Почему из всех животных воюют друг с другом только люди? Это потому, что мы такие умные? Или, наоборот, мы стали такими умными, потому что были агрессивными? Или некоторые животные тоже могут под настроение истреблять себе подобных? Попробуем мирно разобраться.

Тата Олейник

Вся история человека - это история войн. Попутно, конечно, еще изобреталось колесо и мытье рук, но любой открывший учебник истории неизбежно утонет в обилии взмыленных конских крупов, окровавленных мечей и прорывов линии Мажино.

Даже самые великие литературные произведения древности - это в основном вдохновенные повествования о том, как Ахилл выдирает сухожилия из Гектора, Шива раздает пинки асурам, прекрасный Усивака изничтожает дом Тайра, а Кухулин, сломав спину своему другу Фердиаду, говорит по этому поводу несколько добрых, прочувствованных слов. Про Библию и говорить нечего: там сплошное избиение младенцев от первой страницы до последней.

Учитывая, что биологически человек - каннибал и падальщик, другого поведения от него, наверное, ждать было бы наивно. Тем не менее за годы эволюции этот хищник набрался такого альт­руизма и таких способностей к сопереживанию, состраданию и милосердию, что если смотреть на человечество с какой-нибудь Альфы Центавра, то, наверное, можно было бы ожидать, что уже к палеолиту homo как бы sapiens отложит в сторону свой древний каменный топор и преисполнится любви и благости. Нет, ну в самом деле, как можно плакать над увядающим цветочком, а потом идти выпускать кишки своим соседям?

Откуда в нас эта интересная шизофрения? Почему человек так долго формировался как животное вою­ющее и что происходит на этом фронте сейчас? Очень любопытные ответы на эти вопросы дают последние исследования антропологов и социопсихологов.

За всю обозримую историю не было ни минуты на планете, когда где-нибудь не шла бы война, и до XX века примерно 7–10 процентов населения Земли погибало в результате военных действий (в XX веке резко возросшая численность населения обрушила этот процент, невзирая на несколько войн мирового масштаба). Надо сказать, что человечество так и не придумало ни одной обширной идеологической системы, которая однозначно говорила бы, что война - это что-то плохое: все религии так или иначе поддерживали святое право одной группы людей резать другие группы людей, если, конечно, очень хочется. Отдельные пацифисты всегда воспринимались большинством как существа малахольные, плохо понимающие важность исторических моментов.

При этом собственно убийство - отнятие жизни человека - практически всегда считалось преступлением. С одной оговоркой: убийца действовал один или в небольшой группе. Как только группа становилась большой, то любое убийство, совершенное ею, называлось ли это войной, казнью, революцией или подавлением бунта, получало полную моральную индульгенцию.

И вот этот момент - человек имеет право убивать, если находится в группе, но не имеет, если он один, - объясняет очень многое про природу войны и человека. Правда, очень долго на него не обращали внимания.

Существуют десятки теорий, объясняющих феномен войны: Фрейд объяснял ее агрессией и тягой к смерти, Мальтус - борьбой с перенаселением, Гегель - законами диалектического развития общества, Ленин - классовой борьбой. В последние годы появилась масса замечательных теорий: пассионарности, возрастного дисбаланса (чем моложе население в обществе, тем охотнее оно воюет), экономические и рационалистические теории. И все они замечательно показывают, в каких условиях люди охотнее воюют, но не отвечают на главный вопрос: зачем они вообще это делают? То есть понятно, что победители получают какие-то блага, но в целом война практически всегда разорительна для всех сторон и крайне невыгодна для абсолютного большинства ее участников. Приятно, конечно, получить на халяву кувшин, две циновки и моложавую рабыню - но стоило ли это риска остаться без головы? Обрати внимание, что сплошь и рядом люди воюют вообще без шансов на какую-либо награду. Достаточно изучить историю военных конфликтов между примитивными племенами папуасов Новой Гвинеи, где каждое племя находится в перманентном состоянии жестокой войны со всеми остальными, где любой незнакомец воспринимается одновременно убийцей и жертвой и где смерть от естественных причин для мужчин (да и для многих женщин) является событием исключительным. Люди просто живут тем, что уничтожают друг друга. Забота о пропитании, жилье, потомстве там второстепенна, на первом месте стоят постоянная бдительность, страх перед врагом и ненависть к соседям.

В общем, если бы люди тратили столько же усилий, сколько тратят на войны и на поиски компромиссов, они бы, несомненно, сумели решать все мировые вопросы, проливая одну-единственную жидкость - чернила.

Биологи и этологи, робко пытавшиеся внести в дискуссии свои предложения, обычно жестко выставлялись за дверь. Ладно, говорили им, вы еще можете что-то вякать про секс, психику или там, про генетику, но война к биологии никакого отношения не имеет. Звери не воюют. Покажите нам зяблика с гранатометом - тогда поговорим.

И зяблик таки нашелся. Ну, то есть не совсем зяблик…

Факты о войне

90% всех компьютерных игр, выпускаемых в мире, предполагают, что игрок будет развлекаться убивая. Игры, в которых нужно лечить, растить или строить, пользуются куда меньшим спросом, особенно среди мужской аудитории.

Самая короткая война в мире - это война 1896 года между Великобританией и Занзибаром. Она продолжалась 38 минут - именно столько времени понадобилось британской эскадре, чтобы разнести дворец султана и выкурить оттуда правителя. Во время войны погибло 500 человек, все - занзибарцы.

Самая длинная война - вой­на между Нидерландами и архипелагом Силли, на котором проживает около 2000 человек. Она продолжалась 335 лет. Жертв ни с той ни с другой стороны не было. Мир был подписан в 1986 году.

Зверские манеры

Животные действительно не воюют. Они могут драться, кусаться, царапаться, выгонять со своей территории и вести брачные сражения, но в плане полномасштабных боевых действий у них имеется большой ноль в анамнезе. Хищники могут охотиться группами, но, встретив группу-конкурента, они не станут выстраиваться в шеренгу и смыкать штыки; отдельные особи могут сцепиться, но в целом группы будут стараться держаться подальше друг от друга. Знаменитые «войны муравьев» тоже не являются войнами в человеческом понимании: это просто хищнические набеги на муравейники другого вида с разорением этих муравейников. Охота - да. Но не битва.

