-- [ Страница 6 ] --

Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1.

В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах.

Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социальноисторическими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет СоколоваМикитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом;

язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2.

Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народСловарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

2 Толстой А.Н. Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г. // Жизнь искусства. – 1925. - № 45.

Фольклор выступает как культурная основа всех текстов СоколоваМикитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть»

(1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера.

Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).

В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловейразбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения.

В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между

Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей:

«наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву»

- «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.

В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам:

«бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339).

С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации:

во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт».

Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез.

Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека.

В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее:

«Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).

Кроме изображения эмоциональной стороны народного искусства Соколов-Микитов также использует художественные средства народной сказки в прозаическом авторском тексте. Это традиционные эпитеты: плакал «горючими слезами» («На теплой земле»), инверсия: «репу сырую да морковь», фольклорные образы: «бесы свадьбу правят», «перепутали нечистые»

(«Жуть») и т.д.

Темой рассказа «Пыль» (1925 г.

) являются взаимоотношения представителей крестьянства и человека со стороны. Иллюстрируется эта тема, в том числе, вопросом влияния фольклора на героя дворянского сословия. Для этого в рассказ вводится сцена народного гуляния, в которой герой, бывший барин Алмазов, наблюдает за «стенкой» молодых мужиков, прохаживающихся по деревне с гармонью и поющих песни. Бойкая игра на инструменте и звонкий свист передают энергию, живость деревенских мужиков, их исполнение для героя слишком громко, «у Алмазова начинало звенеть в ушах». Ему тяжело выдержать эту пронзительность, однако он стремится подойти поближе, заглянуть за спины людей, сомкнувшихся «плотным, пахнущим кумачом и зноем кольцом» (1; 233). Все, что связано с антагонистами Алмазова в этой сцене, характеризуется наречиями «лихо», «бойко», «звонко» - вне зависимости от характера исполняемого произведения. Автор так изображает народное исполнение жанра страдание: «…скаля белые зубы, надсадно запевал под гармонь страданье:

Черным черно мое сердце, Черней черного чела…

И стенка подхватывала в раз:

Не видал свою зазнобу Ни сегодня, ни вчера» (1; 233).

В образах деревенских парней все максимизировано, контрастно, как этот контраст белого оскала исполнителя и слов его песни.

В одной из зарисовок цикла записей «На своей земле» народное искусство показано в соотношении с темой войны. Народная песня выступает символом свободы, радости от окончания войны. Это решается еще в экспозиции: «Сколько лет за годы войны в деревне не слышали песен, молчала гармонь. И вот опять нынче – в никольщину, святки и масленку – с вечера до утра, ежедневно заливаются в Ореховой избе девки» (1; 415). Далее приводится описание манеры исполнения в зависимости от жанра: «Поются теперешние песни голосом резким и пронзительным, «страдания» - с жалостью и «ахами», «проходные» - с подсвистом, с вывизгом, с «ахами»… Чем громче и пронзительнее голос, тем большая ему честь».

Значительную часть произведения составляют приводимые автором примеры, отрывки из народных песен, что придает зарисовке этнографическую ценность. Кроме традиционных песен, таких как хороводные, плясовые, автор уделяет внимание той части народного творчества, которое можно охарактеризовать как актуальное. Автор стремится показать разницу между народными умонастроениями: «Нынь: война, революция – отразились и в песнях. Недавно еще пели песни забытые:

Когда б были востры крылышки, Слетала я б на войну, Разыскала б я милова У германца в плену.

Рекрутские:

Скоро, скоро снег растает, Скоро искры поплывут, Скоро, скоро нас, ребяток, Во солдаты заберут.

Эти забыты. Теперь другие, забойные:

Все хорошие, пригожие Во Совет пошли служить, А кислатые, горбатые Остались дома жить!» (1; 418).

Через все творчество Соколова-Микитова проходит тема крестьянства.

Специфика ее раскрытия выражается в концепции «взгляд изнутри». Выросший в деревне писатель на протяжении многих лет умозрительно возвращается в те места и обстоятельства, создавая рассказы на основе своих воспоминаний, либо отслеживает динамику, развитие народного характера и быта. Наиболее полно данную специфику характеризует Г. Горышин: «Крестьянское, «мужицкое», собственническое, рабское, не из одних «маслениц»

состоявшее, из глубин русской истории донесенное, историей обреченное на слом Иван Сергеевич увидел не из окошка вагона, не с балкона дворянской, пусть захудалой, усадьбы, а унаследовал плоть от плоти»1.

В творчестве Соколова-Микитова представлен обобщенный портрет простого русского народа за несколько десятилетий XX века. В циклах рассказов «На речке Невестнице» и «На своей земле» создается целая галерея народных персонажей. Открывает ее герой рассказа «На пнях» (1924 г.) колесник Павел, представитель персонажей-путешественников. Характеризуется Павел как «мужик простой и добрый, сказочник и балагур, затейник» (1;

354). Ключевой момент заключается в том, что Павел является представителем «новой деревни» - не любит землю, вместо работы на которой вяжет ободья для колес; мечтает «о счастливой и легкой жизни». Размышляя о стремлении героя бросить насиженные места, автор возводит его к архетипу чудаков-путешественников: «…разве мало было таких чудаков Павликов по земляной Руси во все сроки и во все времена?» (1; 360).

Еще один представитель персонажей-путников – бывший житель сгоревшей деревни Дед Киндей, который со своим внуком Киндеенком «ходит по миру, ест за мирским столом, спит под мирской крышей» (1; 361). Сюжетообразующим элементом рассказа становятся воспоминания Киндея о былых временах – устами героя автор рассказывает о сплавлении по реке Угре на плотах, за которым проступает описание мужицкого быта и нравов. Характерна история про купеческого приказного Блудова, определяемого как «бес», «коршун», «степной пес». Причиной его лютости рассказчик считает крестьянское происхождение: «Я тебе скажу – такие-то, из нашего брата, из грязи да в князи, куда злее!» (1; 363). Мужики, с которыми приказной обращается плохо, по натуре своей очень терпеливы. Однако в кульминационный момент «терпения никакого не стало», Блудов погибает от рук работников.

Киндей одобряет свободолюбие и борьбу за справедливость, по его мнению, Горышин Г. Сердце писателя // И. Соколов-Микитов. Собрание сочинений в 4-х т. – Л.: Художественная литература, 1985–1987. – Т. 1: Повести и рассказы. – 1985. – С. 9.

ныне утраченные: «- Дело давнее, быльем поросло, молодым теперь непонятно» (1; 363).

К персонажам-охотникам относятся Тит, Хотей, Васька из рассказа «Глушаки» (1927 г.). Портретные и личностные характеристики героев в целом характерны. Белые зубы Васьки рифмуются с его бравадой, смешливостью и народным, близким к мифологическому сознанием: «Мои [копыта] привычные! – с хохотом отозвался ему Васька, -Мои сам черт не сгрызет»

(1; 367). Фольклорный образ лесового, к которому часто обращается Соколов-Микитов, отражается в портрете Тита, описанного как «большой, неладный, в лохматой овчинной шапке, закрывавшей его маленькие, блестевшие под овчинными кудлами глазки» (1; 366). Естественно вписана в мировоззрение Тита встреча с неким духом леса: «…только задремал – стоит надо мною человек, борода сивая. «Куды, говорит, подевал облячья?..» История повторяется, вплетаясь в сцену охоты на «алдотика».

Актуальный деревенский фольклор представлен легендами о разбойнике нового поколения, вооруженном револьвером, который исполняет традиционную функцию восстановления справедливости там, где это невозможно сделать законным путем. В рассказе «Тихий вечер» (1924 г., с названием «У ворот») Митька Расколин заставляет снизить цену на муку, отпустить угнетенную скотину и т.д. Разбойник становится частью легенды: во-первых, разбойники существуют только в пересказе других героев, соответствуя фольклорной концепции «из уст в уста». Во-вторых, Митька Расколин наделяется некими волшебными способностями. Так, в сцене освобождения скота герой с помощью магического вмешательства разбирается с выступившим против него мужиком – по мановению руки в бороде мужика появляются крысы, что приводит того в ужас.

Персонажей-разбойников также можно отнести к путникам. Однако мотив странничества присутствует не только на уровне системы персонажей, а становится одним из центральных мотивов темы крестьянства вообще. В цикле «На речке Невестнице» частотно упоминание о неких мифических местах, где мужику легче заработать, наладить свой быт и т.д. Дополнительный мифологический смысл наращивается на представление о реально существующих точках, как в рассказе «Камчатка» (1924 г.). Здесь прослеживается судьба запущенного слуха о том, что на Камчатку нужно ехать копать золото («Дело простое»). Мужикам обещают много хлеба и «на рыло по пятьдесят червенцев» (1; 393). Автор выдвигает две версии популярности этого убеждения: «извечная ли тоска русской души о путях и далях или просто заела лихая скука…». Героев ждет разочарование, однако в последней сцене и охотник Васька, и сам рассказчик грезят о Камчатке.

Та же тема присутствует в рассказе «На пнях» (1924 г.). Мотив странничества появляется уже с введением в повествование героя, оторванного от родной земли, хоть он и прибывает на ней. Павел так представлен читателю:

«Живет он хозяйством, но землю не любит» (1; 354). Далее также приводится слух о лучшей доле мужиков издалека – на этот раз с Кубани; так же охотно верят в беспочвенные слухи деревенские жители. «Стало слышно, что… собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром… что чернозем там как масло…» (1; 356). Авторская трактовка этого процесса схожа с более ранним рассказом «Камчатка», однако в этом случае тоска русского человека рассматривается не вне времени, как черта менталитета, а в контексте исторического процесса: «После войны ходить стало некуда, а тоска не унялась» (1; 355).

Сравнив эти рассказы с рассказом «Исток-город», можно проследить развитие утопических мотивов в раннем творчестве Соколова-Микитова. В более раннем случае (утопия о городе, построенном детьми, написана в 1918 году) имеет место социалистическая утопия, отражающая педагогические и идеалистические взгляды писателя. В 1920-е годы он уже не является субъектом распространения легендарных сюжетов, позиция рассказчика - это скептический взгляд со стороны, вместе с тем социалистическая утопия уступает в его творчестве место романтической.

Исследуя проблематику рассказов Соколова-Микитова 1960-х годов, следует учесть, что основной проблемой, выдвинутой деревенской прозой, принято считать «нравственно-социальные судьбы деревни, исследуемые в их отношениях к традициям, к современному ее состоянию и к будущему развитию»1.

Именно традиции русской деревни, ее прошлое и будущее являются предметом писательского интереса в цикле записей «На своей земле» (1962 г.). Например, пацифистские тенденции отражены в нескольких зарисовках о дезертирах, скрывающихся от правосудия рядом с деревней и ворующих у крестьян, пользующихся милосердием деревенских женщин. В минимальном по размеру произведении складывается полная картина этого социального явления, при этом информация преподносится читателю не в виде фактов, введения отдельных персонажей и т.п. Временные рамки указаны условно:

«С конца германской войны…», «Миновал тяжкий год войны…» (1; 398), а психологический портрет дезертирства дается с помощью народных частушек на эту тему. По-новому раскрывается тема семьи. Автор отмечает падающую ценность института семьи как «самое примечательное в быте и ладе тогдашней деревни». Как нечто удивительное в своей неестественности отмечается раздел имущества: «Делились сын с отцом, брат с братом, зять с тестем, внук с дедом» (1; 403).

В связи с этим увеличилось расслоение крестьянства, богатые противопоставляются бедным, при этом автор видит в нищих крестьянах такие положительные черты, как простота, щедрость, совестливость. В целом эти взгляды отражены в следующей цитате: «Так и разбивались люди повсюду:

чем проще – тем добрее, покладистей человек, тем меньше у него жадности»

Особое место в проблематике деревенской прозы занимает тема «бывших людей». Этот термин вводит Соколов-Микитов применительно к помеГерчиньска Д. Современная советская «деревенская проза» и традиции фольклора (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.02. - М., 1986. - 17 с.

щикам и духовенству. В результате революции усадьбы разгромлены, землю у поместий и церквей отнимают, «помещики сами зажили крестьянским прибытком». Авторский интерес вызывает сила духа таких персонажей: кто-то не утрачивает «прежних культурных привычек», но есть и «опустившиеся до последней черты» (1; 404).

Цикл «На своей земле» покрывает широкий круг вопросов, включающий быт различных категорий деревенских жителей (мельники, земледельцы, колесники и т.д.), новые явления – раздел земли, «госфонд», суды и пр.

Как отмечает М. Смирнов, стилистически близок к ранее рассмотренному рассказу «На теплой земле» рассказ 1965 года «Свидание с детством».

Это лиричные воспоминания писателя о прошлом, о детстве, проведенном в деревне. Именно в этом произведении находим сведения о предпосылках развития деревенской темы в творчестве Соколова-Микитова и о роли фольклора в его развитии как писателя. «Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей – детство – провел я в деревне» (1; 335). По соображениям М. Смирнова, «постоянное общение с природой, знание народной жизни не могло не сказаться на творчестве писателя»1.

Рассказ также состоит из отдельных зарисовок, одна из которых посвящена крестьянам, «мужику» вообще в исторической перспективе – изменениям в менталитете, характере, имевшим место после революции и в дальнейшем. Отмечаются такие тенденции, как рост образованности и интеллекта – «умнел, набирался новых познаний деревенский мужик» (1; 338), урбанизация населения, новые технологии – «все больше народу уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы». Зафиксировано два взгляда на этот социальный слой – с одной стороны, для городского, интеллигентного человека «казались мужики и бабы все на одно лицо». Рассказчик, хорошо знакомый с простым народом, представляет другую стороСмирнов М. Иван Сергеевич Соколов-Микитов: Предисловие // Соколов-Микитов И.С. От весны до весны:

Рассказы. – 4-е изд. – Л.: Детская литература, 1975. – С. 3.

ну, то есть взгляд изнутри – по говору, характеру и поведению он может определить принадлежность мужика к той или иной социальной группе по месту проживания, роду деятельности и т.п. В емкой форме и с использованием широкого спектра художественных средств дается краткий этнографический портрет русского крестьянина постреформенной эпохи.

