

И все же 15 мая из Киева вывезли свыше 650 000 детей, - вначале - на 45 дней, потом - на два месяца. Этим самым их избавили от тех доз радиации, которые получали взрослые. Но даже через четыре с половиной месяца радиоактивный фон в Киеве был в 4-5 раз выше нормы.

В чем трагедия Чернобыля? В том, что туда посылали молодых людей, часть которых погибли, часть стали инвалидами. Единственное, в чем повезло тогда Украине - что авария произошла во времена Советского Союза, потому что ни одна страна самостоятельно не справилась бы с такой катастрофой. По всему СНГ сегодня рассеяны около 900 тысяч ликвидаторов. Если бы Украине пришлось с этим бороться самостоятельно, мы бы просто похоронили все молодое поколение.

Ликвидаторы, которые репатриировались в Израиль, должны требовать компенсацию не от Израиля, а от России, потому что она несла ответственность за этот эксперимент. Сегодня, когда уже нет СССР, мы в Украине не в лучшем положении, чем ваши ликвидаторы...

Считается, что сотни тысяч людей пострадали не от радиации, а от стресса.

Душевное здоровье - не менее важный фактор. Миллионы живут в стрессовом состоянии уже 17 лет, в постоянном страхе за здоровье детей, - и большинство "чернобыльцев" действительно страдают от вегето-сосудистых заболеваний, нарушений нервной системы.

Профессор Иван Лось, руководитель лаборатории радиоэкологии Научного центра радиационной медицины:

"По мнению МАГАТЭ, если нет радиационного загрязнения, так и проблем нет... Но это не так - люди живут в постоянной депрессии, в апатии, с ощущением обреченности. И мы не знаем, как с этим бороться. Что можно сказать молодой девушке, которая боится рожать детей, и говорит: "Я не знаю, сколько мне осталось жить"? Прибавьте к этому еще политическую нестабильность, тяжелую экономическую ситуацию - все это в совокупности влияет на физическое и моральное состояние людей. Сегодня, когда речь идет о реабилитации зараженных земель, нужно думать и о том, как построить там заводы, чтобы люди не страдали еще и от безработицы. Если снять какие-то факторы стресса, риск того, что проявятся последствия радиации, становятся меньше. Тогда мы не знали, что на стресс надо обращать не меньше внимания, чем на собственно радиацию. Бояться радиации и ее последствий - это нормальная человеческая реакция. И когда происходит такая катастрофа, выясняется, что мы создали опасные технологии, будучи совершенно неспособными справляться с их возможными последствиями. Это заколдованный круг. Без атомной энергии мы не можем повысить уровень жизни, - скажем, сегодня 50% энергии Украина получает с 4 действующих АЭС. Но атомные технологии - не для бедных, потому что переработка отходов требует десятков миллиардов долларов.

Как вы оцениваете ситуацию сегодня?

Сегодня население делится на две части: те, кто не хотят больше об этом слышать, они хотят зарабатывать и жить. Эта категория меня, как специалиста, не беспокоит, потому что они смотрят в будущее. Вторая половина говорит: "Вы нам всегда врали, я вам не верю", - так что даже если ты приведешь им 10 профессоров, они все равно предпочтут накручивать друг друга слухами... Иногда, когда мы встречаемся с людьми, которые боятся есть овощи со своего огорода - нам приходится перед ними есть клубнику, пить молоко, - чтобы они поверили, что это не опасно. Нужно менять методику разъяснительной работы с населением, но это требует затрат, а денег нет.

Почему населению после аварии запрещено было продавать счетчики Гейгера?

Лось: "Люди покупали приборы сами, на черном рынке. Батарейки скоро заканчивались, или они ломались, и люди не знали, что с ними дальше делать. Для того, чтобы это было действенным - счетчик должен быть качественным, замеры должны делать специалисты".

Есть ли способы и, главное, резон, бороться с радиофобией?

Логика не всегда помогает. Как-то ко мне пришел председатель колхоза, и говорит: "Моя жена хочет переехать подальше от Чернобыля, а у меня работа, дом... Что делать?" Я ему честно сказал, что там, куда он собирается ехать, природный радиоактивный фон выше, но если его жене станет от этого легче - пусть едет. И он в итоге переехал. Сегодня даже само слово "Чернобыль" вызывает раздражение, страх. Не атомные сстанции вообще, а конкретно чернобыльская АЭС.

Станцию закрыли, но на деле ее будут продолжать закрывать еще долго.

Естественно, основную дозу люди получили в первые дни после аварии, но ее последствия достанутся и нашим детям. Москве нужен был этот эксперимент, а мы все стали его заложниками. Сегодня на каждого жителя Украины приходится по 1.5 кубометра радиоактивных отходов, в дополнение к природному радиоактивному фону. Помимо Чернобыля проблем хватает - от урановых шахт идет радиация, плюс к тому - отходы металлургии, угольные шахты, действующие атомные электростанции... Через три года Россия начнет возвращать нам переработанное ядерное топливо. Период полураспада плутония - десятки тысяч лет, кто через сотни лет будет помнить, где что захоронили? Доза будет уменьшаться со временем, но она не исчезнет. Шведы закапывают это максимально глубоко, Россия - далеко, а у нас - прямо под боком.

Считается, что в Украине 3.5 миллиона жителей получили дополнительную дозу радиации, из них - 1.3 миллиона детей. 17 лет спустя - как авария реально отразилась на здоровье людей?

Все боятся мутантов, но как раз про это говорить рано - для этого должны пройти несколько поколений. А телята с двумя головами где угодно в мире рождаются. К стандартным показателям смертности от рака только в Киеве после аварии ежегодно добавляются еще 14 смертей. Вроде бы на 3 миллиона человек цифры не такие страшные - но этих 14 лишних трагедий могло бы и не быть... Это грандиозный и страшный эксперимент над людьми, к которому по проишествии времени начинают относиться с непростительной легкомыслием, как к чему-то, что "уже прошло". А ведь радионуклиды никуда оттуда не денутся на протяжении десятков тысяч лет, и из трещин в саркофаге продолжаются выбросы радиоактивных веществ.

От последствий аварии пострадали 2216 населенных пунктов, и при том, что Киев к их числу не относится, - 69984 детей в Киеве страдают от увеличения щитовидной железы. В первые дни в воздухе было много радиоактивного йода, который на сто процентов усваивается кровью, и достигает щитовидной железы. У детей щитовидная железа в 10 раз меньше, а дозу они получали такую же. Кроме того, их основное питание - это молочные продукты... Трава тогда была радиоактивной, а корова в день съедает 50 килограммов травы... Дети проживут дольше, чем мы, поэтому и шансы заболеть раком у них выше, чем у человека, который подвергался воздействию радиации в зрелом возрасте. До 86-го случаи рака щитовидной железы у детей можно было по пальцам пересчитать, а сейчас таких случаев их 2371, - включая 36 детей, которые родились после аварии.

Существует центр радиационной медицины, посреди Киева висит табло, указывающее радиоактивный фон... Чего, собственно, сегодня не делают?

Сердюк: "Наблюдение за этим сегодня менее интенсивное, чем должно был быть.

Те, кто был детьми во время аварии, заводят сейчас свои семьи, у них рождаются дети... Проблема в том, что поскольку государство бедное, оно не всегда может обеспечивать нормальную профилактику этих заболеваний, даже тогда. Когда мы знаем, что нужно делать.

Да, кстати. Ваше мнение о "радиоактивном туризме"?

Лось: Когда я был в Швеции, на одной из атомных станций я увидел возле бассейнов, где охлаждают топливные сборки, экскурсию школьников. Они там наблюдали черенковское свечение, замеряли уровень радиации, что-то высчитывали... Это меня поразило. Я думаю, что если такие вещи делать - так не ради денег, а в разъяснительных целях. Ведь в конце концов, некоторые участки в Чернобыльской зоне чище, чем Киев...

Чернобыль-2. Мародеры

30-километровая зона отчуждения (100 километров от Киева, если по прямой), - понятие достаточно условное.

А что, - наивно спрашиваю я на КПП Дитятки, - По эту стороны zabora радиация кончается?

Естественно, - с серьезным видом ответствуют они. - Колючая проволока отлично сдерживает радиактивные частицы...

Впрочем, Чернобыль по земле разносят не столько стихии, сколь сами двуногие.

Логика государства проста: рисковать жизнью нескольких тысяч работников зоны считается оправданным, поскольку ущерб от возможного распространения радинуклидов несоразмеримо выше. Да и самих работников зоны не так сложно убедить оставаться работать в этом проклятом месте - риск заболеть раком несколько эфемерен, а вот надбавки к зарплате - вполне осязаемые. Судите сами: надбавка в 300 гривен, когда в Украине сотрудник милиции получает до 400 гривен. Выслуга лет - один к пяти, 15 суток ты на работе, 15 - дома, да и не 86-й уже на дворе, вроде не так уж и опасно... В то время как в других районах милиции не хватает для полного комплекта кадров по 10 человек и больше, в каждой роте, охраняющей зону отчуждения, не хватает максимум 4 человек.

Впрочем, на зоне давно уже зарабатывают не только честные трудяги. Помимо работников 19 действующих на территории зоны предприятий и 3000 официальных "туристов", посещающих ежегодно собственно атомную электростанцию, каждый месяц в зоне попадаются с поличным мародеры.

Периметр зоны - 377 километров (73 - в Украине, 204 - в Беларусии), основные дороги блокируют КПП, саму зону патрулируют пять рот работников милиции. Но с площадью в 1672 километра, ветхим забором, местами отсутствующим напрочь (километров эдак на 8), - все меры предосторожности не способны остановить мародеров, вознамерившихся утащить что-нибудь из брошенных квартир Припяти или отстойников радиоактивной техники, так что Чернобыль сам мало-помалу расползается по миру - если не в виде летящих по ветру радиоактивных частиц, так по крайней мере, в виде вывезенного из зоны зараженного металла, новогодних елок, выловленной в Припяти рыбы и т.п. С начала года в зоне уже были задержаны 38 незаконно проникших туда граждан.

"Дороги-то перекрыты, но люди приходят с лошадью с телегой, или грузят зараженный металл на санки, - поясняет Юрий Тарасенко, начальник отдела зоны Чернобыльской АЭС ГУ МВД Украины в Киеве. - И те, кто его берет, не проверяя, в пунктах приема металла - безответственные люди, но им главное - чтобы побольше весу было, больше денег..."

Ни патрули, ни статистика роста раковых заболеваний не отпугивают любителей адреналиновых пикников в 30-километровой зоне. Одних привлекают легенды о чернобыльских сомах ростом с небольшого кита и поросятах с копытцами наподобие ручек младенца, а кто-то идет "на дело", попытаться снять пару-тройку дверей с машин на отстойнике радиоактивной технике. Издалека, "Россоха" ничем не отличается от обычного кладбища старых автомобилей.

Подойди на пару десятков метров - и мурашки начнут топтать спину, аки скаковые лошади. На огромном поле, обведенном колючей проволокой, стоят аккуратными рядами тысячи машин. Ряд пожарных машин, ряд БТР, бульдозеров, автобусов, минибусов, частных машин, вертолеты, небольшой самолет, - свыше 2000 единиц техники, принимавшей участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС.

Те машины, которые после работ "фонили" почти как четвертый блок, были зарыты в могильнике на Буряковке. Зато металл с открытых отстойникой потихоньку пытаются "реализовать" - порезать, вывезти на дезактивацию, и продать. Скандалы, поднятые обнаружением "грязного" металла за пределами зоны, вынудили администрацию запретить частным предприятиям операции с металлоломом, и переложить ответственность на госпредприятие "Комплекс". Тем не менее, судя по количеству отсутствующих дверей у машин на "Россохе", бедность или жадность побеждают страх. "Воры металла", разбивающиеся в других районах Украины при попытке срезать провода с электрических столбов, добрались и до Чернобыля.

Даже с одного из вертолетов, с которых пожарные гасили в первые дни горящий реактор, и к которым ни один человек в своем уме приближаться не станет, кто-то умудрился срезать лопасти.

10-15% краденного имущества, вывозимого из зоны обходными путями - радиоактивно. Поскольку явление это давно стало массовым, у прокурора припятского района Сергея Добчека работы хватает. Сам он, к слову сказать, ведет крайне здоровый образ жизни: с утра, при любой температуре, бегает купаться в речке Припять. "Радиация в небольших дозах даже полезна, - бодро рассуждает он. - Это как холодной водой обливаться - тот же шок для организма. Если я здесь работаю, дышу этим воздухом четыре года, а летом, скажем, жарко - так почему бы не искупаться в Припяти?" Потом, чуть посерьезнев, добавляет: "Понятно, что лучше от этого не становится, но если все время бояться радиации, так и работать невозможно. Все равно ведь реакции внутри саркофага продолжаются, и эти выбросы оседают тут в виде радиоактивной пыли..."

Поскольку брошенное имущество в зоне как бы никому не принадлежит, судить мародеров, несущих из зоны "мирный атом в каждый дом" можно только за вынос из зоны зараженного оборудования, что считается экологическим преступлением.

А как насчет могильников, которые, говорят, уже никто не помнит, где зарыты?

Могильники были построены сразу после аварии, без опыта в этой сфере, без подходящего оборудования. ... Существуют крупные могильники с глиняным укреплением, но есть также около 800 буртов, где грунт и лес зарывали на месте, и просто ставили табличку: "радиоактивно". Сегодня специалисты отслеживают, нет ли движения радиоактивных частиц, чтобы они не попали в реку. Есть также проблема с тампонированием артезианских скважин. Их в зоне 359, и до сих пор затампонировали только 168, а оттуда радинуклиды могут попасть в грунтовые воды..."

А помимо экологических преступлений?...

Есть сейчас большое дело по поводу несанкционированного использованиея средств на ЧАЭС. А так, бытовые преступления... В прошлом году было в зоне два убийства: кто-то из самоселов застрелил другого из ружья. И в другой раз на кладбище было обнаружено тело бомжа - какая-то шайка пыталась украсть металл, что-то не поделили, и одного задушили...

Почему они еще в зоне?

По нашим законам, их можно только вывезти отсюда, дать штраф... Но штраф им заплатить все равно нечем, а вывезешь их отсюда - все равно вернутся...

Я начинаю снова терзать Тарасенко: "Говорят, в Припяти укрываются преступники. Ваши пять рот их там не ловят?"

"В зону не так сложно проникнуть, и еще легче в ней спрятаться, - говорит он. - 72 населенных пункта были эвакуированы, в зоне сейчас тысячи пустующих домов.

Были местные жители, которые получили судимость до или после аварии, отсидели, вернулись - а город пустой... Ну, и пошли в какое-нибудь село - грибы, рыба есть..."

А вы сами почему счетчик гейгера с собой не носите?

"Да радиации боюсь, - улыбается он. - Накопители каждый носит (показывает значок, внутри которого - таблетки, которые в конце месяца проверяют, и если полученная за это время доза превышает норму - его эвакуируют из зоны). Наши ребята тоже едят рыбу, которую ловят здесь... Если костей не есть, так и ничего.

