Серия « Страницы истории нашей Родины »

Г.З.Иоффе

Серия «Страницы истории нашей Родины»

Серия основана в 1977 году

Г. 3. Иоффе

«БЕЛОЕ ДЕЛО»

Генерал Корнилов

Ответственный редактор доктор исторических наук В. П. НАУМОВ

МОСКВА НАУКА 1989

Рецензент

ББК 63.3(2)7 И75

Доктор исторических наук Г. И. ЗЛОКАЗОВ

Иоффе Г. 3.

И75 «Белое дело». Генерал Корнилов/Отв. ред. В. П. Наумов.- М.: Наука, 1989.- 291 с., ил.- (Серия

«Страницы истории нашей Родины»).

18ВЫ 5-02-008533-2.

В книге на строго документальной основе воссоздается политическая история «белого движения», история борьбы «белых» и «красных», закончившаяся полной победой красной, рабоче-крестьянской России. Автор раскрывает антинародную сущность «белого дела», его стремление реставрировать в стране буржуазно-помещичьи порядки.

Для широкого круга читателей.

и 0503020400-186 042(02)-89

18-88 НП

ББК 03.3(2)7

Научно-популярное издание Иоффе Генрих Зиновьевич «БЕЛОЕ ДЕЛО».

Генерал Корнилов

Утверждено к печати

Редколлегией научно-популярных изданий АН СССР Редактор издательства М. А. Васильев. Художник В. Ю. Кученков, Художественный редактор И. Д, Богачев. Технические редакторы М. и. Джиоева, А, С. Бархина. Корректоры В. А. Алешкина,

Л. И. Воронина

ИБ № 38259

Сдано в набор 10.02.89. Подписано к печати 26.05.89. А-09889.

Формат 84 х108 "/з2 - Бумага типографская № 1. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая, Уел. печ. л. 15,33. Уч.-изд. л. 17,0, Уел. кр. отт. 15,65. Тираж 50 000 экз. Тип. зак. 2590. Цена 1 р. 50 к.

Издательство «Наука» 117864, ГСП-7, Москва. В-485, Профсоюзная ул., 60

2-я типография издательства «Наука»

121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

18В1Ч 5-02-008533-2 © Издательство «Наука», 1989

На переплете воспроизведена фотография встречи Л. Г. Корнилова, прибывшего па Государственное совещание (Москва, август 1917 г.),

Введение

Что такое «белое дело»?

В довоенные годы все мальчишки играли в «красных» и «белых». Ответить на вопрос, кто такие «белые», никому не составляло труда. «Белые» были буржуями и помещиками, стремившимися вернуть народ в прежнее, угнетенное состояние. Многочисленные красочные плакаты, в сущности, подтверждали это. На них люди с пухлыми животами, в картузах и котелках - купцы и капиталисты - держали на поводках беснующихся псов, на которых было написано: Деникин, Врангель, Юденич, Колчак...

Когда Художественный театр в 1926 г. поставил «Дни Турбиных» М. Булгакова, это вызвало нечто вроде шока. Контрреволюционные офицеры выглядели обычными, честными, даже в чем-то приятными людьми!

Рапповская критика резко нападала на пьесу, обвиняя автора в «примиренчестве» к классовому противнику - белогвардейцам, хуже того - в симпатиях к «белым», в стремлении реабилитировать их и т. п.

Но дело было, конечно, не в злонамеренной ограниченности рапповцев. В. Маяковский, который, кстати, тоже принял участие в критике Булгакова, как представляется, точно уловил особенность современного ему восприятия белогвардейской контрреволюции:

Историки с гидрой плакаты выдернут -«

Чи была эта гидра, чи не?

Г А мы знавали вот эту гидру В ее натуральной величине!

И у того же Маяковского в поэме «Хорошо!» вдруг встречаем такую картину бегства классово ненавидимых

И над белым тленом

как от пули падающий,

на оба

колена

упал главнокомандующий.

Трижды землю поцеловавши, трижды

город

перекрестил.

Под пули

в лодку прыгнул...

- Ваше

превосходительство,

грести? -

- Грести!

В этих двух поэтических отрывках глубоко отражены две правды: правда нашего отношения к «белым», правда нашей еще не остывшей ожесточенной борьбы с ними и правда самих «белых», любивших ту Россию, которая безвозвратно уходила иод ударами революции, ио умом и сердцем не принимавших этого ухода...

«Белое дело», или «белое движение»,- неотъемлемая часть нашей истории, а много ли мы знаем о нем и теперь? В 20-х годах еще издавались мемуары некоторых белогвардейских «вождей» и связанных с ними политических лидеров, появлялись книги, посвященные контрреволюции. В 30-е годы все это практически прекратилось.

Думается, что нынешние школьники (да и не только они) на вопрос о «белых» ответят еще менее вразумительно, чем отвечали те мальчишки, которые когда-то самозабвенно играли в «белых» и «красных». Хотя характер ответов все-таки будет иным. Под влиянием наших кинематографических «вестернов» о гражданской войне «белые», скорее всего, предстанут в облике вылощенных гвардейских офицеров, ноющих в ресторанах «Боже, царя храни» и старинные русские романсы. Мало кто скажет о том, что творили многие «блестящие офицеры» на территориях, «освобожденных» от «красных». По словам В. Шульгина - одного из идеологов «белого дела»,- бывало «взвивались соколы не орлами, а ворами». Белый террор падолго остался в памяти народа... Есть ли в этом «незнании» вина отвечающих? Ведь историческая литература не давала и не дает им нужного «материала»,

Впрочем, справедливости ради следует сказать, что ответ на такой вопрос и не принадлежит к простым,. Даже в белоэмигрантской историографии, для которой история контрреволюции, естественно, находилась в центре внимания, вопрос о содержании понятия «белое движение» вызывал острые споры.

Что же такое «белое движение»", «белое дело»?

Где его истоки?

Какие силы составляли его опору?

Что они противопоставляли Советской власти и что готовили России в случае своей победы?

Почему они потерпели поражение?

Как правильно сказал один из читателей, «стихия исторического познания - это спор». Спор может быть не прекращающимся никогда.

Революция и гражданская война - огромный пласт нашей истории, целая эпоха, предстающая перед нами тысячью сторон и граней, исполненная драматизмом борьбы, поражений и побед. Неверно думать, что это всего лишь вчерашний мир, канувший в небытие. Нет, он живет, говорит, кричит, требует внимания, настаивает на понимании, на справедливости. Каждый историк, обращавшийся к документам той эпохи, это хорошо знает, чувствует.

Как же рассказать об этом?

Всякое историческое описание несет на себе печать эмоций и своеобразия мыслей историка. В ряду других причин его больше всего меняет время. В описаниях, приближенных к событиям, эмоционального больше, во всяком случае ощущается оно сильнее. В описаниях, от которых события уже удалены в глубь истории, мысль долита преобладать.

Это не значит, что в данном случае труд историка становится бесстрастным. Просто дистанция времени позволяет с более глубоким пониманием подойти к предмету познания.

И снова искусство, поэзия идут здесь впереди исторической науки, указывая ей путь. Мы начали стихами В. Маяковского, написанными в середине 20-х годов, а закончить хочется стихами Р. Рождественского. Ужо в наши дни он побывал на парижском кладбище Сен-

Шеньев-де Буа, где похоронены многие участники «белого движения»:

Я прикасаюсь ладонью к истории.