Разумность приматов обусловлена их агрессивностью

А вот чтобы группа одного вида целенаправленно ходила истреблять представителей другой группы, относящихся к тому же виду, - нет, образцов такого плана природа человеку не показывала. До поры до времени. А точнее, до середины 1970-х годов, когда исследовательница Джейн Гудолл, специализировавшаяся на изучении шимпанзе в естественных условиях, выпустила книгу, свидетельствующую о том, что шимпанзе воюют. Именно воюют, без каких-либо разночтений. Самцы (иногда и самки) группы собираются в боевые отряды и стараются незаметно пробраться к стоянке другой группы, попутно жестоко избивая, а иногда и уничтожая встретившихся им «врагов», в том числе и детенышей.

Биолог, временно превратившаяся в летописца, детально описывает такие вылазки: «Шестеро взрослых самцов группы Касакелы, один самец-подросток и одна взрослая самка, оставив младших шимпанзе стаи, направились на юг, а затем услышали крики шимпанзе, доносившиеся с той стороны, и застали врасплох самца Кахамы - Годи. Один из самцов Касакелы повалил убегавшего Годи на землю, сел ему на голову и прижал его ноги, а остальные в течение десяти минут били его и кусали. Наконец один из нападавших бросил в Годи большой камень, после чего нападавшие убежали. Годи смог подняться, но он был тяжело ранен, истекал кровью, тело его покрывали укусы. Годи умер от ран. На следующий месяц три самца Касакелы и одна самка снова отправились на юг и напали на самца Кахамы по кличке Де, который на тот момент ослабел из-за болезни или предшествовавших драк. Нападавшие стащили Де с дерева, топтали его, кусали, били и вырывали у него клочья шкуры. Сопровождавшую Де самку, у которой была течка, нападавшие заставили пойти вместе с ними на север. Два месяца спустя Де видели живым, но истощенным настолько, что позвоночник и кости таза торчали из-под шкуры; у него отсутствовали несколько когтей, была оторвана часть пальца на ноге. После этого его не видели. В феврале 1975 года пять взрослых самцов и один самец-подросток Касакелы выследили старого самца Голиафа из стаи Кахамы. Восемнадцать минут они били его, колотили и пинали, наступали на него, поднимали и швыряли навзничь, таскали по земле и выкручивали ему ноги...»

Самое интересное то, что совсем недавно обе эти группы были одной. Она разделилась после расхождения лидеров. Все члены этой группы были близкими родственниками, испытывавшими до «развода» добрые чувства друг к другу.

Книга Гудолл вызвала огромный скандал, особенно в лагере поклонников теории о том, что настоящая жестокость в природе свойственна только человеку - существу, от природы оторвавшемуся.

Увы, дальнейшие исследования ученых подтвердили наблюдения и даже расширили их. Выяснилось, что военные вылазки (правда, менее жестокие и реже приводящие к смертям) совершают и другие обезьяны, например гиббоны и павианы. Даже травоядные гориллы и паукообразные обезьяны периодически встают на тропу войны, чтобы как следует навалять соседям.

Вопрос «почему» все еще продолжал витать в воздухе. Наблюдаемые Гудолл шимпанзе не страдали от бескормицы, у них были вполне обширные охотничьи угодья, способные прокормить и большее число представителей вида. Возникало ощущение, что они совершают такие набеги просто из удовольствия. Глумление над трупами и радостные танцы вокруг них казались актом бессмысленной и неоправданной жестокости. И почему шимпанзе - такие умные, привязчивые и эмпатичные, так трогательно сотрудничающие друг с другом и заботящиеся о безопасности своих ближних - вдруг превращаются в обезумевших садистов? Какие механизмы позволили эволюционировать и закрепиться такому явно вредному для вида свойству?

И тогда возник следующий вопрос: а вредному ли? Самые жестокие воители среди приматов - это шимпанзе, они же являются самым разумным из ныне живущих видов (если не считать людей, конечно). Так что появилось раньше - разумность или жестокость?

В групповых сражениях побеждали не сильнейшие, а умнейшие

Ряд исследователей полагают, что жестокость воюющих приматов - это следствие их высокоразвитой способности к размышлению и состраданию. Именно потому, что умеют понимать чужую боль, они причиняют ее, испытывая агрессию и возбуждение. И это возбуждение, страх и эмпатия становятся своего рода наркотиком, который совершенно нельзя добыть иначе, как только муча себе подобных. Единственные детеныши, которые осознанно калечат маленьких животных и приходят в возбуждение, глядя на их агонию, - это шимпанзята (опять-таки если отвлечься от человека). Котенок может изувечить мышь, но он не будет задумываться о чувствах мыши - он просто играет дергающимся клубком. Детеныш шимпанзе прекрасно понимает, что птичке с оторванной ножкой больно, - он демонстрирует поочередно и страх, и жалость, и злорадство, играя своей живой игрушкой*.

* - Примечание Phacochoerus"a Фунтика: « Так, пожалуй, уволюсь. Я и раньше был не самого лучшего мнения о всяких обезьянах, но после такого раскрытия карт я, право, начинаю чувствовать себя в вашем обществе некомфортн »

Но большинство эволюционных психологов все же придерживаются противоположной точки зрения. Они считают, что как раз разумность приматов обусловлена их чрезвычайной агрессивностью по отношению к себе подобным.

Если собрать воедино различные теории на эту тему, то все происходило примерно так.

Предки приматов жили в местности, в которой постепенно началась жестокая конкуренция за ресурсы. Расселение вне привычного ареала по каким-то причинам долгое время было затруднено, и популяция страдала от периодических голодовок, после чего начались активные стычки между ее членами с целью, например, каннибализма или просто регуляции численности (такие картины мы можем наблюдать у некоторых современных видов, например у львов, гиен и крыс). Вот тогда и оказались крайне выгодными мутации, которые ориентировали особей на альтруизм по отношению к «своим», то есть самым близким родственникам, и на агрессию к «чужим» - более дальним родственникам. Будучи от природы существом, не слишком хорошо вооруженным для уничтожения себе подобных, в отличие от львов, гиен и крыс, предок человека и обезьян не мог легко убивать соперников в одиночку. Зато объединившись группой, можно было истребить всех лишних кузенов и троюродных дядюшек.