Проверяют. Естественно, на наличие радиоактивности. Разные сорта рыб по-разному радиацию воспринимают. Вот, скажем, поймали рыбу на 70 беккерелей - съели, это считается чистой. А 150 - нельзя.

А в обычной рыбе, не из Припяти, сколько этих самых беккерелей?

Не знаю...

Вокруг вахтенного поселка Чернобыль - леса, по ночам воют осмелевшие волки, но для закрытой зоны чернобыльская 30-километровка вполне живая - сегодня там работают около 11000 человек, днем по улицам расхаживают люди в куртках защитного цвета, а по ночам в центре Чернобыля горят окна жилых домов, и в магазинах спиртного мужики весело пристают к продавщицам... Но это в центре.

"Когда я в первый раз пошел домой, мне мои подчиненные говорят: "Вы осторожнее - там кабаны бегают", - вспоминает Тарасенко. - Я думал, они пошутили, потом посмотрел - и правда кабаны бегают по улицам, уже изрыли возле отделения милиции весь огород... После нормального города ощущение, конечно, жуткое. Ночью, когда я иду в свою квартиру, в этой мертвой тишине, как-то непонятно, почему на этих улицах нет света в окнах, нет людей. Как же так, думаешь, я же здесь работаю, иду вот домой... А куда подевались все остальные?"

Чернобыль-3. ЧАЭС

Внутри 30-километровой зоны находится 10-километровый участок наибольшего загрязнения, в центре которого - Чернобыльская атомная электростанция имени Ленина. На КПП на въезде в 10-километровую зону - двое замерзших работников милиции, рядом - куча досок, развести костер... Днем оно смотрится еще куда ни шло. А ночью - пустая туманная дорога, и чувствуешь, как каждая клетка сжимается, чтобы не пропустить в себя невидимый яд. Судя по щитку на дороге, проезжаем село Копачи. Через километр-полтора - второй щиток, перечеркнутый красной чертой - околица села Копачи.

Посреди пустоши торчат несколько фруктовых деревьев. Самого села нет - оно было снесено и зарыто тут же, под "зеленую лужайку" - чтобы пожар в пустых домах не разнес осевшую на них радиоактивную пыль.

Из трубы котельной на станции бодро идет дым, в окнах горит свет. Нормальная работающая станция. Только краны возле недостроенных 5-го и 6-го блока, из запланированных 12, торчат жуткими скелетами на черном небе - уже 17 лет. Четвертый блок ЧАЭС, на котором произошла авария, был запущен в 1984 году, и успел проработать всего 2 года.

Работники станции считают это политическим решением, как минимум потому, что ЧАЭС - единственная станция на Украине, которая могла производить плутоний для производства атомной бомбы. Атомная энергия выгодней любой другой в 500 раз, поэтому работники станции привыкли жить "по-человечески". После закрытия энергоблока, станция превратилась из донора в потребителя энергии, и постоянно оказывается в долгах.

"После аварии вышел из строя четвертый блок, - поясняет Ирина Ковбич. - В 91-м году был пожар на втором блоке, и его тоже закрыли. В 1996, несмотря на то, что срок его эксплуатации - 30 лет, под давлением стран "большой семерки" был закрыт первый блок. Мы оставались с одним работающим третьим блоком, который был нашим спасением. А в 2000 году закрыли и его, потому что Запад хотел войти в 21-й век "без чернобыльской опасности". А мы остались на иждивении госбюджета, то есть фактически без средств к существованию и с протянутой рукой. Даже один работающий блок давал возможность обеспечивать Славутич, оплачивать работу специалистов. Мы вовремя получали зарплату, содержали детские сады, тренажерные залы... А в прошлом году в Славутиче летом впервые на протяжении нескольких месяцев не было горячей воды".

С утра жители Славутича - тысячи работников станции, переодевшись в одинаковые зеленые и синие куртки, идут на работу. После аварии, когда еще казалось, что последствия аварии удастся устранить за несколько месяцев, город атомщиков строили для работников станции все союзные республики, по их столицам и названы кварталы города. Отстроили там и детский садик "Янтарик-2". Чтобы подстегнуть развитие города, Славутич был объявлен оффшорной зоной. Сам город чист, зато лес вокруг - загрязнен радиацией. Сейчас, после увольнения половины работников станции, Славутич начинает мало-помалу хиреть.

Но ведь фактически вся Украина так живет.

Да, но мы-то к этому не привыкли. Если мы всегда жили хорошо, зачем понижать уровень жизни? А Запад нам сказал: "Это же ваш президент подписал указ о закрытии станции". Просто у нас сначала делают, а потом думают.

Вы хотите сказать, что люди должны были продолжать работать на зараженной территории?

Все равно при нашей жизни эта станция не будет закрыта. Атомная станция - это не текстильная фабрика, которую закрыл, повесил на дверь замок, и ушел. Нужно убрать все радиоактивные вещества, отключить все системы... Второй блок уже пуст, в первом и третьем еще осталось радиоактивное топливо.

И сколько же времени занимает его извлечь?

Для начала нужно построить два завода - по переработке жидких и твердых радиоактивных отходов. Нужно построить для них хранилище. Строительство ХОЯТ-2, может, закончится к 2006 году - это дорого стоит, и нужно обеспечить максимальную безопасность здания. На самой станции постепенно выводятся из строя различные системы, все время продолжают увольнять людей. Но работы по закрытию будут продолжаться лет 100... Здесь все время будут продолжаться работы, пока она не превратится в безопасный объект. ХОЯТ-1 рассчитан на 40 лет. Потом придется строить новое хранилище. Сначала станцию закрыли, и только сейчас составляется план, что с этим делать дальше.

Абсурд состоит в том, что из-за закрытия всех энергоблоков, станция станет менее безопасным местом, потому что денег будет не хватать. Мы считаем, что закрытие третьего бока было ошибочным решением, потому что как раз он был оснащен самыми современными системами безопаности, и мы могли бы спокойно до 2007 года продолжать зарабатывать деньги на закрытие станции - без убытка. Но им нужно было поставить Украину на колени, и вместо того, чтобы производить электричество, станция теперь только его потребляет. Когда наша задолженность по электричеству достигла 2.4 миллиона гривен, нам угрожали его отключить. За электричку, которая возит работников из Славутича на ЧАЭС, станция задолжала 5.5 миллионов гривен, и нам сократили количество вагонов - с 12 до 10".

Простите за назойливость, но почему на станции у вас нет защитных костюмов?

На станции постоянно проводят дезактиваци, и тем не менее даже не в самых "тяжелых"участках радиоактивный фон здесь в 8 раз выше, чем в том же Киеве.

Для работников атомных объектов норма другая, 2 сантизиверта в год. Сегодня не 86 год, если подчиненный получил повышенную дозу - начальство несет за это уголовную ответственность. У нас специальное питание... А что, в Чернобыле так и лечатся спиртом? Здесь ты не можешь прийти на работу под градусом, тут другая дисциплина. Да и вообще, что такое радиация? Вот ты, летя на Украину, получила дозу облучения, которая составляет нашу трехдневную норму на станции. В кирпичных домах есть радиация, и ничего. Радиация на всех действует по-разному. Для некоторых малые дозы могут быть опасными, а я работаю здесь уже 15 лет, и ничего. 4 года назад нас тут приезжал снимать французский канал, так они еще на КПП Дитятки переоделись в защитные костюмы с перчатками, как инопланетяне, и камера у них была в специальном чехле... Так они по всей зоне и ездили. Для людей тут это такой цирк был... Как-то приезжала делегация из Гомеля, так одна девушка на меня смотрела квадратными глазами. Сказала в конце концов: "Я и не представляла, что вы здесь.. так выглядите". Я ее и спросила: "А вы думали, мы тут все с тремя руками?"

Однако место для работы, согласитесь, не самое приятное.

Я приехала на станцию после аварии из Москвы, вслед за мужем, и нисколько не жалею. Мы сразу получили квартиру, хорошую зарплату, в то время как многие мои однокурсники так и не устроились в Москве. И я надеюсь проработать здесь до пенсии. Средняя зарплата здесь - 1500 гривен.

"Я знаю людей из Припяти, которые оставались там сутки, - и нарожали кучу детей, - добавляет Семен Штейн, глава отдела информации станции. - Вот я - еврей, живу в Славутиче, работаю здесь 15 лет, и чувствую себя отлично. У нас там истериков нет. Радиофобию все уже давно пережили. Тут работают специалисты, которые знают, о чем идет речь. Главное - не лезть, куда не надо. Да в общем, совсем куда не надо - туда и не пустят. Возле саркофага есть места, где из трещин излучение - выше - 4.5 рентген.

Сам саркофаг, надо сказать, выглядит более чем неприятно.

Гигантская бетонная конструкция, возведенная над взорвавшимся реактором, прикрыта проржавевшими листами, и кое где можно невооруженным глазом обнаружить в нем трещины.

Здание четвертого блока окружено двойным забором с колючей проволокой, камерами, и вооруженной охраной. Сам саркофаг, который называют "самым опасным зданием в мире", находится в эксплуатации уже 16 лет. Часть его конструкции строилась прямо на развалинах четвертого блока. Сам саркофаг не герметичен, и дождевая вода течет внутрь через проемы между листами железа, в трещины, попадая в разрушенный реактор и вызывая новые химические реакции. Трещин этих в саркофаге - около 100 квадратных метров. Помимо 200 тонн радиоактивного топлива, оставшегося в самом реакторе, внутри саркофага скопились около 4 тонн радиоактивной пыли, которая продолжает потихоньку просачиваться сквозь трещины наружу. "Душами" из специальных растворов ее прибивают вниз, но тем не менее, небольшие утечки продолжаются. В относительно безопасных местах саркофага сменяются команды из 12 человек, которые выполняют работы по прессованию пыли, наблюдают за показателями датчиков, установленных внутри саркофага, - правда, не там, где надо было бы, а там, где их удалось установить...

"Здание саркофага рассчитано на 30 лет эксплуатации, но проблема в том, что у нас нет контроля над происходящими внутри химическими процессами, - поясняет Валентина Оденица, заместитель начальника отдела информации ЧАЭС. - Саркофаг нужно укреплять в 15 разных точках, но пока нам удалось это сделать только в двух местах. В некоторых местах радиация настолько высока, что туда даже в защитных костюмах и ненадолго не подобраться - 3500 рентген в час.

Раньше топливосодержащие массы были монолитом, вроде лавы, но со временем под влиянием химических процессов они превращаются в пыль. Часть конструкций держится на самом здании блока, и они ветшают. Даже трехбалльного землетрясения может хватить на то, чтобы здание рухнуло, и поднялось облако радиоактивной пыли".

Говорят, что даже если это произойдет, - из-за того, что нет пожара, такое облако не выйдет за пределы зоны.

"Здесь трудно что-либо прогнозировать, потому что мы не знаем, что происходит внутри реактора. Если менее 10% топлива, которое было выброшено при взрыве из реактора, поднявшись в воздух, сумело загрязнить тысячи квадратных километров - трудно сказать, что произойдет с оставшимися 90%..."

Вместо того, чтобы пытаться залатать старый саркофаг, - не так давно был утвержден проект "Укрытие-2" - гигантская арка из стали или титания, которую возведут над саркофагом. Стоимость арки - около 768 миллионов долларов, и в качестве спонсоров выступят 28 стран, включая Израиль. Над разработкой проекта работают сегодня английские, французские, американские и украинские инженеры, и строительство его должно быть завершено к 2007 году. Новое укрытие будет рассчитано на 100 лет, и цель его - не дать радиоактивным частицам покинуть укрытие, вплоть до их окончательного извлечения из развалин четвертого блока и полной дезактивации территории.

Почему, собственно, его еще не начали строить?

Ну как... Сначала проходит тендер, параллельно ведутся подготовительные работы. Даже такие элементарные вещи, как кабинки дезактивации на 1500 человек, а не на 40..."

Пиар станции поставлен на уровне - в специальном зале вам покажут фильм про взрыв реактора (оператора, который снимал с вертолета дымящийся реактор, давно уже нет в живых), покажут макет саркофага и недостроенной станции. А если ваш сан того заслуживает, даже проведут в специальном костюме на экскурсию в относительно безопасные места саркофага, чтобы вы получили там свою дозу в 40 миллизиверт. К слову, ежегодно станцию посещают около 3000 человек - политиков, студентов, иностранных специалистов.

Это и есть радиоактивный туризм?

"Мы это так не называем. Просто есть граждане разных стран, у которых есть право знать, что здесь происходит."

На данном этапе мнения о ЧАЭС разделились на прямо противоположные: одни считают, что станция больше не представляет никакой опасности, большинство пострадавших пострадали на деле от радиофобии, а не от радиации, и путем раздувания паники правительство Украины попросту клянчит деньги у запада. Другие полагают, что как раз напротив, люди относятся с ЧАЭС с вопиющей халатностью, в то время как реальные последствия длительного воздействия радиации в малых дозах начнет проявляться гораздо позже - пик раковых заболеваний придется на 20-е годы нынешнего века, а отсутствие третьей головы еще не означает отсутствие мутаций на уровне клетки. На сегодняшний день на ликвидацию последствий чернобыльской аварии (включая пособия ликвидаторам, различные исследования, заботу о переселенцах) уходит около 12% госбюджета Украины.

Чернобыль-4. Припять

По обочинам дороги, ведущей в Припять, мелькают там и сям щитки с радиационным "пропеллером".

За проржавевшими рельсами железной дороги похоронен "рыжий лес" - те четыре квадратных километра сосен, хвоя которых после аварии на четвертом блоке за считанные часы под воздействием радиации поменяла цвет с зеленого на рыжий. Даже сегодня фон там такой, что редкие машины работников зоны проезжают по этой дороге с большой скоростью и наглухо закрытыми окнами. По другую сторону дороги уже разрослись молодые сосенки, над которыми возвышается на расстоянии пары километров уродливое здание "саркофага".

На некоторых зданиях до сих пор красуются бодрые лозунги компартии, но жуткая, неправдоподобная тишина, царящая в этом мертвом городе, заставляет сердце тоскливо сжиматься. Брошенный город, бывший когда-то процветающим обиталищем атомщиков, выглядит страшнее, чем развалившиеся села. Там прогнившие деревянные дома как-то вписываются в общий фон постсоветской разрухи в деревнях, и смотрятся не в пример "натуральнее" бетонных многоэтажек возвыщающегося над мертвым городом "чертова колесо" с веселенькими желтыми кабинками. До строительства атомной станции и Припяти, этот район был бедноватым, с редкими селами. Реактор вдохнул в него жизнь, он же ее и отнял.