Энциклопедичный YouTube

1 / 1

А.Д. Григорьев про микроволновое излучение

Субтитры

Всем добрый день. Сегодня в нашей студии продолжается тематика физики и тематика науки, и в нашей студии новый гость, это Григорьев Андрей Дмитриевич. Добрый день, Андрей Дмитриевич. Здравствуйте. И мы попросим вас сразу сходу представиться и немножечко рассказать о себе. Вы профессор университета ЛЭТИ, читаете там лекции, собственно говоря, я учился у вас какой-то период времени. Расскажите о себе чуть-чуть подробнее. Ну, я довольно старый человек, я родился ещё до войны, таких людей, наверное, осталось уже не очень много. Значит, родился в 37 году в Ленинграде, тогда наш город назывался Ленинградом, вот. В 4 года нас застала война, про войну я рассказывать не буду, это отдельная история, как война воспринималась ребёнком. Может быть, это интересно, но это другая совершенно тема. Поэтому после войны, мы были в эвакуации, вернулись в Ленинград, я поступил в школу, окончил её, и ещё во время обучения в школе я заинтересовался радиотехникой. Я стал собирать радиоприёмники, сначала детекторный приёмник, потом ламповые приёмники несколько штук собрал. Это ещё в школьный период? Это ещё в школе было. Т.е. вы уже в школе понимали принципы работы? Без принципов работы трудно собрать работающий приёмник. А у вас они были работающие, судя по всему, да? Да. Кроме того, в школе мы организовали радиоузел, тоже сами собрали мощный усилитель, развесили динамики там по этажам, и, значит, транслировали музыку, ещё что-то во время перемен, во время всяких школьных мероприятий, вечером. Это кто-то вас, получается, из старших педагогов, преподавателей поддерживали это и помогали всё это делать, да? Вы знаете, в основном мы всё-таки это делали самостоятельно, хотя поддержка была, поскольку нам выделили помещение там, в школе, небольшое, но всё-таки, в котором мы сидели, мотали уроки. Вместо этого сидели в радиоузле. Т.е. раньше дети прогуливали уроки, значит, создавая радиоприёмники, это интересный факт. А сейчас дети курят за школой, раньше прогулы уроков были таким образом. Понятно. И получается, мне интереснее всего то, что, получается, где можно было об этом прочесть? Т.е. в обычном учебнике физики были описаны принципы работы, и вы дальше брали уже и делали сами? Нет. Ну, конечно, была специальная литература по радиоприёмникам, по радиопередатчикам, которую можно было читать. Популярная литература была, вот, по ней учились. Телевидения тогда и интернета не было, вот, Гугла и Яндекса тоже не было, поэтому по книжкам только. Но, тем не менее, вот так вот. Ну, конечно, мы занимались не только радио, мы там и выпивали в этом радиоузле. Об этом мы как бы умолчим. И дальше получается, что…? Потому что у нас школа была мужская. Тогда были отдельные школы – женские и мужские, вот у нас была мужская школа, коллектив был такой. Со всеми атрибутами, понятно. И дальше, получается, в школе… И вот поскольку я уже занимался этим делом в школе, то после школы я решил поступать в ЛЭТИ, поскольку это такой ВУЗ был, в котором радиотехника была и всё. Я после школы получил серебряную медаль, и пошёл поступать на радиотехнический факультет. Да, причём медаль мне выдали как-то с опозданием, и аттестат, и медаль с недельной задержкой, не знаю, по каким причинам. И когда я пришёл подавать документы, мне сказали – а всё уже, у нас приём медалистов закончен, идите там на другой факультет. Ну, на другой факультет – ладно, я пошёл на ФЭТ, тогда это назывался Факультет электронной техники. Теперь ФЭЛ – Факультет электроники, тогда это был ФЭТ. Пришёл туда в приёмную комиссию, там мне тоже говорят – вы знаете, мест нет, уже у нас тут с серебряными медалями вообще полно. Т.е. тогда дети такие медалисты были, короче, все заканчивали с медалью? Ну, не всё, вот у нас в классе, например, правда, золотой ни одной не было медали, а 5 было серебряных, вот. Ну, я тогда сказал – хорошо, я буду тогда сдавать экзамены, всё. Сдаёшь – сдавай. Я пришёл домой, дома мне, конечно, говорят – ты что думаешь, ты зачем, иди лучше… А у меня отец работал в Горном институте, преподавал. И, значит, иди в Горный институт. Но не захотели, да? Ну, сломали меня, я сказал – хорошо. Сломали, пойду брать документы. Значит, пришёл в ЛЭТИ, говорю – вот мне нужно документы забрать. У меня там посмотрели – а вы, говорит, приняты. Т.е., видимо, вот это моё заявление, что я буду сдавать экзамены, оно, видимо, подействовало, они решили, что такой мотивированный парень, и что надо его взять. Ну вот так я и оказался в ЛЭТИ. И там уже вы, собственно говоря, начали как обычный студент учиться, или уже у вас какая-то научная работа пошла сразу? Нет, ну, вы знаете, сначала, конечно, как обычный студент, а начиная с 4 курса я уже работал на кафедре, и на кафедре, не только на кафедре, ещё в Институте мозга, там собирал усилители для регистрации мозговой деятельности, такие высокочувствительные. Просто работал как монтажник, можно сказать, вот. А в Институте у меня был руководитель, Волков такой, Евгений Григорьевич, и он вот заинтересовал меня своей тематикой вот этой, сверхвысокочастотной, диплом у меня был на эту тему, я там даже что-то придумал. Ну и вот с тех пор я с небольшими перерывами этой проблемой и занимаюсь в том или ином виде. Т.е. вот проблема СВЧ, СВЧ-диапазон, микроволновый… Микроволновый диапазон. В основном проблемы, связанные с генерацией и усилением этих колебаний, этого диапазона. Этот диапазон играет очень важную роль в современной науке и технике, потому что главное его применение, конечно, это радиолокация. Радиолокаторы сейчас стоят на любом гражданском и военном корабле, самолёте, по несколько штук, по несколько десятков даже штук, вот, на наземных объектах они стоят. И они, конечно, играют очень важную роль и для обороноспособности страны – они предупреждают о появлении всяких объектов нежелательных. И в мирной жизни тоже. Сейчас новый прорыв в этой области – это автономные транспортные средства, автомобили, которые должны ездить без водителя. Это дело ближайших 10 лет, наверное, когда они уже появятся и будут, мы к ним привыкнем. И эти автомобили и другие транспортные средства автономные, они не могут работать без радиолокации. Так что эта сохраняется очень важная область науки и технику. Но наряду с этим это связь. Связь самая разнообразная, в т.ч. космическая связь. Вся связь с космическими аппаратами, она проходит в диапазоне сверхвысоких частот. И вот пример последний это связь с первым объектом, Вояджер-1 американский, который покинул Солнечную систему, сейчас движется уже в межзвёздном пространстве, и буквально несколько недель тому назад с ним был очередной сеанс связи. Они, значит, во время этого сеанса была дана команда на включение двигателей, которые 30 лет молчали. И эта команда была исполнена, двигатели включились, он там изменил свою орбиту и, значит, центр управления считает, что за счёт этого они ещё смогут поддерживать с ним связь несколько лет. Сигнал шёл от нас туда и потом обратно почти 2 суток со скоростью света. 2 суток со скоростью света? Потрясающе. Т.е. вот они послали сигнал на включение двигателей, а узнали о том, что они включились, только через 19 часов. Ну это, конечно, здорово. Не 19, через 29 часов. 29. А мы немножко вернёмся вот к вашей жизни. А вот расскажите про студенческий период. Т.е. вы ездили, здесь есть картинки интересные, мы их включим, что на строительство, значит, какой-то башни, вы ездили, значит, у вас были сборы какие-то военные, военная кафедра, получается, лэтишная была. Да. Расскажите чуть подробнее об этом периоде. Ну, на работы в колхоз нас посылали, так сказать. Сейчас вот стройотряды существуют, в которые записываются добровольно, а нас посылали. Группа бралась и давай месяц проработай в колхозе. Ну и вот я дважды там был по этому призыву, так сказать, и вот интересно было, когда нас послали в эту деревню Ашперлово, это далеко, Ленинградская область, на реке Паша. Глухой такой совершенно район, там ещё староверы какие-то жили. И вот мы там, значит, строили эту силосную башню. Причём с нами не было никого из преподавателей, мы сами управляли собой. А надо было там и ездить за стройматериалами, и ездить там за инструментами, класть эту башню. Но прораб там был, который учил нас, как это делать. А башню складывать из кирпичей очень сложно, потому что она круглая. И надо каждый кирпичик класть под определённым углом, и я там научился это делать. Т.е. помимо того что научился собирать радиоприёмники, значит, научился ещё и по строительному делу. Да. И вот мы построили эту силосную башню за месяц, подвели её под крышу, вернее, вот на снимке там есть это всё. Считаю, успешно это делали. Ну, в общем, коллектив у нас был хороший, группой сами себя обеспечивали, сами, значит, выделили там девочек, которые готовили еду. Но никто не переживал, что их отправили, так сказать, куда-то далеко из дома? Ну, переживали, конечно, что говорить. Некоторые, не все поехали, некоторые не поехали, вот. Потом на практику, например, вот после 4 курса у нас была практика в Новосибирске, нас послали на практику в Новосибирск. Там на заводе, радиозаводе, мы проходили практику. У каждого была тема своя – разработка какой-то лампы, ещё чего-то. Тоже было очень интересно – и сама поездка, и в Новосибирске там месяц мы прожили. Это тоже было интересно. И, конечно, были сборы военные. Тогда все ребята должны были проходить военную подготовку, военно-морскую, точнее, потому что у нас в Институте военно-морская кафедра, вот. И 2 сбора у нас было. Первый сбор в Кронштадте мы проходили, там в казармах в основном, там нас учили всякому военному делу. А второй сбор был очень интересный – в Балтийске. У нас команда 6 человек из группы попали на сторожевой корабль, и почти месяц мы ходили в море на учениях, вот. Нас приписали к БЧ-5, боевая часть 5, это боевая часть связи, и мы там обеспечивали связь с наземными пунктами, с другими кораблями, с подводными лодками. Это всё равно была техническая работа? Задачи стояли преимущественно технические? Техническая, да. Интересно было там и поплавать, конечно. Были всякие смешные истории. Представляете, значит, там бычковать надо было, это значит обеспечивать еду. Значит, из камбуза берёшь вот такой вот чан с борщом, например, сверху ставится ещё кастрюля со вторым, и вот с этим идёшь по трапу. Крутой такой трап вниз, в кубрик, и качает. Надо удержаться, да? Надо удержаться. У нас был такой парень, Марик, у которого вся роба была в борще. Т.е. свою порцию он опрокидывал на себя. Да. В общем, интересные были. Потом сам Калининград, Балтийск же рядом с Калининградом, это был 57 год, 58. Калининград тогда был наполовину разрушен, и вот впечатление не очень хорошее. Представляете, вот улицы, а между улицами кварталы домов, но вместо этих домов стоят вот высотой 1,5 метра разровненные поля из битого кирпича. Понятно. Т.е. послевоенный период. Да. Ещё не восстановленный был. Ну, кое-что там оставалось, мы там фотографировались у могилы этого самого, Эйлера, в соборе этом кафедральном, который тоже частично разрушен, частично уцелел. В общем, есть что вспомнить. А вот из вашего лэтишного выпуска многие ребята в итоге остались работать в ЛЭТИ или пошли по специальностям? И как тогда вот распределение было? Т.е. те, кто заканчивали университеты, они преимущественно шли работать дальше по техническим специальностям, на которые учились? Вы знаете, тогда существовала система распределения, значит. Не очень хорошая, на мой взгляд, система, но распределяли в основном всё-таки по предприятиям, так сказать, того профиля, который ты заканчивал. У нас из нашей группы вот несколько… Я попал в Физико-технический институт имени Иоффе по распределению. Физтех так называемый. Физтех так называемый, да, вот. Несколько человек попало на «Светлану», несколько человек попало на аналогичное предприятие под Москвой, во Фрязино, там центральный наш институт был СВЧ и электроники. Вот. Несколько человек по другим предприятиям аналогичного профиля. Конечно, были проблемы, потому что некоторых ленинградцев, которые здесь жили и учились, по распределению посылали куда-то в Тмутаракань. Но, как правило, там надо было отработать 2 года обязательно, потом можно было уже и возвращаться, вот. Потом, конечно, люди меняли специальность, но в общем, в основном работали по специальности. В Саратов у нас несколько человек уехало, там тоже большая промышленность электронная. В Горький, который теперь Нижний Новгород. И, в общем, судьба сложилась довольно счастливо у многих. Среди наших сокурсников из моей группы один вот, Володя Козлов, лауреат Государственной премии. Он работал в «Электроне» у нас в Петербурге, сейчас, правда, на пенсии. Ещё, значит, я вот профессор, ещё у нас профессор ещё несколько человек были. Профессорами стали. Ну, и есть профессора, так что вот так в основном. Успешные. Начальники лабораторий были вот из нашей группы, девочка Люся Акимова такая была. Она была начальником лаборатории на «Светлане». Так что, в общем, с работой было хорошо. Но дело в том, что тогда, конечно, быстро развивалась вот эта электронная промышленность, появлялись новые, как раз вот в эти 60-е годы появлялись новые институты, куда надо было людей, поэтому проблем с распределением не было. Вот единственная проблема это когда тебя против твоего желания посылают куда-то в Тмутаракань. Ну и как ребята с этим справлялись? Справлялись. Т.е. терпели просто? Придётся ехать. Через 2 года там кто-то оставался, потому что там уже завязывались новые связи, женился, замуж вышел. А кто-то возвращался. А вот в прошлый раз Александр Иванович рассказывал, что вот преимущественно большинство студентов проводило время где-то на кафедрах. Т.е. лекции основные были прослушаны, а дальше свободное время, и люди шли работать на кафедру. Ну и вы в частности тоже рассказывали, что работали на кафедре. Вот расскажите, как. Т.е. это было модно, это было интересно. Почему был такой живой интерес? Вот мне лично вот сейчас интересно, почему у студентов того периода был такой интерес к физике, к науке, к тому, чтобы что-то делать на кафедре. Ну, вы знаете, почему – я вряд ли смогу ответить, вот. Но то, что интерес был, это да, это было. Ну, у меня, например, это было традиционно, я вот радиолюбительством занимался ещё со школьных лет, и это мне осталось. И поэтому когда мне предложили работать на кафедре, заниматься вот вещами, связанными с СВЧ-техникой, я, конечно, согласился, и под руководством моего руководителя, Волкова Евгения Григорьевича, я вот начал работать. Потом диплом писал на эту тему, и дальше продолжал работать в этом духе, хотя и с перерывом, потому что в физико-техническом институте, там у меня была другая область работы, я там работал в области низких температур, занимался сверхпроводимостью. Хотя тоже тогда мы пытались сделать быстродействующие переключающие элементы на основе сверхпроводников, т.е. тоже быстродействие здесь присутствовало. А вот вопрос про свободное время. Вот свободное время студента. Обычно что студенты делали в свободное время? Вот вы в частности, у вас какие-то автопробеги были, это, может быть, было после… Автопробеги это потом. Ну, а вот свободное время? А в свободное время я играл в преферанс. Я надеялся услышать, что вы занимались активно спортом. Спортом я тоже занимался, кстати. Одно другому не мешало. Да. Преферанс можно считать формой спорта. Нет, я в институте самбо занимался, борьбой самбо, у меня был 1 разряд по борьбе, участвовал в соревнованиях. Побеждали, выигрывали или проигрывали? Да. До тех пор, пока не получил травму, и из-за этой травмы, в общем, пришлось это бросить. Т.е. самбо, насколько я знаю, там же есть разные. Есть там, где они борьба с ударной техникой… Нет-нет. Самбо это самбо. Это не… Не рукопашный бой. Не рукопашный бой, нет. Это борьба. Это вид борьбы, который придуман был в России. Самбо расшифровывается «самооборона без оружия». Есть раздел боевой там, есть раздел спортивный. Мы занимались спортивной борьбой, вот. Свои правила, свои там законы. Ну, тем не менее, тогда вернуться… А вот тут есть интересные фотографии, связанные с подводным плаванием, нырянием. Вот расскажите, это было уже после, так сказать… Это было после. Это я попал после распределения в Физтех, и вот там мы стали выезжать на озёра Ленинградской области, и заниматься подводной охотой и плаванием с аквалангом. Подводная охота это без акваланга вообще. С аквалангом это не разрешается, потому что это слишком… Слишком легко, да? Легко, да. А вот без акваланга это можно. Значит, мы в Физтехе сделали себе сами подводные ружья. Вытачивали там на станке, пружины навивали, делали эти самые стрелы, в общем, и вот с этим охотились. Потом стали заниматься аквалангом, плавали. У нас есть озёра в Ленинградской области прозрачные. Например? Голубые озёра это на Выборгском шоссе, немного восточнее Выборгского шоссе, примерно за, ну там километре на 100, на 105. Вот там есть прозрачные озёра. Ладожское озеро более-менее прозрачное, там тоже можно плавать. А так вообще-то вода мутная и плохо чего видно. Ну и в море, конечно, в Чёрном море, например, можно, там поохотиться. Я охотился и в Чёрном море, там кефаль добывал на обед. А вот вы рассказывали, что делали сами радиоприёмники, и каким-то образом, значит, у вас была своя технология, как, значит, обходить заглушки, которые глушили «Голос Америки», «BBC» и прочее. Вы можете про это рассказать? Ну, вообще был интерес, конечно, к тому, чтобы послушать, что там вражеские голоса говорят, вот. А для того чтобы это сделать, надо было как-то отстроиться от тех помех, которые тогда создавались. Специальные радиостанции ставились, у нас тут даже антенны в Петербурге сохранились ещё, они используются по другому назначению. Тогда они использовались для того чтобы создавать этот шумоподобный сигнал на частоте этой станции. И чтобы от этого сигнала отстроиться, надо было очень точно настраиваться – немножко там на боковую полосу, немножко.. В общем, всякие хитрости были, и схема приёмника, который позволял бы это сделать, она, конечно, была более сложная. Но это не значит, что я придумал эту схему, просто я её реализовал. Она довольно сложная, и в настройке такой приёмник, он сложный, это супергетеродинный приёмник с двойным преобразованием так называемый, вот. Приёмник у меня получился такой большой, и я назвал его «Мясо-2». Почему «Мясо-2»? Потому что, как я говорил в школе, мясо – понятие всеобъемлющее. У нас такой клич был в школе, мясо. Вообще в школе, конечно, мы учились интересно. Т.е., получается, вам где-то и компоненты вы могли достать все эти. Компоненты на барахолке. А денежки где на компоненты? Деньги откуда, родители давали? Деньги родители давали, да. Т.е. поддерживали инициативу. Поддерживали, да. А то, что слушали по радио, как-то для себя трактовали? Хорошо, плохо? Конечно, трактовали. Дело в том, что когда я учился в 9 классе, это был 53 год, и вот умирает Сталин. Мы в это время сидим в радиоузле, услышали это. А у нас там приёмник, естественно, был. Значит, мы услышали по нашему радио, не по другому. Услышали эту новость, включили трансляцию на всю школу. Думаем – такое известие, надо, чтобы все слышали. Через 5 минут прибегает директор – кто разрешил? Сейчас всех исключу из школы. Правда, покричал-покричал, успокоился. В общем, у нас учителя такие были, директор… Строгие, судя по всему. Да. Он так приходил в класс, когда мы ломали там, в классе, очередной стол, разбирали так по частям, приходил, спрашивал – вы чьи дети? Кто ваши родители? Надо покопаться в вашем социальном прошлом. Понятно. А этот самый, учитель физкультуры, когда мы там строились плохо – вы на кого работаете, говорит. Вы на Трумэна работаете. Т.е. это, короче, шутки были такие политические, судя по всему. Это уже не шутки были. Это были не шутки. Ну, в общем, такое весёлое было время. Видимо, никто не миновал. Ну, у нас очень-очень хороший был коллектив, мужская школа была, очень дружный был класс, и до сих пор мы с теми, кто остался ещё в живых, мы поддерживаем тесные связи, так же, как и с группой. А вот тогда от увлечений, значит, радиолюбительством перейдём к вашему другому увлечению, вот горные лыжи. Тут тоже есть несколько фотографий интересных. Вот почему горные лыжи, и как вообще так, уже достаточно так, скажем аккуратно, значит, Андрей Дмитриевич отметил в прошлом году 80 лет, юбилей, ну и до сих пор вот катается на горных лыжах, и считает, что, значит, спорт этот, он доступен любому человеку. Расскажите, как в таком возрасте… Ну так вниз, а не вверх. Ну так вниз, если упадёшь, там же тоже всё непросто достаточно становится. Расскажите про горные лыжи, как на горные лыжи встали? Вы знаете, начать надо, опять же, с детства, потому что вот со времён войны. Я был в эвакуации с бабушкой, с матерью, причём в эвакуации в восточноказахстанской области Казахстана. Там Алтайские горы. И вот там я научился кататься на лыжах, причём лыжи у нас были просто палки, вернее, доски, незагнутые. Вообще никак? Ну а как их загнуть? Ну, подточить только. Подточить, да, подточить можно, но чтобы так загнуть носок, это уже было нельзя. Мы катались с горы, у нас там была такая гора, Гребенюха называлась, вот мы с неё катались. И это как-то вот у меня осталось. А потом уже, после института, попал в компанию горнолыжников, и они меня совратили на это. И стали ездить сначала в Токсу, потом в Кировск, значит, Хибинские горы. Потом на Кавказ, в Карпаты и т.д. А потом уже начались поездки и за границу – в Австрию, в Турцию, в Андорру, вот там мне особенно нравилось, нравится кататься, хорошие там места. Вот. Это очень хороший вид спорта. Ну а возраст-то не мешает? У меня есть знакомые, мы гуляли (так, немножко отвлечёмся) тоже вот в парке, я познакомился там с человеком, которому было около 75 лет. И он бегает, летом он бегает, значит, зимой он на лыжах, и я его всё спрашивал, донимал – как так? И он говорит – я всю жизнь спортом занимаюсь, и никогда профессионально не занимался, но вот так вот сложилось. Он говорит – много моих ровесников (ему было тогда 75) уже, говорит, в беспамятстве, но я, говорит, благодаря спорту соображаю неплохо. Как вот вам, вы чувствуете, что всё-таки возраст как-то берёт, не берёт своё, не знаю, тяжело, легко? Ну, на это надо со стороны смотреть, честно говоря. Потому что субъективно вот я как-то не очень ощущаю свой возраст. Это хорошо. Ну, вроде так. Конечно, на 5 этаж это, наверное, мне уже сейчас (без лифта), уже выйдешь с высунутым языком. Но… На лыжах под горку нормально. На лыжах под горку нормально. Хорошо. А вот если расспросить вас про поездки. Вот у вас здесь очень много фотографий, значит, где вы на конференциях, и тут очень много интересного – Варшава, Гарвард, Нью-Йорк, Кембридж, Финляндия (Тампере), Нюрнберг. Тут всё трибуналами сейчас все пугают друг друга нюренбергскими, как у вас там с трибуналами? Нюрнберг вообще интересный город, там сохранился огромный стадион, на котором Гитлер устраивал свои сборища. От него остались, правда, только руины. Ну, часть трибунных помещений осталась, огромное поле осталось, на котором там они все собирались, это первое. Там же, недалеко от этого стадиона, есть поле типа аэродрома для дирижаблей, вот. С мачтами, к которым причаливали эти дирижабли и отчаливали. Это тоже сохраняется как памятник. Ну и, конечно, масса всяких церквей, замков и других интересных вещей. Но был я там, конечно, не для этого, а на Европейской микроволновой неделе, которая там проходила, делал там 2 доклада, вот, послушал, что другие… Вообще вот участие в конференциях это очень полезная вещь, особенно в международных, потому что это, как говорится, и на других посмотреть, и себя показать. Такое вот живое общение с живыми людьми, оно не заменяет даже Скайпом, интернетом, всё-таки это лучше. И лучше начинаешь понимать те проблемы, которые стоят перед мировой наукой, будем говорить, и пути решения этих проблем, которые предлагаются там, тоже думаешь – это подходит, это нам не очень подходит. В общем, я считаю, что это очень полезное дело, и очень плохо, что в последнее время вот это общение становится всё более затруднённым, прежде всего из-за денег, потому что в нашем университете в последнее время с деньгами не очень хорошо, особенно на командировки, и не всегда удаётся поехать, хотя тебя приглашают, я член оргкомитета многих конференций, но, к сожалению, не всегда удаётся на них поехать. Хотя вот в октябре я ездил в Японию тоже на совместный такой российско-японский семинар, тоже с докладом, и послушал, что там делают. В основном по разработке систем мобильной связи 5 поколения. Это очень интересно. Вот расскажите поподробнее об этом, если можно. В чём там основная суть, основная идея какая там? Вы знаете, что мобильная связь – вот это прорыв в области связи. Между прочим, даже фантасты 80-70-х годов, даже такие выдающиеся писатели как Стругацкие, они не предвидели появление мобильного телефона, если вы почитаете их работы, да Т.е. можно было нафантазировать что угодно, но не мобильную связь? Мобильную – нет. Вот то, что у тебя с собой вот этот самый мобильный телефон, ты поднёс его к уху в любом месте и разговариваешь, этого они не могли придумать, почему-то не могли придумать. Но это появилось. Появилось это в середине 90-х годов. Была связь 1 поколения, когда можно было только разговаривать, потом появились смски, можно было уже текстовые сообщения друг другу посылать, потом появилась возможность входить в интернет, смотреть уже видео, фильмы смотреть. И чем дальше мы идём, тем большим объёмом информации мы можем обмениваться с помощью этих простых устройств. Хотя на самом деле мобильный телефон это одно из самых сложных устройств, если считать по количеству функций в единице объёма. Потому что он маленький, а функций там сейчас напихано очень много. Ну, вы сами знаете, я думаю, все это знают, вот. Но самая большая проблема с этими мобильными телефонами заключается в том, что надо увеличивать… для того чтобы вот эти функции все реализовать и расширять их, нужно увеличивать скорость передачи информации – и приёма, и передачи информации. А для этого нужно расширять полосу частот, в которых происходит эта связь. Вот это расширение полосы частот, оно невозможно без увеличения рабочей частоты, как бы несущей частоты этого телефона. Ну, может быть, какой-то пример мы можем наглядный привести для сравнения? Вот 1 поколение, какая там была полоса и несущая частота, и вот сейчас. 1 поколение, значит, частота там выбиралась… Дело в том, что ведь все частоты давно распределены, и мы испытываем недостаток свободных частот. И вот эта сотовая связь так называемая, она почему получила такое распространение – она получила такое распространение благодаря возможности многократно использовать одну и ту же частоту. Вот всё пространство разбивается на соты, и в соседних сотах частоты разные, а где-то там вне соседней соты та же частота используется, что и в первоначальной. Но поскольку они далеко друг от друга, они друг другу не мешают. И вот этот принцип многократного использования частот, он и позволил подключить весь мир к этой сотовой связи, миллиарды людей. Для каждого свою частоту найти невозможно, а вот такое многократное использование, оно и обеспечило успех сотовой связи, вот. И дальше, сначала вот голосовая связь, это полоса частот 4 кГц, 4 000 герц полоса частот. Потом текстовые сообщения. Полоса частот 4 кГц это как бы что, это несущая, получается? Нет, это относительно несущей. Т.е. + 2 и - 2. Всё, понял. Т.е. +2 кГц, - 2 кГц относительно несущей. Да, от центрально частоты, вот. Потом появились, значит, другие виды связи, и уже не 4 кГц стало нужно, а стало нужно 400 кГц, это 2 поколение. Но эти 1 и 2 поколение, они нас не затронули, потому что в России они как-то прошли незаметно. Мы начали с 3 поколения. А в 3 поколении уже, значит, появилась возможность использовать интернет, подключаться к интернету, появилась возможность видео смотреть, анимацию какую-то, а это уже миллионы герц. Это 6 мегагерц, 10 мегагерц. Т.е. относительно так же несущей, +, -. Так же относительно несущей, туда и сюда, вот. А теперь стоит задача, вот 4 поколение это уже десятки мегагерц ширина полосы. А теперь стоит задача 5 поколения разработки, которое должно войти в эксплуатацию в 20 году ориентировочно, планируют вот ведущие операторы и разработчики, такие как Самсунг, такие как китайских ряд разработчиков, Моторола и другие. Вот к 20 году появится уже в продаже аппаратура 5 поколения. И там уже речь идёт не о мегагерцах, а о гигагерцах, т.е. о миллиардах герц. И чтобы вот такую широкую полосу реализовать, нужна и центральная частота высокая, иначе там не получится ничего. А центральная частота, несущая, она как смещалась, в какую сторону? Она всё время смещалась вверх. И это характерно не только для мобильной связи, это характерно для всех видов связи – и стационарной, и там межпланетной. И вот за последние 100 лет максимальная частота вот этой связи увеличилась в миллион раз, начиная с этих времён Маркони и Попова. Ну вот у нас вот эта вот картиночка, мы для зрителей покажем. Вот эта картиночка. Вот. И, значит, стоит задача освоения вот этих высокочастотных диапазонов. Здесь масса всяких проблем. Ну и я вот по мере своих сил участвую в решении этих проблем. В частности, на «Светлане», в объединении известном электронной промышленности, объединение электронной промышленности «Светлана» это старейшее наше предприятие в России, которое вот не так давно отпраздновало 125-летие. Немножко вас опередило со своим юбилеем. У вас 80, а у них 125. Да. Постарше. Вот там я участвую в разработке прибора электронного, усилителя, который должен усиливать на частоте 100 гигагерц, это 10 в 11 степени герц. Серьёзно. Проблем здесь очень много. Это для каких целей? Для военных? Это и для военных, и для гражданских целей. Дело в том, что пока заказчика конкретного на это изделие нет, но мы думаем, что если мы покажем образец, то заказчики прибегут сами. А в чём суть, если это можно вообще рассказать? Ну, суть в том, что фактически это известный прибор, это т.н. клистрон, который был изобретён ещё в 1939 году, вот. Но для того чтобы заставить его работать на таких высоких частотах, нужно конструкцию его кардинально поменять. И конструкцию, и технологию изготовления, потому что по мере увеличения частоты уменьшается длина волны. И 100 этих самых гигагерцев, о которых я говорил, соответствуют длине волны 3 мм. Значит, это длина волны. А основные размеры прибора, они должны быть соизмеримы с этой длиной волны, поэтому все детальки должны быть очень маленькие, но в то же время сделаны с очень высокой степенью точности, потому что допуски возможны только в пределах единиц микрометров. И для этого вот приходится использовать новые технологии изготовления, новые методы проектирования и моделирования этих приборов, машинные, естественно. Вот этим мы и занимаемся. Но вот в этом году мы надеемся, что на «Светлане» там сделаем прототип такого прибора. Это интересно очень. И получается, что это должен быть, вот если брать клистроны советского периода, то на картинках если смотришь или в учебниках описано, что это достаточно большие такие, объёмные такие изделия. Т.е. теперь эти изделия должны быть, не знаю, небольшие такие коробочки. Да. Я не знаю, с чем соизмеримы. Ну, если там 3 мм должна быть длина волны, получается, что порядка каких-то сантиметров. Да. Вот рабочая как бы часть, там, где всё происходит, она действительно по размеру, по длине, допустим, сантиметр, а в диаметре это миллиметры – 3 мм, 5 мм, вот. Такую вещь сделать, и внутри там должен быть высокий вакуум, и ещё там должна быть электронная пушка, ещё там должен быть коллектор, ещё нужно придумать систему охлаждения, потому что прибор-то маленький, но он мощный. И поскольку КПД у него не 100%, то остатки этой мощности надо отводить от него. А площадь маленькая, поэтому нужно интенсивную систему охлаждения ещё придумать. В общем, проблем очень много. Ну, а вот если всё-таки вернуться вот теперь к такой, к общей части. Вот у нас такая картиночка интересная, вот для зрителей мы покажем, вообще вот весь диапазон микроволновый. Т.