Достаточно крупное животное-собиратель, нуждающееся в большом количестве белка, не специализированное на травоедении и не обладающее мощными клыками, когтями или зубами, сделало ставку на сотрудничество и на агрессию к чужакам. Миллионы лет оно совершенствовалось в этих замечательных навыках. Часть его потомков научилась скакать по деревьям и питаться листиками, так что у растительноядных обезьян такие вылазки являются, скорее, атавизмом. Но вот обезьяны-мясоеды вынуждены были и дальше тренировать свой патриотизм и непримиримость к врагам, так как проще всего было получить белок из такой же обезьяны, если, конечно, подкараулить ее толпой и оторвать у нее вкусные и питательные ноги (шимпанзе, будучи не таким выраженным каннибалом, как человек, тоже не брезгуют поеданием частей тел убитых, прежде всего детенышей).

И да, в групповых сражениях побеждали не сильнейшие, а умнейшие. Наблюдательные, осторожные, с высокими способностями к коммуникации, взаимопониманию и взаимовыручке. Те, которые старались не допустить никаких свар в своей группе (вспомним тот важный момент, что убийца-одиночка у нас всегда изгой, так как личная агрессия, особенно по отношению к «своим», не приносит бонусных очков группе, а отнимает их).

Так что не разум породил агрессию, а, вероятно, наоборот: наш большой и умный мозг мы получили в подарок от прапрадедушки, который с его помощью успешно добывал мозги поменьше.

Вот такие интересные новости приходят к нам из мира птичек и зверюшек.

Прокляты навеки

И что же, человек так и обречен пожизненно быть «человеком убивающим», раз уж такая видовая специализация получилась?

Представим себе отца семейства, который нежно целует детей и жену, поправляет вязаное одеялко на младенце, гладит киску, треплет за ухом собачку, подсыпает пшена канарейке, а потом берет берданку и идет стрелять в мерзавца, который покусился на мир и покой в любимой семье. Готовы ли мы его понять? Конечно готовы! По крайней мере, на данном этапе развития общества. Защита своих, особенно самок и детенышей, у нас находится в таком приоритете перед всеми иными формами сострадания, что даже тогда, когда мы видим в кино нападения на мирные домашние гнездышки, у нас сжимаются кулаки и шерсть встает дыбом на хребте. Способность человека к любви и состраданию поистине безгранична, с ней может сравниться только ярость по отношению к угрожающим тому, что мы любим, - наша ли это семья, имущество или спасаемый нами от забоя кит.

Осталось только поделить мир на «своих» и «чужих». Для шимпанзе «свои» - это те шимпанзе, с которыми он контактировал последнюю пару месяцев. Или не только шимпанзе, но и, скажем, те же собачки или любимые плюшевые игрушки - в общем, то, что шимпанзе недавно обнюхивал, оглаживал и почитал своим.

У человека с его обширнейшими коммуникациями и сверхнакачанным мозгом все куда сложнее. Он может искренне ненавидеть соседа по коммуналке и горячо любить своего президента, хотя соседа он нюхает ежедневно, а президента никогда в глаза не видел (хотя телевизор пытается исправить ситуацию). Он просто вырос в сознании, что «свои» - это его самый лучший в мире народ, возглавляемый самым лучшим в мире вождем, и это не обсуждается. Даже вполне развитого и цивилизованного человека можно в считаные недели превратить в пылающего ненавистью шимпанзе, если ежедневно из специальных ящичков доверительно рассказывать ему, как проклятые печенеги делают колбасу из христианских младенцев, а порочные финикийцы планируют десантировать свою морскую пехоту в его санузел.

А вот если из этого же ящика, или с церковных кафедр, или со страниц хороших книг постоянно повторять, что все люди - братья, все дети нуждаются в защите, что нельзя обижать слабых, какого бы цвета у них ни были жабры, и вообще «не тронь птичку, положь собачку», то понятие «свои» вполне может растянуться до объемов Галактики и даже сверх того. И все эти пацифисты прошлого - Эразмы Роттердамские, Викторы Гюго, Франциски Ассизские и Львы Толстые - в конечном счете расширяют-таки эту Галактику. Не для всех, неравномерно, но процесс идет.

Вот японский писатель XVII века пишет сказку про разбойника, который грабил и убивал людей, а потом его поймали и приговорили к казни в кипящем масле. В котел кинули и маленького сына разбойника, и, когда масло стали заливать, разбойник, спасаясь от жара, встал на ребенка ногами, и «зрители над ним смеялись». Семнадцатый век, просвещенный писатель. А ведь сегодня даже в ИГИЛ мы вряд ли наберем зрителей, которые сумели бы посмеяться над таким зрелищем...

Потому что человек, к счастью, меняется - меняется стремительно и к лучшему. Вид растерзанных тел врагов все меньше радует пуб­лику, если не брать совсем атавистических особей. Чем безопаснее мы себя ощущаем, тем больше добросердечия мы готовы изливать на головы своих ближних и дальних. Чем больше нам твердят из каждого утюга, что насилие недопустимо, тем более мы склонны с этим соглашаться.

И наоборот: там, где, забрав рычаги информации, к власти приходят обезьяны, очень скоро почти все общество покроется дикой шерстью. Особенно та часть общества, образование которой по своей малости и чахлости не сможет выступить надежным щитом, защищающим от страха и ненависти к «чужим». К счастью, информация в современном мире не знает границ, и с каждым годом тоталитарным властителям этой планеты все труднее по-настоящему заряжать свой народ страхом и ненавистью, если на самом деле этому народу ничто не угрожает.

Так что с шимпанзе, в общем, можно начинать прощаться - до худших времен. А то кто знает, как там на Альфе Центавра эволюция шла.

Фото: Everett Collection / East News; Getty Images; Rex Features / Fotodom.ru; Shutterstock.

Этим вопросом задавались сотни мыслителей и ученых на протяжении всей истории человечества, но так и не пришли к единому мнению.

Законы природы

Существует гипотеза, что война – это один из природных механизмов, регулирующих человеческую популяцию. Определенная логика в данном утверждении есть, ведь человечество давно научилось эффективно защищаться от хищников и многих других природных напастей. Следовательно, как говорил в одном из своих выступлений известный в Интернете персонаж Mr Freeman, нас становится многовато.

Перенаселение

Исходя из предыдущей теории, можно вывести следующую: в связи с тем, что население планеты с каждым годом увеличивается, а территории пригодные для жизни, запасы пищи, воды и полезных ископаемых, напротив, стремительно уменьшаются, военные конфликты становятся неизбежными.