Огромные, чуть облезлые надписи на зданиях все еще зазывают посетителей в кафе, в мебельный магазин, гостиницу "Полесье", дворец культуры - посетителей, которые не приходят уже 17 лет. Застекленные окна квартир до сих пор плотно закрыты хозяевами, опасавшимся зараженного ветра. Аккуратные дворики с детскими горками и качелями потонули в рощицах молодых деревьев, и на ядовитом снегу алеют красные ягоды шиповника. Иногда бывшие жители Припяти затрудняются найти свой дом, петляя в машине по дорогам, часть которых уже завалена буреломом, и рефлекторно сигналя пустоте.

Из открытых подъездов тянет запахом плесени. Вход в первый подъезд дома номер 11 на улице Курчатова перекрывает дерево, выросшее прямо из решетки водостока.

Огибая его жесткие ветви, прохожу внутрь. Штукатурка осыпается со стен, из какой-то трубы, прорванной неизвестно в каком году, течет вода.

Одни квартиры плотно закрыты на ключ, двери других распахнуты настежь - сначала в них побывали хозяева, потом - мародеры, которых за бедностью не остановила даже боязнь радиации. Стандартная планировка, стандартная мебель, по полу разбросана обувь, одежда, книги... В одной из квартир стоит разломанное пианино...

Часть квартир сохранились так, как будто люди исчезли оттуда по мановению какой-то злой волшебной полочки. И сейчас ветви деревьев все смелее постукивают в окна, грозя разбить стекла и ворваться в дома.

Ворота детского сада "Янтарик" гостеприимно распахнуты. Маленькие деревянные столы и стульчики разбросаны по всему помещению, деревянные кубики пылятся в ящиках, на полочках - деревянные пирамидки...

Под цитатой Крупской: "Мы должны растить здоровых и крепких детей", - сидят в обнимку на детских шкафчиках осиротевшие и полинявшие кукла и плюшевый мишка. Рядом - маленькие противогазы, покрытые толстым слоем пыли.

До аварии, в Припяти жили в основном работники станции и их семьи. Через несколько дней после аварии, когда радиационный фон на улицах города достигал полутора рентген в час, в 1000 раз больше нормы, из города были эвакуированы 47 тысяч жителей. Кроме одного, который, по легенде, сторожил завод "Юпитер", надрался спиртом, и проспал эвакуацию...

Иногда в брошенных квартирах находят пристанище преступники. Может, именно поэтому на работниках милиции на въезде в город - вместо защитных костюмов - бронежилеты..

Шагая по бульварам этого города призраков, невольно лезут в голову дурные мысли, что именно так будет чувствовать себя последний человек на земле, гуляя по пустому городу, минуя застывшие строительные краны, облезлые лозунги на стенах, пустые телефонные кабинки и голубые ели, торчащие на бульварах среди дикой молодой поросли, как хрустальный дворец в трущобах. Лет через 10 дома окончательно поглотит растительность, мир изменится, а этот город так и останется жутким разваливающимся памятником непонятно чему, с бессмысленными указателями на мертвые улицы.

По пустой улице трусит по направлению ко мне собака. "Черт", - думаю я, и прибавляю ходу, припомнив одну из чернобыльских рассказок про то, как волк сожрал собаку на привязи.

За первой собакой из одного из дворов вынырнуло еще одно такое же животное неопределенной окраски, и неторопливо потрусило вслед за первой. Впрочем. Повели они себя вполне дружелюбно. Как выяснилось, собака Муха вместе с мамой Муркой живет на КПП у Припяти, а в будке за колючей проволокой копошатся 9 маленьких щенят, которых с удовольствием разбирают работники станции...

А они... Нормальные? - с опаской с прашиваю я, предполагая, что в таком месте девять маленьких щенков вполне могли оказаться... ну, скажем, одним несросшимся большим щенком...

Вполне, - кивают охранники.

"Неужели город так и останется стоять пустым? - спрашиваю Сергея Саверского. - Жутко как-то..."

А вы посчитайте, во сколько обойдется сравнять его с землей. В 87-88 годах провели дезактивацию города, причем не только с радиацией была проблема.

Тогда же 45 тысяч человек вывезли за 3 часа. Люди, уходя, как они думали, на пару дней, оставили полными холодильники, собак и кошек заперли в квартирах... И когда через несколько месяцев открывали квартиры - можете себе представить, что там было. Позже, людям позволяли после проверки на радиацию что-то вывозить из менее "грязных" районов... Первый район пострадал больше всех - у него окна выходят прямо на станцию... В 86-м город решили сохранить "теплым" на зиму, продолжали обогревать дома. Потом отопление отключили, трубы полопались, во всех домах сейчас протекает водопровод... В итоге что-то придется с городом делать. Но жить тут нельзя.

Так почему здесь работают люди?

Специалистам положена другая норма радиации. Пролезть в зону не так уж сложно - как только забор восстановили, тут же появились 5 новых прорех. Просто каждый знает, чем он рискует.

Чернобыль-5. Чернобыльские поселенцы

Помимо работников зоны, за колючей проволокой живут еще 410 человек - из тех, кто не прижились там, куда их выселили после аварии на ЧАЭС, и вернулись в свои дома. Из 72 эвакуированных деревень вновь ожили 12, хотя если есть жизнь после смерти, видимо, в этом мире она выглядит именно так. Большинство самоселов - старики, так и не дождавшиеся обещанных квартир в нормальных районах. Не исключено, что кому-то проще подождать, пока проблема отпадет сама собой, и судя по частоте похорон стариков в зоне, - это не столь безумная гипотеза. Детей там нет. Единственная девочка, родившаяся в Чернобыле, после долгих скандалов и угроз социальных служб отнять ребенка, была вывезена из зоны. Девочка, кстати, родилась вполне здоровой.

В одной из разваливающихся деревень в почерневшем деревянном доме живут Анна и Михаил Евченко 65 лет. Во дворе дома нас встречает огромный черный Васька с неожиданной для этих мест претензией на персидского кота. В сарайчике, прикрытом старым одеялом, Евченко держат корову с двумя телятами, "поросенка ледащего" и гусей. После аварии, по их словам, их переселили в "картонный домишко" с протекающей крышей в 60 километрах от Киева.

"26-го апреля, когда авария произошла, мы были дома, - говорит Анна Ивановна. - 3-го мая приехали нас выселять, сказали брать только самое необходимое. А у людей хозяйство, скот. Животных не разрешали брать, даже котов. Вся деревня трещала, люди шли по улице, выли... Кого-то силой волокли, это было хуже, чем война... Не хочется это вспоминать. А в домике, куда нас переселили, мы кое-как перезимовали, ездили работать на сахарный завод... Но зима выдалась больно суровая..."

Несмотря на их жалобы, места получше им так и не подыскали, и вместе со 170 семьями, уже в 1987-м они вернулись в свою деревню, решив подождать, пока для них не подыщут жилье попрочнее. Со временем кто-то получил квартиру в городе, кто-то помер, кого-то забрали дети, кто-то отправился в дом престарелых. Евченко и еще 25 стариков остались в деревне.

Зона уже тогда была закрыта, как же вам дали въехать?

Закрытой? Да нам милиция помогала вещи во дворе сгружать. Я начала работать уборщицей в Чернобыле. На проходной у дозиметра звенела, как зайчиха...

"Я тогда работал бульдозеристом в Чернобыле, - добавляет дед Михаил. - После аварии приезжали постоянно депутаты всякие. А теперь никому уже до нас нет дела. Все разваливается... Нашему поколению как-то и война досталась, и Чернобыль... Наша-то жизнь уже кончена, а детей, под это попавших, жалко. Ждали вот квартиры, да видно, так и не дождемся..."

Заводить разговор об их хозяйстве как-то неловко в месте, где даже такие невинные сказочки, как "Посадил дед репку, и выросла репка большая-пребольшая..." - звучат не очень уютно.

Вы пьете молоко коровы, которая есть радиоактивную траву, берете воду из колодца, едите овощи с огорода... Последствия ощущаются?

"Да у всех тут, кто живет, голова постоянно болит, давление высокое, - говорит Анна. - То ли от радиации, то ли от старости. Приезжают тут иногда, замеры делают.. Как-то даже японцы или китайцы приезжали, почву замеряли... Сказали, радиация в пределах нормы. Но мы даже дома из-за этой радиации одежды не снимаем. Жизни здесь никакой. Правда, когда мы вызываем по телефону скорую, она приезжает.... Сейчас вот две недели сидим без хлеба. К нам приезжают иногда на машине, продают втридорога, за полтора рубля... Кот вон исхудал".

Дети их живут в Белорусии, приезжают редко. "Сейчас между нами границу провели границу, кто ж знал, что так будет. Старший сын меня как-то хотел отвезти домой, и ему не дали проехать в зону, сказали: "Колеса прострелим". Так и шла пешком километров 8...

Если все так плохо, после 87-го уехать вы отсюда не пробовали?

"Да куда нам ехать? Нам ничего не дали, с тем и остались. Квартиру нормальную кто-то, может, себе забрал. Пять семей вот переселились в Березань, а мы остались. Газ привозят в баллонах, электричество есть, телевизор, газеты привозят... Дети изредка навестить приезжают. Когда внук был маленький, приезжал сюда летом погостить, сейчас уже не приезжает..."

Чернобыль-6

Сначала в Зону завезли зубра Степана, одного из 13 оставшихся в Украине особей. Супруге его не повезло, в результате неудачной случки зубр Степан остался в гордом одиночестве. Какое-то время гулял по лесам и пас привезенных для него в зону коров. Потом сдох. Зато 24 лошади Пржевальского, завезенные в зону вместе со Степаном, расплодились и теперь там пасется целый табун - 41 лошадь. (Черт, фотография лошадей Пржевальского куда-то делась... Найду - закину.. :-))

Вообще с момента чернобыльской аварии, когда стало ясно, что зона останется зараженной как минимум несколько веков, на тему ее будущего на протяжении последних 17 лет выдвигались десятки разнообразных проектов. Начиная от идеи свозить туда уголовников, и кончая научным проектом выращивания в зоне животных с целью наблюдения за долгосрочным воздействием радиации на различные виды живых организмов. К числу реализованных проектов относится разведение свиней, поскольку было доказано, что если они питаются чистым кормом - мясо их не является радиоактивным.

Был и план превратить чернобыльскую зону в хранилище отработанного ядерного топлива, куда будут свозить радиоактивные отходы со всех четырех работающих атомных станций Украины, а то и за деньги - со всей России. Но Сергею Саверскому больше импонирует план превращения зоны отчуждения в уникальный, самой большой заповедник Украины.

"Надоело 17 лет заниматься ядерными отходами, - говорит он. - Хочется, чтобы здесь уже что-нибудь выросло. Был проект засадить всю зону лесами, поскольку деревья не дают ветру разносить радионуклиды. Здесь же можно выращивать кабанов, поскольку в других местах Украины нормальные леса уже уничтожили. С географической точки зрения это уникальный заповедник. В устье Припяти есть места для нереста...

Сергей Юрьевич, вам эта идея не кажется несколько циничной - сначала угробить территорию, а потом отдать ее животным, потому что человек уже не может там жить?

Идея циничная, но конструктивная - это единственное место, которое человек не заберет у животных. Большинство атомных станций строили в красивейших местах, у рек, чтобы была вода для охлаждения реактора.

И все же - заповедник с радиоактивными пятнами?

В зоне есть и менее зараженные места, скажем, на периферии 30-километровой зоны. Может, как раз благодаря усиленной охране зоны удастся уберечь редкие виды животных от браконьеров.

В 86-м году был план территорию, граничащую со станицей, превратить в "зеленую лужайку" - просто закопать зараженный грунт там же, где он лежал. От масштабного воплощения этой идеи отказались из-за риска того, что грунтовые воды размоют бурты и разнесут радиацию дальше. Проектов много, но никому не хочется вкладывать в завтрашний день.

Сергей Саверский, занимающий сегодня должность заместителя начальника администрации зоны отчуждения и зоны безусловного отселения, приехал на ЧАЭС в 1986 году. В то время, когда он получил телеграмму с распоряжением "отправиться на дезактивационные работы 3-го и 4-го блоков Чернобыльской АЭС", Саверский как раз готовился к защите своей докторской диссертации в Уральском политехе. Приехав на ЧАЭС на несколько дней, он остался в зоне на 17 лет.

"Нам необходимо было закончить строительство "саркофага" в максимально быстрый срок. В первые годы мы ничем, кроме работы, не занимались, это была настоящая война. Семья отказалась сюда приезжать, а сейчас моя дочь уже закончила университет. У многих тогда развалились семьи. Но я не мог бросить работу в середине, хотя такая возможность у меня была. Тогда еще не было всей этой четырехэтажной груды бумаг (показывает на заваленный бумагами стол).

Из 15 человек, которые со мной работали на крыше, остались в живых только 5. А я, хотя приходилось работать в полях на 1000 бэр, до сих пор жив. Вообще каждый организм воспринимает радиацию по-разному, некоторые утверждают, что как раз радиация в маленьких дозах опаснее. Многие из тех, кто работал на строительстве саркофага, сегодня инвалиды. Хотя даже тогда уже была категория людей, которые ездили в зону ради получения надбавок. А некоторые из тех, кто реально пострадал, говорят, что ходить за этими льготами - ниже их достоинства, хотя чувствуют они себя плохо."

Не жалеете, что вы здесь остались?

Иногда жалею. Но от судьбы не убежишь. Большинство людей находятся здесь временно. Как любой нормальный человек, они зарабатывают здесь на жизнь, и стремятся побыстрее отсюда убраться. И есть другая категория - те, кто жили здесь до аварии, специалисты со станции, для которых зона - это их их жизнь. Здесь до сих пор 95% времени отнимает работа.

Далеко не все вне зоны задумываются о том, чем вы здесь занимаетесь. Нет ощущения, что вас здесь просто забыли?

Нет, потому что никто не заставляет нас здесь находиться. Очевидно, что вне зоны нашу работу не ценят. И можно найти работу с зарплатой в 450 гривен - около 100 долларов. Но кому-то эту работу делать надо, и боюсь, даже нашим внукам не доведется увидеть эту зону открытой. Что люди здесь делают? Работают над тем, чтобы радиация не распространялась дальше. На "Маяке", где в 1957-м был взрыв хранилищ отработанного топлива, а система охлаждения не сработала, работы продолжаются по сей день. Распад плутония продолжается десятки тысяч лет. Так что разговоры о том, что люди смогут вернуться здесь жить - нереальны.

И все-таки - 11000 человек в закрытой зоне?

На станции постоянно идут сокращения, но там все еще работают около 4000 человек, занимаются техническим обслуживанием существующих объектов, готовят станцию к закрытию. Реакторы остановили, теперь идет процесс снятия с эксплуатации. На первом этапе извлекут радиоактивное топливо, и переправят его в хранилище отработанного ядерного топлива, которое еще только строится. Построить заводы по переработке жидкого и твердого отработанного топлива.

Готовятся к строительству второго укрытия над саркофагом. Деньги пока не переведены, есть только гарантии 29 стран...

Говорят, что в 86-м зараженную землю и лес закапывали на скорую руку, и сегодня уже не помнят толком, где эти могильники.