В исследованиях на тему деревенской прозы в литературном процессе XX века традиционно мнение о том, что ее определяет «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения»1. Это значительно приближает рассмотренные произведения СоколоваМикитова к этому течению в отечественной литературе. Следует учитывать, что деревенская проза начала формироваться в конце 1950-х – в 1960-е годы.

В эти и последующие десятилетия творчество Соколова-Микитова было созвучно актуальным тенденциям. Его герои включены в актуальные процессы, но не оставляют вечные нравственные ценности, при этом автор не стремится приукрасить современность.

В итоге приходим к выводу, что целесообразно говорить о некоторой общности рассказов и очерков Соколова-Микитова с деревенской прозой.

Единство писателя с русским народом воплощается в умении передать умонастроения, культуру и народное мышление изнутри. Творчество СоколоваМикитова несколько предвосхитило основные идеи деревенской прозы и обеспечило преемственность русской классики и литературы второй половины XX века.

Словарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

http://nature.web.ru/litera/4.5.html (дата обращения: 10.01.2014).

3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город»

Исследователь творчества И.С. Соколова-Микитова П.П. Ширмаков отмечал дидактическую ценность его произведений: («Соколову-Микитову совершенно чужд наставнический… тон. … [Он] Справедливо полагал, что не навязывание своих взглядов и воззрений, а сама жизнь, ее логика и воздействие, учит человека вернее всего»1. Так, ничего не навязывая и не поучая, тексты Соколова-Микитова участвуют в процессе обучения русских школьников на протяжении нескольких десятилетий. Но до сих пор остается в стороне педагогический опыт самого писателя.

Мир детства не понаслышке исследован отцом и воспитателем многочисленного потомства.

В письме К. Федину Соколов-Микитов на наглядном примере, через критику, уточняет сложившиеся за долгие годы педагогические взгляды: «Внук пока здоров, но есть и тревожные симптомы, впрочем свойственные всему нынешнему русскому молодому поколению. Уж очень "по-русски" безрассудно и беспорядочно воспитывает его бабушка, уж слишком много "любви", слишком часто слащавое баловство переходит в угрозы и крики. Слишком много медовых слов и сахарных разговоров. Слишком много упрямого эгоизма» (4; 313).

Сказки стали первыми произведениями Соколова-Микитова, вышедшими в свет, соответственно, детский читатель стал первым реципиентом творчества писателя. Еще в 1919 году в журнале «Творчество» доцент Харьковского университета А.А. Смирнов выступил с отзывом о книге сказок «Засупоня» (1918 г.): «Сказки Соколова-Микитова, как и рисунки к ним, задушевные, ласковые, подлинно человечные; каждое слово и каждый штрих Ширмаков П.П. На большаке русской литературы. // Творчество И.С. Соколова-Микитова. - Л.: Наука, 1983. - С. 15-16.

исполнен чистой простоты и художественной значительности»1. Ссылаясь на рукописный отдел Института мировой литературы им. А.М. Горького, В.

Смирнов упоминает примечание Соколова-Микитова для художниковиллюстраторов его сказок, согласно которому главной темой их является «крепкая дружба зверей» и «борьба охотника Микитова с Лисой-Плачеей».

Речь идет о цикле «Озорные сказки», в котором писатель позволяет себе наиболее полно раствориться в мире детства.

Однако на раннем этапе своей писательской карьеры, в 1918-1919 годах, Соколов-Микитов работал учителем в единой трудовой школе г. Дорогобуж. Во время своей педагогической деятельности писатель задумался о разработке новой системы воспитания детей, главная задача которой заключалась бы в развитии их творческих способностей. Своеобразной литературной формой методической разработки этой идеи стал рассказ-утопия «Истокгород», в котором отслеживаются ключевые аспекты современного развивающего обучения. Произведение вышло в свет в виде отдельной книги – одной из нескольких ранних публикаций Соколова-Микитова, замеченных и высоко оцененных такими крупными фигурами литературного процесса начала XX века как И.А. Бунин и А.И. Куприн.

Программные для Соколова-Микитова как педагога тезисы содержатся в первой части произведения «I. Из дневника учителя». Важнейшим фактором мотивации будущего учителя здесь становятся сами дети – по выражению автора, единственные, «у кого руки не обагрены кровью, а сердца чисты от вожделений» (4; 52). Герой видит в детях податливый материал, с помощью которого он сможет повлиять на будущее родины. Основой данной педагогической ситуации становится гуманистическая центрация (по терминологии А.Б. Орлова), что соответствует утопическому характеру произведения.

Смирнов А.А. Книги, выпущенные петроградским издательством артели художников «Сегодня» Творчество. Мая 1919 // Журнал художественного цеха. - Харьков. – 1919. - №4. – С. 29.

Главным методом молодой педагог избирает искренность, в основе которой лежит любовь к ученикам. Здесь педагогическая мысль СоколоваМикитова восходит к воззрениям Л.Н. Толстого, чей постулат о совершенном учителе выступил эпиграфом ко всему произведению. Кроме того, автор вместе с героем настаивает на увольнении при негативной самооценке педагогической деятельности: «Чуть увижу, что не годен, - уйти!» (4; 52). Однако есть основания полагать, что не это послужило для Соколова-Микитова поводом для увольнения, а другая его «любовь» - неодолимая тяга к путешествиям. В мае 1919 года писатель уже участвовал в поездке по городам Украины.

Обращаясь к стилистическому окрасу текста, можем отметить, как постепенно лирическое настроение сменяется все большей практичностью. Повествуя о занятиях героя с учениками, автор сопровождает их действия методическими комментариями, пока носящими характер заметок. Занятие проводится в лесу; текст в скобках гласит: «чернозем для пахоты, глина для выделки кирпичей; глазомер» (4; 55).

То есть занятие посвящено качеству и типам почвы, а целью его является не только получение информации, но и развитие навыка. Автор прибегает к использованию стилистического приема апострофы: «Что прежде всего нужно человеку?». На самом деле этот вопрос был задан, или его предполагается задать, на занятии, так как заметка в скобках гласит: «Ответ: огонь; первая победа человека над природой – овладение огнем; священный очаг».

Вторая часть произведения «II. План» носит уже не повествовательный, а методический характер. По своей сути это тезисный план занятия, сочетающего в себе теоретические и практические моменты. Текст делится на параграфы, соответствующие этапам воздвижения города. В каждом из них автор кратко перечисляет, что предполагается детям рассказать. Если предполагается работа по принципу «вопрос-ответ», приводятся также ответы и пояснения. В конце автор отмечает, что это лишь набросок, идея, которую ему хотелось бы развивать.

Нельзя не выделить образовательный, дидактический компонент художественных произведений, адресованных детскому читателю. И.С. СоколовМикитов на протяжении всего своего творческого пути издавал книги для детей младшего и старшего возраста, в основном содержащие циклы рассказов

- «Кузовок», «От весны до весны» и др. «Малая» проза Соколова-Микитова для детей отражает нравственный идеал писателя, он стремится передать бережное отношение к природе и животному миру.

Эту же мысль развивает В. Солоухин, доказывая, что мудрый автор учит своих читателей тому, что природа есть не только материальное, но и «духовное, в первую очередь, богатство», а знание природы воспитывает множество положительных качеств. На основании этой дидактической ценности Солоухин ставит Соколова-Микитова в один ряд с Тургеневым, Аксаковым, Некрасовым и другими.

К. Жехова отмечает стиль рассказов-путешествий Соколова-Микитова как подходящий для детского чтения вне зависимости от фактического читательского адреса: «Вернувшись из научной экспедиции или дальнего путеРыленков Н. Хранитель родников // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984. – С. 27.

шествия, он не всегда писал для детей, но он писал вещи, которые по своей простоте замысла, доходчивости и увлекательности могли стать и стали детским чтением»1. Именно стиль прозы писателя считает ключевым фактором успеха у детской аудитории И. Сергеев: «Как настоящий охотник старой школы, он превосходно знал окружающую природу, лес, реку, умел описать и передать свои знания и переживания простым и чистым русским языком»2.

Однако педагогическими воззрениями не исчерпывается присутствие И.С. Соколова-Микитова в контексте современного образования. Большинство россиян, знакомых с фигурой писателя, узнали о нем из детских книг для чтения, учебников и справочников. Множество учебных программ по литературе включают тексты Соколова-Микитова: «Рассказы о природе» для первого класса, «Листопадничек», «Осень в лесу», «Зимняя ночь» для третьего класса, «Петька», «Зима» для пятого класса. В издательской практике широко распространены серии по внеклассному чтению, включающие некоторые другие произведения3.

Художественные произведения И.С. Соколова-Микитова – значительный источник практического материала для учебников, учебных пособий и рабочих тетрадей по русскому языку. Примеры из этих произведений используются множеством авторов: А.В. Поляковой, М.М. Разумовской, Р.Н.

Поповым, Л.М. Зелениной и др. Профессор кафедры русского языка МГПИ им. В.И. Ленина В.В. Бабайцева, автор наиболее часто используемых и постоянно переиздающихся курсов «Русский язык 5-9» и «Русский язык 10-11», выделяет Соколова-Микитова из современных писателей как «замечательного стилиста»4. Примечательно, что использование это популярно не только в классических учебниках, но и на различных ресурсах сети Интернет, посвяЖехова, К. «Какой ты, старик, русский!» // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 43.

2 Сергеев И. Хозяин карачаровского домика / Тверские ведомости от 06.0.2012. – Тверь, 2012. – С. 4.

3 См.: Соколов-Микитов И.С. Год в лесу: рассказы / И. С. Соколов-Микитов. – М.: Дрофа-Плюс, 2005. – 63 с.: ил. – (Внеклассное чтение) и др.

4 «Тайны орфографической зоркости». Интервью c профессором кафедры русского языка МГПИ им. В.И.

Ленина В.В. Бабайцевой [Электронный ресурс]. URL: http://www.vinograd.su/education/detail.php?id=42911 (дата обращения: 7.09.2012).

щенных русскому языку как учебной дисциплине: «Со_всем недавно в центре Ленинграда, на Каменном острове, отправлявшиеся в школу ребята увидели утром двух бродивших под деревьями лосей. [И. Соколов-Микитов.

Лоси]» - фрагмент упражнения на портале «gramota.ru»1. Писателя волновала проблема развития русского языка. В рассказе «Письма из деревни» он замечает, как меняющийся быт влияет на людей, привнося новые слова в их лексикон: «Время засыпало деревню словесным сором» (4; 70). Сейчас проблема неологизмов, жаргонизмов, англицизмов не только не менее актуальна, но и стоит довольно остро, что еще раз обосновывает выбор педагогов.

Как известно, на протяжении всей своей истории российская педагогика шла рука об руку с литературой, что иллюстрируют примеры М.В. Ломоносова, Н.И. Новикова, А.Н. Радищева, Л.Н. Толстого и других.

Рассматривая влияние на современную педагогическую науку И.С. Соколова-Микитова, мы отдаем дань не только отечественной традиции, но и современной концепции художественного образования, миссией которого, равно как и литературы, является трансляция культурных ценностей.

Учебник грамоты: орфография [Электронный ресурс]. URL:

http://www.gramota.ru/class/coach/tbgramota/45_118 (дата обращения: 11.02.2014).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Малая» проза занимала в творчестве И.С. Соколова-Микитова важное место, в ней определились многие черты творческой индивидуальности писателя. Подводя итог, можно отметить, что тематика рассказов, очерков и сказок Соколова-Микитова достаточно разнообразна и обусловлена не только интересами писателя, но и сложившейся исторической ситуацией. При этом автор множества произведений для детей и взрослых выработал в процессе своей творческой деятельности уникальный стиль – образный, лиричный, основанный на фольклорной традиции.

Мы рассмотрели военные рассказы как наиболее значимую часть раннего творчества И.С. Соколова-Микитова. При недостаточном, по многим оценкам, освещении темы Первой мировой войны и революции в русской литературе особенно ценно творческое наследие, оставленное непосредственным участником событий. На общем фоне рассказы военного времени, принадлежащие перу молодого писателя, выделяются своей объективностью и спокойной манерой повествования, в противовес «бодрячеству» массовой литературы.

В период с 1915 по 1920 гг. Соколов-Микитов написал несколько рассказов на следующие темы: фронтовые события глазами военного санитара («Здесь и там», «С носилками»), будни военной авиации («Глебушка», «На воздушном корабле»), проблемы тыла («Безлюдье», «Концов ищут»), творческие порывы человека в мрачных условиях военного времени («Шепот цветов», «Поэт и серый кот»).

Основным художественным приемом в этих рассказах является противопоставление - «окопы – тыл», «свой – чужой», «жизнь - смерть» и т.д. Антитеза помогает подчеркнуть трагизм происходящего. Большое внимание уделяется размышлениям о судьбе страны и народа в тяжелый период, при этом материалы носят традиционный патриотический характер.

Соколов-Микитов затрагивает также специфичные, более узкие темы:

например, мотивы, движущие человеком на фронте, – в частности присутствие женщин среди солдат и тяга человека к страданиям. В ряде рассказов проявляется авторская позиция по отношению к проблеме «дети и война». С одной стороны, рассказчик испытывает естественный страх, который передается читателю. С другой стороны, проблема раскрыта и с объективной точки зрения, реалистично проиллюстрирована фактами и примерами из жизни.

Специфика художественного воплощения данной проблематики в том, что в этот период Соколов-Микитов только начинает свой путь. Сдержанный стиль, очерковый характер прозы постепенно сменяется живым языком и стилевым богатством. В итоге рассмотренные произведения можно характеризовать по-разному с точки зрения художественности. Тем не менее, нами установлены зарождающиеся традиции, становление творческих принципов писателя. Прежде всего, это правдивость повествования, богатство видения и психологизм. Соколов-Микитов совершенствует свое мастерство пейзажиста.

Основными элементами поэтики становятся цвет, звук, синтетические элементы, такие как внутрилитературный синтез (например, синтез поэзии и прозы), экфрасис, художественная деталь.

Мы уделили внимание проблеме историзма в творчестве СоколоваМикитова. Рассказы и очерки писателя невозможно рассматривать отдельно от истории России, равно как и от его биографии, так как исторические события на родине и за ее пределами были главным механизмом творческого поиска.