Томас Мальтус полагал, что война - неизбежный результат роста населения в условиях ограниченного доступа к ресурсам.

Амбиции королей

К сожалению, зачастую мирное население мало что решает в политических играх «больших боссов». Таким образом, народы иногда становятся лишь пешками, удовлетворяющими манию власти к захвату новых территорий и сфер влияния на мировой арене.

Древние инстинкты

Некоторые исследователи полагают, что человек стремиться воевать из-за непобежденных животных инстинктов. То есть не потому, что ему действительно нужна данная территория или ресурс, а из-за непреодолимой тяги защищать «свое», даже если оно таковым не является.

Политика и ничего больше

Многие социологи сходятся на мысли, что корни и причины военных конфликтов не стоит искать в психологии и биологии, скорее, уверены они, это всего лишь один из политических маневров, никак не связанных с природой человека. Война в этом случае не многим отличается от прочих инструментах в политических взаимоотношениях между странами.

Дэн Рейтер писал, что войну не следует воспринимать как отказ от дипломатии, это продолжение торговых отношений другими средствами.

Истоки в религии

Если заглянуть в учебник истории, можно проследить интересную закономерность: все войны, так или иначе, связанны с религиозными предпочтениями людей. Так, например, верили, что только воин может попасть в желанную загробную жизнь. Христиане и вели войны с «неверными», желая навязать свою веру другим народам. И даже в новейшей истории мы можем увидеть манипуляцию людьми посредством давления на их религиозные чувства.

Какими бы не были реальные причины возникновения военных конфликтов, современный человек обязан понимать их последствия и стараться избегать разжигания новых войн.

XXI век на дворе, а воз и ныне там. Может быть, дело в каких-то глубинных основаниях человечности? Война... Война всегда была частью человеческой истории. Более того, есть сведения, что шимпанзе и муравьи тоже ведут войны. Почему мы этим занимаемся? Вот десятка самых распространённых гипотез. Разумеется, они не только различны, но и по-своему схожи.

«Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью» («Дхаммапада» I, 5).

1. Мужчина = воин

Ряд эволюционных психологов полагает, что всё дело, как нетрудно догадаться, в эволюции (у них на любой вопрос готов такой ответ!): сильные и воинственные мужчины чаще других получали доступ к женщинам и другим ресурсам, производя на свет больше потомства. Собственно, ради спаривания всё это и делалось: создавались союзы с другими мужчинами, планировались набеги и т. п. Когда семьи стали создаваться чуть более цивилизованным образом, воинственные коалиции пригодились для того, чтобы отбирать ресурсы для своей семьи. Таким образом, говорят нам, возникли общество и государство. Иными словами, от идеи государства неотделима идея армии. И об этом много писали не только психологи, но и философы, вспомните хотя бы Хосе Ортега-и-Гассета.

У этой гипотезы, впрочем, есть любопытное ответвление, которое возводит нашу воинственность к последнему общему предку людей и обезьян. Поскольку шимпанзе демонстрируют поведение, похожее на человеческие войны, такое предположение выглядит как минимум логичным. Иными словами, мужчины стали воинами задолго до появления нашего с вами вида и даже рода.

2. Месть хищникам

Эссеист Барбара Эренрайх полагает, что вышеприведённая гипотеза плохо согласуется с фактами. По её мнению, корни войны следует искать в древнем страхе перед хищными животными. На протяжении всей человеческой эволюции (и прежде всего на её ранних этапах) перед нашими пращурами стояла задача скрыться, убежать, спастись от хищников, которые были и сильнее, и быстрее. Но как только в распоряжении двуногих появилось подходящее оружие, охотник и жертва поменялись местами. По-видимому, охота на хищников выполнялась в ритуальных целях, а со временем на смену животным пришли люди, и мы стали совершать кровавые набеги на соседей. Г-жа Эренрайх пытается доказать свою правоту ссылкой на то, что для большинства людей война не является психологически комфортным мероприятием и требуется радикальная перестройка психики в процессе своего рода ритуалов (магические заклинания с высоких трибун, шаманское вызывание духа патриотизма, призывание духов предков, представление о чести мундира и знамени, все эти бесконечные парады). Война, делает она вывод, пример усвоенного поведения, а не врождённого.

3. Убедительный ястреб

Когда разгорается общественная дискуссия по поводу конфликта с той или иной страной, всегда есть ястребы, требующие положить конец напряжённости силовыми действиями, и голуби, призывающие к переговорам. Лауреат Нобелевской премии по экономике Даниэль Канеман в соавторстве с Джонатаном Реншоном написал статью, в которой утверждал, что ястребы побеждают чаще, поскольку именно такая идеология отвечает нашим врождённым оптимистическим (sic!) устремлениям. «Психологические исследования показали, что подавляющее большинство людей уверены в том, что они умнее, привлекательнее и талантливее среднего обывателя, а потому переоценивают свои шансы на успех, - вещал учёный дуэт в журнале Foreign Policy. - Кроме того, людям свойственна иллюзия того, что у них всё под контролем. Они постоянно преувеличивают степень своего влияния на последствия своих поступков».

Иными словами, мы идём на войну, потому что ошибочно верим в неизбежность победы.

Несколько иной, но очень похожий взгляд на ситуацию гласит: как только мы понимаем, что в нас видят угрозу (тем более - если нас боятся), мы переходим психологический рубикон и отказываемся от рационального взгляда на вещи, предпочитая риск. Поэтому, вместо того чтобы исчерпать сначала все мирные альтернативы, мы начинаем войну в угоду ястребам.

4. Перенаселение

Томас Мальтус учил, что война - неизбежный результат роста населения в условиях ограниченного доступа к ресурсам. Эта идея по сей день пользуется популярностью. Стэнфордский экономист Рэн Амбрамицки поясняет: население мира увеличивается в геометрической прогрессии, а рост производства продуктов питания отстаёт. Если мы, чувствуя приближение катастрофы, начинаем экономить и рожать меньше детей, ситуация остаётся под контролем. В противном случае того же эффекта природа добивается сама - с помощью войн, голода и эпидемий.