В зоне есть около 800 буртов, где закопан радиоактивный грунт, лес, снесенные дома... В 86-м зараженные дома, лес ломали военной техникой, выкапывали траншеи до двух метров глубиной, и засыпали там же. Возле речки Припять не было смысла песок закапывать в песок, поэтому радиоактивный песок просто присыпали сверху грунтом, и закрепляли латексом. 10% этих могильников придется перезахоронить - есть такой проект "Вектор", - при этом речь идет о 500 тысяч кубических метров зараженных материалов.

Проблема в том, что при отсутствии бюджета приходится составлять список приоритетов, и делать не все, но только совсем срочные вещи. На старой дороге, по которой вы ехали, еще есть радиация - на деревьях, траве... Но сейчас самое опасное место в зоне - нефтезавод, потому что тамошние бурты находятся рядом с Яновским затоном. Они отгорожены от него дамбой, но все же, если частицы попадут в воду... За эти годы мы уже перезахоронили несколько буртов. Если бы были деньги, все остальное тоже было бы срочным. А нет денег - значит, дело терпит... "Рыжий лес" похоронен в 25 траншеях, и я бы предложил проделать в каждой из них пару скважин с датчиками, и осуществлять локальный мониторинг. Но для утверждения каждой такой идеи нужны заключения экспертов, и на это уходит иногда больше денег, чем на реализацию собственно проекта. Тут работает и пожарная станция... В 92-м были несколько возгораний в 5 разных участках зоны... Так что бросить это место на произвол судьбы нельзя.

Какое участие в этом принимает Белорусия?

Есть у нас совместная комиссия, где ведется обсуждение проблем паводка. В основном радиоактивные частицы передвигаются по воде. И 30% создаются на территории Белорусии, в Полесском радиоэкологическом заповеднике. У них нет могильников для захоронения радиоактивных веществ. Они в основном занимаются мониторингом и охраной зоны.

Недавно самоселов прописали в Иваньково, поскольку в самой зоне жить запрещено, хоть они тут и живут. То есть администрация фактически смирилась с их существованием?

Речь идет в основном о стариках, которык жили у реки.. Пожили они в этих караванах, куда их переселили, и вернулись сюда... Их многократно пробовали выселить, даже через прокуратуру - но они возвращались. Сейчас мы возим их продукты, высылаем "скорую" если что... Нет ничего циничнее, чем называть чернобыльскую аварию грандиозным социальным, химическим экспериментом... Когда в годовщину аварии сюда приезжают люди с детьми, показать им, где они жили... Каждый год мы принимаем на похороны тела людей, которые здесь жили, и хотят, чтобы их здесь и похоронили...

Вы специалисты, и вполне отдаете себе отчет в том, что такое радиация. Тем не менее, вы спокойно расхаживаете по зоне без спецкостюмов...

А что вы хотели, чтобы мы здесь до сих пор в противогазах ходили? Люди здесь работают, а не гуляют. Есть места, - их не так много, - где работают в защитных костюмах, ограниченное количество времени - до 4 часов, потом проходят санитарную обработку... Если их накопители показывают, что они получили облучение свыше нормы - их эвакуируют из зоны. К этому привыкаешь, знаешь, куда можно ходить, а куда нельзя. В 86-м, когда я выходил на крышу саркофага, и физически ощущалась радиация, запах озона, странный такой ветер, - были всякие экзистенциальные мысли, а сейчас это уже рутина.

Продолжение с конца. Чернобыль-7

Третий тост, который обычно пьют за присутствующих здесь дам, в зоне пьют за пожарных, пытавшихся потушить горящий реактор, и погибших от лучевой болезни. Их тела были вывезены для похорон в Москву.

"Да я не пью..."

"Давай, пей... Это помогает от радиации. Что ты смеешься? Те, кто в первые дни пил спирт, остались в живых..."

В отличие от "элиты" - работников самой атомной станции, прочие работники зоны частенько спасаются от радиации по старинке - алкоголем. Средство спорное, поскольку для того, чтобы оно было эффективным, нужно употреблять спирт в таких количествах, что хронический алкоголизм гарантирован. Пожалуй, за всю жизнь мне не приходилось потреблять спиртное в таких количествах, как за эти три дня "чернобыльского курорта". Проблема только в том, что когда ты выходишь на улицу, и кажется, что в горле опять першит от радиации, хмель улетучивается мгновенно.

На третий день в Чернобыле я сдалась. Место это вгоняет в такую депрессию, что напрочь пропадает желание гадать, от чего так трещит голова - от радиации ли, от петляния по разваливающимся селам и зараженным лесам, от разговоров с обитателями зоны, которые считают, что им еще повезло, что они там работают, и готовые рисковать своим здоровьем ради надбавки к зарплате, от приступа радиофобии, - или просто от усталости.

"Достало", - подумала я, и храбро впилась зубами в котлету, искренне уповая на то, что она сделана не из чернобыльских коров. Далее была продегустирована жареная рыбка, - опять же, из расчета на то, что это не та самая рыбка, которую ловили давеча в Припяти рыбаки. Ну, и вечерком, естественно, в чернобыльской гостинице, где нас было на два этажа человека три, я полезла в душ под струи воды с неизвестным химическим составом. В конце концов, как долго человек может жить в таком напряжении в этом проклятом месте, где волки ночами жрут на привязи собак в городе, а дикие кабаны перекапывают рылом огород за местным отделением милиции?

На обратном пути на КПП Дитятки работник милиции обходит с дозиметром нашу машину. Пару раз дозиметр начинает орать так, что ноги мои от страха мгновенно прикипают к земле.

"Да не переживай, - успокаивает он. - Это он так набирает пробу, а когда он молчит, - измеряет... Видишь - отклонений от нормы нет." Забравшись на металлический дозиметр в человеческий рост и положив руки на решетчатые панели сбоку, с облегчением наблюдаю, как на табло загорается надпись "чисто".

Ну, и что это значит? Что я не облучилась?

Нет, это значит, что на тебе сейчас нет радиоактивных частиц. Надеюсь, - неожиданно улыбается он, - ты не разочарована. А то есть тут народ - как зазвенит дозиметр, сходят с него, как герои...

На въезде в Иваньково лежит на перекрестке гигантское яйцо. Кто его снес, местные жители не в курсе. Говорят, это яйцо - символ будущего. Может, что-то здесь еще родится...

Чернобыльские рассказки. Начинаю с конца... Авось так веселее будет.

Часть восьмая, посвящается hgr

Когда-то в районе нынешней зоны отчуждения стояли 18 церквей (и 6 синагог, для интересующихся). Одна из чернобыльских легенд гласит, что в начале прошлого века бегал по селам юродивый, показывал на церкви, и приговаривал: "Эту разрушат, и эта сгорит.. А вот эта - будет стоять". Большинство церквей и вправду были разрушены в 30-е годы прошлого века, еще две сгорели после аварии на ЧАЭС. Осталась только одна церковь - свято-ильинский храм в вахтенном поселке Чернобыль. По воскресеньям на службу в нее свозят самоселов из окрестных деревень, и прихожане потихоньку своими силами пытаются восстановить ее во всей красе 18-го века.

70-лентний Иосиф Францевич Брах месяц своими руками отделывал по чешуйке золотую маковку. При знакомстве неожиданно заводит разговор про Израиль: "Мы все тут за Израиль переживаем. Может, теперь, когда Арафат назначил этого нового премьер-министра, вам легче будет. Знайте, что мы в Чернобыле вас поддерживаем".

"Вы знаете, люди нас называют таким оскорбительным словом - "самоселы", как будто мы тут на чужое пришли, - с обидой говорит Надежда Удавенко (50), прихожанка чернобыльской церкви, которая проживает по соседству вместе с родителями. - Но на деле это ведь наши дома. Мы - настоящие патриоты этой земли, и тем, что мы здесь живем, мы для нее сделали куда больше, чем все ликвидаторы вместе взятые. Мы верим, что эта земля еще зацветет, и с этой церкви начнется ее возрождение.

Нас пытаются выжить отсюда всеми способами. Пару лет назад проезжали на машинах, поджигали села... У кого-то дома сгорели, они перешли жить в другие дома, но не уехали... Мы живем здесь, выращиваем на огороде овощи, едим их - и ничего. У одной женщины тут, практически 40 лет, родилась здесь здоровая девочка. Кто-то по науке живет, а кто-то - верой."

Как вы сами сюда вернулись?

Я видела из окна дома пожар на станции. Помогала эвакуировать людей из Припяти. А сама осталась здесь. Я была учительницей, пыталась привить детям любовь к своей земле. Если мы здесь не останемся, то кто же? Эту землю можно возродить только любовью. В 86-м мы были в таком шоке, не знали, что делать, куда податься. И я, как многие тогда, пришла в эту церковь, не понимая даже элементарных слов молитвы. Но как отпустило... И я тут осталась.

Иерей Николай Якушин, сам бывший чернобылец, приезжает из Киева со своей матушкой на несколько дней в неделю на службу. "Радиация, конечно, есть, но есть и чудеса, - говорит он. - К примеру, в самой церкви уровень радиации ниже, чем в моей киевской квартире. А на алтаре радиация нулевая. И все иконы сохранились, хотя были попытки взлома церкви...

Все-таки бог бережет свое святое место. А в прошлом году Владыка разрешил нам ввезти сюда мощи Агапита Печерского, который исцеляет безнадежных больных. Чернобыльская земля тоже поражена безнадежным недугом. Но мы верим в чудеса."

У отца Николая есть еще одна мечта - основать в Чернобыле исторический музей.

"Вы не представляете, какие здесь есть потрясающие места, - с воодушевлением говорит он, разворачивая карты. - Старообрядный скит, древние развалины, курганы..." Заслушавшись его, рисуются картины возрождения Чернобыля, и энтузиазм его так заразителен, что хочется схватить лопату и бежать на раскопки. На пару минут забывается, что шанс откопать в зоне могильник радиоактивных отходов куда выше, чем какой-нибудь курган...

Если бы не их подвиг, от Чернобыля пострадала бы вся Европа
Казалось бы, о чернобыльской аварии написано уже все. Однако даже спустя 15 лет после этой самой страшной за всю историю человечества техногенной катастрофы неожиданно "всплывают" ранее не публиковавшиеся факты. Свою историю рассказал нам бывший пожарный Владимир Тринос, попавший на ЧАЭС в первые часы после взрыва реактора.

"После взрыва наша автоколонна минут сорок простояла на перекрестке в "Рыжем лесу", из-за того, что не знали, куда направлять машины"
- В 1986 году я был водителем, командиром отделения Киевской военно-пожарной части спецтехники N 27. 26 апреля как раз дежурил. В два часа ночи в нашу часть поступил сигнал из Чернобыля. Не зная, что там случилось, на тушение пожара выехали практически все, кто был на дежурстве. В пять утра мы уже были возле второй пожчасти на ЧАЭС. Когда подъезжали, то километров за десять увидели над станцией розово-малиновое свечение. Как раз начинало светать, и это неестественное зарево очень впечатляло. Раньше я ничего подобного не видел.

До начала седьмого утра мы простояли возле части, практически в нескольких сотнях метров от полыхающего реактора, а потом нас отправили в Припять. Никто ничего не знал. Судить о происходящем мы могли только по обрывкам информации, услышанной по радиостанции. Слышали, что есть пострадавшие, но сколько их и что именно произошло, толком не знали. Помню, на перекрестке в "Рыжем лесу", возле знаменитой сосны в форме тризуба, ставшей символом Чернобыля, мы простояли минут сорок: колонна машин остановилась - не знали, куда нас направить. Потом оказалось, что в этом месте был такой сильный прострел радиации, что позже мы проезжали этот перекресток на максимальной скорости. А 26 апреля мы вернулись домой только к вечеру.

- Зачем же вас сорвали из Киева и продержали без толку полсуток под радиоактивным излучением?
- Так было положено. Нас подняли по тревоге. Туда съехались пожарные со всей области. Наши три машины так и остались на станции. Дозиметрист сделал замер, и у нас забрали все обмундирование и даже удостоверения - так они "фонили". В Киеве сказали, что 6 мая мы выезжаем в Чернобыль откачивать воду. Предупредили, что эту работу надо выполнить быстро и четко, и провели несколько тренировок в Киеве. Уже в Чернобыле узнали конкретней, что за работа предстоит. После взрыва на энергоблоке вода из системы охлаждения попала под разрушенный реактор. Надо было срочно добраться до специальных задвижек аварийного слива воды, открыть их, и тогда уже вода сама пошла бы в специальные водохранилища. Но помещение с задвижками после пожара тоже было полностью залито радиоактивной водой. Ее и надо было откачать как можно быстрее -- во время тушения пожара на реактор сбрасывали песок, свинцовые болванки, и под всей этой тяжестью он мог осесть... Тогда никто толком не знал, сколько чего осталось в реакторе после взрыва, но поговаривали, что если его содержимое соприкоснется с тяжелой водой, получится водородная бомба, от которой пострадает как минимум вся Европа.

Помещение с задвижками располагалось прямо под реактором. Представляете, какой там был радиационный фон! Мы должны были проложить рукавную линию протяженностью в полтора километра, установить насосную станцию и откачать воду в отстойники.

- А почему выбрали именно вас?
- Нужны были здоровые выносливые молодые люди. Больные бы не выдержали. Мне было 25 лет, и я профессионально занимался спортом.

- То есть вы туда попали совершенно здоровым.
- Конечно. На сто с лишним процентов! Перед тем как послать туда нас, проводили эксперимент - пытались закинуть рукава с вертолета, но не получилось. С этим могли справиться только люди. Вручную.
После пожара мы были первыми, кто попал туда. Вокруг никого, только на самой станции работал обслуживающий персонал. Было тихо-тихо. Очень красивое место - железнодорожный мост, Припять, впадающая в Днепр... Но эту идиллию нарушало жутковатое зрелище - из реактора поднимался легкий дымок, вокруг стояла брошенная техника, в том числе пожарные машины с вмятинами от упавших на технику свинцовых болванок. А прямо на земле валялись куски графита, выброшенного из реактора взрывом: черный, переливающийся на солнышке.

"Нам дали химзащитные костюмы, респираторы и кепочки"
Операцию начали 6 мая в 20.00 пожарные из Белой Церкви. Владимир Тринос помнит их имена: майор Георгий Нагаевский, Петр Войцеховский, Сергей Бовт, Михаил Дьяченко и Николай Павленко. С ними были двое киевлян Иван Худорлей и Анатолий Добрынь. Они установили насосную станцию втрое быстрее нормативов - за пять минут. А значит, именно столько времени пробыли под развороченным реактором. Около полуночи к ним присоединился Александр Немировский, а в пять утра - Владимир Тринос. Каждые два часа они по три человека бегали к реактору, чтобы заправить беспрерывно работающие машины топливом, поменять масло, следить за режимом. Можно было, конечно, попробовать послать к задвижкам водолаза, но для него это бы означало верную смерть. Поэтому воду продолжали откачивать пожарные.