е. мы выбираем только конкретную части и работаем именно в ней. Вот расскажите, пожалуйста, чем отличается диапазон, в котором работаем мы, на СВЧ, от соседних диапазонов, и почему вот мы здесь находимся? Ну, если говорить о спектре электромагнитных колебаний, он делается на несколько больших диапазонов. Если начинать с низких частот, то первое это радиодиапазон. Потом идёт вот этот наш микроволновый диапазон, и потом идёт оптический диапазон. Исторически получилось так, что первым освоили оптический диапазон. А кто его освоил? Освоили его первобытные люди, которые впервые зажгли костёр в своей пещере для того чтобы освещать её… Правильно. Физика это же естественная наука, вот она и началась сама. Да, и подогреть её, да. И вот многие тысячи лет оптический диапазон в таком виде существовал – в виде костров, свеч и тому подобных вещей. И в конце 19 века появился вот этот, началось освоение нового диапазона – радиодиапазона. Началось оно с низких частот и постепенно шло выше-выше-выше. И вот в конце 30-х годов, когда появилась потребность в системах обнаружения быстролетящих самолётов и обнаружениях кораблей, появилась радиолокация, которая работала уже в диапазоне микроволновом, или как у нас в России принято говорить – СВЧ-диапазон, вот. И сегодня этот СВЧ-диапазон, он используется в самых разнообразных областях науки и техники – радиолокация, связь, ускорение частиц, вот все большие и маленькие ускорители заряженных частиц, они используют для ускорения частиц электромагнитное поле переменное СВЧ-диапазона. Микроволновые печки, все это знают, да. Но кроме микроволновых печек ещё и существуют промышленные установки микроволнового нагрева и пищевых продуктов и, скажем, спекания керамики и многих других вещей. Медицина и биология, потому что вот это излучение микроволнового диапазона, оно взаимодействует с тканями живыми и производить определённый эффект, в т.ч. и лечебный эффект, так что это тоже используется. Поэтому вот этот микроволновый диапазон, он эффективно сегодня используется. Микроволновый диапазон, получилось, что он последний из этих 3. Началось всё с оптики, потом радио, а это последний, потому что он оказался самый трудный для освоения. А в этом оптическом диапазоне есть свои диапазоны. И вот сегодня стоит задача освоить т.н. терагерцовый диапазон. Это диапазон очень коротких длин волн, который лежит между классическим этим СВЧ-диапазоном и инфракрасным оптическим диапазоном. В этом диапазоне существует сегодня т.н. терагерцовый провал. Если мы график такой изобразим зависимости, скажем, мощности, отдаваемой приборами, от частоты, то вот в этом терагерцовом диапазоне, там самые маленькие мощности. И вот этот провал надо заполнить, вот этим мы сегодня и занимаемся. Не только мы, а во всём мире это делается. А, получается, какой там тогда будет размер приборов? Т.е. мы знаем, что длина волны связана с частотой обратно пропорционально, т.е. там совсем какие-то маленькие должны быть приборы. Вы знаете, такие маленькие приборы, они, конечно, может быть, и имеют право на жизнь, но ясно, что хороших результатов с ними не получить. Надо новые идеи, новые принципы – так, чтобы преодолеть вот эту связь между длиной волны и размерами прибора, чтобы можно было использовать приборы и элементы этих приборов много больше по размеру, чем длина волны. И такие идеи уже есть, и они претворяются в жизнь. Понятно. А вот если чуть-чуть вернуться в историю. Т.е. вот всё-таки самый такой животрепещущий вопрос это кто, Маркони или Попов. Вы ставку на кого делаете? У кого вклад, значит, существеннее? Понимаете, очень трудно выделить кого-то одного, потому что всё-таки конец 19 века, когда всё это происходило, это же период очень интенсивного развития физики. Тогда были открыты и рентгеновские лучи, тогда был открыт атом, открыто строение атома. Тогда же были открыты и целый ряд других интересных эффектов. И вот если говорить о радио, как я это понимаю, это моя личная точка зрения. Значит, для того чтобы передать информацию с помощью радиолучей, нужно что сделать – во-первых, надо создать эти радиоволны, передать их, и потом принять. Вот это реализовал Герц, Генрих Герц, который что сделал – он сделал петлю, искру. Значит, к этой петле от подсоединял катушку высоковольтную, проскакивала искра, эта искра возбуждала электромагнитные волны. Принимал он эти излучения тоже с помощью такой петельки маленькой с маленьким искровым промежутком. Значит, когда электромагнитные волны доходили до этой петельки, они возбуждали в ней ток, и проскакивала маленькая искра. Чтобы увидеть эту искру, он проводил эти свои эксперименты в полной темноте. Ясно, что, в общем, это не очень хорошо, да. Хотя он получил выдающийся результат – он доказал существование электромагнитных волн, то, что предвидел Максвелл и в своих уравнениях он показал, что это будет, а экспериментально это Герц подтвердил только в 1888 году. Но для практических целей это было… Недостаточно. Недостаточно, да. Кто там будет смотреть в эту самую искру в темноте? Вот. Тем более – как передавать с помощью этой искры информацию? Только азбукой Морзе ещё как-то может быть, вот. Но потом был изобретён т.н. когерер. Это трубочка, наполненная металлическими опилками, которая имеет большое сопротивление между концами, потому что опилки покрыты окси металла. Но если подвергнуть эти опилки действию электромагнитной волны, то там образуются пробои микроскопические, и сопротивление этих опилок резко уменьшается. Вот этот прибор, который потом стал называться когерером, его придумал и усовершенствовал английский учёный Лодж. И в 1894 году, в августе, на заседании Лондонского Королевского общества он продемонстрировал передачу сигнала, где передатчиком служила искра вот эта по-прежнему, а приёмником служил вот этот самый когерер. На расстоянии 30 метров, т.е. это была уже линия радиосвязи. И я считаю, что вот этот именно момент был моментом открытия радио. Но Лодж не запатентовал своё открытие, и через полгода Попов продемонстрировал вот эту передачу, хотя фактически вот его статья, которую он опубликовал, она называлась не «открытие радио», она называлась «усовершенствование когерера» вот этого. А в чём состояло это усовершенствование? Дело в том, что после того как на этот когерер подействовал импульс, он стал проводить, но обратно в состояние высокого сопротивления он не приходит сам, по нему надо постучать, чтобы он восстановился. И вот раньше стучали молоточком, а Попов придумал, значит, реле, которое само от сигнала стучало, и когерер восстанавливал своё сопротивление, и можно было таким образом передать. Что касается Маркони, он работал независимо от Попова, он продемонстрировал свой передатчик и приёмник позднее, чем Попов, но зато он быстро очень достиг успеха, и в частности вот уже в 1901 году он построил передатчик, который связал Америку с Европой, т.е. передал информацию с помощью азбуки Морзе, правда, через Атлантический океан. Ну и дальше, в общем, эта радиосвязь стала быстро развиваться, поэтому мне кажется, что вот эти споры Попов-Маркони, ещё кто-то, это пустые в основном разговоры. Это сделано было практически одновременно и независимо друг от друга. И участвовали в этом, в общем, коллективно. Кто-то придумал когерер, кто-то его усовершенствовал, кто-то там заменил искровой передатчик на другой передатчик, вот так всё это шло. Это дело многих людей, интернациональное такое развитие. Физика, она такая, получается, интернациональная такая дисциплина. Конечно, любая наука сейчас интернациональна. Ну, а вот если уже дальше шагать, значит, по приборам. Т.е. там были дальше вот генераторы, указаны ламповые всякие передатчики, т.е. это уже как бы такой дальнейший рост. Дальнейший рост да, происходил сначала на основе вакуумных приборов, это т.н. электронные лампы, электронные приборы, где использовался потом электронов, который проходил в высоком вакууме. Этот поток электронов сначала разгоняется постоянным электрическим полем, и электроны приобретают определённую кинетическую энергию. Потом за счёт взаимодействия с переменным электромагнитным полем часть этой кинетической энергии преобразуется в энергию поля. Вот на этом основано действие этих вакуумных приборов. Потом появились полупроводники. И сегодня полупроводниковые приборы, конечно, занимают большую часть всей номенклатуры микроволновых приборов. Тем более что в последнее время здесь тоже, буквально последние несколько лет тоже появился своего рода прорыв, стали использоваться новые материалы. Дело в том, что работа полупроводниковых приборов, в частности выходная мощность этих приборов, зависит от того, какой материал мы используем в качестве основы, в котором все эти процессы происходят. Значит, первым материалом, который мы использовали, это был германий. Потом кремний, и кремний до сих пор используется в большинстве полупроводниковых приборов, в частности в вычислительной аппаратуре, в микропроцессорах, в процессорах используется кремний. Но вот эти германий и кремний, они не позволяют получать большие мощности и не позволяют работать на очень высоких частотах в силу своих свойств. А в последнее время мы научились делать новые материалы, т.н. широкозонные, у которых ширина т.н. запрещённой зоны в несколько раз больше, чем у германия и кремния, и за счёт этого к ним можно прикладывать большее напряжение и, соответственно, получать большую мощность. Это карбид кремния, это нитрит галлия, и это алмаз. Вот эти 3 материала, они произвели революцию за последние несколько лет в полупроводниковой технике. Мы с помощью транзисторов, выполненных на этих материалах, смогли получать такие мощности, которые раньше мы могли получать только с помощью вакуумных приборов. Ну, а вакуумные приборы это всегда большие, габаритные приборы, получается? Ну, они, конечно, имеют большие габариты, чем полупроводник. Почему – потому что электроны в вакууме движутся быстро, фактически предел это скорость света. А вот в полупроводниках они движутся в 1000 раз медленнее. И, соответственно, расстояния, которое они проходят за время одного периода колебания, они тоже в 1000 раз меньше. И, естественно, что и размеры полупроводниковых приборов, они тоже сокращаются. Но и мощности тоже сокращаются, потому что тепло надо отводить от них, от такого маленького прибора много тепла не отведёшь, вот, и другие тоже проблемы существуют, которые не позволяют получать с них большие мощности. Тем не менее, вот эти новые материалы, они позволили на порядок увеличить мощность, получаемую в области микроволновой, вот с этих приборов. И, кроме того, существуют ещё и лазеры. Лазеры, как вы знаете, успешно работают в оптическом диапазоне. А вот когда мы хотим понизить частоту лазера, вот когда мы говорим о всяких вакуумных полупроводниковых приборах, мы стремимся повысить их частоту, а тут мы, наоборот, хотим понизить. И вот это всё сходится к этому терагерцовому провалу. Получается, что чем меньше частота, которую даёт лазер, тем меньше его мощность. По ряду причин – в частности потому, что на «низких» (потому что они высокие для нас, но низкие для лазера, для оптики). Вот на таких «низких» частотах энергия кванта, излучаемого лазером, она становится сравнимой с энергией теплового излучения, если этот лазер находится при комнатной температуре, например. А это мешает лазеру работать, и поэтому его мощность резко снижается. И вот получается, что в этой области терагерцев и классические приборы плохо работают, и квантовые приборы плохо работают. И вот нужно заполнить этот провал. Чем сейчас в основном и занимаются. Чем сейчас все занимаются и в России, и за рубежом. А вот если перейти к области применения. Вот у нас, например, есть радиолокаторы, современные РЛС на всяких военных кораблях, самолётах, спутниках. Вот расскажите, пожалуйста, я вот, так сказать, перед началом беседы узнал, что у нас есть такой «Панцирь», радиолокационная станция. Значит, «Панцирь», кстати сказать, эти «Панцири» воевали в Сирии и сейчас, наверное, они там ещё есть. Ракетные комплексы. Да, называются зенитный ракетно-артиллерийский комплекс «Панцирь». Это самоходная установка, в которой, значит, существует несколько ракетных пусковых установок с ракетами, и артиллерийские орудия, и он предназначен для борьбы в основном с воздушными целями – и с самолётами, и с крылатыми ракетами, вот, и с планирующими бомбами. В общем, такая эффективная очень система. Для того чтобы наводить это оружие на цель, нужен очень точный радиолокатор. А радиолокация, она точность определения цели по углу, значит, где он там находится, и по дальности. Она зависит от той длины волны, на которой этот радиолокатор работает, потому что вы можете определить и угловые координаты, и линейные координаты с точностью до длины волны. Т.е. точность до см получается практически. Ну, не до см, а до десятков см. Десятков см. Это круто, конечно. Т.е. где-то вот так вот. А расстояние, на котором он может работать, до цели, от самой установки до цели это…? Ну, а это расстояние десятки км. Десятки км, здорово. В частности вы участвуете в какой-то… В какой-то степени да. В разработке самой. Ну, сейчас это уже на вооружении стоит, поэтому тут уже не разработки идут, а поставки. Понятно. Так Андрей Дмитриевич скромненько немножко своё участие объявил, но ладно. А вот на кораблях, спутниках, самолётах, т.е. принципы, в принципе, везде одни и те же, да? Т.е. это либо обнаружение каких-то объектов, либо целей? Обнаружение объектов и наведение на них какого-то оружия. Но кроме этого существует, конечно, и мирное применение радиолокации. На аэродромах стоят станции, без которых самолёт вы не посадите, тем более в плохую погоду. Ну это вот то, что речь идёт о GPS-навигации уже, да? Нет, GPS это другое. GPS это не радиолокация, GPS и ГЛОНАСС это системы определения координат, которые тоже используют микроволновый диапазон, но это не радиолокация, вот. А про радиолокацию ещё бы я сказал несколько слов, это обнаружение скрытых объектов на теле человека, например, при его проходе в аэропорту, на вокзалах, других местах массового скопления людей. Это тоже делается средствами – радиолокаторы в микроволновом диапазоне, это тоже очень важная область применения микроволнового диапазона. Ну, вот мы обсуждали в начале, что спутники, опять же, могут сканировать объекты на Земле? Значит, спутники действительно могут сканировать объекты, причём на спутниках стоит и высококачественная оптическая аппаратура, с помощью которой они могут и фотографировать, и передавать на землю в реальном времени вот эту картину. Но, к сожалению, в оптическом диапазоне мешают облака. А, скажем, у нас в Петербурге облака почти всегда есть. И вот если мы перейдём из оптического диапазона в микроволновый диапазон, то там ситуация резко улучшается, поскольку излучение микроволнового диапазона, оно свободно проникает сквозь облака, даже самые густые, вот. Но для того чтобы получить детальное, скажем, изображение подстилающей поверхности под облаками, опять же, надо иметь маленькую длину волны, т.е. опять мы уходим в этот терагерцовый диапазон. А есть спутники, которые… Или сейчас пока нет приборов вообще в этом диапазоне? Нет, есть диапазон, скажем. Причём эти радиолокаторы, они могут не только просвечивать атмосферу, они могут и проводить диагностику атмосферы. Вот наличие облаков, потому что от облаков всё-таки часть энергии отражается; наличие паров воды в атмосфере, сколько её, причём это не только на земле, но и на других планетах, в частности вот на Марсе работал такой Pathfinder – американский спускаемый аппарат, в котором, значит, находился радиолокатор, работающий на частоте 95 ГГц, который использовался для сканирования атмосферы марса, и мы получили очень много сведений с помощью этого радиолокатора. Он работал там больше года, значит, там был установлен клистрон усилительный, который работал на частоте 95 ГГц и просвечивал атмосферу. Ну, эту вот картиночку можно будет показать зрителю про принцип действия клистрона. Это принцип действия клистрона. Значит, он был изобретён, как я уже говорил, в 37 году братьями Вариан, Сигурд и Рассел, вот. Они придумали такую очень простую схему. Значит, существует электронная пушка, которая создаёт электронный луч тонкий, который проходит от этой пушки, от катода, и до коллектора, который собирает электроны. На пути этого электронного луча поставлены 2 резонатора, в которых… Первый резонатор, в нём возбуждаются электромагнитные колебания. И эти электромагнитные колебания, они воздействуют на электроны. Значит, когда напряжение ускоряющее, скорость электрона немножко увеличивается. А когда напряжение для данного электрона тормозящее, то его скорость замедляется. Поэтому на выходе из резонатора, если на входе в этот первый резонатор все электроны имеют примерно одинаковые скорости, то на выходе они уже, как говорят, модулированы по скорости. Т.е. одни идут быстрее, а другие медленнее. А дальше начинается то же самое, что начинается на шоссе, когда одна машина едет медленнее, а сзади собирается хвост. И вот тут то же самое получается, что те электроны, которые идут медленнее, их догоняют те, которые вышли позже, но которые идут с большей скоростью. Разница только в том, что электроны могут проходить сквозь друг друга… Ну, не сквозь друг друга, там места достаточно, чтобы они без столкновений, в отличие от машин, прошли, вот. Но в результате быстрые электроны догоняют медленные, и получается уже из однородного потока последовательность сгустков. Один сгусток, сзади идёт второй такой сгусток, и вот эта последовательность сгустков проходит через второй резонатор, и возбуждает в нём колебания. Причём возбуждает таким образом, что напряжение, возникающее на этом резонаторе, оказывается тормозящим для сгустка, и этот сгусток тормозится там, и передаёт часть своей энергии этому полю резонатора. И в результате мы из этого резонатора можем вывести усиленные колебания. Вот в этом состоит принцип действия усилительного клистрона, который изобрели вот эти самые братья Вариан. Сегодня, конечно, эти клистроны имеют гораздо более сложную конструкцию, вот, но, тем не менее, принцип тот же самый. А куда дальше-то? Т.е. почему это так важно? Почему так важно было изобрести эти клистроны? Потому что, значит, важно было вот что. Дело в том, что раньше, когда не было клистронов, приходилось использовать для генерации колебаний обычные электронные лампы, которые имеют… Триод, например, который имеет катод, сетку и анод. Но эти электронные лампы не могут работать на высоких частотах в силу целого ряда причин, я не знаю, стоит ли объяснять. Дело в том, что если мы на сетке управляющей будем быстро менять напряжение, электроны, которые с маленькими скоростями летят от сетки до анода, они, пока летят, напряжение может измениться, изменить даже знак. И в результате нужного эффекта мы не получим – из-за того, что время пролёта вот в этом промежутке оказывается сравнимым с периодом колебаний. И поэтому большие мощности, большие частоты с помощью обычных приборов мы получить не можем. А вот изобретение клистрона и несколько более позднее изобретение магнетрона, оно в корне изменило ситуацию, потому что в этих приборах используется т.н. динамический способ управления электронным потоком вот за счёт скоростной модуляции, или за счёт образования спиц, как в магнетроне. И это коренным образом изменило ситуацию и позволило получать большие мощности в микроволновом диапазоне. И вот в частности изобретение магнетрона, если уж мы на это пошли, в 40 году английским учёными Ранделлом и Бутом, оно позволило создавать радиолокационные станции, которые можно было устанавливать на самолёты. Раньше эти радиолокационные станции это были сооружения, мачты огромные, огромные антенны, потому что мощности были маленькие, и нам надо было как-то это всё. А тут магнетрон, он сам маленький прибор, простой, но большую мощность генерирует. Значит, можно было маленькую антенну сделать для этого, и стало возможным устанавливать эти радиолокационные станции на самолёты. Это переменило в корне ситуацию в т.н. битве за Англию, когда вот немцы пытались подавить, ну и разрушить, скажем, промышленность английскую, уничтожить её флот и авиацию. С помощью этих радаров, установленных на самолётах, англичане смогли ночью, в условиях плохой видимости, сбивать немецкие бомбардировщики, и потери стали для немцев настолько большие и, главное, не столько бомбардировщиков, сколько лётчиков, потому что самолёт-то можно новый сделать, а лётчика… Обучить лётчика сложнее. Это непросто. Немцам пришлось отказаться от завоевания Англии, и переключиться на нас. Печально. Технический прогресс сразу выпал против нас. А вот немножечко уйдя в сторону от вакуумных приборов и вообще от приборов, мы немножечко и полупроводниковые затронули. Ну, можем быть, оставим на следующий раз, но, тем не менее, я бы вот хотел задать вопрос про немножко другое. Т.е. когда я учился, ещё будучи 2005-2006 год, вы занимались тогда расчётами электромагнитных полей во всевозможных структурах, в частности вы работали с компанией LG, вот если там можно рассказывать, там что можно, что нельзя. И есть теоретические расчёты, есть программные продукты, которые под вашим руководством выполнены. Вот я думаю, что вот это было бы, наверное, самое интересное, что можно было бы рассказать, потому что это вот прямо вот то, что происходит именно сейчас. Про антенны в мобильных телефонах, т.е. они очень маленькие, очень сложной формы, как их изготавливают, как их рассчитывают, вот очень интересно. Ну, постараюсь покороче, потому что уже время, наверное… Ну, чуть-чуть ещё есть. Есть, да? Значит, действительно вот эта проблема моделирования высокочастотного магнитного поля, она стоит очень остро, потому что экспериментальные методы его изучения, они либо отсутствуют, либо они очень сложные, и они, как бы сказали сейчас, травмирующие. Т.е. когда вы вносите какой-то зонд для того, чтобы это поле измерить, вы тем самым нарушаете его, значит, структуру. И поэтому математическое моделирование играет здесь очень важную роль. И существует целый ряд программных продуктов, сегодня это уже трёхмерное моделирование, т.е. мы можем моделировать электромагнитное поле в разных средах, в очень сложных структурах, состоящих из многих деталей, вот. И в частности вот такая задача была поставлена и перед петербургским филиалом LG Electronics фирмы, который у нас работает уже несколько лет, ну и я вот принимал участие в её решении. Задача состояла в том, чтобы рассчитывать электромагнитное поле антенн сотовых телефонов. Проблема ещё заключается в том, что вот как я уже говорил про сотовые телефоны, это очень сложная штука. Там напихано, что называется, очень много деталей. И получается так, что для антенны места уже и нет, понимаете, хотя без антенны он превращается в игрушку, вот. Но для антенны места всё меньше и меньше, а сейчас, в связи с переходом на 5 поколение, мы переходим на более высокие частоты, вот как я уже говорил, миллиметровый диапазон, и антенны требуются уже более сложные. Уже не 1 антенна, а антенная решётка, состоящая из многих антенн, сфазированных, излучения которых должны быть сфазированы определённым образом, чтобы создать нужную диаграмму направленности. И это создаёт большие сложности и при расчёте, потому что нужно учитывать, во-первых, те детали, которые в самом телефоне имеются, а их сотни разных – и диэлектрических, и металлических, начиная с аккумулятора и кончая там гнёздами под, допустим, наушники или ещё чего-то. Много чего. И сама начинка эта многослойная, печатная плата, которая там есть, процессор, ну, начинка очень большая. Плюс к этому надо учитывать влияние головы, надо учитывать влияние руки, в которой вы, ну и всего человеческого тела, вблизи которого этот телефон работает. Так что проблема стоит очень сложная. И вот мы до сих пор, мы создали эту программу моделирования трёхмерного, которая называется RFS – radio frequency simulator по-английски, и постепенно делаем её, значит, усовершенствования, сейчас уже у нас 10 релиз выходит. Сейчас вот поставлена задача ещё там что-то добавить, что-то убавить, и вот в этой области моделирования мы, я считаю, успешно работаем вместе с коллективом LG, в котором трудятся сейчас 2 моих бывших аспиранта, защитивших диссертацию, успешно работают там. Сейчас вот ещё они одну девочку берут, которая у меня сейчас занимается в магистратуре, т.е. с ними контакты у меня очень хорошие. И проблемы там сложные. Сейчас вот новая проблема, она носит такой специфический характер, про неё трудно рассказывать популярно, но по крайней мере нужно её в ближайшее время решить. Вот самый-то интересный вопрос, очень многие же говорят о вреде электромагнитного поля, и вот влияние боковых лепестков излучения на голову человека. Ну, это было 10 лет назад, а вот за эти 10 лет какие-то существенные изменения в этой проблеме есть? Вы знаете, значит, это вопрос, конечно, больше по медицине, но что я могу на это ответить: значит, существуют нормы допустимого облучения, это т.н. предельно допустимая поглощаемая мощность в, допустим, 1 грамме человеческого тела, или в 10 граммах, там по-разному. Вот эти нормы, они не с потолка взяты. Они взяты на основании статистики, которая говорит о том, что вот если эти нормы не превышаются, то вроде ничего плохого с человеком не происходит, вот. И все современные телефоны проходят испытания на этот т.н. SAR, specific absorption rate, и безусловно, что все телефоны, которые вы покупаете, если только это не с чёрного рынка там откуда-то, они этим нормам удовлетворяют. Вот наша программа эта, RFS, она позволяет рассчитывать эту самую величину, хотя потом эксперимент всё равно ставится и проверяется, но это сложный эксперимент. А имея эту программу, мы можем сразу посмотреть максимальную мощность, которая поглощается в голове человека. Для этого создаётся модель головы, как говорят «фантом», в которой там и кости, и кожа, и мускулы, и мозги, всё там присутствует, со своими параметрами диэлектрическими, и мы можем оценить вот эту мощность. Если она, вдруг оказывается, что она превышает допустимые значения, значит, нужно менять конструкцию, нужно принимать какие-то меры. Дело ещё в том, что вот мощность, которую, скажем, телефон развивает в режиме передачи, она зависит от многих факторов. Чем вы дальше от базовой станции, тем больше мощность нужно, чтобы передать сигнал. Ну вот сейчас базовые станции стоят достаточно часто, и поэтому предельную мощность телефон развивает в исключительных случаях, это тоже вот облегчает. Поэтому мне кажется, что вот эта тревога относительно того, что ты там потеряешь здоровье из-за того, что говоришь по телефону, это вряд ли обоснованно. Вряд ли, понятно. Хотя я не медик и, конечно, на 100% утверждать этого не могу. А вот интересно ещё позадавать вопросы по поводу принципа работы вот этой вот самой программы. Т.е. вот чуть-чуть рассказать буквально, как-то на пальцах, если это возможно. Во-первых, это уже больше относится, наверное, к разряду теоретической физики и программирования, поскольку мы решаем здесь уравнение Максвелла для электромагнитного поля. Ну вот вам слово. Значит, это, будем говорить так, это относится к области вычислительной физики, есть такая теперь отрасль физики – вычислительная физика, и вычислительная электродинамика. Дело в том, что электромагнитное поле это что такое: вот представьте себе, что в каждой точке пространства у вас есть 6 чисел. Это 3 составляющие напряжённости электрического поля и 3 составляющие напряжённости магнитного поля. Это трудно себе представить, вот в каждой точке сидят 6 чисел, а этих точек бесконечно много. Поэтому рассчитывать на любой вычислительной машине такое поле мы не можем прямо, поскольку вычислительная машина не может иметь дело с бесконечным числом неизвестных, а эти вот числа это же неизвестные, в каждой точке 6 неизвестных чисел, а точек бесконечно много. Поэтому приходится использовать приближённые методы. И вот один из этих возможных методов, очень универсальный и очень эффективный, состоит в том, чтобы разбить тот объём, в котором мы рассматриваем электромагнитное поле, на маленькие элементики. И в каждом элементе представлять это поле в виде суммы простых функций с неизвестными коэффициентами. Значит, если мы вот возьмём и разобьём, допустим, какой-то объём, возьмём мобильный телефон и вокруг него возьмём какую-то сферу, и в этом объёме возьмём 100 000, допустим, этих элементов. В каждом элементе мы представим поле в виде суммы известных функций, но с неизвестными коэффициентами, и этих известных функций там несколько штук. И в результате мы вместо задачи с бесконечным числом неизвестных получаем задачу уже с конечным числом неизвестных, правда, с очень большим. Но это уже задача решаемая, это зависит от мощности вычислительной машины. Вот этот т.н. метод конечных элементов, вот каждый маленький объёмчик это конечный элемент. Вот он и используется в нашей программе. Здесь есть несколько проблем. Во-первых, надо разбить вот это на конечные элементы, причём не вручную, конечно, это сделать, а автоматически с учётом свойств материалов. Потому что если у вас материал имеет высокую диэлектрическую проницаемость, в нём длина волны меньше и, соответственно, элементов надо больше, сетка должна быть гуще. А в воздухе она должна быть реже. Вот это первое, это генератор сетки т.н., это самостоятельная чисто геометрическая задача, но которую надо решать. Потом надо составить систему уравнений относительно вот этих неизвестных функций и, значит, коэффициенты этих уравнений все вычислить. А потом надо решить эту систему уравнений. А потом надо как-то графически изобразить результаты решения, постпроцессинг так называемый. Вот это всё делается, причём всякие хитрости для этого используются для того, чтобы как-то сократить потребность в вычислительных мощностях. Вот сегодня наша программа позволяет разбивать вот эту область на несколько миллионов, там до 10 млн. конечных элементов. А в каждом конечном элемента использовать до 20 функций, т.е. это уже счёт идёт на сотни элементов. И получается в результате система из 100 млн. неизвестных, значит, 100 млн. уравнений со 100 млн. неизвестных, и вот эта система решается. Решается она, ну, это зависит, конечно, от того, на каком компьютере вы это делаете, но на современных мощных рабочих станциях она решается, скажем, за час. Т.е. запускаешь все параметры и сидишь час ждёшь, грубо говоря. Ну, создаёшь геометрическую модель. Кстати сказать, эту геометрическую модель тоже создать непросто, потому что, как я уже говорил, там сотни деталей в телефоне, не говоря о голове, руке и других частях тела. Поэтому эта геометрическая модель импортируется от разработчиков телефона, у них есть вот в системах автоматизированного проектирования, АвтоКад, допустим, есть такая модель. Вот мы её импортируем. Но там не указаны свойства объектов, которые нам нужны для расчёта электромагнитного поля. Значит, каждой детали мы должны присвоить какие-то свойства, а потом уже создавать сетку и остальные этапы решения проводить. И конечный вот результат, он каким образом – и графическим, и в виде графиков, да? Значит, конечный результат, например, важно знать, вот у нас есть генератор, который работает на антенну. Но дело в том, что не всё энергия генератора излучается этой антенной, а часть отражается обратно. И вот важно знать, какая часть отражается. Чем она меньше, тем лучше. Поэтому выводится, скажем, график коэффициента отражения как функция от частоты. Можно вывести, допустим, распределение какой-то составляющей, нужной составляющей электрического поля вдоль кривой или на плоскости, которую сами вы задаёте, вот, в объёме. Можно вывести, вот как я уже говорил, эту удельную поглощаемую мощность. Можно вывести, скажем, такие параметры как КПД антенны, диаграмму направленности антенны, в какую сторону она светит, а в какую сторону она не светит, и массу вот таких вещей, которые позволяет эта программа вычислить после того, как она решит эту задачу. Причём решает она эту задачу в диапазоне частот, как правило. Мы задаём диапазон частот, шаг, с которым эта изменяется частота, и решаем эту задачу, вот так вот. Понятно. Я вот думаю, на этой ноте мы сегодня нашу беседу прервём. Возможно, нам удастся Андрея Дмитриевича ещё раз к нам в гости пригласить с какой-то другой темой, ну или расширить эту, потому что мы достаточно много вопросов не затронули. Ещё раз для зрителей хотел бы, как сказать, ну такое вот резюме сделать в каком плане – у нас не так много осталось людей, которые от, скажем, послевоенного периода начали учиться, развивать нашу науку, технику, и как бы, нехорошо так говорить, но вот дожили до наших времён. Потому что с момента, как вот, допустим, даже я закончил учиться, очень многие профессора из жизни ушли. И мы сейчас можем обратиться к ним для того, чтобы узнать, как жили они, как выстраивали науку, как выстраивали свою жизнь они. А мы знаем, что в советский период наука у нас, так сказать, процветала. И хотелось бы, пообщавшись с ними, каким бы то образом, может быть, вот в это медиапространство закинуть информацию о том, что, может быть, наша наука, так сказать, не совсем умерла, а может процветать. И в ней в частности такие люди как Андрей Дмитриевич до сих пор трудятся, работают, несмотря на то, что Андрей Дмитриевич вот отпраздновал 80 лет, мы уже говорили. Поэтому всем нам нужно заряжаться энергией от присутствия таких людей, и побольше и почаще с ними общаться и встречаться. Очень рад с вами пообщаться, благодарю. И вам спасибо большое за то, что вот меня выслушали, и я надеюсь, что наши потенциальные зрители заинтересуются вот теми вопросами, которые мы здесь обсуждали. Всем до свидания.