При этом исследование творческого наследия Соколова-Микитова также было обусловлено исторической ситуацией, вследствие чего несколько различается взгляд советских и современных исследователей на его творчество. Однако при неоспоримой художественной ценности рассказов и очерков Соколова-Микитова, его наследие не теряет свою актуальность в новое время и с точки зрения проблематики, содержания.

Историзм творческого мышления Соколова-Микитова рассмотрен нами в двух аспектах: во-первых, в широком смысле – через категорию времени, его открытость, но при этом обусловленность конкретной исторической эпохой; во-вторых, через обращение к прошлому страны, народа, конкретных людей.

Программным для рассматриваемого периода в творчестве СоколоваМикитова стал цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в более зрелый период. Проблематика входящих в него произведений широка, в основном освещается судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века. Основные мотивы в этом блоке текстов – противопоставление старого и нового миров, мотив пути, дороги, мотив переходности. В ряде случаев предметом описания становится сама историческая память народа и природы. Это применимо не только к рассказам и очеркам 1920-х гг., но и к более позднему творчеству писателя.

Эмигрантский период в биографии Соколова-Микитова дает основания для анализа в его творчестве темы восприятия родины со стороны. Нами проанализировано также осмысление опыта заграничных путешествий писателя, воплощенное в его творчестве 1920-1930 гг. Оценивая окружающую действительность новыми глазами, Соколов-Микитов создал множество произведений на деревенскую тематику, посвященную быту новой России, и опубликовал значительное количество т.н. «морских путешествий». Нами проанализированы циклы «Морские рассказы», «Письма с моря» и другие произведения.

Взгляд на родину со стороны в контексте наследия Соколова-Микитова

– это в первую очередь оценка нового в русском национальном характере.

Композиционно многие произведения делятся по принципу сопоставления героя старой и новой формации («Сын», «Пыль»).

Став участником судьбоносных для России событий, Соколов-Микитов в своем творчестве пришел к осмыслению и приятию особого пути России. В диссертационном исследовании рассмотрены его взгляды в контексте идей В.

Соловьева и И. Ильина. Это отсутствие слепого, официозного патриотизма, стремление к изображению правды, к «скрытой теплоте» народного патриотизма. Мышление писателя трансформировалось из национального в общечеловеческое, писатель постигал общечеловеческое через свое родное, национальное, и это сказалось на системе персонажей. Основные мотивы «Морских рассказов» – постоянные воспоминания и тоска по родине и непрерывные сравнения, соотнесения «своего» и «чужого». Быт моряков не всегда выдерживает это сравнение, однако разнообразие впечатлений и приобщение к чужой культуре привносят в текст богатую стилистику и разнообразие сюжетов.

Специфичные по тематике морские путешествия способствовали разви-тию поэтики Соколова-Микитова. Увеличивается объем, усложняется композиция произведений. Сохраняется традиция использования народной лексики для усиления лиризма, многообразие цветовых, световых образов для передачи чувств и переживаний героев. Среди новых образов – сквозной образ тумана, иллюстрирующий мотив странствия и отдаления от родины;

необычный звуковой ряд для создания городского пейзажа, синтетические метафоры («голубые дни»).

Концепция природы в творчестве Соколова-Микитова рассмотрена нами через призму множества вариантов отношений человека и окружающего его мира. В тяжелые для страны 1920-е гг. писатель предпочел не выступать на путь общественной борьбы и занял нишу, естественную для него с детства, в результате чего в его творчестве на первом плане оказались рассказы для детей и взрослых о русской природе, животных и охоте.

Впоследствии значительное влияние на творчество Соколова-Микитова в этом направлении оказали его многочисленные путешествия по Советскому Союзу. Основным мотивом в написанных на основе этих путешествий очерках стало торжество человека над стихией, положительные преобразования жизни.

Концепция природы, заложенная в русской литературе Пришвиным, эволюционировала в творчестве Соколова-Микитова. Новый мир не антагонистичен нетронутой природе, а полноправно вписывается в нее (серия очерков «По сорочьему царству»). Поскольку восприятие природы СоколовымМикитовым определенным образом было заложено еще в детстве, на границе нового и старого миров переплетаются мифологическое сознание, фольклор и религиозные представления.

В путевых очерках 1930-1960 гг. значительно влияние традиций литературного путешествия, русской сказки; сохраняются некоторые признаки жанра хожения. Поэтому композиционно многие произведения строятся на мотиве «встреченного на пути» – человека, явления и т.п. Стиль путевых очерков обусловлен тем, что автор становится свидетелем сосуществования народного, традиционного начала с одной стороны и урбанистического уклада жизни – с другой. Отсюда наличие традиционных для фольклора эпитетов и метафор в соседстве с геологическими, экологическими, современными реалиями.

Некоторые аспекты проблематики и стиля ранних работ были отслежены нами в их эволюции в более поздних редакциях. В частности, пересмотрено отношение к некоторым преобразованиям («На речке Невестнице») в сторону акцента на их поддержку писателем. Проблема отношений природы и человека решается в этих текстах следующим образом: первобытный человек покорял природу, а современный человек пользуется плодами тех усилий; кроме того, новый человек освобождает землю от традиционных покровов и сменяет людей прошлого.

Русский национальный характер наиболее полно раскрыт писателем в цикле очерков «Белые берега» - то есть в суровых условиях северной экспедиции. Проведена параллель между суровой природой севера и твердым, стойким характером русского, советского человека, которому при этом не чуждо сострадание. С суровым характером русских исследователей севера контрастирует осознание недолговечности, краткости человеческой жизни.

В рассказах 1940-1970 гг. отражается уже сформированная концепция природы, имеющая своей основой биографический аспект. На наш взгляд, раннее приобщение к охоте и заложенная с детства любовь к русскому лесу сформировали уникальное мировосприятие Соколова-Микитова, отраженное в его произведениях. Прежде всего, герой охотничьих рассказов относится к природе с сыновьей любовью, что выражается в сквозном образе материземли. По мнению исследователей, народное происхождение писателя обеспечивает «мажорное мироощущение»1 его рассказов, так как рассказчик всегда чувствует себя частью природы («На теплой земле», «Глушаки»).

Особенностью охотничьих рассказов, на наш взгляд, является отсутствие конфликта между жизнью и смертью. Ключевые характеристики стиля этих текстов – миролюбивый тон, использование эпитетов, выражающих нежность и любовь, лаконичность, использование емких деталей, многомерное сенсорное пространство. Единение с природой часто сопровождается мотивом одиночества, которое сопутствует не только людям, но и животным («Фурсик», «Найденов луг»).

Двадцатое столетие поставило перед писателями и философами множество новых вопросов и проблем, в связи с чем, как отмечал, например, В.А. Редькин, «усиливается философский пафос произведений, появляются эсхатологические мотивы»2. Именно этот процесс мы наблюдаем в творческой эволюции Соколова-Микитова. В рассмотренных произведениях 1910 – 1970 гг. мы наблюдаем эволюцию от противопоставления жизни и смерти в военных рассказах к гармоничному сосуществованию жизни и смерти. В более поздних произведениях вечная жизнь любого явления обеспечивается в 1 Горелов А. Правдивое искусство // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 36.

2 Редькин В.А. Русская поэма 1950-1980-х годов: Жанр. Поэтика. Традиции. - Тверь: ТвГУ, 2000. - С. 236.

исторической памяти народа. Кроме того, в охотничьих рассказах из мировосприятия героя уходит трагическое восприятие смерти.

Особым образом мастерство Соколова-Микитова раскрылось в произведениях о природе, адресованных детскому читателю. Стараясь передать детям свое уникальное отношение к русской природе, автор широко использует народную лексику и синтаксис, характерный для фольклорных текстов («Кузовок»). В многочисленных пейзажных зарисовках и миниатюрах о животных отражаются архетипические свойства всего живого, берущие начало в народных сказках («Лесные картинки»).

Основной мотив этих произведений – радость открытия, которой рассказчик делится с читателем. Это показано как в небольших описательных зарисовках, так и в циклах, рисующих эволюцию какого-либо явления («От весны до весны»). Способы повествования варьируются от бесстрастнообъективного до созерцательного.

Мы отдельно рассмотрели дидактическую ценность рассказов о природе, которые прививают бережное отношение к ней, расширяют кругозор читателя. При этом автор воздерживается от назидательного стиля и не изменяет своему принципу правдивого отражения действительности. Характерной особенностью является также тонкий психологизм авторского мышления («Беляк», «Бурый»).

Над циклами детских рассказов Соколов-Микитов работал на протяжении нескольких десятилетий. Кроме того, нами выделены и охарактеризованы два творческих этапа, когда писатель сосредоточивался на написании сказок: 1) начальный период творчества, то есть 1910-1920 гг. - в основном бытовые, волшебные сказки; 2) поздний период, т.е. 1950-1960 гг. – сказки о животных.

Литературная сказка Соколова-Микитова имеет своей особенностью то, что автор являлся не собирателем фольклора, что традиционно для его предшественников, но его носителем. Авторское своеобразие бытовых сказок проявилось в том, что, кроме традиционных персонажей (солдат, мужик), появились новые герои с элементами биографичности (матрос, охотник). Нетипичным элементом стала развернутая экспозиция. Фоновое присутствие русской природы расширяется, включая элементы народной мифологии («Тороча»).

Анализ произведений Соколова-Микитова неизменно осуществлялся нами с точки зрения литературных связей, преемственности и традиций.

Многие аспекты творчества писателя генетически восходят к древнерусской литературной традиции – прежде всего через фольклор. Это такие особенности его прозы, как изобразительность, направляющая внимание деталь, следование принципам абстрагирования и художественного обобщения, бинарность авторского мышления, патриотическое содержание. Отдельно рассмотрены христианские мотивы: религиозные реминисценции, мотив дороги как символ жизненного пути, традиционные для житий чудеса.

© Соколов-Микитов И. С., наследники, 1954
© Жехова К., предисловие, 1988
© Бастрыкин В., иллюстрации, 1988
© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2005

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в бурном XX столетии, полном стольких событий и потрясений, – таков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной, и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывавшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». Поступить с «волчьим билетом» куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству…
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароход торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике «Илья Муромец», служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции «Новой жизни» познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как И. Бунин и А. Куприн.
«Теплая земля» – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся рассказы Соколова-Микитова о походах флагманов ледокольного флота «Георгий Седов» и «Малыгин», положивших начало освоению Северного морского пути. На одном из островов Северного Ледовитого океана именем Ивана Сергеевича Соколова-Микитова была названа бухта, где он нашел буек погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел Соколов-Микитов на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях есть свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: «Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф». И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: «Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова – были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал, – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка».
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы прошлого века обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые он удачно окрестил былицами.
Неискушенному читателю эти былицы могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких невыдуманных рассказов мы уже видели у Л. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева, М. Пришвина.
Соколов-Микитов в своих былицах идет не только от литературной традиции, но и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его былиц «Рыжие и вороные», «Себе на гроб», «Страшный карлик», «Разженихи» и других характерна необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых охотничьих рассказах у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции С. Аксакова и И. Тургенева.
Читая небольшие рассказы Соколова-Микитова про смоленские места («На речке Невестнице») или про птичьи зимовья на юге страны («Ленкорань»), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.
«Творчество его, имея истоком малую родину (то есть Смоленщину), принадлежит большой Родине, нашей великой земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья», – говорил о Соколове-Микитове А. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Эту любовь к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: «Кузовок», «Домик в лесу», «Лисьи увертки»… А как живописны его рассказы об охоте: «На глухарином току», «Натяге», «Первая охота» и другие. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря…
Писательница Ольга Форш говорила: «Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола; как это у него здорово, по-настоящему рассказано!»
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям яркую убедительность и ту документальную достоверность, которые так привлекают читателя.
«Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминал К. Федин. – Это было вскоре после Гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано».

Калерия Жехова

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Восход солнца

Еще в раннем детстве доводилось мне любоваться восходом солнца. Весенним ранним утром, в праздничный день, мать иногда будила меня, на руках подносила к окну:
– Посмотри, как солнце играет!
За стволами старых лип огромный пылающий шар поднимался над проснувшейся землею. Казалось, он раздувался, сиял радостным светом, играл, улыбался. Детская душа моя ликовала. На всю жизнь запомнилось мне лицо матери, освещенное лучами восходящего солнца.
В зрелом возрасте много раз наблюдал я восход солнца. Я встречал его в лесу, когда перед рассветом проходит вверху над макушками предутренний ветер, одна за другою гаснут в небе чистые звезды, четче и четче обозначаются на посветлевшем небе черные вершины. На траве лежит роса. Множеством блесток сверкает растянутая в лесу паутина. Чист и прозрачен воздух. Росистым утром, смолою пахнет в густом лесу.
Видел восход солнца над родными полями, над зеленеющим, покрытым росою лугом, над серебряной гладью реки. В прохладном зеркале воды отражаются побледневшие утренние звезды, тонкий серп месяца. На востоке разгорается заря, и вода кажется розовой. Как бы в парной легкой дымке под пение бесчисленных птиц поднимается над землею солнце. Точно живое дыхание земли, легкий золотистый туман стелется над полями, над недвижной лентой реки. Все выше поднимается солнце. Прохладная прозрачная роса на лугах сияет алмазной россыпью.
Наблюдал появление солнца в морозное зимнее утро, когда нестерпимо сияли глубокие снега, рассыпался с деревьев легкий морозный иней. Любовался восходом в высоких горах Тянь-Шаня и Кавказа, покрытых сверкающими ледниками.
Особенно хорош восход солнца над океаном. Будучи моряком, стоя на вахте, много раз наблюдал я, как восходящее солнце меняет свой цвет: то раздувается пылающим шаром, то закрывается туманом или далекими облаками. И все вокруг внезапно меняется. Иными кажутся далекие берега, гребни набегающих волн. Изменяется цвет самого неба, золотисто-голубым шатром покрывающего бескрайнее море. Пена на гребнях волн кажется золотою. Золотыми кажутся летящие за кормою чайки. Алым золотом отсвечивают мачты, блестит крашеный борт корабля. Стоишь, бывало, на вахте на носу парохода, несказанной радостью наполняется сердце. Рождается новый день! Сколько встреч и приключений сулит он молодому счастливому моряку!
Жители больших городов редко любуются восходом солнца. Высокие каменные громады городских домов закрывают горизонт. Даже сельские жители просыпают короткий час восхода солнца, начало дня. Но в живом мире природы все пробуждается. На опушках леса, над озаренной водою громко поют соловьи. Взвиваются с полей в небо, исчезая в лучах рассвета, легкие жаворонки. Радостно кукуют кукушки, свистят дрозды.
Только моряки, охотники – люди, тесно связанные с матерью-землею, знают радость торжественного солнечного восхода, когда на земле пробуждается жизнь.
Друзья мои читатели, очень советую вам полюбоваться восходом солнца, чистой ранней утренней зарею. Вы почувствуете, как свежей радостью наполняется ваше сердце. В природе нет ничего прелестнее раннего утра, утренней ранней зари, когда материнским дыханием дышит земля и жизнь пробуждается.