В два часа ночи бронетранспортер, проводивший радиологическую разведку, проехался по рукавам и перерезал их в пятидесяти метрах от реактора. Зараженная вода начала вытекать прямо на землю. Сержанты Н.Павленко и С.Бовт бросились устранять досадную поломку. В рукавицах было неудобно, поэтому ребята их сняли и скручивали пожарные рукава уже голыми руками, ползая на коленях в радиоактивной воде...

Через четырнадцать часов непрерывной работы отказала насосная станция, и новую пришлось устанавливать по пояс в радиоактивной воде.
- Работали по времени, быстрее нормативов, -- продолжает свой рассказ В.Тринос, - Брали эти рукава с водой, прижимали, как детей, к груди и перетаскивали. Поначалу мы были в резиновых химзащитных костюмах "Л-1" и в респираторах. Тогда, помню, так жарко было. Минералка закончилась, и мы пили воду прямо на станции из крана. У меня было семь выходов за 24 часа. После каждого выхода костюмы меняли, и надо было километра полтора идти пешком (а в некоторых местах - желательно бегом) к зданию администрации, чтобы там помыться. Вода из душа казалась горошинками, падающими на голову. Вечером 7 мая Анатолию Добрыню стало плохо. Он начал заговариваться, и "скорая" увезла его со станции в Чернобыль. Там у Толи начались тошнота, рвота, и его доставили в Иванков, под капельницы.

Кроме нас, на станции были дозиметристы и совсем молоденькие солдатики -- они нам бензин подвозили. Около четырех утра 8 мая мы добрались до задвижек, и нас сменил майор Юрий Гец со своей группой. Когда мы закончили свою работу, на станции сразу появилось множество народу и техники! Начали все расчищать. А до того там были только мы и обслуживающий персонал.

"В Иванкове нас встречали, как космонавтов"
Пока пожарные не закончили работу и опасность не миновала, Михаил Горбачев молчал, не делая никаких заявлений. Каждые полчаса ему докладывали, как у ребят продвигается работа... После официальных благодарностей их сразу же отправили в Иванков на обследование крови. Как вспоминает Георгий Нагаевский, город встречал их, как космонавтов. "Люди вытащили нас из машины и понесли на руках в больницу, вся дорога была устлана цветами. Если бы мы вовремя не откачали воду, Иванков эвакуировали бы. Уже стояли наготове автобусы, люди упаковали вещи.

Благодарныеиванковчане так напоили нас шампанским, что я в бессознательном состоянии попал домой только 9 мая. Тогда начальником УГПО в Киевской области был Трипутин, он терпеть не мог пьянства, но тут сам сказал мне: "Жора, заедешь в Вишневое, зайдешь в мастерские, возьмешь там бидон спирта и "лечись"...

18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала о героях-пожарных: "Им удалось откачать воду из-под поврежденного реактора. Каждый из них в ответственный момент поступил так, как подсказывала совесть... После выполнения задания все они были обследованы медиками, им предоставлены краткосрочные отпуска. Высокую оценку действиям пожарных дала правительственная комиссия".

Но вместо обещанного отпуска киевлян отвезли в Киев, в госпиталь МВД, где они пролежали 45 суток. Плохо было уже всем. "Состояние усталости, слабость были нам непонятны, - вспоминает В.Тринос. - потому что все мы были молоды, здоровы. Знали, конечно, что такое радиация, но она же не кусается, разве что какой-то металлический привкус во рту. Горло раздуло так, что я не мог говорить, как будто при сильной ангине. За сутки на станции я потерял семь килограммов. В общем-то, после Чернобыля я прежний вес уже никогда не набирал, и слабость так и не прошла. Я пытался вернуться в спорт -- ведь мне было всего двадцать пять, но пришлось смириться с тем, что жизнь бесповоротно разделилась на две половины: до и после апреля 1986 года.

В больницах мы впервые столкнулись с тем, что никому не нужны. Во-первых, тогда существовал негласный указ не диагностировать лучевую болезнь. Были введены новые стандарты на облучение, все замалчивали. Официальная доза моего облучения 159 рентген. А сколько на самом деле?

В 1992 году в санатории в Пуще-Водице пожарные из Белой Церкви объявили голодовку, и только после этого их заметили. А я в такие моменты сразу начинаю нервничать - это неприятно и не имеет смысла. В 25-й киевской больнице один врач нам прямо в глаза заявил: "Что вы заводитесь, все равно через пять лет начнете вымирать потихоньку!".

"Под Новый 1987 год мне вручили орден Красной Звезды"
- Когда вы ехали в Чернобыль откачивать воду, не было ли мысли отказаться?
- Нет. Тогда знали слово "надо". К тому же я просто выполнял свою работу. Сейчас молодым людям это трудно понять, потому что нет уже той давящей идеологии и у человека есть право выбора: если он осознает степень риска, то либо сразу откажется, либо пойдет на него за соответствующую плату. А тогда никому даже в голову не приходило отказаться. Для меня все было просто и ясно - это никакой не героизм, а рабочий момент. Была, конечно, психологическая нагрузка. Давила неизвестность. Но политотдел работал очень четко. Начальство приезжало "поддержать боевой дух", а потом сразу же появились публикации под заголовками: "Герои в строю", награждения, улыбки, цветы...

18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала: "Тут все работают без письменных распоряжений и приказов. И дело идет четко, без срывов. Транспортники всех ведомств действуют в едином ритме..." И дальше: "Только что на место аварии выехали первые машины с цементом, свинцом, другими материалами. Сегодня идем с опережением задания более чем на 600 тонн".

Правда, надо отдать должное моему начальству: под Новый 1987 год мне дали двухкомнатную квартиру на Троещине. И тогда же всем нам вручили орден Красной Звезды. Кроме Ивана Худорлея - он получил орден Дружбы народов.

- А что так, звезд не хватило?
- Вероятно... В 1993 году меня комиссовали по состоянию здоровья из-за постоянных больничных. Я уже побывал практически во всех столичных больницах, подлечиваюсь в санаториях. Сейчас, например, прохожу переосвидетельствование на инвалидность в Институте нейрохирургии, и не только в нем, а и по всем медучреждениям. Это для меня ежегодная процедура, потому что пожизненную инвалидность дают с 45 лет, а я еще молодой.

- Такой печальный у вас рассказ...
- А Чернобыль - это и есть печаль. Он никому ничего хорошего не оставил. Из тех, кто был тогда со мной на станции, к счастью, все живы. Но осталась какая-то глухая обида на эту систему, которая использовала здоровых молодых людей, а потом вышвырнула. Хотя в родной части меня не забывают, всегда помогают, на праздники приглашают. А с ребятами, которые были на ЧАЭС, мы традиционно встречаемся 8 мая. Надеюсь, что в следующем году соберемся все.

Ульянов Сергей: наш Чернобыль - или мои воспоминания через призму четверти века

Время неумолимо бежит вперёд… Стрелки часов невозможно повернуть назад, как невозможно изменить и то, что уже случилось. В памяти, будто на фотоплёнке, - события, которые прошедшая четверть века не смогла покрыть чёрной пеленой забвения. Это авария на Чернобыльской АЭС…

Весной 1987 года я уволился из депо Курган, где работал помощником машиниста электровоза в колонне №2 , а устроился газорезчиком в организацию «Вторчермет». Сразу после увольнения, примерно через месяц, из почтового ящика я вынул первую повестку. Потом были ещё попытки военкомата таким путём вручить мне повестку. И, сколько бы я не игнорировал действия Советского РВК г. Кургана, всё же одна повестка нашла своего адресата. Не помню точно, когда это было, кажется, в конце лета. Повестку мне вручил начальник цеха «Вторчермет» Высоцкий, сотрудники военкомата нашли меня на работе. Пришлось идти на медкомиссию, которую я прошёл успешно 23.07.1987 года. Годен. Началось ожидание, когда же меня призовут на ликвидацию аварии ЧАЭС. И это случилось в мой день рождения - 11 ноября 1987 года. Всех нас направили на повторную медкомиссию в областной военкомат. После её похождения отпустили на несколько часов домой. На скорую руку отметил свой день рождения, а примерно к 18-00 прибыл на мобилизационный пункт в областной военкомат. Во дворе военкомата нас построили, началась проверка. После объявили, что есть лишние люди по набору и кто не хочет ехать, пусть сделает шаг вперёд. Пока я раздумывал, выйти или нет, действие уже свершилось: я остался в строю.

К военкомату подошли два троллейбуса, и мы поехали на центральный вокзал. К поезду, следующему через станцию Каменск Уральский, пришли жёны. Их было не так много, но моя жена Катерина была среди провожающих. Вглядываясь в её лицо через стекло вагона, я внимательно смотрел ей в глаза и хотел увидеть в них, понимает ли она суть происходящего. Тогда я этого не увидел. Может ни я, ни она сама не осознавали трагедию случившегося и уж,конечно, не знали, что будет дальше. Хотя я прекрасно понимал, какая опасность меня ждала. Кое-какие знания о воздействии радиации на человеческий организм у меня были, ведь я в своё время окончил «учебку» (в/ч 11570 г. Камышлов, Свердловской области осенью 1974 - весной 1975 г. по воинской специальности «химик-разведчик»).
Поезд тронулся… Прощай, Курган! В вагоне никто не пел, кто ехал рядом, все знакомились друг с другом. За четверть века из памяти стёрлись имена и фамилии тех, с кем по воле судьбы ехал я тогда на место аварии. Под стук колёс уносила нас судьба всё дальше и дальше от дома, где остались наши семьи, близкие, друзья, работа. На ст. Каменск-Уральский - пересадка, и мы уже едем до ст. Челябинск. Вот так прошёл мой очередной день рождения, а исполнился мне тогда 31 год…

Прошла ночь. Утром прибыли на центральный вокзал г. Челябинска, ожидали несколько часов и, наконец, - посадка в электричку. Там к нам присоединяются «партизаны» - челябинцы. Примерно к обеду прибыли на центральный вокзал г. Златоуста, построение и пешком в гору до места дальнейшей дислокации в/ч 29767. Место, где находилась наша часть (если несколько бараков можно было назвать частью), было расположено рядом с территорией хим. батальона. Это был бывший летний лагерь пионеров или спортсменов. После острыми умами «партизан» ему было придумано название. Не могу написать, как это произносилось, но не случайно в русском языке есть поговорка: «Не в бровь, а в глаз». Так вот «народное» название, а в данном случае «партизанское», - самое точное… Построение, перекличка. Офицеры зачитывают фамилии, кто куда направлен. Я попал в 1-ю роту, где нас позже начали готовить по воинской специальности «химик-дегазатор». Командир роты капитан Рыбалко - Ликвидатор аварии ЧАЭС. Замполит, майор Хохлов - Ликвидатор аварии ЧАЭС. Фамилии тех, кого я запомнил.

Нас направляют в первый барак. Производится выдача обмундирования с дальнейшей «подгонкой» его. Получив вещмешок, котелок, кружку, ложку, я готов вновь служить Отечеству. Перечисляю фамилии, имена тех, кто остался в памяти. Со мной служили Валерий Журавлёв (п. Варгаши), Александр Паршуков (г. Курган), ныне покойный Владимир Брагин (посёлок Лебяжье), Алексей Федотов (Лебяжьевский район), Вячеслав Дегусар (г. Курган), челябинцы Анатолий Чигинцев, Николай Евсиков. Вот и все фамилии, что остались в памяти.

Начали обживаться и знакомиться ближе друг с другом. В казарме было холодно, в некоторых местах в щель в полу - проходил палец, батареи еле-еле грели. Когда ударили морозы ниже -30, стало совсем холодно. Спали в обуви, бушлатах и шапках. Надо было что-то делать с отоплением. В то время котлы топили солдаты срочной службы, которые жили рядом с нами. Увидев многих из них днём, можно было ужаснуться, какие они были грязные. Повар, который нам готовил еду, был чернее котла. Дисциплина у них хромала на обе ноги, чем занимались товарищи командиры в этой части - не трудно догадаться.

Про наших офицеров такого сказать не могу. Всё было в пределах Устава Воинской службы.
Так вот мы предложили командованию части к отопительным котлам поставить наших ребят, тех, кто на гражданке занимался этой работой. Такие нашлись. После первого посещения кочегарки стало ясно, почему батареи не грели: разводка была сделана неправильно, и кочегары из солдат срочной службы, спали на котлах во время дежурства. Мы с Володей Брагиным были сварщиками и после ревизии отопительной системы предложили её переделать. Что и сделали первым же делом. Потом мы с ним занялись сварочными работами отопления в новой столовой.
Питались под открытым небом, только позже мы перешли в холодную казарму - столовую. Кормили ужасно, но голод не тётка, ели и эту баланду.

Холоду в казармах скоро пришёл конец - система отопления начала работать. Кочегары, набранные из наших ребят, работали на совесть. В казарме вскоре мы покрыли пол ДСП. Началась работа и в ленинской комнате, были организованы занятия по подготовке личного состава по воинской специальности. Когда на улице было тепло, занимались тактико-технической подготовкой.

Нам же с Володей Брагиным, Валерием Журавлёвым и другими ребятами пришлось заниматься сварочными и слесарными работами в новой строящейся столовой. Так шли дни. Мы познакомились ближе с офицерами нашей роты. Расспрашивали их, чем они занимались во время службы на ЧАЭС. Они отвечали нам коротко и просто: «Приедете на станцию - всё узнаете сами». Оказалось, что майор Хохлов служил вместе с полковником Шаминым в Уральском полку в Чернобыле. Шамин был моим ротным в «учебке» во время прохождения срочной службы. И моё первое желание после рассказанного, конечно же, было попасть именно в Уральский полк и обязательно встретиться со своим командиром. Выяснилось, что старший брат Валерия Журавлёва, Виктор, вместе с майором Хохловым служил в Уральском полку, водителем. Через некоторое время после прибытия со службы домой Виктор умер. Валерий потерял старшего брата…

В эти дни появились первые потери среди нас - ликвидаторов. Семьи теряли кормильцев, мужей, отцов, сыновей. Но тогда мы ещё не знали, что судьба готовила нам ещё много испытаний и потерь…

20 декабря. Общее построение. Нам зачитывают приказ о том, кто, куда и в какую часть распределён. Потом нас ждал ночной вокзал Златоуста. На перроне - все наши три роты и провожающих. Быстрое прощание с офицерами нашей роты без духового оркестра - всё делалось тихо. Посадка в пассажирский поезд, и мы следуем до столицы Украины - города - героя Киева. Прибыли. Строем выдвигаемся на привокзальную площадь. Небольшое ожидание. Удивительно, но в памяти о том моменте почти ничего не осталось, даже не могу вспомнить всех красот Киевского вокзала - всё стёрто. Потом подошли автобусы «Икарус», и вот мы следуем до города Белая Церковь. Таким же маршрутом прошли и пройдут ещё десятки тысяч ликвидаторов аварии ЧАЭС. И этот поток прекратится только в 1991 году. Шла страшная война по ликвидации катастрофы. А чиновники, приняв все бюрократические меры, не признают сейчас того, что мы принимали участие в боевых действиях, а всё из-за того, что за это надо платить деньги и предоставлять льготы. Мерило всего сейчас в нашем обществе - деньги, а не почёт, уважение, исполнение Законов и Конституционного права. Хотя в справке МСЭ, которую мне выдали гораздо позднее, после получения инвалидности, написано: «Группа инвалидности: вторая. Причина инвалидности: увечье, получено при исполнении обязанностей военной службы, связано с аварией на ЧАЭС». Это всё нас ждало после ликвидации аварии: болезни, потеря друзей, унижения, суды, борьба с чиновничьим произволом… А тогда нас ждал город Белая Церковь, где во время Великой Отечественной войны шли кровопролитные бои, где насмерть дрались и побеждали наши отцы и деды. Теперь и нам предстояло победить и доказать, что мы достойные их потомки.
Автобусы прибыли после обеда на территорию воинской части, где нас разместили на несколько часов. Проверка документов, перекличка, построение. Потом подошли крытые автомашины «Урал». Звучит команда: «По машинам!» И снова дорога, которая ведёт нас увидеть своими глазами, познать, испытать последствия аварии ЧАЭС. …Несколько часов пути, и мы прибыли в пункт дислокации 25-й бригады в село ОранноеИванковского района Киевской области. Ждали долго, пока нас распределят по воинским частям. Снега не было. Влажный, пронизывающий насквозь ветер вселял в душу непонятную ещё тогда тревогу. Для укрытия от непогоды стояла одна палатка, печки там не было, но от ветра можно было укрыться. Потихоньку наша группа уменьшалась, представители («покупатели») выкрикивали фамилии и после уводили к себе в часть. Нас, последних шестерых, забрали последними после полуночи.