5. Юный задор

Эта гипотеза сейчас особенно популярна. Считается, что всплеск жестокости (и война в том числе) - следствие увеличения доли молодых людей, лишённых возможности проявить себя на мирном поприще. Если не направить их энергию вовне, они передерутся между собой и нанесут вред нашему обществу.

6. Стадное чувство

В кризисное время у общества включается инстинкт самосохранения. Отбрасывается всякая рациональность. Инакомыслие подавляется. Единственная ценность - сплочённость рядов. Есть только «мы» и «они». Для многих людей с незрелой психикой (о чём можно прочитать, например, у Эриха Фромма) это прекрасная возможность решить извечную проблему своей психологической идентичности, и немудрено, что они хватаются за неё при первой же возможности.

7. Продолжение торговли

Некоторые социологи (особенно испытавшие влияние идей Карла Маркса) полагают, что не следует искать корни войны в мутных водах эволюции или психологии. По их мнению, война всего лишь разновидность политического манёвра, который развивался параллельно со становлением цивилизации. Мы всегда вступаем с кем-то в переговоры - и группами, и поодиночке. Перед нами постоянно встают вопросы о распределении ресурсов, о социальной справедливости и пр. Сторонник этой модели Дэн Рейтер писал, что войну не следует воспринимать как отказ от дипломатии, это продолжение торговых отношений другими средствами. С началом войны переговоры не прекращаются, и как только сторонам удаётся прийти к соглашению, заключается мир.

8. Страх смерти

Данная гипотеза исходит из того, что люди образуют культурные группы (племена и народы), поскольку им надо знать, что после смерти от них что-то останется. Это одна из тех успокоительных подушек безопасности, благодаря которой мы не боимся смерти. И мы всё время опасаемся, что кто-нибудь уничтожит нашу культуру и сотрёт память о нас с лица земли. И вот мы точим мечи и возбуждаем воинственный дух, чтобы на всякий случай напасть первыми. Мы готовы умереть за свою культуру, чтобы после нас что-то осталось. В нас воспитывают это чувство патриотическими рассказами о предках, которые били врага и на Куликовом поле, и на Курской дуге. Мы гордимся ими, чтобы быть уверенными, что потом точно так же будут гордиться нами.

9. Примитивная агрессия

Агрессия - инстинкт, способствующий выживанию. Животное, чтобы его не убил более сильный и голодный представитель того же вида, демонстрирует отказ от агрессии, готовность к послушанию (посмотрите, как котёнок играет с взрослым: я тебя кусаю только понарошку). Мы, с одной стороны, ведём себя похожим образом. С другой стороны, человек как общественное животное в процессе социального развития выработал иные стратегии выживания: в особых случаях агрессия разрешается - по отношению к заранее назначенному врагу.

10. Обратимая социальная адаптация

В начале XX века антрополог Маргарет Мид высказала мысль о том, что война вовсе не обязательное следствие нашей агрессивной, конкурентной натуры. Это, скорее, социальная адаптация, от которой мы вполне могли бы отказаться по своей воле. Для этого совсем не обязательно проводить социальные преобразования и ждать, пока все вокруг станут лучше. Можно начать с себя. Есть даже хороший учебник на эту тему, которому уже пара тысяч лет. Называется «Дхаммапада».

Подготовлено по материалам io9.

Сколько бы заботливые родители и пожилые учителя не говорили, что всё это блажь, а думать надо о детях и работе, человек по всему миру вновь и вновь обнаруживает поразительный интерес к идеям, даже в век интернет-гипермаркетов. Люди выходят на улицы, дерутся с полицией, едут воевать в горячие точки, подрывают себя в автобусах, и вообще ведут себя не так, как им положено нормами безопасного общежития.

Что же заставляет человека отстаивать свои убеждения, порой рискуя спокойствием и даже безопасностью? Почему такая, казалось бы, абстракция, как идеи, защищается с той эмоциональной вовлечённостью, которую каждый из нас имел возможность наблюдать?

Французский социолог Мишель Маффесоли в книге «Человек постмодерна» связывает потребность к отстаиванию убеждений с феноменом неотрайболизма и формированием « новых городских племён» - групп, в которых объединение личностей происходит не только по принципу единства территории, характерному для социального устройства предыдущих эпох, но и по принципу единства взглядов и вкусов. В основе любого объединения, по Маффесоли, лежит потребность в чувстве принадлежности. Это чувство заставляет человека защищать то сообщество, которое он считает «своим» и, соответственно, в первую очередь защищать то, что составляет его сущностное ядро - взгляды, этим сообществом разделяемые. Но только ли в этом причина? Чтобы разобраться в данном вопросе, мы обратились к специалистам - психологу, биологу, социологу и философу.

Что же заставляет человека отстаивать свои убеждения, порой рискуя спокойствием и даже безопасностью?

Мария Максимова

кандидат психологических наук,
МГУ

Почему у человека есть потребность отстаивать свои убеждения? Убеждения входят в состав идентичности человека. Идентичность - ядро личности, ощущение собственной непрерывности и самотождественности. Это совокупность самоопределений человека, принятых им относительно себя и своей жизни. По сути, это ответ на вопрос «Кто я?». Отстаивая свои убеждения, мы косвенно отвечаем на этот вопрос, поддерживаем свою идентичность. Чем больше мы вкладываемся, чтобы отстаивать свою точку зрения, тем ближе идентичность к полюсу «достигнутая» в противовес «диффузной». Достигнутая идентичность - характеристика зрелой личности, прошедшей через кризис. Основными источниками убеждений считаются воспитание, личный опыт, социальные стереотипы, авторитеты, а также искусство, наука и религия. Убеждения связаны с понятием социализации, взаимодействия с другими людьми. Убеждения, так же как и установки и многие другие социально-психологические феномены, имеют трёхкомпонентную структуру, три элемента: когнитивный (осознание, содержание, знания), эмоциональный (оценка, отношение, чувства) и поведенческий (что я делаю исходя из своих убеждений).

Если рассуждать в терминах гештальт-терапии, убеждения могут состоять из интроектов - принятых в себя чужих взглядов и суждений, «непережёванных» кусков опыта других людей. Или же убеждения могут представлять собой результат осмысления и интеграции опыта, и тогда это показатель зрелости и осознанности.

Борьба за убеждения вносит вклад, поддерживает самооценку, позволяет ощутить свою значимость.

Так или иначе убеждения - это ткань идентичности, а потребность их отстаивать - поиск опоры и определение своих координат в изменяющемся мире.