Русская зима

Хороши, чисты русские снежные зимы. Глубокие сверкают на солнце сугробы. Скрылись подо льдом большие и малые реки. В морозное тихое утро над крышами деревенских домов столбами поднимается в небо дым. Под снежной шубой, набирая силу, отдыхает земля.
Тихи и светлы зимние ночи. Обливая снега тонким светом, сияет луна. В лунном свете мерцают поля, вершины деревьев. Хорошо видна накатанная зимняя дорога. Темны тени в лесу. Крепок зимний ночной мороз, потрескивают в лесу стволы деревьев. Высокие звезды рассыпаны по небу. Ярко светит Большая Медведица с ясной Полярной звездою, указывающей на север. От края до края протянулся по небу Млечный Путь – загадочная небесная дорога. В Млечном Пути распростер свои крылья Лебедь – большое созвездие.
Что-то фантастическое, сказочное есть в лунной зимней ночи. Вспоминаются пушкинские стихи, гоголевские рассказы, Толстой, Бунин. Кому приходилось ездить лунной ночью по зимним проселочным дорогам, наверное, вспомнит свои впечатления.
А как хороши зимний рассвет, утренняя заря, когда покрытые снегом поля, пригорки освещают золотые лучи восходящего солнца и заблестит, засверкает ослепительная белизна! Необыкновенны русская зима, яркие зимние дни, лунные светлые ночи!
Некогда бродили по снежным полям и дорогам голодные волки; пробегали, оставляя на снегу тонкие цепочки следов, лисицы, разыскивая спрятавшихся под снегом мышей. Даже днем можно было увидеть в поле мышкующую лисицу. Неся над снегом пушистый хвост, пробегала она по полям и перелескам, острым слухом чуяла спрятавшихся под снегом мышей.
Чудесны зимние солнечные дни. Раздолье лыжникам, бегущим на легких лыжах по скользкому снегу. Я не любил проторенных лыжниками лыжней. Возле такой лыжни, где цепочкой бежит человек за человеком, трудно увидеть зверя или лесную птицу. На лыжах я один уходил в лес. Лыжи ходко, почти неслышно скользят по нетронутому снегу. В высокое небо возносят сосны свои кудрявые побелевшие вершины. На зеленых колючих ветвях развесистых елей лежит белый снег. Под тяжестью инея в дугу согнулись молодые высокие березки. Темные муравьиные кучи покрыты снегом. В них зимуют черные муравьи.
Полон жизни зимний, казалось бы, мертвый лес.
Вот простучал на сухом дереве дятел. Неся в клюве шишку, пестрым платочком перелетел на другое место – к своей «кузнице», устроенной в развилине старого пня, ловко вправил шишку в свой верстак и стал долбить клювом. Во все стороны полетели смолистые чешуйки. Вокруг пня валяется много расклеванных шишек. С дерева на дерево перепрыгнула шустрая белочка. Большая белая снежная шапка упала с дерева, рассыпалась снежной пылью.
На краю леса можно увидеть сидящих на березах черных тетеревов. Зимою они кормятся почками берез. Бродя по снегу, собирают черные ягоды можжевельника. Крестообразными следами тетеревиных лап исписана между кустами поверхность снега. В студеные зимние дни тетерева, падая с берез, зарываются в снег, в глубокие лунки. Счастливому лыжнику иногда удается поднять спрятавшихся в снежных лунках тетеревов. Один за другим в алмазной снежной пыли вылетают птицы из глубокого снега. Остановишься, любуясь дивным зрелищем.
Много чудес можно увидеть в зимнем спящем лесу. С шумом пролетит рябчик или поднимется тяжелый глухарь. Всю зиму глухари кормятся на молодых соснах жесткой хвоей. Возятся под снегом лесные мыши. Спят под корнями деревьев ежи. Бегают по деревьям, гоняясь за белками, злые куницы. Стайка красногрудых веселых клестов, роняя снежную навись, с приятным свистом расселась на покрытых смолистыми шишками ветвях ели. Стоишь и любуешься, как быстро и ловко теребят они тяжелые шишки, добывая из них семена. От дерева к дереву тянется легкий следок белки. Цепляясь за сучья, сверху сорвалась, упала к ногам обглоданная шишка. Подняв голову, вижу, как закачалась, освободившись от тяжести, ветка, как перемахнула, затаилась в густой вершине проворная лесная проказница. Где-то в дремучем лесу спят в своих берлогах почти непробудным сном медведи. Чем сильнее мороз, тем крепче спит медведь. Бродят в осиннике рогатые лоси.
Затейливой грамотой звериных и птичьих следов исписана поверхность глубоких сугробов. Ночью здесь пробегал жировавший в осиннике заяц-беляк, оставил на снегу круглые орешки помета. Зайцы-русаки ночами бегают по полям, откапывают хлебную озимь, оставляют на снегу путаные следы. Нет-нет да и присядет на задние лапы, подняв уши, слушает далекий лай собак. Под утро зайцы скрываются в лесу. Они сдваивают и страивают свои следы, делают длинные смётки, ложатся где-нибудь под кустом или еловой ветвью, головой к своему следу. Трудно увидеть залегшего в снегу зайца: он первый замечает человека и быстро убегает.
Возле деревень и старинных парков видишь раздувшихся краснозобых снегирей, а у самых домов попискивают шустрые смелые синички. Случается, что в морозный день синицы залетают в открытые форточки или в сени домов. Я приручал залетавших в мой маленький домик синиц, и они быстро в нем обживались.
С дерева на дерево перелетают оставшиеся зимовать вороны. Бабьими голосами перекликаются сероголовые галки. Вот под самое окно прилетел, уселся на дереве поползень, удивительная птица, умеющая ползать по стволу вниз головой. Иногда поползень подобно синицам залетает в открытую форточку. Если не шевелиться, не пугать его, он влетит на кухню, будет подбирать хлебные крошки. Птицам голодно зимою. Они добывают корм в щелях древесной коры. Снегири питаются семенами зазимовавших над снегом растений, ягодами шиповника, держатся возле хлебных сараев.
Кажется, подо льдом застыла, спит река. Но на льду у лунок сидят рыболовы. Им не страшны мороз, холодный, пронизывающий ветер. У заядлых рыболовов стынут от холода руки, но на крючок попадаются мелкие окуни. Зимою мечут икру налимы. Они охотятся на задремавших рыбок. Искусные рыболовы ловят зимою налимов в расставленные верши и норота́, еловыми ветвями загораживают реку. Ловят налимов зимой и на крючки, на приманку. В Новгородской области я знал старого рыболова, приносившего мне каждый день живых налимов. Вкусна налимья уха и печенка. Но мало, к сожалению, осталось в загрязненных реках налимов, любящих чистую воду.
А как хороши зимою покрытые льдом и снегом лесные озерки, застывшие малые реки, в которых продолжается невидимая глазу жизнь! Хороши зимою осиновые деревья с тончайшим кружевом своих голых ветвей на фоне темного елового леса. Кое-где краснеют в лесу на рябине зазимовавшие ягоды, висят яркие гроздья калины.

Март в лесу

В богатствах календаря русской природы март числится первым месяцем весны, радостным праздником света. Уже кончился холодный, вьюжный февраль – «кривые дороги», как называют его в народе. По народному меткому слову, еще «зима зубы показывает». В первых числах марта нередко возвращаются морозы. Но все длиннее дни, раньше и раньше восходит над снежной сверкающей пеленой весеннее яркое солнце. В лесах и на поле нетронуто лежат глубокие сугробы. Выйдешь на лыжах – такая засверкает вокруг нестерпимая белизна!
По-весеннему пахнет воздух. Отбрасывая на снег лиловые тени, недвижно стоят в лесу деревья. Прозрачно и чисто небо с высокими легкими облаками. Под темными елями ноздреватый снег обсыпан опавшей хвоей. Чуткое ухо ловит первые знакомые звуки весны. Вот почти над самой головой послышалась звонкая барабанная трель. Нет, это не скрип старого дерева, как обычно думают городские неопытные люди, оказавшись в лесу ранней весной. Это, выбрав сухое звонкое дерево, по-весеннему барабанит лесной музыкант – пестрый дятел. Если прислушаться хорошенько, непременно услышишь: там и там в лесу, ближе и дальше, как бы перекликаясь, торжественно звучат барабаны. Так барабанщики-дятлы приветствуют приход весны.
Вот, прогретая лучами мартовского солнца, сама собой свалилась с макушки дерева, рассыпалась снежною пылью тяжелая белая шапка. И, точно живая, долго колышется, как бы машет рукой, зеленая ветка, освобожденная от зимних оков. Стайка клестов-еловиков, весело пересвистываясь, широким красно-брусничным ожерельем рассыпалась по увешанным шишками вершинам елей. Лишь немногие наблюдательные люди знают, что эти веселые, общительные птички всю зиму проводят в хвойных лесах. В самую лютую стужу они искусно устраивают в густых сучьях теплые гнезда, выводят и выкармливают птенцов. Опершись на лыжные палки, долго любуешься, как шустрые птички своими кривыми клювами теребят шишки, выбирая из них семена, как, кружась в воздухе, тихо сыплются на снег легкие шелушинки.
Почти невидной и неслышной жизнью, доступной лишь зоркому глазу и чуткому уху, живет в эту пору едва пробудившийся лес. Вот, уронив обгрызенную шишку, взвершилась на дерево легкая белка. Прыгая с сучка на сучок, над самым сугробом уже по-весеннему тенькают синички. Мелькнув за стволами деревьев, неслышно пролетит и исчезнет рыжеватая сойка. Вспорхнет, прогремит и скроется в глубине лесного заросшего оврага пугливый рябчик.
Освещенные лучами солнца, высятся бронзовые стволы сосен, в самое небо вознося свои раскидистые вершины. В тончайшее кружево сплелись зеленоватые ветки голых осин. Пахнет озоном, смолою, багульником, жесткие вечнозеленые ветки которого уже показались из распавшегося сугроба у пригретого мартовским солнцем высокого пня.
Празднично, чисто в освещенном лесу. Яркие пятна света лежат на ветвях, на стволах деревьев, на слежавшихся плотных сугробах. Скользя на лыжах, выйдешь, бывало, на солнечную, сверкающую, окруженную березовым лесом поляну. Нежданно-негаданно, почти из-под самых ног, в алмазной снежной пыли начинают вырываться из лунок тетерева. Все утро кормились они на развесистых, усыпанных почками березах. Один за другим вылетают отдыхавшие в снегу краснобровые черные косачи, желтовато-серые самки-тетерки.
В ясные дни по утрам уже можно услышать первое весеннее бормотание токующих косачей. В морозном воздухе далеко слышны их гулкие голоса. Но еще не скоро начнется настоящий весенний ток. Это лишь пробуют силы, точат оружие закованные в черные латы краснобровые бойцы.
На глухих сосновых болотах готовятся к весеннему току глухари-мошники. В глубоком снегу, в осиновых и сосновых зарослях, держатся лоси. Трудно увидеть чуткого лося, но бывает и так: спасаясь от злых браконьеров, лоси выходят к людным дорогам, на окраины селений и городов.
Чудесны лунные мартовские ночи! Крепким настом покрыты снега. Можно без лыж идти по хрустящему снежному паркету.
Сказочным кажется ночной лес. Иные, ночные, слышатся звуки и голоса. Вот гугукнула, пролетая, сова, далеко-далеко отозвались ей другие невидимки совы. Пискнув тихонько, лесная мышь пробежала по снегу, скрылась под пнем в сугробе. Опушкою леса пробежала осторожная лисица. В светлые лунные ночи выходят на поля жировать русаки.
Еще спят в своих теплых норах и берлогах барсуки и медведи. Но в ясные мартовские дни все чаще просыпается медведь. Подрастают в берлогах родившиеся зимою медвежата.
Настоящая весна приходит в середине марта. В городах и поселках течет с крыш, висят длинные сосульки. Радостно, по-весеннему чирикают воробьи. На лесных тропинках проваливается под ногами снег.
А где-то, на далеком юге, уже цветут сады, давно начался сев. Многотысячная армия пролетных птиц готовится в дорогу. Из далекой Африки, с берегов Южного Каспия отправляются птицы в далекий путь. Первыми прилетают близкие гости – грачи. В старых парках на высоких деревьях ладят они свои гнезда, шумом и гамом наполняя окрестности. За грачами прилетят скоро скворцы, покажутся на весенних проталинах первые жаворонки.
С каждым днем сильнее греет солнце. Бегут под снегом весенние ручейки. Скоро придет апрель – самый шумный месяц вешней воды, пробуждения земли, бурного движения соков.