87-й банно-прачечный батальон располагался рядом с 25-й бригадой в трёхстах метрах напротив. С одной стороны - сосновый лес, с другой - болото. Мы прошли через КПП. Сопровождал нас ст. сержант из «хозвзвода». Зашли в крайнюю палатку вместимостью сорок человек. На каркас из сосновых жердей был натянут брезент, слегка испачканный сажей, окон не было. Стояли две буржуйки - одна на входе, а другая - в конце палатки. По краям палатки стояли кровати в два яруса. Горела одна лампочка, но настроения она не прибавляла. Закопчённый потолок мрачно нависал над нами. Но было натоплено, и после долгого пребывания на холоде мы, наконец-то, оказались в тепле. Стали знакомиться с теми, кто находился в палатке. Это были несколько человек, приехавших недавно со второй смены с Припяти. Нам показали, где находится умывальник. Он тоже отапливался таким же способом, как и палатки, только ещё и с подогревом воды. На душе стало полегче, когда мы освежили себя водой и ощутили аромат душистого мыла.

После приятной процедуры мы зашли в палатку, старшина «обалдел» от нашего вида. Мы были все в одинаковых футболках белого цвета. На груди у нас красовалась эмблема, придуманная нами в Златоусте. Нарисовал её художник - оформитель Слава Дигусар, он остался на Урале завершать оформление ленинской комнаты. Мы переделали эмблему американских «зелёных беретов». Череп, на нём зелёный берет с кокардой на фоне распластанных крыльев. Кокарду мы заменили на знак «Осторожно: радиация», а на крыльях написали крупными буквами «ЧЕРНОБЫЛЬ». Глаза старшего сержанта заблестели, и он громко закричал: "Махнём! На два новых тельника!". Я согласился. Комплекции мы были одной - сделка произошла мгновенно. Так моя футболка поехала в качестве подарка племяннику старшины…
Отбой, короткий сон, подъём, туалетные процедуры и первый завтрак. То, что мы видели в нашей столовой в Златоусте и что увидели здесь, было как небо и земля. Отличалась пища и по их разнообразию продуктов, и по качеству приготовления блюд, что было немаловажным при работе в зонах с радиационной нагрузкой. После долгого принятия пищи всухомятку (а это были солдатские сухие пайки) горячая и свежая еда пришлась нам по вкусу.
После завтрака - утренний развод. Нас распределили по ротам, роты выезжали на работу по сменам, их было три: 1-я, 2-я и 3-я. Работали без выходных в городе Припять, на территории бывшего хлебозавода. Там стояли передвижные прачечные комплексы «шхуны». Об этом попозже.

Нас пока на станцию не направляли, я ходил дежурным по штабу, мой земляк Александр Паршуков принял командирский УАЗ и возил комбата по фамилии Пасичка призванного из запаса. Челябинцы Коля Евсиков ходил дежурным по КПП, Анатолий Чигинцев был назначен хлеборезом в столовую, Александра - фамилию запамятовал- назначили на должность санинструктора, в его обязанности входило выдавать витамины и вести учёт выехавших ликвидаторов на станцию, а также приглашать вовремя для забора крови медиков. Контроль проводился раз в две недели.

Главной героиней и любимицей батальона была гусыня Галка. Она расхаживала по батальону, зорко следила за нарушителями дисциплины и спокойствия. Для неё было отведено специальное место и построена будка, а за кормление Галки отвечал дежурный по штабу. Был у Галки и гусак, но его до нашего приезда зарезали дембеля из Донбасса, зажарили на закуску перед отъездом - таким образом приняв ещё одну небольшую дозу радиации. С Галкой иногда проходили смешные курьёзы, вот один из них. Когда в батальоне кто-то из личного состава выражал громко свои эмоции, гусыня бежала в ту сторону, громко хлопая крыльями и щипала за ноги нарушителя спокойствия. Так произошло и в этот раз. Шёл утренний развод. После обращения комбата к личному составу слово взял начальник штаба. Народ его недолюбливал за скверный характер и пижонские выходки. Прозвище ему дали точное - «Окурок» - из-за его постоянной издевательской выходки. После развода часто из его уст вылетала крылатая фраза: «Операция «Окурок». Это значило одно: всем идти и собирать окурки, разбросанные недобросовестными курильщиками. Не любила его и Галка, а всё из-за того, что он любил пофорсить и покричать на подчинённых, прогуливаясь вдоль строя. Ничего серьёзного и умного в нравоучениях не было. Из строя иногда в его сторону летели шуточки, и он ещё больше раздражался. Так случилось и в этот раз. На крик начальника штаба вылетела гусыня и, изогнув шею, помчалась в его сторону. Со всего «разбега» она врезалась вкричавшего, чего он не ожидал, Галка наступала, щипала клювом его штаны, а он пытался увернуться от её ударов и отступал. Раздался дружный хохот и выкрики из строя: «Поделом ему! Галка, ату его, ату!» Начальник штаба быстро ретировался в сторону своей палатки. Вскоре он демобилизовался. Прибыл новый начальник штаба - большая противоположность предыдущему. Позже, когда меня назначили дозиметристом батальона, я проверил оперенье гусыни специальным прибором, улавливающим и измеряющим излучение бета - частиц. Индикатор загорелся красным цветом, это значило, что уровень загрязнения превышал норму.

31 декабря меня назначили дежурным по КПП, и после ужина я заступил в наряд. Новый 1988 год пришлось встретить один на один. После 12-ти часов кто-то из ребят принёс мне на КПП праздничное угощение. Поедая сладости и запивая пепси, я писал письмо домой. Утром меня сменили. Год старый сменил новый, а работа по ликвидации аварии на атомной станции не прекращалась ни на одну минуту. Колонны машин за колоннами везли людей на смену и со смены. Батальон располагался рядом с дорогой, и, когда какая-нибудь колонна двигалась в сторону станции или обратно, это было хорошо слышно на территории батальона. Движение не прекращалось круглосуточно.

Патронажная сестра Донецкого отделения Красного Креста 72-летняя Валентина Мамзина

"Я уехала, даже не успев попрощаться с умирающим мужем"
- В ночь на 27 апреля 1986 года, когда я дежурила в Донецкой городской больнице N25, где работала медсестрой в терапевтическом отделении, поступил приказ: "Срочно выехать в Киев", - вспоминает патронажная медсестра Донецкого отделения областного Красного Креста Валентина Мамзина. - Я и врач-терапевт Валентин Францев тут же отправились на карете скорой помощи к зданию Донецкого горисполкома, откуда медиков направляли "в Киев", как указывалось в командировке.

Валентина Егоровна только успела оставить на работе записку, в которой просила коллег перезвонить ей домой и предупредить дочерей. Ведь в это же время в больнице лежал ее муж-сердечник. Уезжая, Валентина Егоровна даже не успела с ним проститься. Она не знала, что уже не застанет супруга живым.

Нам велели взять с собой продуктов лишь на три дня, - продолжает Валентина Егоровна. - По пути мы заехали в магазин, купили хлебушка, колбаски. А уже перед отправлением нам поставили в каждую машину по шесть ящиков с минеральной водой. У меня на работе как раз лежало только что подаренное супругом выходное платье, так я и его захватила. Думала в свободное время погулять по Киеву.

Слегка забеспокоилась Валентина Мамзина лишь тогда, когда увидела, как, провожая машины скорой помощи, тогдашний начальник горздравотдела крестил каждую партию медработников со словами: "Возвращайтесь живыми".
В первый же день после Чернобыльской катастрофы в Припять были направлены 61 медработник из Донецка. Впрочем, медсестра Мамзина и сейчас уверена, что даже зная, куда их везут, не могла бы не поехать. Для нее это было бы клятвопреступлением. "Мы же военнообязанные", - объясняет она.

"Скорые" ехали в Киев проселочными дорогами и в сопровождении ГАИ. На рассвете, в глухом лесу военные переодели командированных из разных городов медиков в защитные костюмы и приняли у них присягу: исполнять приказы и хранить все увиденное в тайне.

Спрятавшись в подвале медпункта ЧАЭС от излучения, люди чуть не утонули
В зоне отчуждения Валентина Егоровна проработала 20 дней. Ее направляли то на эвакуацию населения, то на работу в больницах Припяти и близлежащих сел. Но больше всего запомнилась первая чернобыльская ночь, которая едва не стоила Мамзиной жизни.

Поступила команда: "Перевернулась машина, тяжело травмированы шесть человек, срочно нужна бригада врачей для операции". Доктор Францев и Мамзина отправились в Припять. Аварийный реактор был виден прямо из окон медпункта, где проходила операция. Оперировала бригада из 11 медиков. Едва успели "зашить" последнего пациента, как в операционную позвонили: "Всем немедленно эвакуироваться в подвал, сейчас будут накрывать аварийный реактор, оставшиеся на поверхности могут получить ожоги". 30 медработников-ликвидаторов из Донецка и Киева спустились в подвал, и военные их там заперли.

Неожиданно в подземелье хлынула вода, - и сейчас с содроганием вспоминает пережитое моя собеседница. - Я уже была по горло в воде и почти теряла сознание, когда вода стала убывать.
Оказалось, что солдаты, проводившие работы с подземными коммуникациями, нечаянно сбили задвижку на водоводе. К счастью, они успели быстро устранить аварию. Никто из медиков не утонул, хотя искупаться в радиоактивной водичке довелось.

С каждым днем состояние здоровья Валентины Егоровны ухудшалось: появился металлический привкус во рту, постоянная тошнота и головная боль. Но медсестра продолжала работать: ассистировала в операционной, помогала эвакуировать население, поила специальным раствором йода нескончаемый поток переселенцев и ликвидаторов, который обязательно "пропускали" через больницу.

Всем беременным на малых сроках сделали аборты, рожениц с малышами эвакуировали в Одессу, - вспоминает Валентина Егоровна. - Тогда я не старалась обращать внимания на настроение людей - все уже знали, что произошло, и внешне вели себя спокойно. Но сейчас, вспоминая отселенцев, я просто цепенею: некоторые люди покидали свои дома лишь с документами и... кошечками в руках. Многие не успели даже детишек в дорогу собрать, так как были на работе, когда их малышей увезли в "чистую зону" прямо из детсада. Навстречу нашим машинам гнали скотину, которую, говорят, потом уничтожили. А уезжая из Припяти, мы видели, что запертые хозяевами дома уже взломаны мародерами, красивые села превратились в жуткую пустыню...

Через 20 дней эвакуировали и саму Валентину Егоровну - у нее открылось кровотечение из носа и ушей. Доза радиации, которую она получила, составила 52,3 бэра! (Предельно допустимая годовая норма облучения для работников атомных станций - 2 бэра, для гражданских лиц - 0,5 бэра.) Женщину отправили домой, взяли на учет как получившую облучение и вскоре направили на лечение в Одессу, где развернулся один из центров помощи пострадавшим в Чернобыле. Уровень радиации в ее крови был вдвое выше нормы! Выходное платье, так ни разу и не надетое, пришлось сжечь.

Мы с врачом Валентином Федоровичем приехали в Донецк во всем чужом, как нищие, - вспоминает Валентина Мамзина. - Когда замеряли радиацию на вещах, то особенно "фонил" пояс на моем выходном платье, а у Францева больше всего радиации скопилось почему-то в носках. Сожгли и все новенькие кареты скорой помощи, на которых наша группа приехала из Донецка.

Врач-терапевт Валентин Францев умер через год после трагедии в родной горбольнице Ь 25 на руках у своей бессменной помощницы медсестры Мамзиной.

Валентина Егоровна вспоминает о страшных событиях с неохотой. Говорит, что даже, когда два года назад ее вместе с другими "ликвидаторами" пригласили в Припять для съемок фильма "Черная быль", уже на подъезде к городу ей стало плохо, появился все тот же навязчивый тошнотворный привкус во рту. А кроме того, по возвращении домой из той затянувшейся командировки "в Киев" ей пришлось узнать о том, что через три дня после ее отъезда в больнице умер муж. Медработникам, работавшим в зоне отчуждения, не разрешали поддерживать связь с родными, и дочери не могли сообщить матери о постигшем их горе.

Кадр из сериала «Чернобыль»

Первый эпизод мини-сериала «Чернобыль» канала HBO был показан 6 мая. Всего создатели проекта сняли пять серий. Большинство героев – реальные исторические персонажи, локации максимально похожи на те, что были в 1986 году в Припяти, Минске и Москве, события зафиксированы с максимальной точностью – как существенные, такие как и на первый взгляд мелкие – такие, как падавшие с неба мертвые птицы или порыжевший за ночь радиоактивный лес.

Критики хвалят «Чернобыль» за детали – реквизит, костюмы, предметы быта и отсутствие той самой «развесистой клюквы», которая так часто сопровождает фильмы о Советском Союзе. Интерес к ленте повышенный, как на Западе, где о катастрофе 1986 года знают довольно мало, так и в бывших союзных республиках. Заодно растет интерес и к исторической основе сериала: за последние 30 с лишним лет память об этом событии, увы, основательно стерлась. Сегодня зону отчуждения вокруг АЭС воспринимают скорее как место для экстремального туриста и возможность для путешествия в прошлое, чем памятник одной из самых ужасных техногенных катастроф.