Генрих Зиновьевич Иоффе (род. 27 марта 1928 года , Москва) - советский и российский историк . Доктор исторических наук , профессор .

После окончания школы, в 1945 году, Генрих Иоффе поступил в 1-й Московский медицинский институт (ныне - Первый МГМУ им. И. М. Сеченова). Через год ушёл. В 1950 году с отличием окончил истфак пединстиута им. Ленина (ныне - МПГУ). По распределения был направлен в Кологрив Костромской обл. Работал там в педучилище. Вернулся в Москву в 1953 году. Потом работал в школе рабочей молодежи (1954-1956 гг.). С 1956 по 1964 г. работал в Государственной библиотеке им. Ленина , С 1964 по 1968 г. работал редактором и старшим редактором в издательстве «Наука » АН СССР. Отсюда и перешёл в . В нем работал до 1995 года. С 1995 года проживает в Канаде.

Пребывая в Канаде, пишет для «Нового журнала » (Нью-Йорк), в котором является членом редколлегии, и московских журналов: «Наука и жизнь », «Российская история», «Новый исторический вестник» и др.

Книги

• Февральская революция 1917 года в англо-американской буржуазной историографии. - М.: Наука, 1970
• Крах российской монархической контрреволюции. - М.: Наука, 1977
• Против буржуазных фальсификаций истории Великого Октября. - М.: Знание, 1977
• Три революции в России и буржуазная историография (в соавторстве с Б. Марушкиным и Н. Романовским). - М.: Мысль, 1977. - 280 с.
• Колчаковская авантюра и ее крах. - М.: Мысль, 1983
• Великий Октябрь и современная идеологическая борьба. - М.: Знание, 1985
• Великий Октябрь и эпилог царизма. - М.: Наука, 1987
• «Белое дело». Генерал Корнилов. - М.: Наука, 1989
• Революция и судьба Романовых. - М.: Республика, 1992
• Семнадцатый год. - М.: Наука, 1995
• Было время…. Воспоминания. - Иерусалим. Филобиблон. 2009 г. - 204 с.

Ссылки

Категории:

• Персоналии по алфавиту
• Учёные по алфавиту
• Родившиеся 27 марта
• Родившиеся в 1928 году
• Родившиеся в Москве
• Доктора исторических наук
• Историки по алфавиту
• Историки СССР
• Мемуаристы русского зарубежья

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Иоутынья
• Вейсенбрух, Иохан Хендрик

Смотреть что такое "Иоффе, Генрих Зиновьевич" в других словарях:

Иоффе, Генрих Зиновьевич - Главный научный сотрудник Института российской истории РАН; родился в 1928 г.; доктор исторических наук … Большая биографическая энциклопедия

Иоффе - Иоффе, варианты Иофе, Йоффе, Йофе, Иоффа, Еффе, Яффе, Яффа, Юффа, Юффис и множество других (ивр. יפה ,יופה‎) еврейская фамилия, исторически распространённая главным образом в северных губерниях Российской империи (то есть среди литваков).… … Википедия

Лауреаты Государственной премии СССР в области науки и техники (1967-1979) - Список лауреатов Содержание 1 1967 2 1968 3 1969 4 1970 5 1971 6 … Википедия

Лауреаты Государственной премии СССР в области науки и техники (1980-1991) - Содержание 1 1980 2 1981 3 1982 4 1983 5 1984 6 1985 … Википедия

Евреи в науке, искусстве и общественной жизни - Данный список включает личностей еврейского происхождения, удовлетворяющих. Еврейское происхождение (один или оба родителя этнические евреи), [Данные критерии не распространяются на личности, чьи приёмные родители (в том числе отчим или мачеха)… … Википедия

Госпремия РФ

Госпремия России - Нагрудный знак лауреата Государственной премии Росиийской Федерации Государственная премия Российской Федерации присуждается с 1992 года Президентом Российской Федерации за вклад в развитие науки и техники, литературы и искусства, за выдающиеся… … Википедия

Государственная премия РФ - Нагрудный знак лауреата Государственной премии Росиийской Федерации Государственная премия Российской Федерации присуждается с 1992 года Президентом Российской Федерации за вклад в развитие науки и техники, литературы и искусства, за выдающиеся… … Википедия

Государственная премия Российской федерации - Нагрудный знак лауреата Государственной премии Росиийской Федерации Государственная премия Российской Федерации присуждается с 1992 года Президентом Российской Федерации за вклад в развитие науки и техники, литературы и искусства, за выдающиеся… … Википедия

Государственная премия Российской Федерации в области литературы и искусства - Нагрудный знак лауреата Государственной премии Росиийской Федерации Государственная премия Российской Федерации присуждается с 1992 года Президентом Российской Федерации за вклад в развитие науки и техники, литературы и искусства, за выдающиеся… … Википедия

Генрих Зиновьевич Иоффе. 1951 г.

Красный диплом

Нынешние студенты, наверное, и не очень представляют себе что такое «распределение». А в советские времена это слово означало, так сказать, последнюю черту, подводившую итог под золотыми студенческими годами. Государственная комиссия определяла для вас будущее место работы. На целых 3 года. 3 года вы обязаны были отработать там, куда страна, давшая вам бесплатное образование, направит вас. Но мало кому, особенно, конечно, нам - москвичам - хотелось уезжать из Москвы, покидать родной дом, друзей, все знакомое и близкое с детских или юных лет. Это теперь, спустя более, чем полвека, можно говорить о «распределении» спокойно, даже с некоторым юмором. А тогда многие воспринимали его чуть ли не как бедствие, «слом жизни». Не до юмора было...

«Распределялись» по-разному. Бодро и весело чувствовали себя счастливчики, оставляемые в аспирантуре. Солидно, серьезно, выглядели студенты - бывшие фронтовики, большинство из которых получали назначения «закрытого типа»: в партийные органы, МГБ, министерство иностранных дел и т. п. Впоследствии приходилось читать, что демобилизованные фронтовики повторяли чуть ли не «декабристов», вернувшихся с войны 1812 г. Не знаю, откуда взялась такая историческая калька и с какой целью ее придумали. Я видел другое. Если уж искать послевоенных «советских декабристов», то скорее среди студенческой молодежи, шагнувшей в институты прямо со школьной скамьи и преимущественно из семей интеллигенции. А фронтовики в большинстве своем... Кто бы их «распределял» в аспирантуру, в партийные и государственные органы, ежели бы они исповедывали «декабристские идеи»? Конечно, это не означает, что не было исключений.

Некоторые, не попавшие в аспирантуру или по возрасту не ставшие фронтовиками, искали свои пути, чтобы уклониться от «распределения» и остаться в Москве. В ход шли разного рода медицинские справки о собственных недугах, о болезнях родителей. При наличии хороших связей такого рода «документы» можно было достать. Не все они, конечно, принимались во внимание, но при определенной настойчивости, а лучше - изворотливости, обладатели такого рода «бумаг» не мытьем, так катаньем достигали цели.

Я не попал ни в первую, ни во вторую, ни в третью группы. Хотя я и получил «красный диплом» (т. е. диплом, в котором красными буквами было написано: «с отличием»), об аспирантуре мечтать не приходилось после того, как на 4-ом курсе меня исключили из комсомола и я ждал исключения из института за «проявление буржуазной идеологии». Тогда шла кампания борьбы с «космополитизмом», вылившаяся у нас на истфаке в травлю некоторых преподавателей, главным образом, как теперь говорят, еврейской национальности. С точки зрения «большой политики» эта кампания была вызвана, конечно, «холодной войной» с США, поворотом только что созданного Израиля в американский фарватер и определенной вспышкой еврейского национализма в некоторых кругах. «На местах» же все это нередко выливалось в схватку за кресла, подогреваемую чувствами недоброжелательности, скрытого антисемитизма. Когда это мелкое политиканство явно перевесило «большую политику», на верхах, возможно, посчитали, что кампанию надо сворачивать. И она закончилась так же внезапно, как и началась. В комсомоле меня быстро восстановили, исключение из института не состоялось. Впрочем, относительно скоро «борьба с космополитизмом» продолжится в гораздо худших формах. Но «космополитический грех» не прошел даром. При распределении его не забыли.

К фронтовикам я тоже не принадлежал по возрасту. Блата не было никакого. Меня распределили в распоряжение Костромского отдела народного образования (облоно).

В облоно

И вот в августе 1950 г. я приехал в старинную Кострому. Окажись я там при других обстоятельствах, может, побродил бы по городу, осмотрел бы его достопримечательности, его красоты. Но теперь настроения не было. Думалось об одном: как использовать последний шанс и убедить облоно отпустить меня на все четыре стороны.

Меня провели к заместителю заведующего облоно. Он сидел за столом, просматривая бумаги и дымя «Беломором». Посмотрев мое направление, весело сказал:

Это хорошо, что нам хлопца прислали. С девахами труднее, а наше педагогическое дело мужиков требует. Мы вас знаете куда пошлем? Нет, не в школу, берите выше: в педагогическое училище, будете учителей готовить для начальных школ! Доверие тебе оказываем...

Я тупо молчал.

Недоволен что ли? - спросил он.

Сбиваясь и краснея, я стал говорить ему, что мне педагогическая работа трудна, т. к. у меня - дефект речи, и ученикам будет тоже трудно меня слушать. Он перебил:

Это какой такой дефект? Вот вы же говорите и все ясно. Что за дефект?

Заикание с детства, особенно при волнении.

Он опять перебил:

А я вот тебе такую историю расскажу. У нас в институте, когда я учился, профессор был, историк. Картавил - ужас как! И заикался. Ну, никак у него особенно буквы «а» и «т» не выговаривались, а мы знаешь как его слушали? Только его лекций и ждали... Потому, что он такое нам рассказывал, что мы и слыхом не слыхали. Отсюда вывод: если у тебя как у преподавателя форма хромает, дай такое содержание, чтобы все рты раскрыли. Дашь - раскроют... Нет, мы вам вольную не дадим. Направляем тебя в педучилище, в Кологрив. Слыхали про такой город? Районный центр, река Унжа, кругом леса. А соседний район - Сусанинский. По имени Ивана Сусанина*. Он как раз из тех мест. Герой, патриот. Завел польских захватчиков в непроходимые места: родину спас. Вам как для историка - лучшего места не найти. Займешься там краеведением - такого пооткрываешь! Уезжать потом не захочешь. - Прямо от нас поедешь или еще в Москву вернешься? От Костромы всего-то 300 километров.

Вернусь еще: вещи надо взять.

Дело! - сказал он. - Забирайте вещички и двигайте. Из Москвы ехать до станции Мантурово, а оттуда вас автобус подбросит.

Он поднялся, протянул мне руку:

Там, в Кологриве, директор - Репин Александр Александрович. Умный мужик, держись его. Ну, счастливо тебе!

Я вышел из облоно, совершенно не ощущая той душевной мрачности, с которой входил в него.

Ректор

Мне надо было не только «собрать вещички». С института еще причитались «подъемные» - деньги на проездной билет и некоторые другие расходы, связанные с «распределением». Не помню почему, но эти совсем небольшие деньги мне никак не удавалось получить. В институтской бухгалтерии меня «футболили» от одного человека к другому, просили «зайти через недельку-другую». Помочь взялась моя «душеспасительница», доцент кафедры истории средних веков А. А. Кириллова. У нее я написал курсовую работу «Ян Гус и Мартин Лютер», и она уверовала в меня. В крутые «космополитические дни», когда я стал героем суровых проработок за свои якобы «буржуазные взгляды» и вот-вот должен был вылететь из института, фактически только она одна и поддерживала меня. Теперь она пообещала поговорить с новым ректором Д. А. Поликарповым, чтобы, наконец, «прекратить это безобразие» по отношению к студенту, уезжавшему по распределению. За Поликарповым уже тогда тянулась молва «гонителя космополитов». В ЦК он был правой рукой знаменитого Г. Ф. Александрова, академика-философа, в конце 40-х гг. «спущенного» из ЦК за допущение им ошибки «на философском фронте», а позднее, вроде бы в 1954 г., уже в ранге министра культуры проколовшегося «на аморалке» - довольно редком в советские времена деле. В конце войны Поликарпов был секретарем Союза писателей, в котором тоже проводил, как бы теперь сказали, зачистки национального характера.

Казалось бы, святая душа Александра Андреевна Кириллова не могла иметь ничего общего с такого рода человеком, но нет. Уже в Кологриве я получил от нее письмо, в котором она жаловалась, что даже такому честному и принципиальному человеку, как Дмитрий Алексеевич Поликарпов, не удается покончить с «беспорядками в институте и у него, усталого, опускаются руки».

Был ли Поликарпов тогда, в дни моего отъезда, уже ректором или пока лишь исполнял обязанности, не помню. Но на просьбу А. А. Кирилловой он дал ответ:

Пусть прямо ко мне зайдет.

Ректорский кабинет показался мне огромным, но каким-то темным. Лишь на столе у Поликарпова горел свет. Когда я вошел, он поднял большую, тяжелую голову с крупными, резкими чертами лица и отрывисто спросил:

Фамилия?

Не приглашая меня подойти поближе к столу, поднял трубку одного из стоявших на приставном столике телефонов и, дождавшись ответа, устало и безразлично заговорил:

Бухгалтерия? Тут у меня студент, которому следуют «подъемные». Он к вам зайдет, выдайте ему. Пусть забирает свои манатки и уезжает.

Положил трубку и сказал мне:

Идите в бухгалтерию, прямо сейчас.

На Ярославском вокзале меня провожали все члены моей «буржуазно-националистической» организации, возникшей по мановению институтского начальства и исчезнувшей также по его мановению, когда борьба с «космополитизмом» была прекращена сверху с той же внезапностью, с какой и началась. Члены «организации» после разных хождений и хлопот (своих и родительских) «распределению» не подверглись, нашли себе работу в школах Москвы. Теперь они провожали в неведомый Кологрив своего «главаря» и всячески стремились взбодрить его унылый дух. Они коллективно преподнесли мне на память книгу Дж. Лондона «Мартин Иден», образ главного героя которой должен был укреплять мою волю и веру в достижение высокой цели. Странно, что они забыли о печальном конце Мартина Идена. Но книгу я увез с собой.

Мантурово и Никольское

В кармане у меня лежало «рекомендательное письмо» к некоему Гордону, работавшему в Мантурове судейским работником, то ли адвокатом, то ли прокурором. Это письмо дал моему отцу его знакомый, кажется, дядя Гордона, который, как он сообщил, тоже был «распределен», но только годом раньше меня и как раз в Мантурово. Он якобы мог при случае оказать мне содействие.

Ехал я в общем вагоне поезда, шедшего на Дальний Восток. В Мантурове остановка - две или три минуты. Дальше - узловая станция Шарья. Проводник даже не спустил из тамбура лесенку: я спрыгнул на землю, и он кинул мне вниз чемоданы.

Хмурое, серое утро. Только что кончился дождь, и одноэтажное старинное здание станции показалось мне нахохлившимся. Не заходя в помещение, побрел в поселок искать «спасительного» Гордона. «Здание», кажется, суда являло собой небольшой деревянный дом с крыльцом и перилами. В сенях попахивало туалетом. Сидевшая в комнате тетка сказала, что сейчас Гордона нет, а когда будет - неизвестно, но обещался быть.

Я остался ждать на крыльце. Гордон явился не скоро. Это был рослый, полноватый человек лет 30 в ватнике и резиновых сапогах. Он прочитал письмо, сказал, что хотя и пару раз бывал в Кологриве, но ни с кем там близко не знаком, так что не знает, чем, собственно, может мне помочь.