Звуки весны

Месяц апрель – «зажги снега, заиграй овражки». Так говорится в народной пословице.
Это значит: последний снег с полей сходит, звенят по оврагам ручьи, ломают зимний лед реки.
Весною пахнет пробудившаяся от зимнего сна земля.
Надуваются в лесу у деревьев смолистые душистые почки.
Уже прилетели, расхаживают по полям и дорогам белоносые грачи. Распевают, греясь на солнышке, весенние веселые гости – скворцы. С песнями поднимаются с полей высоко в небо голосистые жаворонки.
Наступает особенный торжественный час в русской природе. Как бы до самого неба распахнутся невидимые голубые ворота. Вместе с полой водой покажутся косяки пролетных птиц. От теплого юга до студеного моря, над всей обширной страною, будут слышны их весенние веселые голоса.
Над полями и лесами, над широкими реками и голубыми озерами летят птицы, возвращаясь на свою родину. Высоко в небе, распахнув белые крылья, пролетают на север прекрасные лебеди, стройными косяками тянут гуси, курлыкают журавли. На реках и озерах, наполненных вешней водою, отдыхают и кормятся дикие утки.
Множество птиц пролетает даже над шумными многолюдными городами. Выйди на берег реки, хорошенько послушай! Чуткое ухо услышит в освещенном заревом городском небе свист бесчисленных крыльев, далекие птичьи голоса…
Для чуткого, внимательного охотника, умеющего хорошо видеть и слышать, особенную прелесть представляет богатство звуков и голосов в лесу. Необычайно разнообразны эти лесные звуки весною. Вот с надломанной ветки березы упала прозрачная капля – послышался тонкий, хрустальный звон. Под напором жизненных соков сам собою шевельнулся вытянутый в стрелку листок, и чуткому уху охотника уже чудится шепот проснувшейся земли. Тысячи таких звуков родятся весною в ожившем лесу. От пенька на пенек пробежала, тоненько пискнула мышь; поднявшись с земли, прогудел, стукнулся о березу и грузно упал неповоротливый жук. Сидя на стволе засохшего дерева, дятел пустил звонкую барабанную трель. На макушке березы, покрывшейся дымкой молодой листвы, громко кукует кукушка и, точно поперхнувшись, неожиданно вдруг умолкает. Окруженный золотым сиянием солнца, на самой вершине голого дуба, важно надувая зоб, воркует дикий голубь-витютень. «На ду-у-убе сижу! На ду-у-убе сижу!» – далеко-далеко разносится глухое его воркованье. Справа и слева на своих звонких свирелях разливаются певчие дрозды, а в глухой еловой чащобе тихо попискивает рябчик.

НА СМОЛЕНСКОЙ земле выросли три больших писателя - Александр Твардовский, Михаил Исаковский и Иван Соколов-Микитов. Все трое были крестьянские дети, в зрелом возрасте знали друг друга, помогали в делах творческих и житейских.

Писатель Николай Семенович Тихонов, сам большой путешественник, на склоне лет уже не мог странствовать и не раз приглашал меня послушать о поездках в разные места, где я побывал. От него я узнал: Соколов-Микитов был большим странником, узнал, что Исаковский был тринадцатым ребенком в бедной крестьянской семье, что написал он около сотни хороших песен и схоронили крестьянского сына на почетном Новодевичьем кладбище в Москве.

О Твардовском рассказал, как ему присуждали главную премию страны. Сталин сам читал все работы, отобранные на конкурс. В этот раз перед голосованием он сказал: "Достойные люди. А нельзя ли присудить премию товарищу Твардовскому? В журнале "Красноармеец" я прочел его поэму "Василий Тёркин". Мне кажется, она достойна премии…" Все заволновались: "Товарищ Сталин, это действительно очень сильное произведение. Но оно еще не окончено…" Сталин сел и закурил трубку, сказав только одно слово: "Жалко…" А перед голосованием опять взял слово: "А нельзя ли присудить премию за неоконченную поэму?" Все поднялись и стали аплодировать…

А ТЕПЕРЬ скажем подробнее об Иване Соколове-Микитове. Он был единственным сыном у счастливых родителей. В середине жизни Иван Сергеевич написал о своем детстве.

Вот мы сидим на полу, катаем большой резиновый мячик, что привез усатый дядя, приехавший из города в лес на охоту. Дядя сидит за столом, пьет чай и курит.

Ну-с, - говорит он, поворачиваясь на стуле и выпуская из усов сизый дым, - скажи, кем ты будешь, когда вырастешь большой?

Буду генералом, потом офицером, потом солдатом, - уверенно говорю усатому городскому дяде, - потом Пронькой-пастухом!"

КЕМ ЖЕ захотел стать младший Соколов-Микитов после окончания школы? Агрономом. Но передумал. Взяла верх страсть к путешествиям. Иван Соколов-Микитов стал матросом. Начал плавать по Черному и Средиземному морям, ходил во многие порты, присматривался к жизни на корабле и к пестрой, шумной жизни на берегах. Начал писать.

К этому времени относятся его первые морские и "береговые" рассказы. Вот строчки одного из повествований с названием "Ножи". Не пугайтесь! Ничего страшного в рассказе нет, речь идет о ножах, ставших свидетелями страстей, иногда необычных и трогательных.

"Их у меня три. Небольшой, со складной роговой ручкой в виде урезанного полумесяца, простой кузнечной работы, с железным ушком для цепочки. Другой - длинный, в ножнах, змеино-изогнутой формы, со стальным лезвием и черенком из окаменевшего дерева. Третий - маленький, складной, с перламутровой ручкой. Самый простой…

Дальше рассказчик рисует нам двухчасовой подъем в горы. Останавливаясь, садится на камень. И на горы опускается гроза. "Первый удар прогремел так, точно где-то близко упала скала и обломки посыпались вниз… Я лежал на земле, цепляясь за камни руками, захлебываясь в потоках холодной воды… Не знаю, сколько времени продолжался этот ад. Когда я очнулся, сквозь тучи сияло солнце. Я казался себе воскресшим.

Первое, что я увидел: надо мной, на мокром камне, опустив руки, стоял полуголый молодой араб. Глядя на меня с приветливым удивлением, пастух показал рукой на свой шалаш. В шалаше было пусто и сухо. В углу лежали лохмотья одежды, стоял высокий глиняный кувшин… Продолжая улыбаться, пастух добыл из-под тряпья колоду карт, сказал что-то длинное: "Я человек хороший, и ты человек хороший, - понял я. - Я рад, что ты пришел ко мне в гости. Давай играть в карты…"

Опустим знакомство в горах с арабом и игру в карты. Потом хозяин шалаша проводил гостя до самой пристани.

"Не зная, чем благодарить его, я купил и подарил ему пачку сигарет. Он обрадовался, порывисто, по-детски задумавшись на малую секунду, сорвал со своей тонкой шеи висевший на шнурке складной ножик с роговой ручкой. Это всё, что он имел подарить…"

"Другой нож… Всякий раз, как приходим в Константинополь, я одеваюсь и ухожу на берег". В этот раз что-то остановило русского моряка на шумной улице. Остановили глаза женщины. Неожиданно голубые глаза. Но откуда у красивой турчанки голубые глаза? Да это глаза украинской невольницы, увезенной с родины. Прабабушку, наверное, продали в Стамбуле…

Как жалко, что сейчас невозможно пересказать две пропущенные страницы книги. На них он описал древний город с высокими минаретами, шумными базарами и турчанку с голубыми глазами, описал - как влюбился в эти глаза, как каждый день искал волшебные голубые глаза. Смоленскому моряку тогда было двадцать лет. Немудрено влюбиться так сильно, что уличные торговцы у зеленой калитки стали улыбаться, увидев русского моряка.

И вот однажды в конце лета пришел моряк к зеленой калитке. Подошел быстро, как всегда, спрашивал: сколько стоит товар? Но в этот раз высокий носатый турок предупредительно поднялся навстречу. Моряк никогда не видел его прежде. И по тому, как опущены были синие глаза, понял: появился соперник. И это видел один из насмешников. Потом он побежал так, как бегают сами от себя, очень несчастные и очень сердитые люди. На пути стоял черный араб. Он смеялся глазами, скалил зубы и настойчиво говорил по-русски: "Купи, рус, купи…"

"Не знаю, почему я остановился и точно завороженный стал копаться в товаре. Из маленьких и больших ножей выбрал этот нож с длинным, злым лезвием, которым так удобно доставать сердце врага и неудобно разрезать хлеб.

Теперь этот нож у меня на столе. Я привык к нему, как к самой необходимой вещи: я разрезаю им книги и бумагу.

И маленький, перочинный, фабричного производства, со штопором и сломанным лезвием, о нем кратко…"

Однажды рассказчик о ножах плыл после путешествия по греческим, болгарским и русским монастырям, скитам и кельям - плыли на моторной лодке. "Лодка была монастырская, старая, мотор у неё шалил, с ним во-зились два послушника-моториста. Плыли после обильного обеда с дородным дьяконом, любившим поесть. Берег виднелся в миле от курса. И тут случилась беда. Загорелся бензин. Мотористы-монахи бросились в море. Я разбудил дьякона и заставил его броситься в воду (потом я узнал, что этот человек никогда в жизни не плавал). Я плохой пловец и с большим трудом добрался до берега. К великому удивлению моему, когда я поднялся на берег, увидел, на мраморной гальке брюхом кверху уже лежал прежде меня добравшийся до берега дьякон. Непомерная полнота помогла ему держаться на воде.

Через полчаса мы сидели на сухой гальке, наблюдая за лодкой, и дьякон, добыв из кармана бутылку и большой огурец, припасенный на монастырском огороде, говорил, задыхаясь:

Во имя отца и сына! Чуду, воистину чудесное избавление!..

Он достал маленький ножик с перламутровой ручкой и передал мне, не в силах ничего делать.

В пути я нащупал ножичек, который по рассеянности положил в карман, и он у меня остался.

ПЕРВАЯ мировая война застала русского писателя-путешественника в Греции. И он немедленно вернулся на родину, записался добровольцем в медицинский отряд.

Мы знаем об этой войне по романам Ремарка. Но стоит прочесть первые рассказы о жертвах "окопной войны" Соколова-Микитова. Хорошо написаны эти свидетельства войны, подготовившей революцию в России.

Наш смоленский солдат после фронтового санитарного отряда был переведен в отряд авиаторов. Авиатор Соколов-Микитов стал летать механиком на тяжелом четырехмоторном самолете "Илья Муромец". Нам интересно знать: как он летал и о чем писал в те дни. Вот строчки из его записей.

"Когда заводят винт, моторист докладывает приготовившемуся летчику:

Контакт!

Летчик включает зажигание и отвечает:

Есть контакт!

Знаю, сейчас сорвемся, и крепче держусь за борта. Застегиваю предохранительный пояс.

"Илья Муромец" несет запас бензина, достаточный на многие часы перелета. Ведь "Илья" - по-настоящему воздушный корабль из фантастических романов, корабль с полной оснасткой, с командиром и его помощником, воздушными штурманами и полным экипажем...

ПОТОМ пришли "окаянные" для России дни. Летчик и писатель по-прежнему стремился куда-нибудь ехать. Но были путешествия грустные, например поездка в хлебный Киев из Смоленской земли. Контрразведка белой армии приняла писателя за красного шпиона. Учинили допрос: "Зачем приехал?" - "За хлебом. И были дела в киевском журнале". - "С кем встречались вчера?" Названа была сотрудница журнала. При этом имени офицер быстро прошел в соседнюю комнату к телефону… Вернувшись, сказал: "Ваше счастье. Это моя сестра, работает в журнале".

После Киева случайно в Одессе встретил Бунина. Поговорили о текущих "окаянных днях". Бунин собирался уезжать в Париж. "Смоленский мужик" на торговом корабле в Англию, но осел в Берлине и сразу же пожалел: "Как я могу жить без Родины, без наших просторов, без русской природы, без родного языка?" Вернулся. Понял, что поступил верно. Якорь бросил в родном отцовском доме. Тут были написаны главные его произведения. Отсюда он уезжал в любимые странствия, сюда приезжали его друзья.

ПУТЕШЕСТВОВАЛ Иван Сергеевич по-прежнему много. Побывал на Кольском полуострове, на Новой Земле, Земле Франца-Иосифа, на Таймыре. С другом проплыл по рекам Угре и Оке до Коломны. В родных лесах по отцовским тропам ходил охотиться на тетеревов, зайцев и лис.

Природу бывший моряк любил, знал её сокровенные тайны, любил поля с голосами перепелок и скрипом коростелей на мокрых лугах. И особенно любил лес с его таинственными космами ёлок, заросли ольшаников и лозняков на берегах, танец светлых березняков, любил опушки, унизанные осенью стаями тетеревов, радовался редкой встрече с лосями, останавливала мышкующая лиса. Но особенно любил весенней ночью подходить к токующим глухарям. Сколько написано об этой древней птице, но никто не рассказал так верно и поэтично об охоте на глухарей, как Соколов-Микитов.

В литературе Соколов-Микитов находится где-то между Аксаковым, Тургеневым и Пришвиным. Пишет он не только о природе, люди в его рассказах и повестях живые, как видишь и в жизни.

Город Соколов-Мики-тов не любил, с радостью возвращался в лесную тишину, любил костер, беседу со стариками, деревенский уклад жизни и простые ценности бытия.

Вот строчки из рассказа "Дударь". "Осенью путешествовали по лесовому краю. Край этот и после революции остался глухой, стоят большие леса, водятся в лесу лоси и медведи.

Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, сказал:

Есть, есть у нас старичок, зовут его Семеном…

На другой день в глухой деревеньке нас встретил бритый мужик. Вошел он, подозрительно оглядывая наши охотничьи ружья.

Марья, покличь батьку! - крикнул он, приоткрыв дверь.

Старик пришел не скоро. Вошел, тихонько ступая лаптями, осторожно прикрыл за собой дверь. С нами поздоровался за руку. Был он мал ростом, сух, узок в плечах. Улыбался по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики.

На дуде? Эх, братики, дуда-то моя, чай, теперь уж рассохлась, двадцать годков в руки не брал. Да и дуду теперь не сыщешь, на чердаке куры загадили… В старину, бывало, на свадьбах играл. Под дуду и плясали; суток двое жаришь без передыху, а хозяева тебя за это водочкой угощают. Тогда этих балалаек и гармоней еще не ведали…"

Представление дудочки состоялось! Старика городские мужики свозили даже в Москву. Дед-пастух большого города не знал и счастлив был увидеть, что его деревенская музыка многих заставила даже плакать.