Умело нагнетая атмосферу от серии к серии, создатели сериала хотели донести до своих зрителей важный месседж: последствия Чернобыля могли бы быть гораздо более серьезными, не будь героизма советских граждан, многие из которых рисковали жизнью, чтобы не допустить дальнейшего распространения радиации.

Для всех, кто, посмотрев сериал «Чернобыль» хотел бы узнать больше об исторической основе этой ленты и о том, чем сегодня живет 30-километровая зона отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС, мы собрали самые интересные материалы, которые в разные годы публиковались на сайте «Милосердие.ru».

Куски графита на грудь солдатам и джинсовая юбка, которая продолжала «фонить»

Кадр из сериала «Чернобыль»

Существует огромное множество воспоминаний людей, которые оказались в зоне аварии на Чернобыльской АЭС. Самый большой свод таких свидетельств – книга нобелевского лауреата, белорусской писательницы Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва». Кстати, именно из нее была заимствована для сценария сериала «Чернобыль» история пожарного Василия Игнатенко и его жены Людмилы (в фильме их играют актеры Джесси Бакли и Адам Нагайтис).

Рассказом о том, как молодая женщина будучи беременной, выхаживала своего мужа и до последнего была рядом с ним, как хоронила его в свинцовом гробу, держа в руках обувь (ботинки на покойного надеть не смогли – так сильно распухли его ноги от радиационных ожогов) открывается книга Алексиевич, а в фильме эта линия также занимает значительное место.

Но у каждого, кто пережил Чернобыль, свои детали и свои моменты памяти. Ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС Татьяна Рудник, например, рассказывает, что, уезжая из Припяти, взяла с собой одежду, которая стала впоследствии реальным источником опасности. Ведь никто не объяснял людям, что такое радиация и сколько мелочей нужно учесть, чтобы защититься от нее.

Припять, 2007 год. Фото: Константин Шапкин

«Когда мы уезжали, навстречу шли колонны военных, полностью в форме химзащиты. А мы ехали даже без марлевых повязок. По дороге нас останавливали, проверяли уровень радиации, заставляли переодеваться. Но я каким-то образом сохранила свою джинсовую юбку. Потом, уже в августе, у меня выявили очень высокий уровень радиации. Стали выяснять, где я была и что делала, и выяснили, что «фонит» юбка».

Не объясняли правила безопасности и тем, кто находился в непосредственной близости от реактора – а если и объясняли, то часто не следили за тем, чтобы все инструкции выполнялись неукоснительно.

«Прислали новобранцев, они четыре дня в армии служили. На атомной станции возле входа в административно-бытовой корпус лежали блоки графита. Естественно, они «светили». Надо было убрать. Провел инструктаж командиру полка. Командир полка – ротному. Ротный провел инструктаж для солдат. Сделали специальные кирки с длинной ручкой, чтобы этот графит можно было крошить, и лопаты с длинной ручкой, чтобы грузить его в машину. Условие: как уберете, так вам по 1000 рублей и дембель. Что они сделали? Они взяли эти графитовые блоки на грудь, и в машину. Естественно, доза облучения получилась колоссальная», — рассказывает Владимир Комаров, который после аварии был назначен главным инженером АЭС.

О том, почему в Чернобыле моментально сгорали иностранные роботы, как бороться с радиацией при помощи клея и какие сценарии развития событий предполагали ликвидаторы в первые дни – в материале

«Легасов распорядился забрать из моей квартиры три мешка зараженных вещей»

Кадр из сериала «Чернобыль»

Пострадали не только жители Припяти, Чернобыля и соседних деревень и сел. Пострадали жители других городов, которых мобилизовали на место трагедии – военные, химики, пожарные, специалисты по гражданской обороне, которые занимались ликвидацией последствий аварии на АЭС. Пострадали жители территорий, через которые прошло образовавшееся после взрыва радиоактивное облако. Пострадали и москвичи, хотя столица находилась за 800 с лишним километров от Припяти и Чернобыля. Первыми удар на себя приняли медики, которые встречали и лечили пострадавших – пожарных, тушивших пожар в ночь на 26 апреля, сотрудников станции и других жертв, которые скончались в первый месяц от острой лучевой болезни.

Фельдшер московской «скорой» Любовь Кругова не была в Чернобыле, но принимала пострадавших, первых ликвидаторов аварии, которых спецбортом доставили из Припяти в столицу. Пока молодая женщина ехала в машине с одним из них, успела получить серьезную дозу облучения. «Подъехали мы к приемному покою «шестерки» (радиологической больницы №6, в которой лежали все пострадавшие при аварии – прим.ред.). Выскакивает медсестра и кричит: «Вы что, мы же чистые!». Я не поняла, о чем она. Осмотрела себя: вдруг испачкалась, когда поднимала пациента? Переправили нас в спецприемник. И тут уже мы увидели дозиметриста. Я только поднесла к дозиметру руки - оказалась, доза уже большая», — рассказывает Кругова.

Припять, гостиница «Полесье». 2007 год. Фото: Константин Шапкин

«Тем не менее, я поехала домой. Смена у нас закончилась. А радиация… Пока с ней не столкнешься, не очень-то что-то понимаешь. И чувствовала я себя нормально.

Но уже по дороге стала как будто «проваливаться». Ездила в автобусе по кругу, пока водитель меня не заметил и не высадил на нужной остановке. Но и тогда я списывала все на усталость, сутки же отработала.

На следующий день опять на смену. До работы еле добралась, и меня сразу отправили в шестую городскую… Оказалось, что дозу я получила хорошую. Там меня увидел Легасов (Валерий Легасов, заместитель директора Института атомной энергии имени И. В. Курчатова и член правительственной комиссии по ликвидации катастрофы в Чернобыле. В сериале канала HBO играет актер Джаред Харрис – прим.ред.).

Он распорядился, чтобы у меня из квартиры вынесли все зараженные предметы. Дозиметристы забрали три мешка вещей. Говорили, что забирают только самое «грязное», а облученного гораздо больше».

«На ваших детях можно диссертации защищать»

Кадр из сериала «Чернобыль»

В сериале «Чернобыль» есть сцена, в которой член правительственной комиссии по ликвидации катастрофы, физик Валерий Легасов докладывает о возможных последствиях взрыва на атомной станции членам Политбюро и Михаилу Горбачеву. «Умрут тысячи – в ближайшее время, и затем – десятки тысяч», — говорит ученый. Последствия трагедии действительно оказались отложенными, от нее страдают несколько поколений.

У москвички Ольги больны двое детей, которые появились на свет в начале 90-х, уже после того, как их отец работал в Чернобыле после аварии. Что у них проблемы со здоровьем, женщина поняла далеко не сразу. «В младенчестве Тоша плакал все время, а у Маши до года были глаза, будто стеклянные. И она все время на ручки просилась – я думала, мало ли, может, капризничает, может, к маме поближе быть хочет. Но когда она начала говорить, то стала жаловаться: «Ножки болят, ножки болят». А у Тоши голова болела. Началось это, когда ему два года было. Они оба у меня оптимисты такие – и Тоша сначала не хотел показывать, что плохо себя чувствует, все время бегал и играл. А уж потом стал говорить: «Мама, все время болит голова – как проснусь и до вечера». Лет девять ему было, когда мы пошли к неврологу, и Тоша сказал: «Вся голова болит, как будто жар в голове». А невролог после обследования говорит мне прямо при детях: «Мы не можем вам помочь», — рассказывает женщина.

Супруг Ольги умер в 2005 году, семья живет на пенсию по потере кормильца, поскольку он имел официальный статус ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС. А вот доказать, что и дети пострадали от последствий этой трагедии, не представляется возможным. До недавнего времени детям Ольги отказывали даже в инвалидности, хотя и у дочери, и у сына множество достаточно тяжелых диагнозов.

Проблема существует, и она достаточно тяжелая, а в правовом поле – почти неразрешимая. «Председатель костромской организации «чернобыльцев» сказал, если мои детям дать инвалидность, это будет прецедент. И огромное количество таких же детей ликвидаторов ринутся получать инвалидность», — жалуется Ольга в нашем материале «Врачи не раз говорили: «На ваших детях можно диссертации защищать, ваши дети такие интересные для врачей, у них столько всего…»

Проблема «чернобыльских» детей, к сожалению,

«Боже, помоги нам грешным преодолеть эту беду»

Слева направо: диакон Федор Котрелев, прот.Николай Якушин и священник отец Иоанн, приехавший из соседней (но лежащей уже вне зоны отчуждения) деревни. Фото: Константин Шапкин

В 2007 году на Чернобыльскую АЭС отправились журналисты нашего издания — корреспондент журнала «Нескучный сад» диакон Федор Котрелев и фотограф сайта «Милосердие.ru» Константин Шапкин. Вместе с настоятелем чернобыльского храма св.пророка Илии, протоиереем Николаем Якушиным отец Федор Котрелев служили молебен в годовщину аварии непосредственно рядом с местом катастрофы – в сотнях метров от четвертого энергоблока.

На память об этом событии остались фото. Разоренная Припять, в которой остановилось время, деревни самоселов, граффити, которые оставляют сталкеры в зоне отчуждения. Памятник ликвидаторам аварии. И фото колокола, который каждый год в ночь на 26 апреля звонит столько раз, сколько лет прошло с момента катастрофы. «Звон скорби. Остановись и склони голову. Перед тобою Древлянская земля в печали от ядерной катастрофы. Склони голову перед народом, который жил тут веками и как песок, рассыпался по всему свету. Боже, помоги нам грешным преодолеть эту беду», — гласит плакат, расположенный у мемориала памяти. — это икона, написанная вскоре после катастрофы. На ней – Спаситель, Богородица и архистратиг Михаил, а под ними — души умерших чернобыльцев и ликвидаторы аварии: пожарный в респираторе, работник станции, летчик, медсестра. На горизонте, за очертаниями взорвавшейся станции, виднеется зарево восхода, в небе летит звезда Полынь.

«Когда недалеко от Чернобыля служат литургию, радиация отступает»

Врач-психиатр Георгий Савов работал в Чернобыле спустя два года после трагедии, в 1988 году. Он говорит, что у тех, кто находился тогда в Зоне, проблемы были не только с физическим здоровьем, но и с душевным. «Как психиатру мне приходилось принимать людей достаточно часто», — признается доктор.

«Именно в Чернобыле я впервые задумался о Боге. Крестился, правда, только через несколько лет, в 1999 году, но сегодня я не сомневаюсь, что нельзя все списывать на человеческий фактор. Чернобыльская трагедия - следствие не только халатности, но и бездуховности. Патриарх Пимен в те страшные дни сказал: «Вот дьявол и воскурил себе свечку», — говорит Георгий Саовов.

В «зоне отчуждения». 2007 год. Фото: Константин Шапкин

Интересно, что в 30-километровой зоне отчуждения радиационное загрязнение распространяется не одинаково – есть места «чистые» — там безопасно, а есть – «грязные», где дозиметры зашкаливают и находиться нельзя. Чернобыльский священник Николай Якушин, настоятеля храма Илии Пророка – единственного на чернобыльской закрытой территории, где время от времени служат, отмечает, что его церковь – это «светлое пятно», в то время как вокруг – достаточно серьезное загрязнение.

Отец Николай ведет дневник чудесных исцелений, а также постоянно измеряет радиацию. Он рассказывал: «Подходишь с дозиметром к храму - дозиметр зашкаливает. В храме же уровень радиации значительно ниже, а во время литургии дозиметр показывает почти норму».

Кадры из сериала «Чернобыль» с сайта hbo.com

«Проспект Мира» публикует воспоминания 63-летнего железногорца Валерия Николаевича Махонина. 30 лет назад он, простой водитель с ГХК, по собственному желанию отправился ликвидировать последствия Чернобыльской катастрофы. О том, что он пережил за два месяца 1986 года, Валерий Николаевич рассказал проекту «Черная быль».

Пошел я к своему начальнику и говорю: «Поеду в Чернобыль людей спасать». А он мне: «Поезжай, если хочешь». Погрузили нас в автобус, довезли до аэропорта в Емельяново, нас уже там самолет ждал. Сели мы в самолет, долетели сначала до Киева, а оттуда доехали до бывшего пионерлагеря «Голубые озера». Встретил нас там человек, забыл его имя-фамилию, и спрашивает: «Кто из вас знает, что такое радиация?» Говорю: «Я знаю, поскольку на горно-химическом комбинате работаю». И снова спрашивают: «А есть ли среди вас, вновь прибывших, водители? Если есть, то какой категории?» Тогда я снова отвечаю: «Я водитель. У меня все категории. И грузовик, и автобус могу водить». «Хорошо, - мне говорят, - будете цемент возить. Вот паровозы стоят, грузитесь цементом». Подъехали мы к паровозам, а там немецкие бетононасосы для бетонзавода стоят. Классная техника. Нас быстренько цементом загрузили, и погнали мы на станцию.

Освинцованный автобус, водителем которого был Валерий Махонин (четвертый слева во 2-ом ряду)

Отвез я цемент в Чернобыль, вернулся, а мне говорят: «Рабочих много, а водителей мало, нам водитель автобуса нужен».

Дали мне освинцованный внутри автобус. Пассажиры в освинцованном салоне, а я-то, водитель, открыт и ничем не защищен, разве что одна дверь в кабине водительской освинцована… Но, раз надо, значит, везу.

Вот я еду к станции - страх божий! Реактор весь разворочен, развалило его взрывом, и будто радуга по нему идет. Говорю ребятам: «Не смотрите туда, чтоб катаракту не заработать». А сам очки черные надел, чтоб хоть как-то глаза защитить - я ж ведь знаю, что такое радиация. Ликвидаторов пособирали со всего Союза, всех национальностей, некоторые по-русски плохо понимают… Особенно трудно с мусульманами было: надо работать, а они усядутся и молятся Аллаху. Я им говорю: «Вы же сюда людей спасать приехали, чего сидите снопами?» А они мне: «Мы свои 25 рентген уже схватили, долг выполнили, теперь пусть другие едут, да хоть весь Союз».

Я работал в четвертом районе на четвертом блоке - там все по районам поделены были, и у каждого подразделения своя задача. Нашей задачей было залить 4-ый блок бетоном изнутри, чтоб от других блоков отсечь.

Господи, насмотрелся я всякого… При мне в разлом запускали роботов для производства опасных для жизни людей работ - уровень радиации был слишком высоким. Но даже электроника не выдерживала такого уровня радиации, роботы отказывали, «замирали».

Были там по всей зоне пункты, где «дозики» измеряли уровень загрязнения. На этих пунктах мыли мы технику порошком, да разве таким способом можно технику очистить? Когда приборы у «дозиков» зашкаливать начинало, загрязненную технику попросту бросали возле станции. Вы даже не представляете, сколько вокруг станции брошенной техники стояло.

Было у меня несколько пропусков. Один - красный, который «всюду», другой - «зеленый», с ограничениями. «Красный пропуск» у меня забрали перед тем, как мне домой ехать, а «зеленый» так у меня и остался на память.