Мне вспоминаются слова моего учителя по гештальт-терапии: «Что бы человек ни делал, это его способ поддерживать свою самооценку». Безусловно, борьба за убеждения вносит вклад, поддерживает самооценку, позволяет ощутить свою значимость, и, если соотносить это с основными потребностями, это ближе к потребности в уважении и признании. По результатам гендерных исследований, удовлетворение потребностей этого порядка особенно значимо для мужчин.

С другой стороны, убеждения - действительно довольно абстрактная вещь, которая напрямую не затрагивают базовые потребности. Они, скорее, актуализируют потребности высшего порядка - стремление к самореализации и самоосуществлению. И даже когда человек изо всех сил пытается доказать другим простые вещи или парадоксы, например, что любовь - есть, мир - хороший, а небо - зелёное, в этот момент его главная потребность - появиться, быть увиденным и услышанным и просто быть».

Александр Панчин

кандидат биологических наук, старший
научный сотрудник Института проблем передачи информации РАН

Я думаю, что это сами убеждения используют уязвимости нашего мозга, чтобы эффективней распространяться. Вот как вирусы могут заставлять клетки производить свои собственные копии (даже в ущерб самой клетке), так и некоторые идеи (например, религиозные) могут заставлять человека даже жертвовать собой ради своего распространения. Те идеи, которые склоняют человека к такому поведению, будут захватывать всё больше и больше умов, пока не появится способ защититься от такого зомбирования.

Полина Колозариди

исследователь, НИУ ВШЭ

Почему людям важно отстаивать свои убеждения?

Если вам скажут, что ваш сосед, допустим, Павел, рискует своей безопасностью ради какой-то идеи или ценности, вы, скорее всего, вообразите фантастическую картину. В ней будет Павел, сражающийся с ОМОНом, потому что нельзя жить далее во лжи. Павел, спасающий детей далёкой страны, где идёт война, потому что нет чужих детей. Или хотя бы Павел, который подписывает коллективное письмо, зная, что его уволят из-за этого с работы. Мотивация Павла становится вам понятой. Если его героизм вам симпатичен, вы скажете, что сосед принадлежит к тем людям, которым их групповая вера (или, шире говоря, идентичность) важнее частного благополучия. Если идеи Павла вам не близки, вы сочтёте, что он движим жаждой славы и социального одобрения. То есть вы, конечно, скажете не так, вы отметите его храбрость или альтруизм или, наоборот, заклеймите за избыточное рвение и жажду внимания.

В любом случае в вашей оценке будет признание того, что Павел движим какими-то общественно важными мотивами. Коллективное становится важнее частного. Дальше можно предложить много интерпретаций. Например, что выживают не самые сильные, а самые приспособленные к коллективной жизни, как рассказывают эволюционисты. Или, более того, что это происходит, потому что в эволюции главное - не индивиды, а гены, как говорит Ричард Докинз. Или что альтруизм - это выгодно, как пишет философ Питер Сингер. Или что риск ради коллективных ценностей искупается возможным благом в будущем. А на миру и смерть красна, скажет вам соседка, сочувственно глядя на Павла.

Но главное - другое. Сам факт того, что мы противопоставляем ценности обычной жизни и неких идей - это очень подвижный факт. Мы привыкли к стабильной жизни, в которой собственная безопасность - это константа, как будто неотделимая от человека. А борьба за идеалы - что-то абстрактное, как будто отделённое от нас. Но давайте посмотрим на это иначе. Если сосед Павел - дальнобойщик, то его нужда в безопасности связана с идеей освобождения от диктата государства кровно и неделимо. Павел в таком случае вообще не согласится с вами, что он-де за идею. «Семью кормить надо», - скажет он. И будет прав, потому что люди идут отстаивать свои убеждения, когда они становятся материальными и неотделимыми от самой жизни.

Владимир Картавцев

кандидат философских наук,
Университет Манчестера

Итак, если нас интересует то, почему людям свойственно действовать в согласии со своими убеждениями, а не как-то иначе, мы можем спросить о следующем.

Во-первых, что это за «люди»? К счастью, наша дисциплина не занимается людьми. Социологов интересует другое - как возможен тот социальный порядок, в рамках которого люди обитают. Это означает, в числе прочего, что конкретные действия людей (или их групп) являются следствием конкретных конфигураций элементов этого порядка.

Во-вторых, что означает «действовать»? Макс Вебер ответил бы, что социальным является такое действие, которое по своему смыслу соотносится с действиями других людей и ориентируется на них. Вся соль здесь в слове «смысл» - мы вполне можем совершать какие-то действия, находясь наедине с собой, но они всё равно будут социальными; главное в том, чтобы этот смысл придать - например, своим переживаниям. Так мы соотносим себя с миром, формулируя определённый набор ценностей. Путь от ценностей, разделяемых нами, до наших же убеждений сокращается.

Мы не можем не достраивать своё общество в рамках ежедневных практических действий, которые совершаем.

В-третьих, что значит «действовать в согласии со своими убеждениями»? Можем ли мы в полной мере считать наши убеждения «своими»? Отчасти ответ на этот вопрос уже был дан - если общество предпослано нам, если оно существует до всякого «я» (а, скорее всего, это именно так), то и наши убеждения - это не то, что мы изобретаем, а то, что мы усваиваем. В целом, набор тех устойчивых схем действия и мышления, который мы усваиваем по мере социализации, может быть обозначен при помощи термина «габитус», которым пользовался Пьер Бурдьё.

Наконец, в-четвёртых, мы вправе спросить себя (и других) о том, что это вообще такое - убеждения? Может быть, наши убеждения - не более чем артефакт той или иной традиции (национальной, религиозной, политической), который мы всего лишь некритически воспроизводим. С другой стороны, может быть и так, что наши убеждения - результат хитрой подмены, которую марксистские теоретики обозначили термином «ложное сознание». Это тот случай, когда наши убеждения существуют таким образом, что маскируют истинное положение дел. Например, вы можете оправдывать существование такого политического строя (искренне исходя из своих «убеждений»), устройство которого приносит вам одни несчастья, однако причина этих несчастий остаётся для вас неразличима.