То, что было написано смоленским рассказчиком, относится к тридцатым годам прошлого века. Умер Иван Соколов-Микитов в 1975 году. Жизнь его была завидно богатой - полную чашу увиденного на земле человек пронёс по большому пути, не расплескав по дороге.

К 40-летию со дня смерти писателя И.С. Соколова-Микитова

Как утверждал писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов, родившейся 30 мая 1892 года в урочище Осеки близ Калуги, в семье управляющего лесным имением, бытовал в русских деревнях западных губерний в старину такой обычай: сорок дней после кончины кого-то из домашних висело на окне избы покойного расшитое яркими узорами полотенце, вроде рушника, да стояла на дворе кадка с родниковой водой и с резным ковшиком на кадке.

Сорок дней ведь ходила душа покойного по знакомым местам, в родной дом заглядывала, прощалась навеки. А тут вот - стоит водица прохладная, чтоб душа человечья напоследок, уходя с тёплой живой земли, могла хоть водицы напиться да цветастым полотенцем утереться. Эта картина запомнилась ещё маленькому Ивану Соколову, когда он со своими родителями перебирался на постоянное жительство с родной калужской земли на незнакомую Смоленщину. И стала с тех пор для него Смоленщина, как и калужская земля, малой родиной, к которой он был привязан до последних дней своей жизни.

Если душа обыкновенного человека ходит по земле после смерти сорок дней, то душа писателя, верно, ходит сорок лет, особенно такого писателя, который всем своим творчеством, всем своим существом всю жизнь был привязан к ней. Основная тема творчества Ивана Сергеевича – это простой народ на своей земле. Этот народ он видел с малолетства, когда разъезжал со своим отцом, лесником Сергеем Никитичем (Микитичем) Соколовым по лесным делянкам, по бедным смоленским сёлам, попадал и в обветшавшие помещичьи усадьбы (век дворянства заканчивался, и образ разорившегося, доживающего свой век в глуши помещика часто присутствует на страницах его произведений) и в дома разбогатевших на лесных промыслах купчиков, нещадно эксплуатировавших своего же брата крестьянина. Но начиналось всё с детства, и всю жизнь потом Иван Сергеевич стремился написать большой роман, или повествование в рассказах под названием «Детство», и написал многое на эту тему, но до конца жизни не закончил эту свою работу, потому что тема та оказалась неисчерпаемой, как сама жизнь.

А мы, современные читатели, неторопливо вчитываясь, углубляясь в размеренное, медлительное повествование старого писателя, вспоминающего свою молодость, словно плывём по волнам памяти и раскрываем неизведанную для нас страну, иной мир, имя которому было – Россия.

В рассказе «Свидание с детством» есть у писателя такие, поистине исповедальные строки:

«Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живёт; я сам был Россия…».

Характерное признание! Да, вышедший из самых глубин простого народа, он не отделял себя от всего русского мира, каким застал его на сломе веков – XIX и XX. Мир этот был суров и неприветлив для простых русских людей. Сколько встречается в произведениях Соколова-Микитова образов бродяг, горемык, странников, крестьян, занятых тяжёлой, подчас непосильной работой за копейки на благо купцов-скопидомов, раздувшихся на дармовом труде работяг. Рассказывает он и о людях, целиком зависящих от произвола хозяина-промышленника или царского чиновника, помыкавшего ими, как скотиной. Вот характерная сцена из воспоминаний писателя: загулявший калужский чиновник в мундире с «золотыми орлёными пуговицами», выйдя из трактира, орёт на мужика-плотогона, всю весну сплавлявшему по ледяной воде связки плотов из нещадно вырубаемых «хозяевами» смоленских лесов: «Гляди, кто перед тобой стоит! Что глазами, как баран хлопаешь? Помнить обязан: ты есть тварь, ничтожество!.. Кланяйся, сучий сын в землю!..». И кланялись ведь, «сиволапые» русские мужики в землю и чиновнику, и купцу-миллионщику Хлудову из повести «Елень», и их приказчикам с загребущими руками, пока не доходили до последней черты унижения, и тогда уже поднимались сами собой на мироедов крестьянские топоры…

И такою запомнил Соколов-Микитов (фамилия Микитов добавилась в творческий псевдоним писателя от отчества его отца) старую Россию, но не только такой. Старая Россия, старая русская деревня – это был мир его детства, наполненный солнцем, радостью жизни, незабываемыми детскими впечатлениями. И потому краеугольным для всего его творчества является рассказ «На тёплой земле», послужившей зачином целой книги рассказов о былой и современной писателю деревенской жизни. Это было неповторимое ощущение счастья – расти и набираться сил среди удивительной, душевной русской природы, среди лесов, наполненных зверьём и птицами, среди полей с незабываемым запахом медовых трав, у нешироких смоленских речек, с их кувшинками и купавницами – среди всего этого мира, наполненного солнцем и воздухом, лёгкими облаками и грозовыми тучами, тёплым летним дождиком и стылой зимней метелью – мира, родившего столько талантливых писателей, художников, музыкантов…

Другое дело, что иные писатели далеко уходят от русского мира, от корней, но Соколов-Микитов к ним не принадлежал, хотя и его помотала судьба по разным странам и морям. Жила в нём, не давала покоя Ивану Сергеевичу неутомимая душа странника и бродяги, и по молодости он, устроившись матросом на торговый корабль в порту города Ревеля (ныне Таллин), обошёл всю Европу, исплавал всё Средиземноморье и, кто знает, может так и остался бы моряком, вольной душой, очарованным странником, всё время ищущим дальние земли, вроде нашего неутомимого путешественника Фёдора Конюхова, но разразившаяся в августе 1914 года Первая мировая круто изменила его жизнь, как и жизнь всех жителей России и Европы.

Молодой, начинающий свою литературную жизнь писатель, уже известный предвоенному российскому читателю по нескольким произведениям, вдруг из моряков превращается в лётчика, вернее, в авиамоториста на первых российских бомбардировщиках «Илья Муромец», на которых совершает боевые вылеты в тыл врага.

Не забывая при этом описывать свои фронтовые впечатления в многочисленных рассказах и очерках. Вот что пишет писатель Николай Старченко о том периоде жизни Соколова-Микитова: «Иван Соколов значительно раньше и Хемингуэя и Ремарка написал свои рассказы – он посылал их прямо с фронта (почти на крыле самолёта писал, вернувшись с бомбометания!) в газету «Биржевые ведомости», в журнал «Огонёк», в «Ежемесячный журнал». Эти необыкновенные рассказы, о которых практически ничего не сказано в нашем литературоведении, просто поражают своей художественной зрелостью, умением автора-очевидца в немногих точных словах передать и общую картину, и душевное состояние человека на войне. Вот как описана, например, сцена воздушного боя в рассказе «Крылатые слова».

«Очередь разрывов вспыхивает так близко, что сквозь шум моторов отчётливо слышно: Эк! Эк! Эк! И все теряют под ногами опору.

Глядят – справа полощет пожар? Нет, пробито крыло, и куски материи разлетаются по ветру. Левый мотор вдруг уменьшает обороты, темнеет круг винта.

Смотрите, магнето!

Лётчик кричит, но за шумом неслышно, показывает рукой. Механик уже на крыле, пробирается сквозь перебитые тяги, ползёт к остановившемуся мотору. Хватает готовое сорваться магнето, прижимает рукой, другой рукой цепляется за стойку и повисает над бездной.

Мотор заработал».

Безымянный механик, это, конечно, не кто иной, как сам Иван Соколов-Микитов, летавший на бомбардировщике мотористом.

Неизвестно, как дальше бы сложилась судьба Ивана Сергеевича, но мировая война закончилась в России революцией, и началась война Гражданская. И вот – какие странные повороты преподносит судьба: унтер-офицер Иван Соколов становится большевиком, председателем солдатского комитета эскадры воздушных кораблей. Он присутствует в качестве делегата на Всероссийском съезде рабочих и солдатских депутатов в Таврическом дворце в Петрограде, где слушает В.И. Ленина с его знаменитыми «Апрельскими тезисами». Потом была служба во флоте, но с февраля 1918 года, после Брестского мира и всеобщей демобилизации, Иван Сергеевич возвращается в свои родные смоленские места, где начинает работать учителем трудовой школы в Дорогобуже. Не устаёт заниматься и литературным трудом, выходят у него в Дорогобуже первые книги: «Засупоня» и «Исток-город».

Но, видно, не отмерено было ещё полной мерой писателю Соколову-Микитову доли тягот дальних дорог, судьба снова бросает его в круговорот войны и скитальничества. Мобилизует его военная красноармейская власть в качестве интенданта Западного фронта и отправляется он на Украину в поисках продовольствия для армии. Оказывается в Киеве в грозное лето 1919 года, а тут – деникинцы, как снег на голову! Белой контрразведке наш писатель, моторист, интендант показался подозрительным, но сумел, видно, доказать деникинским следователям, что он всего лишь моряк, вольная душа, и все его помыслы стремятся только к морю.

– На море хочешь послужить белому делу? – будет тебе море! – решили белые власти и отправили Соколова-Микитова в Севастополь, где он некоторое время служил в архиве Черноморского флота, а после устроился на торговое судно матросом и отправился вновь в свои бесконечные странствования по европейским морям. В декабре 1920 года корабль «Омск», где служил рулевым Соколов-Микитов, прибыл в Англию, в порт Гулль, где был арестован английскими властями, так как было непонятно, кому принадлежит это судно – белая власть в Крыму пала, а Советы не признавали корабль своим.

Вот тут начался для русского писателя-моряка конфликт с миром Запада, где он оказался невольным эмигрантом на «птичьих» правах. И пришлось ему там натерпеться лиха: побывать и в английской тюрьме как «большевистскому агенту», и пожить в колонии для таких же, как он, бездомных скитальцев-россиян, рассеянных по свету бурей Гражданской войны в России.

Впечатления от этой нерадостной жизни вылились у писателя в повесть «Чижикова лавра» – так с грустной усмешкой называли русские эмигранты свою нищую колонию в благословенной Англии.

Трудным было возвращение Ивана Сергеевича из-за границы. Советская Россия не сразу приняла его. Как-никак оказался он в среде белой эмиграции и мог бы попасть под подозрение большевистских властей, но выручила его, как всегда, малая родина – Смоленщина, где доживали ещё свой век его старики-родители, где ждала его родная среднерусская природа, любимая охота, простые русские люди, с которыми он сроднился всеми фибрами своей почвеннической души.

20-е годы – это время становления Соколова-Микитова как крупного советского прозаика, время вхождения его в мир большой литературы. Достаточно накопилось у него жизненного материала и опыта, чтобы мог он этот творческий багаж передать своему читателю. Выходят повести и рассказы писателя, он знакомится со многими интересными людьми, столпами новой советской литературы: Константином Фединым, Алексеем Толстым, Вячеславом Шишковым. Опять манит его муза дальних странствий, и он уже на правах корреспондента солидного советского издания, газеты «Известия», снова путешествует по Европе, но больше его влечёт всё-таки Россия, её заповедные места и вот уже Соколов-Микитов становится участником экспедиций в Арктику на ледоколах «Георгий Седов» и «Малыгин». Время же снова надвигается переломное – кончаются 20-е годы, надвигаются 30-е с их политическими потрясениями, ужесточением режима в СССР, коренной перестройкой всего советского общества. Надо было искать себе места в новой реальности, и такое место для Соколова-Микитова нашлось. Местом этим вновь оказалось море.

Странная судьба была у этого человека. Он – писатель от почвы, от старой русской деревни, от тихих речек и таинственного мира лесов, заядлый охотник и рыболов – совмещал в себе, в своём характере, а значит, и в своём творчестве неудержимые романтические позывы. А время 30-х годов - это было не только время репрессий и лишений, как часто представляют его сейчас, но это было и неудержимо романтическое время, когда словно новые необъятные горизонты раскрылись перед советским человеком, когда вся страна следила за рекордными перелётами Чкалова и Громова, за полярными экспедициями, переживала за судьбу челюскинцев и папанинцев, за поисками пропавшей экспедиции Нобеле. «Быстрее, выше, дальше» – стало девизом времени. Несытый советский народ на руках носил своих героев – открывателей новых земель и путей. И в этой нише нашёл Соколов-Микитов своё призвание, а может быть, и спасение. Ведь в конце 20-х, в начале «великого перелома», записан он уже был соответствующими органами в «нетрудовые элементы», что грозило ему, как и многим представителям крестьянской интеллигенции, занесённым в «кулацкие писатели и поэты», и высылкой, и ссылкой, и кое-чем похуже. Вспомните судьбу Николая Клюева, Клычкова, Ивана Приблудного, Павла Васильева и многих других писателей и поэтов с русской «почвеннической» душой!.. Но у Соколова-Микитова была и другая душа – душа моряка и неутомимого исследователя неизвестных земель. И это его выручило. Такие люди были нужны и понятны Стране Советов, ими гордились, их ставили в пример.

Четыре раза совершает Соколов-Микитов путешествия с экспедициями в Арктику, участвует в 1933 году в спасении затёртого во льдах ледокола «Малыгин», причём является одним из немногих свидетелей гибели во льдах вспомогательного судна «Руслан».

История с гибелью «Руслана» наделала много шума, этим случаем заинтересовался сам И.В. Сталин. И вот, Соколова-Микитова вызывают по этому делу пред грозные очи сурового вождя советского народа. Та встреча в начале июня 1933 года оказалась судьбоносной для писателя. Иван Сергеевич произвёл на Иосифа Виссарионовича очень приятное впечатление, они дружески побеседовали, и с тех пор писатель больше мог не опасаться за свою судьбу. В 1934 году Соколов-Микитов вступил в члены созданного Максимом Горьким Союза советских писателей.

Вся вторая половина 30-х годов для Соколова-Микитова, уже увенчанного заслуженными литературными лаврами, уже выпустившего своё первое собрание сочинений - это время поездок. Поездки по стране с журналистскими заданиями спасали от тяжёлых мыслей, от литературных склок, от горестных размышлений о судьбе русской деревни. Умирает горячо им любимый отец Сергей Никитич Соколов, родившейся ещё при крепостном праве, большой знаток русской природы, привившей эту любовь и сыну, умирает мать писателя Мария Ивановна, что когда-то, ещё молодой девчонкой, не хотела идти замуж за «лесовика» Сергея, который был много старше её по годам, и потому даже ходила к знаменитому святому старцу Амвросию в Оптину пустынь, спрашивать совета. А старец, порасспросив девицу, сказал добродушно: «Иди, Марья, за того лесовика. Ничего, что старше годами – стерпится-слюбится».