По «красному пропуску» съездил я в Припять. Попросила меня о том одна женщина, диспетчер, которая раньше в Припяти жила. Когда из Припяти эвакуировались, то все вещи побросали, потому что они «звенели».

«Зачем тебе те вещи? Они же зараженные!» - я женщину спросил. А она мне: «Осень уже, похолодает скоро, мне же в чем-то ходить надо. Но кроме тех зараженных вещей ничего больше нет, да и купить новые не на что». Ну, взяли мы с собою «дозика» и поехали. Стал «дозик» вещи осматривать - всё звенит, везде приборы зашкаливают. Кое-как одно пальто выбрал, чуть меньше других вещей зараженное. «Вот это бери! - сказал. - Хотя и это пальто тоже брать нежелательно». А еще деда, оставшегося жить в Припяти после катастрофы на ЧАЭС, никогда не забуду! Отказался он наотрез дом покидать, сказал, что терять ему нечего: сын того деда на ЧАЭС работал. Погиб он. И старуха дедова в тот момент, как случилась катастрофа на ЧАЭС, умерла. Сердечница она была. Похоронил ее дед в саду возле дома… Деда того медики как подопытного кролика воспринимали… Раз в неделю приходил он к нам за продуктами, закупался и снова отправлялся жить в Припять. А когда у нас в лагере бывал, то медики его осматривали, следили, стало быть, за его состоянием. Когда я из Чернобыля уезжал, жив еще был дед тот…

Были случаи мародерства в Припяти и Чернобыле. Задержали одного мародера, который лазил по квартирам, забирал золото и деньги, делал тайники. Прямо в Чернобыле он предстал перед военным трибуналом. Осудили его на 10 лет строго режима.

Кормили нас в столовых хорошо. Три раза в день. Как на убой. Всё что хочешь, давали, вплоть до черной и красной икры. С водой сначала проблем не было. До того, как саркофаг стали закрывать, воды всякой было вдоволь: сколько хочешь, столько пей. А вот когда саркофаг стали закрывать, вода обрела тухлый привкус. Привезли нам какую-то тухлую минералку. Пришлось ее пить…

Нельзя было, чтобы вода на реактор попадала. Над станцией каждый день вертолеты летали и бомбили тучи, чтобы никаких осадков не было. Дождя не было, жара стояла страшная - плюс 40-50 градусов. Реактор, хоть и авария произошла, всё равно еще работал. Каждые полчаса фукал. Это значит, что выбросы радиоактивные регулярно производились. Как реактор фукнет, так у меня мурашки по всему телу, будто кто иголками колет. То, что выбросы - каждые полчаса, от нас скрывали, но тело ведь не обманешь, тело чувствует… Некоторые люди через каждые полчаса кашлять начинали…

Стояли мы в 120-и километрах от ЧАЭС, нас возили на автобусе до границы тридцатикилометровой зоны. А затем я пересаживался за руль освинцованного автобуса и вез людей к 4-ому блоку. Работал по 18-20 часов с сутки. Перегрузки были у всех. Многие за рулем засыпали, потому и аварий случалось много. Помню одного тракториста… Подъезжаем к блоку, смотрим: трактор гудит, вроде как работает, но на месте стоит. Кабина освинцованная, но всё же видно, что кто-то там за рулем в свинцовом куполе сидит - то ли помер, то ли спит. Стучали-стучали, он нас не слышит, но тогда говорю ребятам: «Тащите лом! Может, жив еще человек и удастся его спасти!» Кое-как открыли мы ту кабину, выволокли бедолагу. Но спасти успели. Жив он.

Когда накопители начальника участка и главного инженера, привезенные ими с собою из Томска, стали показывать 50 рентген, я свою кассету выбросил… А те данные, что в моей карточке, это данные за пару дней, не более.

Я многое видел. К примеру, видел, как лазерными установками отсекали металлические конструкции над развороченным блоком реактора перед тем, как его бетоном залить. В то время это была секретная информация.

Еще знаю - сам видел - что трубы, по которым бетон подавался, часто менять приходилось. Никто понять не мог, в чём дело… Потом КГБ-шники по секрету рассказали, что на бетонном заводе работали вредители. Сверху в машины сбрасывали камни, которые забивали насосы и трубы. Вроде бы поймали тех вредителей.

Не пойму, зачем кому-то понадобилось мешать ликвидации аварии?! Японцам что ли?

В приемной губернатора А. Хлопонина; В. Махонин - во втором ряду второй справа

Я приехал домой весь «пропитанный» радиацией, звенел, чуть ли не светился в темноте… Сам как источник радиации был… Обещали нас встретить в аэропорту, да никто не встретил… Добирался на общественном транспорте… Приехал домой, а жена меня на порог не пускает: «Снимай с себя всё на лестничной площадке, вплоть до трусов и носков! Упакуй в мешки, а потом - в душ». Ну я так и сделал: огляделся - нет никого на лестничной клетке - разделся догола и в душ сиганул. Потом понес свои вещи на комбинат, думал, девочки отстирают. Да не смогли они ничего отстирать. Всё выбросить пришлось. А дозиметристы наши ГХК-овские сказали, что нельзя мне было в общественном транспорте ехать, поскольку, даже будучи без одежды, голышом, весь звеню…

Горько мне, что отношение к нам нынче не слишком хорошее… Квартиру обещали - не дали, путевки на лечение - не дали, а в поликлинику я и сам перестал ходить… Бесполезно… Даже лекарства бесплатные не получить… Но всё равно я ни о чём не жалею, ведь у каждого человека - своя судьба. Какая бы эта судьба ни была, но она - моя. И точка!»

Больше фото и оригинал текста - здесь: http://www.чернаябыль.рф/likvidatory/26-maxonin-valerij-nikolaevich.html

Чернобыль: воспоминания очевидцев трагедии, которой лучше бы не было

26 апреля 1986 года серия взрывов разрушила реактор и здание четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС. Это стало самой крупной технологической катастрофой XX века.

В книге Светланы Алексиевич “Чернобыльская молитва” собраны воспоминания участников этой трагедии. Воспоминания о катастрофе. О жизни, смерти и любви.

О любви

Он стал меняться – каждый день я встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке, щеках – сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись… Пластами отходила слизистая… Пленочками белыми… Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.

Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились… Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются… Клиника острой лучевой болезни – четырнадцать дней… За четырнадцать дней человек умирает…

О смерти

На моих глазах… В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали… И этот мешок уже положили в деревянный гроб… А гроб еще одним мешком обвязали… Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка… И уже все это поместили в цинковый гроб… Втиснули… Одна фуражка наверху осталась… Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. И вы должны этот документ подписать…

Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: “Почему моего мужа надо прятать? Он – кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?” На кладбище нас окружили солдаты… Шли под конвоем… И гроб несли… Никого не пустили… Одни мы были… Засыпали моментально. “Быстро! Быстро!” – командовал офицер. Даже не дали гроб обнять… И – сразу в автобусы… Все крадком…

Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарного Василия Игнатенко

О подвиге

С нас взяли подписку о неразглашении… Я молчал… Сразу после армии стал инвалидом второй группы. В двадцать два года. Хватанул свое… Таскали ведрами графит… Десять тысяч рентген… Гребли обыкновенными лопатами, шуфлями, меняя за смену до тридцати “лепестков Истрякова”, в народе их звали “намордниками”. Насыпали саркофаг. Гигантскую могилу, в которой похоронен один человек – старший оператор Валерий Ходемчук, оставшийся под развалинами в первые минуты взрыва. Пирамида двадцатого века… Нам оставалось служить еще три месяца. Вернулись в часть, даже не переодели. Ходили в тех же гимнастерках, в сапогах, в каких были на реакторе. До самого дембеля… А если бы дали говорить, кому я мог рассказать? Работал на заводе. Начальник цеха: “Прекрати болеть, а то сократим”. Сократили. Пошел к директору: “Не имеете права. Я – чернобылец. Я вас спасал. Защищал!” – “Мы тебя туда не посылали”.

По ночам просыпаюсь от маминого голоса: “Сыночек, почему ты молчишь? Ты же не спишь, ты лежишь с открытыми глазами… И свет у тебя горит…” Я молчу. Со мной никто не может заговорить так, чтобы я ответил. На моем языке… Никто не понимает, откуда я вернулся… И я рассказать не могу…

Виктор Санько, рядовой

О материнстве

Моя девочка… Она не такая, как все… Вот она подрастет, и она меня спросит: “Почему я не такая?” Когда она родилась… Это был не ребенок, а живой мешочек, зашитый со всех сторон, ни одной щелочки, только глазки открыты. В медицинской карточке записано: “девочка, рожденная с множественной комплексной патологией: аплазия ануса, аплазия влагалища, аплазия левой почки”… Так это звучит на научном языке, а на обыкновенном: ни писи, ни попки, одна почка… Такие, как она, не живут, такие сразу умирают. Она не умерла, потому что я ее люблю. Я никого больше не смогу родить. Не осмелюсь. Вернулась из роддома: муж поцелует ночью, я вся дрожу – нам нельзя… Грех… Страх..

Только через четыре года мне выдали медицинскую справку, подтверждающую связь ионизирующей радиации (малых доз) с ее страшной патологией. Мне отказывали четыре года, мне твердили: “Ваша девочка – инвалид детства”. Один чиновник кричал: “Чернобыльских льгот захотела! Чернобыльских денег!” Как я не потеряла сознание в его кабинете… Они не могли понять одного… Не хотели… Мне надо было знать, что это не мы с мужем виноваты… Не наша любовь… (Не выдерживает. Плачет.)

Лариса З., мать

О детстве

Такая черная туча… Такой ливень… Лужи стали желтые… Зеленые… Мы не бегали по лужам, только смотрели на них. Бабушка закрывала нас в погребе. А сама становилась на колени и молилась. И нас учила: “Молитесь!! Это – конец света. Наказание Божье за наши грехи”. Братику было восемь лет, а мне шесть. Мы стали вспоминать свои грехи: он разбил банку с малиновым вареньем… А я не призналась маме, что зацепилась за забор и порвала новое платье… Спрятала в шкафу… Помню, как солдат гонялся за кошкой… На кошке дозиметр работал, как автомат: щелк, щелк… За ней – мальчик и девочка… Это их кошка… Мальчик ничего, а девочка кричала: “Не отдам!!” Бегала и кричала: “Миленькая, удирай! Удирай, миленькая!” А солдат – с большим целлофановым мешком…

Мама с папой поцеловались, и я родилась. Раньше я думала, что никогда не умру. А теперь знаю, что умру. Мальчик лежал вместе со мной в больнице… Вадик Коринков… Птичек мне рисовал. Домики. Он умер. Умирать не страшно… Будешь долго-долго спать, никогда не проснешься…Мне снился сон, как я умерла. Я слышала во сне, как плакала моя мама. И проснулась..

Воспоминания детей

О жизни

Я ко всему привыкла. Семь лет живу одна, семь лет, как люди уехали…Тут недалеко, в другой деревне, тоже баба одна живет, я говорила, чтобы ко мне переходила. И дочки у меня есть, и сыны… Все в городе… А я никуда отсюда не хочу! А что ехать? Тут хорошо! Все растет, все цветет. Начиная от мошки до зверя, все живет. Случилась история… Был у меня хороший котик. Звали Васька. Зимой голодные крысы напали, нет спасения. Под одеяло лезли. Зерно в бочке – дырку прогрызли. Так Васька спас… Без Васьки бы погибла… Мы с ним поговорим, пообедаем. А тогда пропал Васька… Может, голодные собаки где напали и съели? Не стало моего Васьки… И день жду, и два… И месяц… Ну, совсем, было, я одна осталась. Не к кому и заговорить. Пошла по деревне, по чужим садкам зову: Васька, Мурка… Два дня звала.

На третий день — сидит под магазином… Мы переглянулись… Он рад, и я рада. Только что он слово не скажет. “Ну, пошли, — прошу, — пошли домой”. Сидит… Мяу… Я давай его упрашивать: “Что ты будешь тут один? Волки съедят. Разорвут. Пошли. У меня яйца есть, сало”. Вот как объяснить? Кот человеческого языка не понимает, а как он тогда меня уразумел? Я иду впереди, а он бежит сзади. Мяу… “Отрежу тебе сала”… Мяу… “Будем жить вдвоем”… Мяу… “Назову тебя Васькой”… Мяу… И вот мы с ним уже две зимы перезимовали…

Зинаида Евдокимовна Коваленко, самосел

О живом

Стрелять приходилось в упор… Сука лежит посреди комнаты и щенята кругом… Набросилась на меня пулю сразу… Щенята лижут руки, ластятся. Дурачатся. Стрелять приходилось в упор… Одну собачку… Пуделек черненький… Мне его до сих пор жалко. Нагрузили их полный самосвал, с верхом. Везем к “могильнику”… По правде сказать, обыкновенная глубокая яма, хотя положено копать так, чтобы не доставать грунтовые воды и застилать дно целлофаном. Найти высокое место… Но это дело, сами понимаете, повсеместно нарушалось: целлофана не было, место долго не искали.

Они, если недобитые, а только раненые, пищат… Плачут… Высыпали их из самосвала в яму, а этот пуделек карабкается. Вылазит. Ни у кого патрона не осталось. Нечем добить… Ни одного патрона… Его назад в яму спихнули и так землей завалили. До сих пор жалко.

Виктор Вержиковский, охотник

И снова о любви

Что я могла ему дать, кроме лекарств? Какую надежду? Он так не хотел умирать. Врачи мне объяснили: порази метастазы внутри организм, он быстро бы умер, а они поползли верхом… По телу… По лицу… Что-то черное на нем наросло. Куда-то подевался подбородок, исчезла шея, язык вывалился наружу. Лопались сосуды, начиналось кровотечение. “Ой, – кричу, – опять кровь”. С шеи, со щек, с ушей… Во все стороны… Несу холодную воду, кладу примочки – не спасают. Что-то жуткое. Вся подушка зальется… Тазик подставлю, из ванной… Струйки ударяются… Как в подойник… Этот звук… Такой мирный и деревенский… Я его и сейчас по ночам слышу… Звоню на станцию “скорой помощи”, а они уже нас знают, ехать не хотят. Один раз дозвалась, прибыла “скорая”… Молодой врач… Приблизился к нему и тут же назад пятится-пятится: “Скажите, а он случайно у вас не чернобыльский? Не из тех, кто побывал там?” Я отвечаю: “Да”. И он, я не преувеличиваю, вскрикнул: “Миленькая моя, скорей бы это кончилось! Скорей! Я видел, как умирают чернобыльцы”.

У меня остались его часы, военный билет и чернобыльская медаль… (После молчания.)…Я такая счастливая была! Утром кормлю и любуюсь, как он ест. Как он бреется. Как идет по улице. Я – хороший библиотекарь, но я не понимаю, как это можно любить работу. Я любила только его. Одного. И я не могу без него. Я кричу ночами… В подушку кричу, чтобы дети не услышали…

Валентина Панасевич, жена ликвидатора

Хотите получать одну интересную непрочитанную статью в день?