Но городок хороший, - сказал он, - не то, что здесь - грязища по уши, - и показал на свои резиновые сапоги. У него был вид человека, который только и думает об одном: как вытащить свои сапоги из мантуровской грязи раз и навсегда. Единственное, чем он мне помог - объяснил, что автобус на Кологрив отходит ранним утром от станции. Иногда, правда, он не приходит, но часто от станции идут попутные машины.

Так что советую зайти в столовую, поесть там, да и возвращаться на станцию. Лучше быть там: вдруг какая-нибудь машина подвернется.

Я так и сделал. Вернулся на станцию, когда уже стало темно. Внутри стоял специфически железнодорожный запах: смесь мазута и затхлости. Под потолком слабо горела лампочка. На деревянных диванах и прямо на полу лежали и сидели человек десять. Я присел на край одного из диванов, гасил охватившее чувство одиночества и тоски. Лежавший на скамье мужик приподнялся, поглядел на меня с некоторым удивлением.

С московским приехал? В Мантурово, что ли, работать?

Нет, мне в Кологрив, в педучилище. Далеко отсюда?

Кологрив-то? - усмехнулся мужик. - А он, как Буй да Кадуй. Черт их два месяца искал - не нашел. Километров девяносто будет, может, меньше немного. Утром должен быть автобус, тут его вон тоже ждут. Доедешь, ничего. Дорога красивая, лесом. Грязюка только...

Ранним утром пришел автобус. Он был старый, довоенный, да и маленький. Вроде «Антилопы-Гну» Адама Козлевича из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка»*. Кстати, в фильме режиссера А. Гайдая по «Двенадцати стульям» упоминается Кологрив! Там есть кадры, когда Ипполит Матвеевич Воробьянинов является в дворницкую и бывший его дворник в изумлении кричит: «Барин! Приехали! Из Парижа!» И когда Воробьянинов стал отрицать, находившийся в дворницкой Бендер «подсказывает»: «Ну да, конечно, вы не из Парижа. Вы из Кологрива приехали!»**

* Адам Козлевич и принадлежащий ему автомобиль «Антилопа-Гну» появляются только во втором из упоминаемых автором романов И. Ильфа и Е. Петрова - «Золотой телёнок». ()

** В тексте романа «Двенадцать стульев» Кологрив упоминается дважды - в репликах Остапа Бендера, обращённых к Воробьянинову: «Отлично <…> вы не из Парижа. Конечно, вы приехали из Кологрива навестить свою покойную бабушку» (гл. V); «…В секунданты можно взять Иванопуло и соседа справа. Он - бывший почётный гражданин города Кологрива и до сих пор кичится этим титулом» (гл. XXI). (Примеч. интернет-публикаторов. )

«Антилопа-Гну» везла нас до Кологрива почти 6 часов. Местами размытый проселок не позволял держать «скорость» больше 20-25 км в час. Часто останавливались у придорожных сел, забирая еще 2-3 ждавших автобус человека. Долго стояли на берегу реки Унжа: паром только что ушел. Когда он приплыл назад, медленно загружались: наш автобус, пара машин, телеги, люди. Поплыли на другой берег тоже медленно: два паромщика в брезентовых плащах и рукавицах двигали его, перебирая руками железный трос.

Съехав с парома, опять почему-то долго стояли. На полпути - большое село Никольское. В широком заезжем дворе запряженные в телеги лошади жевали сено, вздергивая иногда головами, отчего позвякивала сбруя. Бродили куры. Извозчики и шофера нескольких стоявших во дворе грузовиков сидели у дома на завалинке, дымя самокрутками и папиросами.

В Никольском мне пришлось побывать еще несколько раз, в том числе зимой, когда я ехал из Кологрива в Москву на зимние каникулы.

Зимой метели делали дорогу непроходимой для автобуса и машин. Можно было проехать только на лошадке, в санях. Трудная дорога. Но тяга домой была так велика, что я не колебался. Понурая, однако вполне крепкая лошаденка, сани, уложенные сеном и напоминавшие те, в которых везут боярыню Морозову на картине Сурикова, коренастый мужик в валенках и тулупе. Мне тоже кидает тулуп:

Накинь - замерзнешь!

Вот и тронулись. Не спеша бежит лошадка снежной дорогой, все больше лесом. Вдруг вой где-то далеко-далеко. Волки!

В сумерках уже добираемся до Никольского, там привал: лошадь кормить и самим отдыхать. Внутри «гостиницы» полутемно. Кто-то храпит на полатях. Внизу за большим столом выпивают и закусывают. Журчит хрипловато разговор. Тепло, и с дороги разбирает дремота. Лезем на полати: там есть места. Пахнет сыромятной кожей, махрой.

В полусне мне кажется, что «перевернулось» время, и мы - где-то в старине, в эпохе Ивана Грозного, какой она рисуется нам, живущим в XX в. Подобное ощущение я помню в детстве. Вот мы с отцом на пустынной Красной площади. Часовые в шинелях и буденовках у Спасских ворот. А над Кремлем, в тишине - вороний грай, он разрывает завесу времени, и мне кажется, что мы в глубине далекого, далекого прошлого. То же ощущение в заброшенном в костромских лесах Никольском...

Но я опередил события. Неожиданно разбухшая проселочная дорога кончается, и наша «Антилопа-Гну» взбирается на песчаное взгорье. Видно, что недавно прошел дождь, но грунт уже «забрал» всю воду и кругом - влажный тяжелый песок. Дорога пошла под покатый уклон, и вот он - славный город Кологрив!

Педучилище и Бочин

Позже я узнаю, что в XVII - первой половине ХVIII в. было здесь село Архангельское, а при матушке Екатерине II уже стоял городок Кологрив: так в старину будто бы называли коней с густой гривой. А мне казалось, что когда с берега Унжи смотришь на окружающие леса, они выглядят как густая конская грива. Вот потому и Кологрив: место около грив.

Дома, как в больших селах: одноэтажные, но есть и двух. В них - районные учреждения: управленческие и «производственные»: райпотребсоюз, заготскот, леспромхоз. Вот скатились вниз на главную, центральную площадь. Остановились у выкрашенной в зеленый цвет двухэтажной «деревяшки». Внизу вывеска - «Столовая». Две машины, несколько возов, бродят мужики, все после дождя еще в длинных брезентовых плащах с капюшонами. Через дорогу - небольшой скверик с обязательным бюстом Ленина.

В этой «Столовой», а вернее в «Боковушке», мне доведется бывать не раз. «Боковушкой» называли отдельную комнату в «Столовой», где местное начальство или «знать» могли «загулять», не опасаясь лишних глаз местного простонародья, выпивавшего и закусывавшего в «общей зале». «Боковушки» в те времена были широко распространены по городам и весям.

Переночевал в «Доме для приезжих» и наутро пошел в училище. По масштабам Кологрива это было большое, двухэтажное здание. Первый этаж - кирпичный, второй - деревянный. С тыла к нему примыкала целая роща старинных лиственных и хвойных деревьев. Поднявшись по скрипучим ступеням на второй этаж, я постучался в кабинет директора. Им был Репин Александр Александрович.

Небольшого, даже маленького роста человек в офицерском кителе и галифе военного времени. Редкие, приглаженные волосы, какое-то заостренное лицо, внимательный, любопытный взгляд. Только мы начали разговор, дверь в кабинет приоткрылась и всунулась большая белобрысая голова. Всунулась и, завидев постороннего, исчезла.

Погоди, погоди, Борис Дмитриевич! - крикнул Репин, слегка окая. - Зайди! Ты нужен будешь...

Дверь снова отворилась, и вошел крупный, тяжелый человек в поношенном спортивном костюме. Лицо его украшал нос-картошка и маленькие хитренькие глаза.

Вот к нам новый преподаватель по истории приехал, - сказал Репин. - Ты бы, Борис Дмитриевич, помог ему на квартиру встать.

Дык почему не помочь-то? - скороговоркой заговорил этот Борис Дмитриевич. - Вон у Августы-от Цветковой и хорошо будет. Одна живет. Иван-от ее Васильевич неделями в лесу, а ребята еще прошлой осенью уехали. Свободно у ней, чисто. Она и сварит и постирает, поди...

Ну, и отведи к ней, - сказал Репин. - Буди ему понравится, там и снимет. Проводи, Борис, сделай благое дело.

И мы пошли. Дорогой я узнал, что фамилия его Бочин, что он тут, в Кологриве, родился, как отец его и дед, что работает в училище физкультурником и вообще следит «за порядком».

Позднее я увидел как он это делал. В училище часто проводили вечера с танцами «под баян», на котором обычно играл училищный музыкант Степанович. Если кто-нибудь из парней - наших или со стороны, - предварительно хлебнувших водки или самогона, начинал «расходиться», к нему, косолапо двигаясь, подходил Бочин, шепотом говорил:

Даю тебе две минуты. Засекаю время.

Точно в назначенный срок «расходившийся» или «расходившиеся» исчезали. Не знаю, что тут больше действовало: авторитет Бочина или громадная физическая сила, впрочем, может быть и то и другое...

Августа Ивановна

В доме, куда меня привел Бочин, мне понравилось. Хозяйку звали Августа Ивановна Цветкова. На вид ей было лет 50. Круглое лицо с пылающими краснотой щеками, почти беззубая и потому немного шамкающая. И была она почти полностью глухая. Слышала только, если кричать ей прямо в ухо. А аппарат для слуха... Да какой аппарат в те годы в богом забытом Кологриве... Была она замужняя, но муж ее, Иван Михайлович, тщедушный человек, носивший на голове истрепанную, порыжевшую морскую фуражку, работал бухгалтером в леспромхозе километров в 15-20 от Кологрива. Эти леспромхозы и лесхозы множеством «точек» окружали Кологрив, скрываясь в лесных массивах. Всю зиму работяги валили там лес, подтягивали бревна на тракторах к берегам Унжи, чтобы весной, разлившись, она подняла этот «сплав» и водой потянула к «запани» у Макарьева. Это называлось «моль», «молевой сплав».

Зимой, когда дорогу заносило, или весной, когда она тонула в грязи, машины в леспромхозы не проходили, пока дорогу не пробивал трактор. Тогда они шли одна за другой, с кузовами, полными ящиков водки-черноголовки, от которой за версту несло сивухой. В городе этой водкой тоже было хоть залейся, и еще килек в томате.

Только под воскресенье Иван Михайлович с полевой сумкой через плечо и в своей неизменной морской фуражке приходил домой. Почти всегда пьяный. Августа Ивановна не ругала его, не кричала, только бормотала что-то про себя, а он тихо уходил спать. Так однажды уже поздней осенью он возвращался из своего лесхоза домой, пьяный упал в какую-то канаву и больше уже не поднялся. Но это случилось, когда я уже не жил у Августы Ивановны.

У нее было двое взрослых детей (сын Вовка и дочь Татьяна). Но если Ивана Михайловича я застал, и однажды он даже вылечил меня от сильной простуды, заставив выпить стакан самогона и залезть на ночь спать на печку, то ни Вовку ни Татьяну я так и не видел ни разу. Дочь, окончившую наше училище, послали куда-то за станцию Буй учительницей. Там она, как говорила Августа Ивановна, «сошлась» с неким механизатором, который сильно «выпивал», и, видно, было ей уже не до матери. Правда, письма от нее иногда приходили. Вовка тоже куда-то уехал и почти не давал о себе знать. Так и жила Августа Ивановна фактически одна. Ранним утром гоняла в стадо корову, а вечером ждала у ворот.

Была Августа Ивановна чистюлей необычайной. То и дело учиняла, как она говорила, «примывку»: смахивала со всех стен, разных занавесочек, кружевных накидок и «подборок» несуществующую пыль и драила полы в горнице и двух других комнатах.

Отдохнули бы, Августа Ивановна, - кричу ей в ухо. - Ведь чисто, совсем чисто!

Где ж чисто-то? - отвечает. - Вон наследил, вон...

И опять, согнувшись, моет, скребет, чистит...

Лирическая душа жила в моей Августе Ивановне. В одно лето приехала ко мне в Кологрив мать. С детства у нее было очень плохое зрение. И вот как-то Августа Ивановна говорит ей:

Сходила бы ты тут неподалеку в лес. Там овражек и ручеек бежит. Красиво! У вас-от в Москве таких мест и нет, поди.

Так ведь я плохо вижу, - отвечает ей мама. - Не разгляжу эту красоту.

Августа Ивановна, орудовавшая ухватами у печки, разогнулась, вытерла руки.

А тогда пойдем хоть и вдвоем. Сядем на бережку. Я тебе про ручей, как он бежит, буду рассказывать, а ты мне - как журчит-звенит он: вот и увидим все, и услышим...

Частые приходы ко мне Бочина Августе Ивановне не нравились:

Ты с Борисом-то поосторожнее...

Дак ведь пьет он. И тебя затянет.

Не затянет. Я к водке не тянусь.

Дак ведь к ей поначалу никто не тянется. А потом вишь как...

О Бочине она мне рассказывала: - Люди говорят, дед-то и отец его хороших лошадей держали. До Мантурова и обратно гоняли с людьми и товаром. Больно хорошие лошади у них были. Богатые мужики...

Это была правда. На больших попойках, когда маленькие глазки Бориса Дмитриевича от выпитой «черноголовки» становились красными и мутнело его сознание, он иногда начинал галлюционировать. Сжимая тяжелые кулаки, словно бы держа и натягивая в них вожжи, цокал языком и шепотом хрипел:

Но-но-но пошли, залетные! Давай! Ну, пошли, ленивые! Вперед!

Потом вдруг замолкал и, оглядываясь вокруг, говорил:

Эх, где вы мои лошадки? Где? Тпру-у-у, милые. Стой!

Никогда, ни до Кологрива, ни после, не встречал я человека, в котором странным образом уживались мужичья грубость, даже жестокость, особенно в пьяном виде, с подлинной интеллигентной деликатностью, самоограничением, как это было у моего колоритного дружка Бочина.

РО МГБ

В преподавательскую должность по указанию А. А. Репина посвятил меня завуч училища Николай Васильевич Кудрявцев. Как и Репин, он был тоже участником войны, инвалидом: у него не было правой руки выше локтя. Пустой рукав синей гимнастерки заправлен под кожаный ремень. Но и одной рукой Кудрявцев умел пользоваться на удивление здорово. Засыпал даже махорку в быстро свернутую им самим «козью ножку», чиркал спичкой и прикуривал, затягиваясь едким дымом аж до самой глубины. Почти совсем поседевшие волосы кудряшками падали на лоб, подтверждая его фамилию - Кудрявцев. Да, ловко он управлялся своей единственной рукой, но только присмотревшись, можно было заметить, что она у него слегка дрожала. И в лице это тоже было.

«Нарядив» мне двадцать с лишним часов в неделю истории СССР, новой истории и Конституции СССР (больше ставки), Кудрявцев пригласил меня «вечерком зайти», потолковать: он тоже по совместительству с завучеством преподавал историю. Я, конечно, зашел. Он жил недалеко от училища с женой и дочкой лет 14-15. Жена - Мария Васильевна - работала в училище преподавателем биологии. Мне показалась она довольно пожилой женщиной с усталым, даже измученным лицом. Она беспрестанно курила и от того, наверное, говорила низким прокуренным голосом.

Сейчас же на столике появилась бутылка и, как я впоследствии узнал, «классическая» по тем временам в Кологриве закуска: нарезанное ломтиками сало и соленая капуста. Кто понимает, лучше для водки и не надо! Как говорится, «самое оно».

Не помню, к чему сводилась наша с Кудрявцевым историческая беседа. Ясно стало одно: завуч мой мог пить «по-черному» и уходить в запой. Но, выйдя из него, он всегда держался тихо, ровно, спокойно.

Работа вообще шла хорошо. Я применял методику институтского преподавателя, у которого мы проходили практику в московской школе на Усачевке, Петра Васильевича Горы. Тогда он был еще молодым, чубатым хлопцем, не так уже сильно отличавшимся возрастом от нас, студентов старшего курса. Спустя годы, он «защитился», стал заведующим кафедры и во многом помог мне. Теперь уж его нет, но я берегу о нем память...

Исходя из постулата «классовая борьба», он находил в хаосе исторических событий строго логическую цепочку и потом изображал ее в виде схем. Получалось наглядно, убедительно, легко запоминалось умами, не отягощенными знаниями и сомнениями! Конечно, примитив, но как основа для дальнейших познаний такая метода (школьная) представляется мне вполне подходящей. И на своих уроках в Кологривском педучилище я строго следовал тому, чему учил нас Гора. Я видел: это хорошо воспринималось учениками - в основном мальчишками и девчонками из окружающих сел и деревень.

Г. З. Иоффе (в центре) со своим классом. Справа от него - преподаватель географии и по совместительству директор Кологривского музея П. А. Камайский; слева - преподаватель математики А. Л. Волков. 1951 г.

Они просили меня говорить помедленнее, чтобы успеть записать в свои тетрадки: дома им так проще и легче было учить. Существовала и другая причина практиковавшихся на уроках записей: в училищной библиотеке на всех не хватало учебников. С этим, между прочим, был связан случай, который по тем временам многим внушал страх.

Как-то по приходе из училища Августа Ивановна протянула мне листок и сказала:

Тут приходил один, тебя спрашивал - из милиции, поди. Вон бумажку тебе велел передать.

Бумажка оказалась повесткой, требующей явиться, но не в милицию, а в «РО МГБ». Мы хорошо знали, что это означает: «Районное отделение Министерства госбезопасности». У меня похолодело в душе. Что? Почему? «Московский след», что ли, связанный с временами борьбы с космополитизмом?

Пошел к Бочину.

Пойду с тобой, - сказал он, - я там кой-каких ребят знаю.

В назначенный день пошли. Деревянный двухэтажный дом показался мне большим, чуть ли не огромным. Прошли что-то наподобие сеней, где сильно тянуло туалетом; в приемной комнате сидели двое или трое молодых мужиков. Я протянул повестку. Один встал, дал мне знак следовать за ним. Бочин остался в комнате. Мы поднялись по шаткой, скрипучей лестнице на второй этаж, и я оказался в кабинете самого начальника РО. Кабинет представился мне таким же большим, бескрайним, как когда-то кабинет ректора Поликарпова, к которому я явился за получением подъемных денег для отъезда в Кологрив. Начальник был в форме при погонах. Он улыбался, мягко, приветливо, но как-то хитро.

По его приглашению я сел и завязался разговор. Он спрашивал, откуда я, где учился, почему приехал к ним, в Кологрив. Я отвечал, ощущая в себе какую-то противную готовность «подладиться» под него, «попасть в точку», так, чтобы не вызвать у него неудовольствия.

Ну, и как у нас тут? Нравится? - спросил он.

Хитроватая улыбка не исчезла с его лица.

Конечно, конечно, - поспешил я с ответом. - Хорошо! Природа! И в училище народ отличный! Все здорово.

Студенты-то наши как вам? - перебил он меня.

Отличные ребята! Подготовка, конечно... Сами понимаете. Но зато дисциплинированные, интересующиеся всем.

Он опять перебил меня.

А как вам сынок мой?

Я остолбенел. Никакого «сынка» я абсолютно, совершенно не помнил, хоть убей, но ответил:

Хороший ученик, никаких претензий.

И по вашему предмету тянет?

Беда вот только... Говорит, что учебников в училище на всех не хватает. Нельзя ли как-то помочь?

Я долго заверял его, что дело это несложное, конечно, поможем, о чем разговор?

Расстались мы по-хорошему, прямо-таки дружески, пожали друг другу руки.

Когда я спустился вниз, Бочина в приемной не было. Либо я пробыл у начальника довольно долго, либо ему просто запретили здесь быть. Я вышел на улицу и решил посидеть в небольшом скверике, отдышаться. На скамейке сидел Бочин.

Отпустили? - спросил он, завидев меня.

Как видишь. А что, могли не отпустить, что ли? За мной ничего нет.

А знаешь, что мне ребята там шепнули, когда тебя повели наверх? Иди, говорят, Борис Дмитриевич, не жди. Нечего ждать. Он не вернется.

Из скверика мы направились прямо в столовую и в нашей «боковушке» долго отмечали мое «возвращение». Больше в РО МГБ меня не вызывали, а сынок начальника свой учебник по истории, конечно, получил.

Женька Вольперт

Вскоре после моего приезда в Кологрив прибыл еще один «распределенный». Это был выпускник Ленинградского университета Феликс Ипполитов. В училище он должен был преподавать психологию и педагогику. Он приехал не один: с матерью. Это была дама лет за 50, интеллигентка «из бывших». Только не «из бывших» дореволюционных, а, как казалось, «из бывших» советских, из той советской элиты, которая попала под сталинскую рубку в конце 30-х, а потом частично уже после войны. Я думаю, ее муж до «большого террора» пребывал в номенклатуре, а сама она, возможно, имела и дворянские корни. Фигурально говоря, по богом забытому Кологриву она ходила с «поджатыми губами», не всегда будучи в силах скрыть то, что здесь - место не для нее и ее сына.

Этот Феликс тоже старался сторониться «аборигенов», в том числе и училищных. Он двигался быстро, не оглядывался по сторонам, а в учительской вступал в разговор только тогда, когда к нему обращались. Впрочем, и разговаривал он с какой-то насмешечкой, часто, выслушав собеседника, говорил: «Ну, ну!», как бы давая понять, что перед ним - несмышленыш, а то и вовсе дурачок.

Но я обрадовался приезду Феликса-ленинградца и через некоторое время пригласил его жить вместе со мной у Августы Ивановны: места было много. Он посоветовался с матерью, и они приехали. Но жизнь не сложилась, не помню уж почему. Они сняли себе другую квартиру.

Александр Ливерьевич Волков, всегда слегка пьяненький математик в сильно засаленном черном костюме и грязноватой рубашке, но с непременным галстуком, пустил в училищной учительской слушок, что Ипполитов и его маман - евреи.