И послушалась Марья мудрого совета батюшки Амвросия и никогда не жалела о том. Видно, сильно было благословение святого, что родила Марья в этом браке одного из самых проникновенных певцов русской земли.

Долгую жизнь прожил Иван Сергеевич Соколов-Микитов – почти 83 года. Скончался 20 февраля 1975 года в Москве. И «нерадостной», как сам он говорил, оказалась она. Не всё, что хотел, он смог написать. Когда силы были – нельзя было писать всю правду, когда можно стало, то уж сил не было. Последние годы жизни старого писателя прошли во тьме – от тяжёлой болезни он потерял зрение. Пережил трёх своих рано умерших дочерей. Но заслуженная слава пришла к нему. Три раза при его жизни выходили собрания его сочинений, само творчество писателя стало связующим звеном, мостом между старой русской литературой и новой. Он явился учителем тех, ныне признанных классиками, писателей 50-х, 60-х, 70-х годов, что позже назовут «деревенщиками», и имя это не позорное, не оскорбительное, а достойное и заслуженное. Таким «деревенщиком», истинным русским по духу писателем и творцом и останется навсегда в нашей литературе, в нашей культуре Иван Сергеевич Соколов-Микитов. И не случайно ли, что сороковой год со дня его кончины пришёлся на «Год литературы», так уместно, так вовремя объявленный сейчас?

Сорок лет ведь ходит душа писателя по родной земле и смотрит на нас...

Специально для Столетия

Творчество И. С. Соколова-Микитова – заметная страница в истории русской литературы ХХ века. Долгие годы его было принято считать только «певцом природы» и традиционно ставить в ряд: М. М. Пришвин, К. Г. Паустовский, В. В. Бианки. Писатель действительно очень тонко чувствовал природу, умел найти краски и тона, чтобы передать подчас неуловимое «дыхание жизни». Но это лишь одна сторона его многогранного таланта, далеко не исчерпывающая всей глубины и самобытности писателя. В советские годы книги Соколова-Микитова широко публиковались, но в основном в издательстве «Детская литература», что свидетельствует об узости подходов к изучению его творческого наследия.

Большое влияние на формирование молодого прозаика оказали писатели-модернисты начала ХХ века, в частности, творчество А. М. Ремизова. На разных этапах литературного пути он опирается на традиции Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, И. А. Бунина, М. Горького. Писателю было присуще христианское понимание мира и человека. Поэтому сегодня можно говорить о духовном реализме И. С. Соколова-Микитова, что позволяет иначе посмотреть не только на его произведения, но и на личность самого автора.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился 30 (17) мая 1892 г. в урочище Осеки недалеко от Калуги в семье Сергея Никитича Соколова (от имени деда вторая часть фамилии: Микитов), управляющего лесным имением. Его детские годы прошли в лесной смоленской деревне Кислово, на родине отца. В 1903 г. поступает в Смоленское Александровское реальное училище, откуда исключается в 1910 г. из 5 класса «по малоуспеваемости и за дурное поведение», «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». В том же году он едет в Петербург и поступает на четырёхлетние сельскохозяйственные курсы. В столице И. С. Соколов-Микитов знакомится с писателями А. М. Ремизовым, А. И. Куприным, А. С. Грином, М. М. Пришвиным, В. Я. Шишковым, что определило его дальнейшую судьбу. В 1911 г. он создаёт своё первое произведение – сказку «Соль земли», где можно увидеть ту усложнённость, которая свойственна сюжетам не фольклорной прозы, а литературной сказке 90-х гг. XIX века. Молодой автор посвящает своё произведение А. М. Ремизову, который был его читателем и критиком.

В это же время он серьёзно увлекается авиацией, и в годы Первой мировой войны вместе со знаменитым летчиком Г. В. Алехновичем совершает боевые вылеты на русском бомбардировщике «Илья Муромец».

И. С. Соколов-Микитов делает свои первые шаги на литературной ниве, но мечта о странствиях не покидает его. Он уезжает в Ревель, недолгое время сотрудничает в газете «Ревельский листок», и в первый раз оказывается на палубе корабля в должности матроса. Через всю жизнь пронесёт писатель светлую, благодарную любовь к морю.

В 1920 г. Иван Сергеевич отправился рулевым на пароходе «Омск» в плавание вокруг Европы. В Англии забастовка докеров надолго задержала судно, которое вскоре без ведома матросов было продано белогвардейскими властями. В 1921 г., мучительно тоскуя по родине, Соколов-Микитов перебрался в Берлин. В 1921-1922 гг. в эмигрантских журналах «Жар-птица», «Современные записки», газетах «Голос России», «Руль», «Накануне» опубликован ряд его рассказов, статей и очерков.

В Берлине и Париже выходят книги Соколова-Микитова «Кузовок», «Где птица гнезда не вьёт», «Об Афоне, о мире, о Фурсике и о прочем». Он встречается с М. Горьким, А. Н. Толстым, С. А. Есениным, А. М. Ремизовым, переписывается с И. А. Буниным и А. И. Куприным, знакомится с Б. А. Пильняком.

Летом 1922 г. писатель вернулся из вынужденной эмиграции в Россию. После скитаний за границей годы жизни на Смоленщине (1922-1929) были наиболее плодотворными. В Кочанах он пишет циклы рассказов «На речке Невестнице», «На тёплой земле», «На своей земле», «Морские рассказы», повесть «Чижикова лавра», а также лучшие свои произведения – рассказ «Пыль», повесть «Елень» и многое другое.

В 1930-1931 гг. выходят из печати его циклы «Заморские рассказы», «На Белой Земле», повесть «Детство», которую И. С. Соколов-Микитов считал самым дорогим своим детищем. Именно в ней истоки творчества и личности, очень русского национального таланта Ивана Сергеевича.

Начало войны застало писателя в новгородской деревне. С наступлением весны 1942 г. благодаря вмешательству Союза писателей семья И. С. Соколова-Микитова была эвакуирована в Пермь (тогда Молотов), где он работает специальным корреспондентом «Известий». Летом 1945 г. Иван Сергеевич возвращается в Ленинград.

В 1940-1960-е гг. писатель много ездит по стране, встречается с разными людьми, ведёт записные книжки, повсюду собирает материал для будущих книг («Рассказы охотника», «У синего моря», «Над светлой рекой», «По лесам и полям», «На тёплой земле» и др.).

В мае 1952 г. Совет Министров РСФСР по ходатайству Калининского облисполкома выделил И. С. Соколову-Микитову земельный участок в Карачарове, где писатель прожил долгие годы. Сюда был перевезён купленный в деревне за Волгой небольшой, но удобный дом, быстро собранный на новом месте: «В конце мая – начале июня будем праздновать “влазины”» (4, 310), – писал Иван Сергеевич К. А. Федину в апреле 1952 г. В письме к В. Г. Лидину читаем: «Этой весной построил я келью на Волге, недалеко от Завидова, – от тех самых мест, где когда-то мы вместе охотились… Дышится здесь как будто легче…» Действительно, здесь писатель искал уединения от суматошной городской жизни, «укрывался» от личной трагедии (гибель дочери), отдыхал душой. В Карачарове он предавался воспоминаниям и раздумьям о прошлом и настоящем. Здесь он нашёл умиротворение. В его письмах разных лет встречаем: «навестите святых карачаровских отшельников», «сподобить благодати», «жизнеописание монастырского нашего бытия», «карачаровская келья», «обитель», «карачаровский скит», «пустынь». «Сие райское житие мне – закоренелому грешнику – кажется скучным».

В этот дом, расположенный на живописном месте вблизи Волги, И. С. Соколов-Микитов приезжал на протяжении двадцати лет. В нём побывало множество гостей, в том числе К. А. Федин, В. П. Некрасов, В. А. Солоухин, В. Лифшиц, А. Т. Твардовский (иногда со своими соратниками-новомировцами В. Я. Лакшиным, И. А. Сацем и др.), только вышедший тогда на литературный путь А. Д. Дементьев, хирург-академик Б. А. Петров; оперный режиссёр, заслуженный артист П. И. Румянцев, внук известного историка М. И. Погодин, сотрудники Пушкинского дома; близкий друг, писатель В. Б. Чернышёв и многие другие.

Кстати, именно в Карачарове К. А. Федина застало известие, что ему присвоено почетное звание академика. Известно также, что А. Т. Твардовский читал в Карачарове только что написанную поэму «Тёркин на том свете», которую специально «привёз на суд» И. С. Соколову-Микитову. Вообще Твардовский любил бывать в Карачарове: «Всё ещё живу близкой и приятной памятью наших с Вами карачаровских прогулок, уховарений, лучше сказать, ухоедений, разговоров и пр. Верно, я с очень хорошим чувством вспоминаю то время…» Отсюда Иван Сергеевич делился с другом творческими замыслами: «Я хотел бы рассказать о виденном и пережитом мною, о моих долголетних скитаниях и встречах с людьми, о смоленской деревне прошлого… Разумеется, это не будет широким повествованием или романом… Это будут простые и по возможности правдивые записки о виденном, испытанном и пережитом – о России, о людях, о том, что выпало видеть и пережить людям моего, не слишком счастливого, поколения» (4, 385) .

Интересен и тот факт, что М. И. Погодин организовал выставку истории Карачарова, заказав из Ленинграда репродукции картин художника и вице-президента Академии художеств Г. Г. Гагарина, в чьём имении теперь располагается дом отдыха «Карачарово», рисунки М. Ю. Лермонтова, друга Гагарина, а также документы, свидетельствующие о том, что название усадьбы пошло от боярина Карачарова, бывшего послом Московии в Италии, которому эти земли были пожалованы государем Иваном Васильевичем Грозным.

«Карачаровский домик» всех встречал особой атмосферой человеческого тепла и участия, неподвластной времени. Н. И. Мазурин вспоминал: «В доме никакой роскоши. Иван Сергеевич и слышать не хотел об отделке его на городской лад – скажем, об оклейке обоями или о покрытии сосновых половиц линолеумом. Не было и застеклённых книжных шкафов. Их заменяли дощатые полки, какие раньше водились в любой деревенской избе».

И. С. Соколов-Микитов был мастером беседы, умевшим распознать в собеседнике что-то глубинное и доброе. Он был не только изумительным рассказчиком, исходившим землю, встречавшимся с интересными людьми, но и внимательным слушателем. По возможности писатель старался принимать деятельное участие в жизни тех людей, с кем сталкивала его судьба.

Иван Сергеевич активно сотрудничает с Калининской писательской организацией, переписывается с П. П. Дудочкиным, встречается с калининскими журналистами Н. И. Мазуриным и И. В. Разживиным, выступает по областному радио. Как отмечает Н. П. Павлов в своей книге «Русские писатели в нашем крае», «со свойственной ему простотой и доброжелательностью он очень скоро сошёлся с областным литературным объединением и стал принимать в его работе близкое участие». В областном издательстве выходили его книги «Первая охота» (1953), «Листопадничек» (1955), «Рассказы о Родине» (1956) и др. О пребывании писателя на нашей земле был снят любительский кинофильм.

В 1952-1953 гг. Соколов-Микитов существенно доработал «Детство», написав главы «Переезд», «Дорога», «Ученье», «Кочановская бабушка», «Атласная туфелька», «Смерть дяди Акима», «Суходол», значительно обогатившие содержание повести, усилившие её социальное звучание. В них полнее раскрывается мир, окружающий главного героя, та атмосфера, в которой формировалась и складывалась личность будущего писателя. Вместе с тем, Соколов-Микитов острее оттеняет в этих главах и те уродливые стороны быта, которых не мог не видеть наблюдательный мальчик, и о чём впоследствии с горечью скажет зрелый писатель: «Мне нечего жалеть из этого прошлого. Жалко лишь тетеревиных выводков, деревенских песен и сарафанов, жалко некогда наполнявшего меня детского чувства радости и любви. А многое невесело мне вспоминать» (1, 96).

И. С. Соколов-Микитов не раз признавался в том, что самой дорогой для него является повесть «Детство»: «Уж очень о далёком это написано, а какое это близкое моему сердцу». Во весь голос звучит в произведении признание в любви своей малой родине – Смоленщине. Отсюда юношей автор унёс с собой в большой мир чувство сыновней любви к России «полей и лесов, народных песен и сказок, живых пословиц и поговорок, родине Глинок и Мусоргских, вечному чистому источнику ярких слов, из которых черпали ключевую воду великие писатели и поэты…» В этом основа основ его миропонимания, жизненного поведения, эстетической и нравственной программы.

Новые главы повести «Детство» были опубликованы в областном литературно-художественном альманахе «Родной край» (в 6-й и 7-й книгах за 1954 г.), членом редколлегии которого он тогда состоял. Редакция не раз предлагала ему написать что-нибудь о верхневолжских краях, но Иван Сергеевич деликатно отказывался, ссылаясь на сжатые сроки: «Я пишу и писал всегда медленно, “туго”, писать наспех совсем не умею» (4, 349).

Особое место в творчестве этого периода занимают «Карачаровские записи», где Соколов-Микитов утверждает тесную связь между прошлым и настоящим России, между историей и современностью. Писателю близка и дорога «карачаровская первобытность», но его беспокоит потребительское отношение человека к природе. Повествование выстраивается на контрасте «тогда» и «теперь». В прошлом (тогда) – «весёлые пароходные гудки» и «большое имение князей Гагариных», сегодня (теперь) – «запущенный парк», «несколько домов и хозяйственных построек». Говоря о запруженной Волге, писатель вспоминает о древнем русском городе Корчеве, который был затоплен при строительстве Иваньковского водохранилища в 1937 г. Иван Сергеевич сожалеет о безвозвратно утраченном уездном городке, напоминающем сказочный Китеж-град.