Говоря короче, можно с большими оговорками утверждать, что людям важно отстаивать свои убеждения потому, что именно так мы выстраиваем наше социальное «я»: мы не можем жить вне того мира, который нам предпослан, мы не можем действовать исключительно аффективно (ведь мы ещё и рациональны), мы не можем не достраивать своё общество в рамках ежедневных практических действий, которые совершаем.

Военные историки редко уделяют много места обсуждению причин возникновения войн. Но эта тема, помимо истории, изучается также и другими гуманитарными дисциплинами. Дебаты о происхождении войны и мира на протяжении нескольких последних сотен лет разворачивались в основном вокруг одного-единственного вопроса. Выглядит он так: является ли война результатом присущего человеческой природе инстинкта хищничества или следствием принципов, усвоенных в процессе воспитания?

Социал-дарвинизм и его критика

Базовые представления по обоим вариантам ответа восходят к концепциям философов Нового времени – англичанина Т. Гоббса и француза Ж. Ж. Руссо. В соответствии с концепцией Гоббса, война является результатом присущей человеку природной агрессивности, которая преодолевается в результате заключения общественного договора. Согласно идеям Руссо, человек по своей природе добр, война и агрессия являются поздним изобретением и возникают лишь с появлением современной цивилизации. Эти представления сохраняли своё значение ещё во второй половине XIX в.

Современный этап этих дебатов начался в 1859 г. с публикации работы Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора». В ней жизнь на Земле была представлена как конкурентный процесс, в котором выживали наиболее приспособленные особи. Концепция социал-дарвинизма, получившая самое широкое распространение на рубеже XIX–XX вв., рассматривала войну как продолжение естественной конкуренции, которую мы наблюдаем в живой природе.

Группа шимпанзе патрулирует территорию

Критики этого направления отмечали, что война является коллективным процессом, в котором друг против друга действуют отдельные группы и общности, в то время как в природе этот процесс идёт на уровне отдельных индивидов. Причём наиболее жестокая конкуренция разворачивалась среди ближайших соседей, которые занимали одну экологическую нишу, ели одну пищу и претендовали на одних и тех же самок. Так что сходство здесь могло быть чисто внешнее.

С другой стороны, если следовать логике культурных антропологов второй половины ХХ в., видевших в войне только плохую привычку и результат неподходящей системы воспитания, непонятно, почему эта привычка столь плохо поддаётся исправлению. Война по-прежнему является характерным элементом современной жизни, и этот печальный факт стимулирует новые исследования проблемы её происхождения.

На сегодняшний день основные результаты в этой сфере принесло развитие этологического подхода. Согласно ему, различные образцы человеческой деятельности, включая агрессию, рассматриваются как генетически обусловленные программы. Каждая из этих программ возникла и развилась на определённом этапе эволюции, поскольку способствовала успешному разрешению таких разнообразных проблем, как поиск и распределение пищи, сексуальное поведение, коммуникация или реакция на угрозу.

Особенность этологического подхода в сравнении с более ранними направлениями состоит в том, что здесь человеческое поведение рассматривается не как результат раз и навсегда заложенного инстинкта, а как своего рода предрасположенность, которая в зависимости от той или иной ситуации может реализовываться или нет. Этот подход отчасти позволяет объяснить ту вариативность воинственного поведения, которую мы наблюдаем в природе и в истории.

Этологический подход

С точки зрения этологии война является коалиционной внутривидовой агрессией, которая связана с организованными и зачастую смертельными конфликтами между двумя группами одного итого же вида. Её не следует отождествлять ни с агрессией как таковой, которая имеет сугубо индивидуальное измерение и повсеместно присутствует в животном мире, ни с хищничеством, направленным против представителей другого вида. Война, хотя и является традиционно мужским занятием, всё же не должна отождествляться с такой деятельностью, как соперничество из-за самок, которое по определению является индивидуальным поведением. Подлинная коалиционная агрессия очень редко встречается в мире животных. Как особая форма поведения она развилась только у двух групп животных: у муравьёв и у приматов.

Согласно теории Дарвина, естественный отбор поощряет поведенческие стратегии, усиливающие выживание определённого набора генов, который передаётся от одного поколения потомков общего предка другому. Это условие накладывает естественное ограничение на размер социальной группы, поскольку с каждым новым поколением этот набор будет изменяться всё сильнее. Однако насекомым удалось сломать это ограничение и создать родственные группы огромных размеров.

В тропическом муравейнике живет до 20 млн насекомых, при этом все они являются родными братьями и сестрами. Муравьиная колония ведёт себя как единый организм. Муравьи сражаются с соседними сообществами за территорию, продовольствие и рабов. Часто их войны заканчиваются поголовным истреблением одного из противников. Аналогии с человеческим поведением здесь очевидны. Но у людей формы обществ, напоминающие муравейник – с многочисленным постоянным, компактно проживающим населением, строго организованным по территориальному принципу, – возникли сравнительно поздно, лишь с появлением первых аграрных цивилизаций около 5 000 лет назад.

И даже после этого становление и развитие цивилизованных сообществ происходило чрезвычайно медленными темпами и сопровождалось центробежными процессами, мало напоминающими жёсткую солидарность муравьёв. Соответственно, расширение наших знаний о насекомых, прежде всего о муравьях, всё же не в состоянии объяснить происхождение коалиционной агрессии на наиболее ранних стадиях развития человека.

Война у приматов

Человекообразные обезьяны, такие как гориллы и шимпанзе, являются ближайшими родственниками человека. При этом на протяжении длительного времени результаты их наблюдения практически никак не использовались для объяснения происхождения коалиционной агрессии у людей. Тому было две причины.

Во-первых, они рассматривались как чрезвычайно миролюбивые животные, живущие в гармонии с природой и с самими собой. В таких отношениях просто не было места конфликту, который выходил бы за рамки традиционного соперничества самцов из-за самок или пищи. Во-вторых, человекообразных обезьян считали строгими вегетарианцами, употребляющими в пищу лишь зелень и фрукты, в то время как предки людей являлись специализированными охотниками на крупную дичь.

Шимпанзе поедают убитую обезьяну - красноголового колобуса

Только в 1970-х гг. было доказано, что шимпанзе гораздо более всядны, чем считалось раньше. Оказалось, что кроме плодов они иногда едят птиц и пойманных ими мелких животных, в том числе, других обезьян. Также выяснилось, что они активно конфликтуют друг с другом и, что самое поразительное, осуществляют групповые набеги на территории, занимаемые соседними группами.