Реакция, впрочем, была слабой, слух, пущенный Волковым, принимали вяло и безразлично.

Ну, евреи, - сказал мне Бочин, - и что? Вот у нас в армии был один еврей...

Я его перебил:

А здесь, в Кологриве, они вообще-то бывали?

В Кологриве-то? Откуда? Хотя вон говорят, что в Гражданскую войну затесался вроде бы тут один. Потом исчез, а след оставил. Женьку Вольперт знаешь? Вот он-то, по разговорам, папашей ей будут.

Женьку Вольперт я знал. Это Бочин звал ее Женькой, а она была учительницей в школе глухонемых, и ее в городе уважали. Была она небольшая, чернявенькая, с густыми черными с редкой проседью волосами, собранными в пучок на затылке. Она хорошо пела. Часто весной или летом, вечером на берегу Унжи, где находилось старое приземистое здание кино, в ожидании сеанса начинала Женька напевать, по большей части старинные русские романсы. Голос ее, несильный, но чистый и звонкий, витал над Унжей, волновал, внушал грусть.

Ночь темна. Над рекой
Тихо светит луна
И блестит серебром
Голубая волна...

Около Женьки собирался кружок. Некоторые начинали подпевать.

Дождь прошел и спозаранок
В путь далекий, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой...

Мне нравилось Женькино пение - простое, сентиментальное. Так и осталась она в моей памяти: вечереет, тихо, легкий ветерок, Унжа течет тихо и быстро.

И блестит серебром
Голубая волна...

Камайский

Я приставал к Бочину. Ну, так что это был за человек, наградивший нашу Женьку одной еврейской фамилией на весь Кологрив и таким голосом?

Он толком ничего не знал и однажды посоветовал мне обратиться к преподавателю географии Петру Александровичу Камайскому.

Если бы спросили, что есть русский образованный человек, поднявшийся от своей почвы, от «земли», от своих корней, я бы указал на Камайского. Такого, как он, запомнил я еще одного. Во время войны, в эвакуации в г. Глазове, был у нас в школе учитель ботаники. От него исходил дух благородства, добра и скромности. Камайский был таким же. Почему-то мне представляется, что в досоветской России такие люди были земцами - докторами, учителями, агрономами и др. Медленно, не спеша, без суеты, без трескучей болтовни они бы, мне кажется, подняли Россию на уровень, к которому никогда не приблизится, да и не хочет приблизиться «денежный Запад». А может, и в России таких людей было мало? Пусть даже так, но именно они создавали ее образ с чертами скромности, самоотверженности и... грусти.

Кто видел старый советский фильм о Суворове и помнит актера, сыгравшего его, тому будет наглядно, каким был Петр Александрович Камайский. Небольшого роста, худенький, сухонький и, кажется мне, даже с хохолком на голове. Одет был простенько. Старый, потертый пиджачок поверх рубашки-косоворотки. Старался не выделяться, даже вроде ходил как-то боком. Когда говорил, сильно окал. Ребята его любили: свой он у них был. Кроме преподавания в училище, была у Камайского еще одна работа. В Кологриве был краеведческий музей, находившийся в двухэтажном каменном здании с какими-то «архитектурными излишествами». Камайский был там директором. Жаль, что по молодости лет я не повадился ходить в музей. Там было много интересного, Камайский рассказывал мне, что Кологрив известен уж более 450 лет. Тут в XIX в. жил друг Пушкина, поэт и критик П. Катенин, которого выслали сюда за принадлежность к декабристским обществам*. Тут были имения И. Пущина, А. Жемчужникова. Профессор Ф. Чижов основал тут сельскохозяйственное училище**, нынешний зоотехнический техникум, находившийся на другом берегу Унжи.

* П.А. Катенин был выслан за публичный скандал во время театрального спектакля. (Примеч. интернет-публикаторов. )

** Училище было построено на капитал, завещанный Ф.В. Чижовым, его душеприказчиками - С.И. Мамонтовым и А.Д. Поленовым. (Примеч. интернет-публикаторов. )

И советской власти Кологрив дал своих бойцов. Особо отмечали В. Трефолева, матроса, коменданта революционного Кронштадта, одно время председателя ревтрибунала Балтфлота. Бравый матрос, сдвинутая на затылок бескозырка. Лихой парень.

О самом Камайском говорили что-то невнятное. Преподаватель литературы Михаил Михайлович Громов, внешне похожий на актера-любовника, однажды во время выпивки у Бочина по секрету рассказал мне, что Камайский-де бывший поручик, участвовал будто бы в Ярославском восстании Б. Савинкова в 18-ом году, а когда красные подавили восстание и участники рассеялись, добрался и осел тихо в скрытом в лесах Кологриве. За Громовым шла слава фантазера и не исключено, что все это он придумал, но не исключено, что какая-то основа для «придумки» могла быть. Сам Петр Александрович о своем прошлом никогда не говорил. Ни с кем в училище близок не был. В свободное время всегда бродил по окрестным лесам, даже и в дожди. На голове - старый картуз, одет в длинный брезентовый плащ с капюшоном, в руках палка и холщовый мешок через плечо...

«Красавица»

Осенью, когда начинали копать картошку, наших учащихся посылали в колхозы. С ними обычно шли два-три преподавателя. Камайский никогда не отказывался, принимал назначение начальства как приказ. Однажды в пару к нему придали меня. Мы шли в деревню километрах в 10 от Кологрива по имени «Красавица». Всю дорогу хлестал холодный дождь, проселки развезло, двигались мы, утопая в грязи. «Красавица» находилась на холме. Она являла собой несколько покосившихся, почерневших от дождей изб. Стояла тишина. Людей не было видно. Только из двух-трех окошек выглядывали равнодушные старушечьи лица. Камайский развел нас по избам отдохнуть и просушиться. Я пошел в избу с ним. С хозяйкой-старухой он говорил на одном языке, такими же, как она, словами. Они были родственными душами и понимали друг друга, не чуждаясь, не отстраняясь.

Ты бы, старая, с печи-то слезла, самовар что ли разогрела. Видишь, ребята промокли, - говорил Камайский.

Слезла бы, буди могла. Болею, милый. Уж какой год.

Ну лежи, мы сами. Где у тебя самовар-от?

Мы пришли на неделю, но все время лил дождь. Низкие черные тучи чередой шли над «Красавицей». Работать в поле было невозможно. Ничего не сделав, неприкаянно просидев в избах, мы двинулись назад.

По пути, расползаясь резиновыми сапогами по грязи, я расспрашивал Камайского:

Как же так? Деревню-то звать «Красавицей», значит была она когда-то такой. Что ж теперь? Последние старухи доживут - и нет деревни? Власти-то знать должны...

Камайский говорил:

Повыбивало мужиков войной. Мало кто вернулся. А детишки их, чуть войдут в возраст, разными путями бегут, кто как может. Старухи эти тоже все надорвались...

Он замолчал, шагая и опираясь на свою неизменную палку. Потом сказал:

Нет, похоже, что тут уж в средней России ничего не сделаешь. Упустили дело. Видите, как получилось-то: мужик за землю зубами держался, в топоры шел, а нынче на тебе землю: никому не нужна!

Избушка

Когда начиналась весна, жизнь перекочевывала в «избушку». Избушкой называлось нечто вроде блиндажа, врытого в левый, высокий берег Унжи. Там были сделаны деревянные нары, врыт в землю стол. Керосиновая лампа по вечерам освещала это уютное жилье. Река плескалась совсем рядом, в нескольких шагах, омывая мелкий золотистый песок и слегка раскачивая стоявшую на нем лодку. «Избушка» была сооружением и владением Бочина и его приятеля - зубного техника по имени Кирилл, которого Бочин почему-то звал «отец Шарлапий». «Избушка» была у них базой для рыбалки, которая велась после весенних паводков Унжи. Вода еще полностью не спадала, большие пространства лугов превращались в заводи, и туда во множестве шла рыба, больше всего - налим. Бочин и отец Шарлапий немного браконьерствовали: вечерами ставили потихоньку сети, а по утрам снимали уже с рыбой. Куда-то ее потом сдавали. Не всегда их «кооператив» жил мирно. Вспыхивали, бывало, ссоры. А однажды дело дошло и до кровавого избиения. Бочин заподозрил своего друга в обмане: тот ездил в Кострому или в Москву и купил там какие-то «не те» сети, разницу в цене будто бы присвоил себе.

Бочин пришел ко мне изрядно пьяный, возмущенно рассказывал о поступке Шарлапия, рычал:

Меня? Обмануть меня? Не позволю!

Мы пошли к «избушке», где уже находился Шарлапий. И мой добрый, заботливый, деликатный Борис Дмитриевич кулаком с детскую голову в кровь разбил лицо Шарлапию, сбив его с ног в воду...

Дело замяли. У Бочина в милиции тоже были друзья-приятели, и они оформили случившееся как «обоюдную драку». А через некоторое время наш «отец Шарлапий» снова стал приходить в «избушку» и снова вместе с Бочиным ловил рыбу. Было над чем подумать...

В «избушку» частенько забредали и почетные гости. Бывали даже и «отцы города». Чаще других заглядывал начальник милиции, пребывавший в чине капитана (Бочин прозвал его «капитан Грант»). Этот просто любил выпить «на халявку». Его не ограничивали. Узнав однажды, что я собираюсь на каникулы в Москву, он попросил:

Слушай, привез бы ты мне самовар, а? Ну, нигде не могу купить. Нет самоваров в продаже - и все. Может, в Москве-то есть? Привез бы ты мне, я заплачу сколько будет стоить. Уважь.

Я «уважил». В Москве самоваров в продаже я тоже не нашел, но памятуя, что Бочин тоже просил меня «уважить» просьбу главного милиционера, самовар я все-таки раздобыл. У дедушки и бабушки, живших на Аэропорте, где-то на кухонной свалке оказался большой медный самовар, который они привезли с собой из бывшей «черты оседлости», когда в середине 30-х гг. вместе с сыном (моим дядькой) переехали в Москву. У самовара не было крышки, все попытки найти ее успехом не увенчались. Пришлось везти самовар как есть. Решил, что в крайнем случае выброшу. Но начальник милиции обрадовался самовару без крышки, как родному.

Найдем крышку! - говорил он. - Это - ерунда. Главное - самовар большой, вместительный.

У «капитана Гранта», по рассказу Бочина, было несколько детей, и самовар моих дедушки и бабушки как раз будто и был рассчитан на всю грантовскую семью.

Капитан предлагал деньги, но я отказался: вещь некомплектная, старая.

Нет, - сказал я, - считайте, что это подарок. Пейте чай на здоровье...

Так соединились две эпохи. Может, и поныне тот самовар все еще пыхтит у кого-нибудь в Кологриве?

Частым гостем в «избушке» бывал Сашок, хирург местной больницы и друг Бочина. Сашок был толстым, массивным человеком с одутловатым, красно-синюшным лицом. Говорил он мало. Больше пил, не глотая, а вливая водку из стакана прямо в горло. Посидев и покурив, обычно уходил или засыпал на нарах.

Сашок,- рассказывал Бочин,- светило. Хирург от Бога. Оперирует только, когда другие отказываются. Раз какому-то тузу срочную операцию надо было делать в Мантурове. Все - пас. Вызывают Сашка: «Спасай!» Но закон его знают - кружка спирту перед операцией. Наливают. Выпил, потряс руками, пошел. Спас!

Врешь, небось, все! - говорили Бочину.

Спроси у самого!

Про Сашка ходили слухи, будто в войну он с женой был в партизанском отряде. Там она пристрастилась к морфию, а Сашок наш - к водке и спирту, научившись пить их не глотая. Не знаю, что уж тут было правдой, а что нет.

Как-то раз в «избушке» посетил нас директор училища Александр Александрович Репин. Мы встретили его по-царски. Сварили на костре в котелке такую уху, какую, уверен, и в лучших ресторанах никогда не подавали и не подают. На стол выставили сохраняемую для особых случаев «белую головку» (в Кологрив, в лесхозы и леспромхозы завозили в основном водку в бутылках, запечатанных коричневым сургучом, мало чем отличавшуюся от сивухи). Солнце уже закатилось, темнело, и мы зажгли в «избушке» керосиновую лампу. Было тепло, уютно, спокойно. Потек разговор.

Разомлевший от выпитой водки и горячей ухи Репин увещевал меня: - Вот Вы все о Москве печалитесь, а что там хорошего? Я как в Москву приезжаю, больше нескольких дней там жить не могу. Толкотня, дышать нечем. А у нас... Вон какие луга-леса! В Унжу летом по горло войдете, каждую песчинку на дне видно. Чистая, как стеклышко! Оставайтесь у нас. Мы Вам тут дом соорудим, женим. Невест вон у нас в училище полно. Лучшую отдадим - Елену Павловну Груздеву. Красивая девица? То-то. У нее отец тут первым секретарем райкома работал, хороший мужик... Ну, что - уговорил?

Иногда мне казалось, что Репин прав, что ничего там в Москве меня не ждет. Такие мысли свидетельствовали, что в Кологриве я потихоньку «обжился», начал привыкать. Но когда получал письма от друзей из Москвы, «московская тяга» опять давала о себе знать, усиливалась.

Ярославская аспирантура. Юхт

Как-то я сказал Репину:

Александр Александрович, вот мы про Москву говорили. А мой дружок школьный - Виталий Свинцов - теперь в аспирантуру поступил. И даже женился.

Репин меня прервал:

Ну, женатый дружок - уж не тот дружок. А насчет аспирантуры, если у Вас есть такое намерение, пожалуйста! Мы поможем, напишем бумагу в министерство. Тут нет препятствий.

Бумагу-рекомендацию действительно написали. В ней было сказано, что Кологривское педучилище ходатайствует перед министерством просвещения о содействии преподавателю такому-то в поступлении в аспирантуру. Рекомендацию подписал Репин. Наивные провинциалы! В каких бы министерских кабинетах я не показывал «репинскую бумагу», к ней относились не то, что презрительно, но с плохо скрываемой снисходительной усмешкой. Какую «силу» могла она иметь при решении вопроса о поступлении в аспирантуру, куда принимали по совсем другим бумагам и звонкам? Мне возвращали мою «бумажку» за ненадобностью...

Впрочем, в одном кабинете сказали:

Вы поезжайте в Ярославль, там пединститут объявил аспирантский набор. Попробуйте! Там, кстати, и предъявите свою «кологривскую грамоту», если, конечно, потребуется.

Я купил себе модную в те времена велюровую шляпу синего цвета, белый шарф и поехал в Ярославль. Нас, абитуриентов, было человек 25-30. Поселили нас в институтском спортзале. По стенам поставили койки с пружинными матрасами, выдали подушки и белье. Посередине стоял большой стол, за которым мы собирались по вечерам и «рубились в козла». Рядом со мной находилась койка парня из Астрахани, Тарахани, как он ее называл. Он был старше меня лет на 9-10, участвовал в войне, имел ранения и, помимо медалей, солдатский орден Славы. Его звали (он сам так представился) Сашка Юхт. В Тарахани он работал в пединституте на исторической кафедре и намеревался писать работу об армянской торговой колонии в Астрахани в XVII-XVIII вв.

По вечерам мы валялись на койках, и я читал ему по памяти стихи Есенина, которые тогда еще не издавались и которые он слушал с восхищением. А я знал много есенинских стихов, в том числе и из «Москвы кабацкой». Сашка слушал, затаив дыхание.

Тот трюм был русским кабаком,
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не жалея ни о чем,
Себя срубить в угаре пьяном...*

* Правильно: «Тот трюм был - / Русским кабаком. / И я склонился над стаканом, / Чтоб не страдая ни о ком, / Себя сгубить / В угаре пьяном» («Письмо к женщине»). (Примеч. интернет-публикаторов. )

Прислушивались и другие.

Давай еще! - просил кто-нибудь.

И я читал:

Дар поэта - ласкать и корябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.

Видел, как писал парень? - говорил Сашка задумчиво. - Нет, брат, сейчас так уж не пишут...

В нехорошее время приехали мы поступать в большую науку. Кампания против «космополитов» была прекращена еще в 49-м году, но последствия ее продолжали сказываться. А зимой 52 г. «взорвалось» «дело врачей». Было очевидной глупостью соваться в такой момент в аспирантуру. Но многим из нас казалось, что все это «не про нас»: наказывают, может быть, действительно виноватых, а мы-то при чем? Нет, не может быть, чтобы и нас ни за что ни про что зацепило. Авось, пронесет...

Не пронесло. Однажды после окончания консультации перед экзаменом по истории СССР проводивший консультацию проф. Генкин дал нам с Юхтом знать, чтобы мы задержались. Поговорили о том-о сем, кто откуда приехал, об экзаменах. И тут Генкин тихо сказал:

Вы напрасно сдаете экзамены: вас не примут.

Мы оба поняли, о чем он ведет речь, но я все-таки возразил:

Ну, меня не примут - его примут: он - участник войны.

Генкин пожал плечами, ничего не сказал и вышел. Мы не знали, что думать и что делать. Я говорил, что Генкин просто высказывает свое мнение, но более опытный Юхт качал головой.

Нет, он бы сам говорить такое не стал. Тут что-то другое.

Мы вышли на улицу:

А черт с ними со всеми, - сказал Юхт. - Пошли в «Медведь».

Был тогда такой ресторан в Ярославле. Там мы крепко выпили.

У Жоховых

К своей хозяйке Августе я уже не вернулся. Дружок Бочин подыскал новую квартиру, поближе к себе и педучилищу. Дом (хороший, крепкий пятистенок) стоял на пригорке запрудной улицы, весной и летом утопая в сиреневом саду. Моя комната - узкая и длинная, как пенал, имела отдельный вход, что было, конечно, очень удобно. Зато хозяев было аж четыре. Главный - Алексей Алексеевич Жохов, низкорослый, широкоплечий старик лет 70-ти, с большой окладистой бородой. Молчаливый «до невозможности», с выражением лица всегда немного насмешливо-понимающим, снисходительным. Он целыми днями возился во дворе, что-то подправляя, подделывая, подкрепляя. Жена его - старуха, больная сильным артритом, лежала на печи и слезала с нее, по-моему, только когда печь превращали в баню: устилали «пол» соломой и старуха забиралась туда для «помывки». Вот эта «запечная» старушка и была настоящей правительницей дома. С печки она давала «указания» старику Алексею Алексеевичу, руководила дочкой, которую звали Нюркой, в ее кухонной деятельности и держала в ежовых рукавицах сына Алексея, или просто Лешку. Лешка был горбун и пьяница. Тихий и приветливый в трезвом состоянии, он превращался в дикого буяна, когда напивался.

Нередко мы с Бочиным составляли ему компанию. Тогда по его команде Нюрка выставляла водку, приносила в больших тарелках нарезанное сало и квашеную капусту. Как-то раз случилось, что тарелки с «закусем» оказались нами же опустошенными. Захмелевший Бочин сказал Лешке:

Алексей Алексеич! Что ж это у тебя и закусить больше нечем?

У меня?! - взревел Лешка. - Да я, сейчас...

Он сорвал со стены висевшее ружье, бросился в свинарник и с обоих стволов «открыл огонь» по находившемуся там поросенку. Визг поросенка, Лешкины крики, наши вопли - все смешалось. Прибежал старик Алексей Алексеевич, Нюрка, пытались вырвать у Лешки ружье, скрутить и свалить его на пол. Ничего не получилось. Лешка бушевал. Ничьи увещевания не помогали. Тогда Нюрка распахнула дверь в дом, так, чтобы лежавшая на печи мать увидела происходившее.

Лешк! - негромко сказала она. - Ты чего безобразишь? Ну-ко будя!

И произошло чудо. «Зверь» приручился в один миг. Поставил ружье в угол и молча, втянув голову в плечи и горб, попятился во двор...

Лев Степаныч

У Жоховых жилось хорошо. Летом в распахнутое ранним утром окно заглядывали ветки сирени, а легкий ветерок гнал в мой «пенал» свежайший сиреневый воздух. Еще у Августы научился лихо шуровать ухватами у русской печи и тут, у Жоховых, тоже обходился без помощи Нюрки, еще затемно действовавшей на кухне по командам старухи, лежавшей на печи. Вытаскивал чугунок с картошкой и свининой, из него и ел. Пил чай «без ничего» и шел в училище. Оно было рядом. Ноги слегка увязали в чистом, рассыпавшемся песке. Повернул за угол - вот оно и наше училище. Стоит на пригорке, утопая в зелени сада, красавица!*

Учебный процесс шел «нормально», почти без сучка и задоринки: Репин прочно держал все в своих руках. Он был безусловным авторитетом и для учащихся и для преподавателей. По праздникам после официальной части преподаватели собирались отдельной компанией в учительской, «выпивали-закусывали», затягивали песни. Был в училище преподаватель музыки некий Лев Степанович - еще молодой человек, кудрявый рыжеватый блондин. Что уж он представлял собой как музыкант - сказать трудно, а, скорее, легко. Откуда в кологривскую глухомань заманишь настоящего учителя музыки? Лев Степаныч лихо играл на баяне и при нашей музыкальной бедности этого оказалось достаточным. Среди преподавательского состава было немало молодежи - ленинградец психолог Ипполитов, географичка Елена Павловна Груздева, две литераторши и русистки - Людмила Александровна и Анна Васильевна, я, еще другие - и мы постепенно «откочевывали» куда-нибудь в сторону, собирались вокруг Льва Степановича, сидевшего на стуле и то лениво, то ретиво растягивавшего или «рвавшего» свой баян «под настроение». Он знал много двусмысленных частушек, блатных и полублатных песен разных времен. Как-то раз он «рванул» меха своего баяна, извлекая из него известный, наверное, еще со времен НЭПа мотив знаменитой «гоп со смыком, это буду я». И сам запел, но с другими словами, сочиненными кем-то для «атеистической пропаганды».

Припадая кудрявой головой к баяну и притопывая в такт ногой, Лев Степаныч не пел, а скороговоркой «сыпал».