Небезынтересны сопоставления дореволюционной жизни и быта крестьян Смоленской («рожки») и Тверской («козлы») губерний. Соколов-Микитов выделяет такие качества тверских крестьян, как трудолюбие, владение ремёслами, чувство собственного достоинства, умение видеть красоту природы. Автор, в частности, отмечает: «Несмотря на близкое соседство Смоленской и Тверской губерний, обычаи и обряды крестьян были различны. Да и сами тверские мужики не были похожи на наших смоленских. Тверские крестьяне носили хорошие сапоги, одевались в поддёвки. Многие занимались сапожным, кожевенным, малярным и строительным делом, строили в Петербурге новые дома».

Во всём, о чём пишет Иван Сергеевич, чувствуется знание вопроса и тщательный отбор материала. Поражает, как трепетно Соколов-Микитов относится к истории нашего древнего края, как бережно в своих записях стремится возродить и сохранить её для будущих поколений. По мысли автора, историческая память, которая заложена в названиях тех мест, где он живёт, способна возродить прошлое: «Старинными именами зовутся многие города. Мы проезжаем древний Торжок, Вышний Волочёк, каждый из городов этих напоминает о далёком прошлом. Не раз я бывал в селе Городне, стоящем над Волгою на древнем высоком кургане. Хороша старинная церковь, маленькое кладбище, откуда открывается чудесный широкий вид на Волгу. Есть и другое село, называющееся Новым, с церковью и высокой колокольней. По рассказам старожилов, в прошлые времена в этом селе были три бойких трактира, торговали разными товарами лавочки».

И. С. Соколов-Микитов с неподдельным интересом излагает легенду о возникновении древнего Юрье-Девичьего монастыря, с болью и горечью пишет о другом монастыре (Отрочь Успенский Пречистый монастырь), на месте которого в Калинине возвышается здание речного вокзала. Продолжая разговор об истории Тверского края, писатель делает акцент на его исконном названии: «Недалеко от Карачарова пролегала граница между Московским и Тверским княжествами».

Иван Сергеевич часто расспрашивал собеседников о тверских местах, об озере Селигер и Осташкове, об истоке Волги, куда мечтал попасть ещё в юности. Он написал небольшое, но ёмкое предисловие к книге Н. И. Мазурина «На Селигере», где высказал мнение о важности издания краеведческой литературы: «Подобные книги очень нужны нам. Они пробуждают любовь к родной земле, её богатствам, учат бережно относиться к памятникам старины и к самой природе».

Живя в Карачарове, И. С. Соколов-Микитов любил бродить по местным лесам. Так, с А. Т. Твардовским он побывал на Петровских озёрах. Это путешествие нашло отражение в «Карачаровских записях», в очерке «На своей земле», напечатанном в сборнике И. С. Соколова-Микитова «У светлых истоков» (1969), а позже органически вошло в воспоминания о Твардовском, опубликованных в последней книге писателя «Давние встречи». Это был рассказ об Оршинском Мхе – огромном торфяном массиве под Калинином (Тверью). В центре этого мха и располагаются «загадочные, почти недоступные» Петровские озера с тремя населёнными островами (их даже называли «подстоличной Сибирью»). Соколов-Микитов отмечает, что здесь живут особенные, не похожие на других люди, оторванные от городской суеты, сохранившие старинные обычаи. Обращает на себя внимание, что и в очерках писатель затрагивает ту же тему, которая лейтмотивом проходит через всё его творчество – разорение некогда богатых дворянских усадеб, которые раньше были культурными гнёздами: «Почти стёрлись с лица земли дворянские усадьбы, нарядным ожерельем украшавшие знаменитый тракт» (Москва – Санкт-Петербург. – Е. В .). В очерке этот «прославленный путь», по которому ездили цари и царицы, Пушкин и Гоголь, назван «радищевской дорогой». И. С. Соколова-Микитова вновь удивило «обилие дворянских гнёзд в бывшей Тверской губернии».

Во время этого «занятного путешествия» поразило Ивана Сергеевича и старинное село Спас-на-Сози, где он увидел древнюю шатровую церковь, срубленную без единого гвоздя:

«В церкви не было икон и украшений, но даже по немногочисленным уцелевшим предметам, по железному узорчатому замку, по столбикам разорённого иконостаса можно было видеть, каким высоким художественным вкусом обладали наши прадеды, обитавшие некогда на тверской земле».

Бывал писатель и в Озерках, где жил тогда калининский писатель С. В. Руженцев, считавший Соколова-Микитова своим крёстным отцом в литературе. Познакомил их А. В. Парфёнов, который возглавлял в то время Калининское книжное издательство. Выяснилось, что Иван Сергеевич учился в Смоленске с Сашей Руженцевым – дядей С. В. Руженцева. В этот приезд Соколов-Микитов заинтересовался рассказами матери хозяина озерковского дома о встречах с известным педагогом, народным просветителем С. А. Рачинским, которого хорошо знал и дважды посещал на Смоленщине сам Л. Н. Толстой. Мать Руженцева несколько раз была в его уникальной школе в селе Татево.

Кроме того, как вспоминал С. В. Руженцев, именно в это время начался его «краткий курс в охотничьей академии Ивана Сергеевича». А толчком ко всему послужило то, что гость увидел в доме книгу Н. А. Зворыкина, с которым лично был знаком.

И. С. Соколов-Микитов глубоко убеждён в том, что не всякий человек может быть охотником. Понятна обеспокоенность писателя: «Думается, разумно было бы навести порядок в наших охотничьих хозяйствах, ограничить, где нужно, охоту, дать отдохнуть лесам и водным угодьям, восстановить прежнее обилие живности. <…> Ведь то, что творится вокруг, если говорить прямо, похоже на преступное расточительство. Взять те же калининские места. Сюда съезжаются тысячи охотников. Даже из своего домика я слышу пальбу, как на фронте. Не столько убивают, сколько распугивают и калечат. Можно ли это назвать охотой?» Охота – это искусство: «Искусство меткой стрельбы требует большого опыта и умения и, как всякое искусство, даётся только немногим» (3, 46). В записных книжках Соколова-Микитова находим очень оригинальное сравнение: «Охотники, как и писатели, есть талантливые и бездарные». Охота, по его глубокому убеждению, – состояние души. Охотники – наблюдатели природы, не разучившиеся «слышать и видеть движение соков земли». Человек и природа – это составные части единого неделимого целого. К сожалению, эта связь утрачивается. И виноваты в этом сами люди. На это не раз указывал Соколов-Микитов в письмах к П. П. Дудочкину: «Только вот рыбка в “Московском море” дохнет. Плохо дело. Уж не Калининский ли комбинат спускает в воду отраву?» (4, 350). Писатель одним из первых затронул экологические проблемы, обратил внимание на них местных авторов. В другом письме тому же адресату читаем: «Хорошо, что Вы написали для “Крокодила” о рыбных делах… Нужен закон. Это и в охране природы, и в охране памятников русской старины, которые разрушаются и гибнут ни за понюх табаку. Такова уж, видимо, наша матушка Русь» (4, 352). Мы видим, что он занимает активную жизненную позицию, неравнодушен к тому, что происходит на калининской земле. Иногда боль и отчаяние переполняют его: «В окружных колхозах остались неубранными поля. Грустно смотреть вблизи на такие… неустройства!» (4, 310).

По мере возможности Соколов-Микитов следит и за тем, чем живёт местная писательская организация: «Что делается теперь в калининской литературной жизни? Продолжается кровопролитная война или наконец пришло мирное существование? Кто кого и кто за кого? Горячий народ живёт, видно, в Калинине! Ещё с татарщины» (4, 352). В «Дневниках» он даёт ещё более критичную оценку пишущей калининской интеллигенции: «…Все кричат, как на деревенской свадьбе, никто никого не слышит. “Без тормозов” – черта русская, дикая, так и живут все “без тормозов”, без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум». Такое положение дел не могло устраивать писателя. Возможно, это было одной из причин, по которой у него не сложилось более тесного сотрудничества с региональной писательской организацией.

Необходимо отметить, что И. С. Соколов-Микитов сотрудничал и с областными газетами. Так, в «Калининской правде» писатель выступил рецензентом книги А. Гавемана и Б. Калачёва «Рассказы об охоте», выпущенной Калининским книжным издательством в 1953 г. В данной книге, по мысли Соколова-Микитова, «повествуется о разнообразии и богатстве живой природы Калининской области, о приёмах и способах охоты», которые описаны достаточно хорошо. Мы знаем, что об этом рецензент мог судить в полной мере профессионально, так как сам был «охотником со стажем». Иван Сергеевич подчёркивает воспитательное значение данной книги, так как «авторы заботливо говорят о самом главном, основном качестве настоящего охотника: о бережном, любовном, хозяйственном отношении к живой природе». Именно таким отношением к природе отличается и творчество самого И. С. Соколова-Микитова. Он умел запечатлеть едва уловимые звуки, запахи, оттенки. Ярким свидетельством тому являются небольшие заметки, опубликованные в региональной молодежной газете «Смена». Летом (осенью? – Е. В. ) члены редакции встречались с Соколовым-Микитовым в Карачарове и попросили у него для газеты напутствие юным читателям под названием «Любите и берегите природу». Автор через какое-то время прислал небольшую зарисовку «Пробуждение весны», где продемонстрировал умение тонко подмечать детали, улавливать изменения настроения в природе. С этого «золотого слитка» (оценка редактора) и началось непродолжительное и эпизодическое сотрудничество писателя со «Сменой», где чуть позже были опубликованы заметки «Апрель», «Май», «Коротенькая мартовская картинка» и «Апрельская картинка».

И. С. Соколов-Микитов живо интересовался, как в Калинине обстоят дела с литературой для детей. Он хорошо отозвался о стихах Виктора Хомяченкова. Особенно заинтересовало его творчество начинающей тогда калининской поэтессы Гайды Лагздынь. В своих письмах он также рецензирует некоторые произведения П. П. Дудочкина. Так, его сказочное творчество Соколов-Микитов оценивает весьма положительно («сказочки хорошие»), но обращает внимание, что необходимо стремиться к глубине стиля, многогранности повествования: «Картинка должна быть не одноцветной, а похожей на радугу» (4, 351). Под редакцией Соколова-Микитова вышла книга Дудочкина для детей «Рядом с нами». Соколов-Микитов как редактор – тема особая. Иллюстратор книги Е. Д. Светогоров был поражён его краткой, точной оценкой рисунков. Художник усмотрел в нём не только писателя, но и графика, и живописца-педагога. Сам Соколов-Микитов в эти годы активно сотрудничает с издательством «Детская литература», где среди других печатается книга «Карачаровский домик» (1967). Продолжая традиции русской классической литературы для детей, писатель поучительно, без излишней назидательности, доступно повествует о жизни зверей, птиц, пауков. Рассказы, вошедшие в книгу, просты и поэтичны. Каждый из них в то же время маленький научный трактат.

Именно в «карачаровский период» Иван Сергеевич выступил как мемуарист: книга воспоминаний и дневниковых записей «Давние встречи» (1964-1975), создаваемая им до последнего дня жизни, содержит портретные очерки М. Горького, И. А. Бунина, К. А. Федина, В. Я. Шишкова, А. С. Грина и других. Очерки отличаются тонкостью оценок, дают представление о литературных вкусах, мировоззрении и позиции самого автора.

Примечательно, что впервые воспоминание о Вячеславе Яковлевиче Шишкове было опубликовано в «Калининской правде» (1973, 3 октября). Свой очерк автор начинает с разговора с Горьким за границей: «Вспоминая о ленинградских писателях, Алексей Максимович первым назвал имя В. Я. Шишкова. Это понятно. Мы говорили, о России, и, само собою, первым вспомнилось имя писателя в высшей степени русского» (4, 172). В первую очередь обращает на себя внимание столь высокая оценка, данная Шишкову. Иван Сергеевич реконструирует и своё первое знакомство с Вячеславом Яковлевичем. Подмечает, что поразила его «нечеловеческая теплота, русская приветливость, умение весело пошутить» (4, 172). Соколов-Микитов не скупится на эпитеты, характеризующие Шишкова: «живой, русский, прекрасный человек». Через всю жизнь Соколов-Микитов пронёс память о нём, как о любимом и верном друге, прекрасном писателе, отзывчивом и сердечном человеке. Впрочем, таким был и он сам.

Таким образом, Тверской край нашёл самое непосредственное отражение в произведениях писателя. Поэтому «карачаровский» период жизни И. С. Соколова-Микитова становится достаточно значимым в осмыслении его творческого наследия. Он углубляет и корректирует представление о мировоззренческой и эстетической позициях одного из замечательных русских писателей ХХ века.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Соколов-Микитов И. С . Собрание сочинений: В 4 т. Л.: Художественная литература. 1985-1987. Т. 1-4.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: В 3 т. М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2006. Т. 1-3.

Соколов-Микитов И. С. Из карачаровских записей: Дневник писателя // Новый мир. 1991. № 12. С. 164-178.

Бойников А. М. Соколов-Микитов и литературная жизнь Твери 1950-х годов // И. С. Соколов-Микитов в русской культуре ХХ века. Тверь: Марина, 2007. С.162-170.

Бойников А. М. История и современность в «Карачаровских записях» И. С. Соколова-Микитова // : Актуальные проблемы жанра и стиля. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. С. 36-49.

Васильева Е. Н. Творчество И. С. Соколова-Микитова: новый взгляд: Учебное пособие. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2006.

Васильева Е. Н. И. С. Соколов-Микитов // Тверские памятные даты на 2007 год. Тверь: Альфа-Пресс, 2007. С. 156-158.

Воспоминания об И. С. Соколове-Микитове. М.: Советский писатель, 1984. С. 274-294.

Жизнь и творчество И. С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984.

Иванова И. Е. Письма И. С. Соколова-Микитова из «карачаровской обители» // Русская литература и журналистика : Актуальные проблемы жанра и стиля. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. С. 29-36.

Павлов Н. П. И. С. Соколов-Микитов // Павлов Н. П. Русские писатели в нашем крае. Калинин: Книжное издательство, 1956. С. 129-133.

И. С. Соколов-Микитов и тверская газета «Смена» (1959-1960) / Публикация М. В. Строганова // И. С. Соколов-Микитов в русской культуре ХХ века. Изд. 2-е. Тверь: Марина, 2008. С.214-225.