В этой деятельности, по словам одного из исследователей, просматривается что-то устрашающе человеческое. Участниками набегов являются только мужские особи, хотя самки шимпанзе активно принимают участие в охоте и внутригрупповых конфликтах. Эти группы молодых самцов выдвигаются на приграничную территорию и патрулируют периметр своих владений. Обнаружив присутствие единичных чужих особей, как правило, также самцов, шимпанзе начинают их преследовать, демонстрируя при этом достаточно высокий уровень коллективного взаимодействия. Загнав жертву в угол, они набрасываются на неё и разрывают на части.

Результаты этих наблюдений показались исследователям настолько невероятными, что в академической среде разгорелась целая дискуссия относительно возможности шимпанзе убивать себе подобных. Противники этой точки зрения настаивали на том, что эти беспрецедентные формы поведения являлись результатом искусственно созданной ситуации в заповеднике Гомбе-Стрим. Они утверждали, что подкармливание шимпанзе бананами повлекло обострение конкуренции и борьбы за ресурсы между ними.

Однако последующие наблюдения, целенаправленно проводившиеся в 18 сообществах шимпанзе и 4 сообществах бонобо, всё же подтвердили способность шимпанзе убивать своих сородичей в природной среде. Также было доказано, что такие формы поведения не являются результатом человеческого присутствия и отмечались среди прочего там, где воздействие человека на среду обитания шимпанзе было минимальным или вовсе отсутствовало.

Исследователи зафиксировали 152 убийства (58 непосредственно наблюдавшихся, 41 определённое по останкам и 53 предполагаемых). Было отмечено, что коллективная агрессия у шимпанзе является сознательным актом, в 66% случаев направленным против чужих особей. Наконец, речь идёт именно о групповом действии, когда силы нападающих и жертв не равны (в среднем наблюдалось соотношение сил 8:1), так что риск убийц в этом случае был минимален.

Это исследование также способствовало разрушению ещё одного мифа о человекообразных обезьянах, а именно о якобы лишённых агрессивности бонобо. Оказалось, что бонобо, так же как и их более крупные родственники, способны проявлять агрессию, в том числе и в её летальных формах.

Почему же они воюют?

Антропологи в процессе исследования выделили три фактора, которые объединяют шимпанзе с предками людей и которые, потенциально, ответственны за появление коалиционной агрессии в обоих случаях. Во-первых, шимпанзе, как и люди, являются одним из немногих видов приматов, у которых самцы после взросления остаются в своей натальной группе, а самки оказываются вынуждены её покидать. Соответственно, ядро группы у шимпанзе образуется родственными друг другу самцами, а самки приходят со стороны. У большинства других приматов ситуация обстоит прямо противоположным образом.

Во-вторых, шимпанзе – умеренные многоженцы. Они живут в ранговом обществе, в котором самцы обычно конкурируют друг с другом из-за самок, но в то же время борьбы не на жизнь, а на смерть среди них нет. Иногда доминанты стремятся ограничивать доступ к самкам для низкоранговых особей. Иногда шимпанзе образуют пары в течение длительного времени.

В-третьих, у шимпанзе слабо выражен половой диморфизм. Самцы приблизительно на четверть крупнее самок, примерно так же, как у людей. Гориллы и орангутанги, в отличие от шимпанзе, являются ярко выраженными многоженцами. У этих видов человекообразных между самцами ведется жестокая борьба за самок, которые меньше их практически вдвое. Более крупные размеры и большие клыки отдельных самцов горилл являются серьёзным преимуществом в борьбе с соперником. Победитель монополизирует за собой всех самок в группе, изгоняя проигравшего соперника за её пределы. У шимпанзе нет такого внутривидового полиморфизма и преимущества над соперниками. Поэтому им, как и людям, легче кооперироваться друг с другом в пределах своей группы, чтобы конкурировать с самцами других групп, защищая от их посягательств на свою территорию и своих самок.

Важно также то, что человекообразные обезьяны, и особенно шимпанзе, наделены достаточно сложным мозгом. Он даёт им возможность проявлять эмпатию, понимать смысл действий других животных, приписывая им определённые намерения. Эти способности делают возможным с их стороны настоящее коллективное действие в подобном человеческому смысле.

Группа шимпанзе убивает чужака

Важнейшей предпосылкой последнего является наличие способностей адекватно воспринимать намерения других, трезво оценивать их возможности и планировать долговременные стратегии взаимодействия. Есть и другие виды обезьян, у которых, как у шимпанзе, самцы координируют действия друг с другом. Однако без соответствующих качеств мозга они не способны поддерживать подобное взаимодействие на протяжении длительного срока.

Большая часть того, что сегодня известно о шимпанзе, актуально также в отношении наших с ними общих предков, существовавших примерно 6 млн лет назад. Вероятно, это были довольно развитые и умные приматы, жившие в закрытом, устойчивом сообществе, с высокими возможностями для мужского коалиционного поведения.

На протяжении двух последних десятилетий был опубликован целый ряд больших работ, доказывающих, что чувство альтруизма, лежащее в основании способности людей создавать устойчивые коалиции, закладывалось в тесной связи с развитием парохиализма. Иначе говоря, ненависть к чужому является оборотной стороной любви к своим, а воинственность является неизбежным спутником дружелюбия. В свете полученных приматологами данных можно полагать, что некое подобие парохиализма присутствует и у шимпанзе, последний общий предок с людьми которых жил всего 6 млн лет назад.

Литература

• Казанков А. А. Агрессия в архаических обществах / А. А. Казанков. – М.: Институт Африки РАН, 2002. – 208 с.
• Марков А. Эволюция человека. В 2 книгах. Книга 1. Обезьяны, кости и гены. М.: Corpus, 2012. 496 с.
• Шнирельман В. А. У истоков войны и мира. Война и мир в ранней истории человечества / В. А. Шнирельман. – М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1994. – c. 9–176.
• Dawson D. The First Armies / D. Dawson. – London, 2001. – 124p.
• Wilson M. L., Wrangham, R. W. Intergroup relations in chimpanzees. // Annual Review of Anthropology 2003, vol. 32, p.363–392.
• Wilson M. L. et al. Lethal aggression in Pan is better explained by adaptive strategies than human impacts // Nature 2014, vol.513, p.413–419.