Архангел Гавриил переродился,
Ответственным лицом вдруг объявился,
Служит в банке финансистом,
Славится специалистом,
Говорят, он тоже поднажился!

Поднимал голову, спрашивал: «Ну, как?», хохотал и снова «сыпал».

Илья-пророк живет на том же свете,
Катается в золоченной карете!
Его кони просто чудо,
Прокатиться бы не худо,
А потом загнать их всех на водку!

Такая у нас получилась «дискотека».

В разгар веселья открылась дверь и вошел Репин. Лев Степаныч сделал полукруговое движение той частью баяна, на которой находились перламутровые клавиши, и оборвал мелодию. Но поздно.

Это что?! - грозно спросил Репин.

Мы растерянно молчали.

Кабак Лев Степаныч организует, и все туда?

Невеселое в тот раз получилось веселье. Прошло некоторое время, и появился приказ об увольнении нашего Льва Степаныча. Не знаю, что уж тут сыграло главную роль: то ли его «блатняк» на учительском празднике, то ли произошло с ним еще что-то. Его часто приглашали на различные «мероприятия» в учреждения и частные дома, где предполагалась гулянка, и он никогда не отказывал. Много лет спустя Высоцкий в одной из лучших своих песен расскажет о таких гулянках и баянистах, игравших на них.

Два здоровенных паренька
Меня схватили за бока:
«Играй, паскуда, пой, пока
Не удавили!»
Потом поймали жениха
И долго били
И все хорошее в себе
Доистребили...*

* Правильно: «Меня схватили за бока / Два здоровенных мужика: / “Играй, паскуда, пой, пока / Не удавили!” // <…> Потом у них была уха / И заливные потроха, / Потом поймали жениха / И долго били, / Потом пошли плясать в избе, / Потом дрались не по злобе́ - / И всё хорошее в себе / Доистребили» («Смотрины»). (Примеч. интернет-публикаторов. )

Куда делся наш кудрявый Лев Степаныч - не знаю. Растворился где-то в костромских лесах. А неплохой был парень. И играл на своем баяне здорово...

Либерализм

Но пришлось попасть под репинские репрессии, правда, не такие крутые, как Льву Степановичу, и мне. Шли переводные экзамены. По истории их принимал я вместе с моим коллегой - другим историком Владимиром Николаевичем Пономаревым. Это был длинный человек со смуглым лицом, испещренным какими-то синими и черными точками, будто шахтерской угольной пылью. Он был ленив, медлителен в движениях и речи, говорил с длинными паузами и как будто нараспев. В училище он работал только год, приехал в Кологрив, кажется, из Галича, где работал в учительском институте. За ним тянулся большой «хвост» - многочисленная семья, и он старался набрать побольше часов, как он говорил, «детишкам на молочишко». Даже невооруженным глазом было видно, что Владимир Николаевич являет собой законченный тип халтурщика. Вот с таким «фруктом» мы вместе и принимали экзамены по истории. Впоследствии за весь свой многолетний опыт я убедился, что исторические знания большинства учащихся школ, техникумов или даже технических вузов практически приближаются к нулю. Даже то, что они вызубривали «к доске» или тем более к экзаменам, быстро улетучивалось из их голов, и, в лучшем случае, там оставались некие туманные представления, если не считать совсем уже крупных дат, событий и лиц.

Те мальчишки и девчонки, которых экзаменовали мы с Владимиром, как я его про себя называл, Галицким, могли только подтвердить общую печальную тенденцию.

По справедливости средним заслуженным баллом для всех них могла стать полновесная двойка. Но некоторые все же что-то отвечали, жутко путаясь в датах, оценках и т. д.

Ну, что - три поставим? - спрашивал я Владимира Галицкого в таких случаях.

Он, подымив «Беломором» и немного поразмыслив, отвечал:

Да чего там! Становь четыре!

Когда кто-то из отвечавших назвал нам дату Ледового побоища, а по второму вопросу - отличие Советской конституции от «буржуазных», мой Галицкий решительно потребовал:

Ну, это - пять!

Я с сомнением смотрел на него, но он не колебался:

Ну, здесь - без натяжки! Парень знает все. Становь пятерку!

К концу экзамена в нашей ведомости сверху вниз тянулась «дорожка» из одних четверок и пятерок. Мы расписались, и я понес ведомость завучу Кудрявцеву. Тот взглянул, покачал головой, но ничего не сказал.

Потом меня вызвал Репин. На столе перед ним лежала наша с Галицким ведомость. Он кивнул на нее.

Высокие знания у ваших с Пономаревым учащихся, а?

Я объяснил ему, что это не мои учащиеся. Экзамен сдавали классы, в которых историю вел Пономарев. Я же просто был ассистентом.

И значит просто подписывали «липу»? А зачем? Почему?

Я что-то стал бормотать в ответ, чувствуя, что постыдно краснею.

Нельзя этого делать, - устало сказал Репин. - Дисциплина враз расшатается: зачем учить, трудиться, буди все равно четверка-пятерка обеспечена. Ну, Пономарев - ладно. Я его знаю: нигде не удерживается долго, мотается по области, и у нас не задержится. Ему на все плевать. И вам, значит, тоже? А нам-то, тутошним, нет. Если так пойдет, с чем ребята по своим деревням вернутся? Ни с чем. Чему учить будут - ведь они учителя без 5 минут. Получается у вас: деревня - ну, и черт с ней!

На другой день на доске объявлений появился приказ. Пономареву-Галицкому влеплен был строгий выговор с предупреждением. Мне - просто выговор. Обоим - «за проявленный либерализм в оценке знаний учащихся».

Завучу Николаю Васильевичу Кудрявцеву я сказал:

Ну, какой либерализм? Просто разгильдяйство, безответственность...

А это и есть либерализм, - ответил он. - У нас этого допускать нельзя, у нас должен быть твердый порядок и жесткий спрос. Иначе все поедет-покатится.

Возвращение и «дело врачей»

И настал день, о котором я думал и мечтал, уезжая впервые в Кологрив: день, когда было сказано - можешь вернуться домой. Пришла бумага из облоно, извещавшая, что с нового учебного года набора в педучилища и учительские институты не будет, т. к. в перспективе они подлежат закрытию: подготовка учителей всех классов школы отныне будет вестись в педагогических вузах. Практически это означало, что учебная «нагрузка» уже в предстоящем учебном году сократится и далее это сокращение пойдет по нарастающей. Я был «приезжий», а уж если кого можно было сократить с наименьшим ущербом, то, конечно, меня.

Ну, - сказал Кудрявцев, - что будем делать? Хотите остаться - оставайтесь. «Часы» найдем. А дальше будет видно. Не хотите - отпустим.

Вот натура человеческая! Пытается всеми силами вырваться из «запрета», а как «запрет» снимается и говорят человеку: иди, шагай, бери это «запретное» - он начинает колебаться.

Лежа в своем «жоховском пенале», я размышлял. По газетным сообщениям, а больше по письмам из Москвы от еще школьного друга Виталия Свинцова я знал: идеологический винт там завинчивается по самую шляпку и скрип от этого все сильнее. Было ясно: Москва меня не ждет и, скорее всего, встретит хмуро, а то и сурово. А Кологрив уже почти стал своим, я привык к нему, к училищу, его людям: Бочину, Репину, Кудрявцеву, другим. Смешно, но мне казалось, что они могут обидеться на меня, если я уеду. При мысли об этом начинало даже шевелиться чувство вины... Но в Москве родители, друзья, закадычный мой товарищ Виталий. Он уже заканчивал философскую аспирантуру, женился и даже стал молодым отцом. В Москве будет тяжко? Наверное, так. Но мне - всего 24 года, я вспоминал А. Твардовского:

Не зарвемся, так прорвемся,
Будем живы - не помрем!

* * *

В Москву я приехал поздней осенью 1952 г. Работу не искал: «отгуливал» положенный мне отпуск, а когда приступил к поискам, понял, что наткнулся на стену. Да не я один. В школах повсюду был «перебор» учителей-историков. Можно было только, если повезет, устроиться куда-нибудь на замену больных или учительниц, находившихся в декретных отпусках. Но и эти места были «под прицелом»: уходившие, как правило, передавали их знакомым или родственникам, которым верили, что они по возвращении «штатных» освободят данное им на время и уйдут.

В «хождениях по мытарствам» я неожиданно встретился со своим однокашником Феликсом Летушевым, который по окончании института был распределен в Калугу и теперь тоже вернулся. Стали ходить вместе. В школах было глухо. Решили махнуть на них рукой, пошли по редакциям газет, издательствам. В газетных редакциях Феликсу, казалось, должно было светить больше. В институте он был довольно известным спортсменом, бегал дистанцию 400 м, как тогда говорили, «по первому разряду», т. е. приближался к нормативу мастера спорта. Он рассчитывал, что в какой-либо газете его могут взять спортивным корреспондентом. Не получалось. Что-то вдруг мелькнуло в Детгизе. Там в кадрах длинный, худющий человек весело принял нас, называл «ребятеж» и заверил, что такой «ребятеж» в издательстве нужен, например, в корректорской, велел зайти через неделю. Потом еще через неделю, через две, через «месячишко», и на том все кончилось. А мы уже ходили радостные...

Тогда в Москве в людных местах - на трамвайных и троллейбусных остановках, в парках, скверах и др. - стояли или висели на заборах специальные стенды, на которых (под стеклом) вывешивались центральные газеты. Ближайшим к нашему дому такой стенд висел на трамвайной остановке на углу Трифоновской улицы и Орловского переулка. Утром, кажется, это было 13 января 53-го г., направляясь в очередной поиск работы, я остановился у этого стенда. Около него толпились люди, и я не сразу протолкнулся к газете. В ней было напечатано сообщение ТАСС об аресте группы врачей, находившихся в заговоре с целью убийств руководителей партии и правительства.

Толпа читала это сообщение молча, мне не запомнилось никаких замечаний или восклицаний. Подходили трамваи, и люди торопились сесть в вагоны. Было холодновато, падал небольшой снежок. В перечне «врачей-убийц в белых халатах» значились и русские фамилии, но преобладали все же еврейские. Подошел очередной трамвай, но я в него не сел: решил возвратиться домой. Что означало это сообщение, в том числе для таких, как я, понять было нетрудно.

Впоследствии, после смерти Сталина, а еще больше в горбачевско-ельцинские годы, о «деле врачей» писали очень много. Немало авторов утверждало, что дело это являлось лишь началом, прологом масштабной антисемитской кампании, финалом которой должно было стать поголовное выселение евреев в Сибирь и другие отдаленные места и даже чуть ли не второй Холокост.

Если бы это было так, то происходившее зимой 1953 г., чему я оказался свидетелем «снизу», не могло быть не отмечено, назовем это так, «предварительной подготовкой». Ее не было. В нашем «окраинном» районе Мещанских улиц еврейские семьи жили по-прежнему, хотя, конечно, бытовой антисемитизм усилился, это факт. Он, однако, не перерастал в нечто подобное погромам, избиениям и т. п.

Да и как можно было практически выселить евреев, живших не концентрированно, а рассеянно. Гетто в советских городах не существовали.

ШРМ

Муж моей двоюродной тетки Андрей Захарович Дмитриев - маленький, худенький человек со щелями глаз на лице, из которых посверкивали ум и хитрость, сказал мне:

Напрасно ты ходишь со своим Феликсом по отделам кадров. Одного бы, может, и взяли, де перед другим вроде бы неловко. Мешаете вы друг другу, а больше, если сказать честно, мешаешь ты ему. Понимаешь почему?

Андрей Захарович знал, что говорил. Он вместе с моей теткой - Верой Григорьевной - работал в Мосгорфинотделе и чиновничью психологию знал до мозга костей.

В очередную встречу с Феликсом я рассказал ему об этом разговоре, прямо добавив, что меня теперь «по 5-му пункту» не возьмут, и этот пункт, когда мы вместе, отбрасывает тень и на него.

Разговор шел на ходу, и Феликс, выслушав мой монолог, даже остановился.

Ты что, совсем, что ли? - он покрутил пальцем у виска. - Как ходили на пару, так и будем ходить. Слушай больше всяких Андрей Захарычей.

Но оба мы - и я, и он - понимали: Андрей Захарович прав, ничего тут не поделаешь. Последний раз вместе мы забрели в театр им. Моссовета на площади Маяковского, в котором требовались рабочие сцены. Нас не взяли: кадровик сказал, что не имеет права оформлять на такую работу лиц с высшим образованием. «Поисковые» действия наши на этом разошлись, но не дружба. Феликс Летушев все-таки стал спортивным журналистом, и мы часто встречались с ним. Но это было уже позднее. А тогда у меня в запасе остался только мой Кологрив. И я дал телеграмму в училище - телеграмму SOS. Ответ пришел сразу: «Полную недельную нагрузку гарантируем. Приезжай. Кудрявцев.»

В этот самый момент, казалось бы, уже непробиваемая стена дала трещину! Тетка моя - Вера Григорьевна, та самая, которая со своим мужем Андреем Захаровичем работала в Мосгорфинотделе, по телефону попросила срочно приехать к ней. Мосгорфинотдел помещался в большом здании на углу Кузнецкого моста и Неглинной улицы, в котором, похоже, до революции находился какой-нибудь банк. Там были широкие лестницы, длинные коридоры, почему-то полутемные. Вера Григорьевна вышла мне навстречу в один из темных коридоров.

Знаешь, где Гагаринская улица, у метро «Кропоткинская»? - сказала она. - Вот поезжай сейчас же туда. Там на Гагаринской есть школа рабочей молодежи. Найдешь директора, запомни - Софья Марковна Гольман. Если в кабинете у нее никого не будет, скажешь, что от меня. Если будет кто-то еще, не говори. Я потом сама ей скажу. Там требуется историк. Поезжай, потом сразу поговорим.

Я знал, что Вера Григорьевна работала в отделе финансирования здравоохранения и школ. Отсюда, видимо, и протянулась ее ниточка к школе рабочей молодежи и к ее директору. Школ рабочей молодежи было тогда много в Москве. Работали они вечерами. Звали их сокращенно - ШРМ. Не без волнения направился я к неведомой мне пока Софье Марковне Гольман, которая со своей школой сыграет огромную роль во всей моей жизни.

Оказалась она подчеркнуто строгой женщиной типичного учительского вида. Строгое, немного даже постное лицо, густые черные волосы с проседью, забранные на затылке в большой пучок, строгая одежда.

Я проработал в ее школе несколько лет, у нас там было много молодых преподавателей, и мы между собой называли ее «комсомолкой 20-х годов». Она и являлась таковой со всем тем, что было присуще многим комсомольцам тех лет: преданность долгу, который ставился выше личного, бескорыстность, предельная честность.

В комнате Софья Марковна находилась одна, и я сразу же сказал «от кого я». Она как будто бы чуть-чуть смягчилась, но от строгого делового тона не отступила. Расспросив меня обо всем, сказала:

Вас, наверное, не устроит то, что мы можем Вам предложить. 10 часов в неделю - это меньше полставки.

Устроит, устроит, - поспешил заверить ее я. - Вполне устроит. А там в будущем...

Мне показалось, что Софья Марковна понимающе вздохнула.

Ну, если устроит, давайте документы...

И я не поехал в Кологрив. Что подумали обо мне Бочин, Кудрявцев, Репин и другие - не знаю. Но я и по прошествии более, чем полувека, думаю о них с любовью. И вот вижу бочинскую «избушку», врытую в высокий песчаный берег, наверху которого шумели и, конечно, шумят старые сосны кологривского кладбища. А на другом, пологом берегу, куда только хватает глаз - все луга и луга. Здесь у реки Унжи - излучина, поворот, а дальше она «выходит на прямую» и течет плавно, но быстро. В начале лета Унжа еще довольно глубока, но сквозь ее чистую, как хрусталь, глубину, виден золотистый песок дна. Россия...

Городок наш ничего...

Из жизни российской «глубинки»
конца 40-х - начала 50-х гг.

В Кологрив я попал не случайно. Во времена моего студенчества (вторая половина 40-х гг. прошлого века) по окончании вузов окончивших их распределяли по разным городам и весям по всему Советскому Союзу. В 1950-м году я окончил исторический факультет Московского пединститута и был направлен в распоряжение Костромского облоно, а оттуда в педучилище районного городка Кологрив.

Городок этот от железнодорожной станции был тогда километров в 80. В хорошую погоду до него можно было добраться на дряхлом автобусе с привязанным к заднему бамперу помятым и проржавелым ведром. А зимой, в снежные заносы - только на лошадке, на санях. Если ночью едешь лесом, бывало, и волчий вой слышался. Поздней осенью до городка тоже нелегко добраться: дожди превращали просёлочную дорогу в непролазную грязь. Полуторки буксовали.

В Москве, Ленинграде и других больших городах в конце 40-х - начале 50-х годов, при позднем Сталине, шли идеологические бои и баталии, хлестали то литераторов, то биологов, то космополитов, то врачей - «убийц в белых халатах». Смутно помню, как схватились два классика - Шолохов и Симонов - по поводу псевдонимов. Шолохов намекал: знаем, мол, кто под этими псевдонимами и зачем скрывается, а Симонов отстаивал право на псевдонимы. Но до нашего Кологрива вся эта идеологическая рубка почти не доходила, здесь тихо было.

Въезд в Кологрив - по тем временам, естественно, через улицу Советскую. Она, пожалуй, была широковата для такого маленького и заброшенного городка, как этот. Застроенная в основном одноэтажными деревянными домами Советская улица сбегала вниз по длинному отлогому холму. У его подножья она, вроде реки, растекалась, образуя площадь, которая тоже по обычаю тех времен почти во всех городах и городках называлась Ленинской. Это центр нашего города.

Самое оживлённое место здесь - возле старого двухэтажного здания. У входа в него вывеска - «Столовая». Тут всегда на траве или на снегу (если, конечно, зимой) разбросаны охапки соломы, сена, кое-где - кучки конского навоза. Толкутся люди, стоят запряжённые в телеги или сани лошади. Жуя сено, они вздёргивают головами, отчего сбруя издаёт какой-то специфически деревенский «сыромятно-ременный» звук. Тёплый, деревенский звук... Иногда подъезжают грузовики, но, так как их мало, они не меняли сельской картинки округи здания столовой.

Городской же дух царил поблизости, на другой стороне улицы. Здесь располагался «торговый центр». Его составляли два двухэтажных магазина, продуктовых и промтоварных одновременно. В одном правила тётя Августа, в другом - тётя Клава. Обе в передниках не первой белизны. Весы у них - старинные, с двумя металлическими «чашками» и чугунными гирями от 30 кг до 200 гр.

В магазинах по определённым дням можно купить чёрный хлеб, какую-нибудь крупу. Всегда в ассортименте - бутылки дешёвой водки, запечатанные коричневым сургучом, консервы «кильки в томате», конфеты-«подушечки». Из промтоваров можно было приобрести брезентовые плащи, резиновые и кирзовые сапоги, стиральные корыта, керосиновые лампы, лопаты и многие другие нужные в хозяйстве вещи.

Позади магазинов - поликлиника: одноэтажный дом внешне барачного типа. Но внутри всё прибрано и чисто. Жители городка (а их и пяти тысяч не будет) вообще чистюли. Моют и трут свои жилища аж до полного блеска. Женщины подоткнут юбки, согнутся чуть ли не пополам, попа вверх, голова вниз, и драят, драят свои полы какими-то специальными скребницами.

За магазинами и поликлиникой - берег реки. Река наша Унжа - сплавная, несудоходная. Всю зиму в леспромхозах валят лес. Потом тракторами тянут брёвна к берегу Унжи, а весной, когда в полноводье она разливается, подхватывает их и несёт вниз, к запани. Запань - широкая запруда из тех же брёвен. А на берегу - старинные складские помещения. Хотя на некоторых из них всё ещё и висят заржавевшие замки, склады эти уже давно не используются, они пусты, покосились, потрескались. За многие годы от солнца, ветра и снега брёвна и доски их утратили всякую окраску и складские стены стали совершенно бесцветными, бело-серыми. Рассказывают, что когда-то хозяином складов был лесопромышленник Василий Цветков, которому принадлежал и побочный, «гастрономический» бизнес. Местные бабы собирали разные грибы и ягоды, которых в этих местах - тьма. Потом производился отбор самых лучших, их особым способом закладывали в специальные бочонки и отсылали в Петербург и Москву на продажу. Говорили, что Цветков поставлял свою изысканную продукцию даже к царскому столу. В революцию дело его, по слухам, раскурочили, а сам он с семьёй исчез где-то в нездешних дальних местах.

От заброшенных складов тянется дорожка с установленными на ней скамейками. Это, можно сказать, прогулочная городская набережная. Ведет она к единственному в городке кинотеатру. Работает он исправно - три раза в неделю, хотя электричества в городе нет. То есть электропроводка существует, но в дома свет подается только по революционным праздникам. Но кино имеет собственный «движок».

За кинотеатром прибрежная сторона площади кончается. Она сужается и превращается в улицу Кирова, идущую вверх. С площади хорошо видно то, что когда-то там наверху было большой церковью. Её уже давно превратили в МТС*, загрязнили, захламили. Вокруг трактора и другие сельхозмашины - заброшенные или стоящие на ремонте. Пожалуй, это самое грязное место в городе.

* МТС - машинно-тракторная станция. (Примеч. интернет-публикаторов. )

Здесь улицу Кирова пересекает улица Трефолева, названная так в память местного уроженца, представителя «красы и гордости русской революции» - кронштадтского матроса-большевика 1917 года. На Кировской в двухэтажном кирпичном здании размещается краеведческий музей. До революции здание строилось как вокзал. Некий купец Михаил Громов вознамерился подвести к городку железнодорожную ветку, но что-то помешало*. После революции здание превратили в музей. Очень интересный, но всегда малолюдный. И директор музея - Камайский Пётр Александрович - тоже интересный, но не слишком общительный человек. Пожилой, внешне похожий на кинопортреты Суворова - тихий и вежливый. В 1-ю Мировую войну он был поручиком, а в 1918-м году участвовал, говорят, в ярославском антибольшевистском восстании Бориса Савинкова и полковника Перхурова. Думаю, что об этом знали те, кому знать надлежало, но Камайского почему-то не тронули. Может, не нашли в захолустье, куда он, видимо, скрылся? А потом уж сколько лет минуло?

* По другим данным, купца звали Гавриил Владимирович Макаров - см.: http://russia4d.ru/magazine/05-2015/istoriya-kologrivskogo-muzeya.html . (Примеч. интернет-публикаторов. )

За музеем - короткий тупичок, спускающийся к глубокому оврагу. Здесь очень красиво осенью. Уже опадает лист, но кроны старых деревьев ещё густы, они соприкасаются друг с другом, и ты идёшь, словно по крытой аллее. В этом тупичке - Дом культуры с большой хорошей библиотекой. В отличие от музея в ней всегда люди. Жители нашего городка - большие книгочеи. Кроме того, при Доме культуры - хор, в который чуть ли не в обязательном порядке записывали молодых преподавателей двух городских школ и нашего педучилища. И вот по праздникам мы стоим на сцене и поём. Одну песню - длинную, тягучую - хорошо помню. Она начиналась словами:

Я вам скажу, подруги дорогие,
Как хорошо нам жить в родном краю...

Было смешно, глупо: хористы-мужики, а поют, как какие-то подруги… Пели мы своими хриплыми голосами и другую, сугубо мужскую песню:

Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовёт отчизна нас!
Из многих тысяч батарей
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину - огонь! Огонь!

Боевая песня, военных лет, а они вот тут, совсем ещё близки. Мы ещё живём войной.

Не петь мы не могли: руководительница хора из Дома культуры напрямую жаловалась руководству училища. Его руководство состояло из двух человек: директора и завуча. Директор - Репин Александр Александрович - худенький, маленький, бывший фронтовик, человек умный и проницательный, требовал строгого порядка во всём.

Расхлябанность, - говорил он часто, - вот наша беда, вот наша возможная погибель. А нашей стране никогда никто не поможет, нас никто и никогда не пожалеет, спуску не дадут. Это надо понимать. А мы и сами в дурь много лезем. Вот и с песнями этими вашими тоже...

Завуча звали Николай Васильевич Кудрявцев. Он тоже воевал, ходил в военной форме: донашивал её. Левый рукав его кителя был заправлен под ремень: на фронте Кудрявцев лишился руки. Но с какой-то невероятной лёгкостью и быстротой он сворачивал цигарки, почти непрерывно куря. Заметив как-то моё удивление и даже восхищение этим его искусством, он усмехнулся и сказал:

Помучишься - научишься. Хорошая поговорка. Возьми на вооружение.

Посмеиваясь на жалобы нашей хормейстерши, он говорил:

Петь не хотите? Как это так? Нам песня строить и жить помогает! Петь, петь! Во весь голос! Партия велит!

Был, правда, среди «певцов» один «протестант» - преподаватель математики Александр Ливерьевич Волков. Человек в сильно засаленном чёрном костюме и грязноватой рубашке, но с непременным галстуком. И всегда в лёгком подпитии.

Я уважаю партию, - говорил он, - но в уставе нет пункта о том, что коммунист обязан петь. И я не буду! Пропадай, моя телега, все четыре колеса!

Странновато, но факт присутствия органов власти нашего районного городка был мало заметeн. Даже по праздникам - мало красных флагов, не проводилось и никаких митингов. Вообще политика не очень-то волновала и беспокоила обитателей городка. Жизнь делилась надвое: «до войны» и «после войны». Но никто не ждал, что теперь, после войны, она станет намного лучше. Уже родился народный лозунг: «Лишь бы не было войны!»

Секретарь райкома партии Павел Иванович Груздев, наверно, больше всего был озабочен не городком, а районом: сёлами и деревнями. После войны многие из них находились в такой мерзости запустения, что иной раз без слёз нельзя было и смотреть. Раз осенью пошли с ребятами картошку собирать. Повёл Камайский, он всю округу знал. До деревни «Красавица» километров семь. Дождь два дня не переставал. Грязь еле пролазная. Дошли всё-таки. Завернули в первый же дом. Одна бабка на печи.

Ты бы, старая, - говорит Камайский, - слезла, самовар вздула, ребята насквозь промокли. Картошка-то у тебя хоть есть?

Нет, батюшка, ни картови, ни хлебушка.

Два дня ждали мы прекращения дождя. Лил и лил проклятый. Так мы и ушли в грязь и дождь.

Один хорошо знакомый агроном, «выпимши», как-то сказал мне:

Знаешь, ничего из этого нечерноземья уже не выжать. Бросить его к едрене фене и уйти. А то как у Салтыкова-Щедрина получается: хотим превратить убыточное хозяйство в прибыльное, ничего в оном не меняя.

Да на что менять-то и как? Всё ведь может полететь кувырком...

Ничего не полетит, если с умом...

Но что могло поделать местное руководство? Наш Павел Иванович Груздев, тоже участник войны, был человеком спокойным, обходительным. Появлялся он на людях редко.

Дочь его, Елена Павловна, работала в нашем же педучилище преподавателем географии, держала себя скромно. За ней ухаживал училищный баянист Лев Степанович, правда, безуспешно. Это часто приводило его в минорное состояние, он выпивал, доставал баян и затягивал грустные блатные песни.

На глаза надвинутая кепка,
Рельсов убегающий пунктир.
Нам попутчиком на этой дальней ветке
Будет только хмурый конвоир...

Он хорошо играл и пел, этот Степаныч, и от его песен тоскливая боль заброшенных, пустынных российских мест проникала в душу. Но как-то случайно директор Репин застал нашего Степаныча за исполнением этого блатного шлягера. Наказание было самое крутое: Степаныча выгнали, вспомнив и его прочие грехи.

Елена Павловна предпочитала преподавателя психологии, приехавшего из Ленинграда - Феликса Владимировича, хотя приятного в нём, на мой взгляд, было мало. Надменный, насмешливый. Приехал он с матерью - женой какого-то крупного работника, репрессированного ещё в 1937-м году. Дама была с претензиями. Как, впрочем, и сын. Вначале я пригласил их жить к себе, но потом они отделились и жили довольно замкнуто.

Другая, небережная сторона площади начиналась домом, в котором находился народный суд. Дальше шли обычные жилые строения, и только в крайнем из них, почти рядом со столовой, - находился Райпотребсоюз.

А в центре площади - скверик с типовой фигурой Ленина (рука вождя, указующая вперёд). Было немного смешно: вождь как бы приглашал двигаться по направлению ко всё той же столовой. Этим «ленинским путём» мы частенько хаживали с моим другом по педучилищу Борисом Бочиным.

Вскоре после приезда на работу в училище я по какому-то поводу зашёл к нему. За столом сидело несколько человек, в том числе трое наших молодых преподавательниц. Вот кому, наверно, было скучно и грустно в городке - это уж точно им. Не только женихов, но и ухажеров надёжных в городке было мало: война унесла. И сидели они, бедные, и резались с мужиками в картишки.

Бочин радостно приветствовал меня:

Садись с нами, мы тут играем в очко…

Да я не умею.

Не умеешь? Это зря. Учись. В тюрьме пригодится.

Бочин был потомственным жителем городка. Тут, а также и в окрестных сёлах его знали все. Он родился в1916-м году, и в армию его призвали ещё до войны. Зачислили в конвойные войска. Перевозили они арестантов: уголовных и политических - в стране как раз шёл Большой террор.

Чего я нагляделся-насмотрелся, - рассказывал он мне, - об этом лучше не говорить... Что многие конвойные творили, что уголовные проделывали с политическими - одна жуть. Уголовные, бывало, даже страшнее конвойных.

А ты? - как-то спросил я.

Нет, меня Бог миловал. Я всё время в наружной охране был. Нет, Бог отвёл.

Не знаю, правду он говорил или нет. Нрав он имел странный: то тихий и даже деликатный, то крутой и свирепый. Был у него друг - не разлей вода. По странному прозвищу «отец Кирипий»*. Потом что-то случилось между ними, и Бочин своими пудовыми кулаками чуть не отправил хилого приятеля на тот свет. Но самое интересное - очень скоро они помирились!

* Бочин звал своего друга двумя кличками: «отец Кирипий» и «отец Шарлапий». «Кирипия» звали Кирилл, он был зубной врач. (Примеч. автора. )

В Отечественную войну Бочин воевал в пехоте, дважды был ранен, имел боевые награды, но не надевал их. На лацкане пиджака у него были лишь две полоски: красная и жёлтая. Тогда такие полоски ещё носили: красная означала тяжёлое ранение, жёлтая - более лёгкое.

Мужик войну выиграл, - говорил он мне, - мужик. Буди не мужик... Вот послушай такое дело. В 1944-м году, уж cовсем поздней осенью, форсировали мы реку. Снег шёл, вода холодющая, пронизывающий ветер. Мы по плечи в воде стояли - всё больше деревенские мужики. На руках держали сколоченную из брёвен переправу: по ней войска и лёгкую технику перебрасывали на другой берег. Таких «мостов» три было. Командир корпуса лично руководил, подгонял: быстрее, быстрее, братцы!!! Ранен он был в ногу, стоял, опершись на палку. Какая-то часть затыркалась, он крикнул офицера и палкой прямо по лицу его хлестанул! Сам видел. Так-то, брат... И вмиг разобрались! Пошли. Считай, в лёд, а что делать...

Мы с Бочиным нередко бродили по улицам Кологрива. Обычно он для начала затаскивал меня в столовую. Её заведующая тётя Паня впускала нас в «боковушку». Это была особая комната для местных и приезжих VIP-начальства и т.п. Простой народ выпивал и кормился в общем помещении. Ещё одно отличие «боковушки» - меню, лист из школьной тетрадки, на котором подслюнявленным карандашом перечислялись имеющиеся блюда. В общем «зале» меню не предлагалось. А меню в «боковушке» иногда вызывало улыбку. Как-то раз это меню предложило посетителям «суп-пинзон». Совместными усилиями выяснили, что имелся в виду «суп-пейзан» т.е. суп по-крестьянски. Чтобы не обидеть тётю Паню, ничего ей не сказали, исправили сами.

Тетя Паня была добрая и работящая женщина. Как и большинство других женщин нашего городка. Вот, например, моя хозяйка, у которой я «стоял на квартире», - Августа Ивановна. Никогда она не жаловалась на жизнь, на судьбу. Муж её умер, дети (сын и дочь) разъехались, мать не навещали. Сын где-то не столько работал, сколько пил. И жила она, уже немолодая, одна. Держала корову, поросёнка, кур, был у неё и небольшой огород. Никаких денег за дары со своего огорода она не брала, если ей предлагали - махала руками:

Будет вам! Какие ещё деньги! Кушайте на здоровье.

Вообще о деньгах в городке как-то редко говорилось. Наверно, бедные люди - добрее и бескорыстнее, а богатых в городке не имелось.

Мы частенько сиживали в «боковушке», толковали, выпивали каждый свою дозу (Бочин - кружку водки или разбавленного спирта) и обычно шли на площадь, в скверик.

Как-то раз я предложил пойти в кино. В этот день показывали трофейный немецкий фильм «Жизнь Рембрандта». Я видел этот фильм ещё в конце войны, он произвёл на меня тогда сильнейшее впечатление. Бочин согласился пойти посмотреть. По пути я стал рассказывать ему то, что помнил из фильма.

Рембрандт был - величайший художник. Он умел передать тончайшие человеческие чувства и переживания. Он был богат и прославлен. Но потом судьба отвернулась от него. Умерла любимая жена Саския, затем сын и другие близкие. Рембрандт стал бедным, фактически полунищим. Многие его картины свалили на чердак большого дома, который когда-то принадлежал ему. И вот однажды, старый и больной, он пошёл...

Обожди, - прервал мой рассказ Бочин, тронув за рукав. - Вон двое моих знакомцев из суда выходят. Узнаем, в чём дело… «Смирнов! Леха!» - крикнул он.

Два небольшого роста мужичка в телогрейках, сапогах и замызганных офицерских фуражках со сломанными козырьками остановились и направились к нам.

Вы чего по судам бродите в рабочее-то время? - спросил их Бочин, когда они подошли.

Суд нам был, - сказал тот, которого Бочин назвал Лехой.

Да ты что? За что же вас, сирых? Кровянку кому пустили? Непохоже на вас.

Да не. Брёвна вон по весне со сплава потаскали завмагу Хромову в Краснухе. Он новый дом ставить задумал, нас и подговорил за три бутыли.

Много упёрли-то?

Да не... Мент с 3-го лесхоза нас накрыл. Хромов ему наши бутыли отдал, а тот ему брёвна-от и оставил. А нам теперича чалиться.

Сколько ж вам припаяли, грешники?

По пятаку, вишь как.

Бочин присвистнул, я же на минуту просто оцепенел. И не столько непомерный срок наказания, сколько спокойствие, казалось, даже равнодушие, с которым эти мужички говорили о том, что их ожидает, поразило меня. Как будто они просто переходили на другую работу.

А чего вас отпустили?

До вечера, - ответил Леха. - Куды мы денемся? Сейчас домой зайдём, кой-чего из одежонки возьмем, харчей, махорки тоже. Курить страсть охота, ан нечего. У вас, часом, нету?

Мы разом протянули им свои уже открытые пачки «Примы». Заскорузлыми пальцами они никак не могли сразу вытащить из пачек сигарету.

Да берите все...

Ну, дай бог. Прощевайте, ребята. До встречи.

Они подтянули мешки на спинах н пошли. Я смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду...

Ну, пошли в кино, что ли, - сказал Бочин.

Тяжело...

Чего тяжело?

Это ж надо, с каким спокойствием и смирением мужики идут в ад...

Так уж и в ад. Они как с фронта-то пришли, с тех пор в лесу и работали, на лесоповале. И в лагере наверняка их на лесоповал погонят. Выдюжат, народ битый, привычный. Ничего. Пошли.

…Шли последние кадры фильма. Рембрандт, нищий, немощный, шёл в свой бывший дом и просил привратника проводить его на чердак. Вот они бредут там в потёмках среди груд хлама, и Рембрандт свечой освещает путь. Рукавом старой рубахи он стирает пыль, густо покрывающую какую-то картину. Проглядывает лицо старика. Это автопортрет его, Рембрандта. Последний автопортрет. На усталом лице - спокойствие, смирение перед судьбой. Рембрандт поближе подносит свечу, всматривается и тихо-тихо смеётся старческим дребезжащим смехом.

Чему смеёшься, старик? - спрашивает поражённый привратник

Я понял, - тихо отвечает Рембрандт.

Что ты понял?

Я всё понял, - говорит Рембрандт и задувает свечу. Темнота. Конец фильма.

Мы шли домой, а в голове моей мешались Рембрандт, колеблющийся огонёк свечи, которую он держал в руке, осуждённые мужики с мешками за плечами. Угрюмо молчал Бочин...

Прошло, кажется, полгода. Однажды ко мне в комнату, которую я снимал у тихого и доброго старика Алексея Алексеевича Жохова, просто ворвался уже подвыпивший Бочин.

Слыхал?!- крикнул он.

Мужичков тех двоих, с которыми мы осенью толковали, помнишь? Которым по пять лет тюряги впаяли?

Нету их больше. На пересылке поспорили они о чём-то с урками, а те финки припрятали. Погибли наши мужички, поминай теперь, как звали.

Да что ты? Пошли в «боковушку» помянем. Хорошие были ребята. Фронт прошли и ничего, а тут видишь, как оно бывает...

Тётя Паня, когда мы пришли в столовую, объяснила нам, что «боковушка» занята: «гуляют» комсомольцы из райкома.

Ничего, - сказал Бочин, - мы и в столовой. Нам только помянуть надо.

Кого ж это?

Леху Репина и Пашку Смирнова. И ещё Рембрандта.

А это кто ж такой?

Тоже один хороший мужик был. Тяжёлую жизнь прожил.

А лёгкая она разве бывает?

Во-во, и он так думал. Царствие всем им небесное.

Тётя Паня перекрестилась.

Мы пошли к реке, сели в стоявшую на берегу чью-то лодку. Рядом смолил свою лодку директор музея Камайский. Я подошел к нему. Разговорились, я рассказал о двух встретившихся нам мужичках, о фильме «Рембрандт».

Какие страдания и муки пришлось пережить гениальному художнику, чтобы прийти к мысли о смирении перед судьбой, а вот простые мужики вроде бы и родились с этой мыслью…

У наших мужичков, - сказал Камайский, - смирение, а может, покорность, как у природы, как вон у этой реки. Да они сами как часть природы…

Он замолчал и снова принялся за свою лодку. Потом, подумав, сказал:

Но смирение-то у них до времени. Ледоход на реке слышали, видали? Как пушки грохочет. Так-то и с этим смирением бывает. До времени. Нужны только особые - бунташные - люди, заводилы.

Пугачёв?

Ну да, вроде него. Пугачёв, Разин, Махно. Много их.

Мне вдруг пришла мысль, что Камайский чем-то внешне похож на Рембрандта, и я сказал ему об этом.

Значит, мы все тут на него похожи: круглолицые, широконосые... Вон как у Бочина: в зеркале не помещается. (Он засмеялся.) И ни одного Рембрандта. Впрочем, есть тут в одной деревне художник... Интересный мужик! Рембрандт не Рембрандт, но талант. Приходите в музей, покажу его работы*.

Лёгкий ветер гнал по хрустальной воде мелкую зыбь и доносил освежающий дух соснового бора, темневшего вдали на том берегу. На Кологрив начали опускаться сумерки.

В военную мятель...

(Рассказ кологривчанина Бориса Бочина)

После окончания института в 1950 г. распределили меня в Костромскую область. Там в облоно весёлый заместитель заведующего сказал:

Поедешь в Кологрив. Слыхал про такой? Я там бывал. Чудо-городок. Русь глубинная. С 17-го века, почитай, мало что изменилось. Только вот педучилища раньше в городе не было, а теперь есть. Тебе там историю российскую да конституцию нашу самую демократическую в мире преподавать ребятам, в основном из окрестных деревень. Они тебя поймут. Ты их и не намного старше. Им по 16-17, тебе 22. Понесёшь культуру в самые что ни на есть народные низы. Ну, счастливо тебе…

Если Кологрив действительно был Русью «от корней», то физрук педучилища Борис Бочин являл собой русского мужика без «подмеса». Здоровенный, лет 35. Лицо круглое, нос картошкой, глазки маленькие, светятся умом и хитроватостью. Кулачищи «полупудовые», но в ход их не пускал. Добряк, я таких мало видывал. И человек деликатнейший.

Я с ним очень дружил, и он мне рассказывал много интересного из своей жизни.

Как-то сказал:

Вот ты историк, а буди хочешь, я тебе такую историю расскажу, какой ты, наверное, никогда и не слыхивал. Хошь верь, хошь нет. Это всё правда, вот те крест. Я в душе - верующий.

Придя домой, я записал его удивительный рассказ.

Было - в первые недели войны. Стояли мы в Литве, почти на границе. Немецкие танки просто ворвались. Вижу, их солдаты прыгают с брони на землю, хохочут. «Хенде хох!» Ну, что делать?

Держали нас больше трёх месяцев в старом коровнике с узкими окошками под самой крышей. Кормили какой-то баландой из картофельных очисток и щавеля. Потом часть людей, меня тоже, отделили, выгнали на двор, привели на станцию и затолкали в теплушку. Куда повезли, зачем - ничего не знаем. Ночью лежавший рядом со мной Сенька Смирнов шёпотно спрашивает:

Ты, слыхать, костромской?

Из Кологрива я.

А я по соседству. Солигаличиский.

Нареза́ть винта станешь?

Буди другие...

Есть третий. Васька Шахматов, мой земляк.

Нас, пленных человек сто, немцы гнали по высокому крутому берегу уже замерзавшей речки. Темнело. Конвой у них небольшой. Нас всерьёз, видать, не принимали: так, сброд полуоборванный. Как середина колонны ступила на обледенелый поворот, я, шедший крайним, вдруг почувствовал удар сапогом в спину и кувырком полетел вниз, к реке. Почти рядом с окровавленном лицом, в изорванной гимнастёрке рухнул и Сенька Смирнов. Понял: это он ударом ноги вышиб меня из колонны, столкнул вниз и сиганул сам. Немцы стреляли, но у них, надо думать, началась неразбериха. Они, видать, боялись, что пленные станут разбегаться, и огонь с берега повели лишь двое. Но нам всё же удалось уйти. Добрались до полуразрушенной избушки, которую кто-то соорудил тут, на берегу. Залезли внутрь и прикрыли узкий вход замёрзшим кустарником.

Утром вышли из этого укрытия и, ломая образовавшийся за ночь ледок, побрели по берегу. Натолкнулись на убитого Ваську Шахматова. Он лежал на спине в шинели, полы, широко распахнутые, в воде слегка колыхались. Мне вдруг показалось, что Васька вот-вот встанет, а плавающая шинель, вроде паруса, понесёт его вверх. Перенесли Ваську в своё ночное укрытие, завалили вход кустарником и камнями. Перешли речку и двинулись к темневшему вдали лесу. Бродя по незнакомым местам, мы с Сенькой в конце концов потеряли друг друга. И ни тогда, ни после я так и не смог узнать его судьбу...

А я случайно вышел к избе, стоявшей на самом краю деревушки. Постучал в окошко. Через некоторое время заскрипела дверь. Хриплый голос спросил из темноты:

Русский, - говорю. - Свой.

Какой ты свой - это мы ещё поглядим. Один ты?

И оказался я у Алексея Алексеевича Жогина - агента партизан большой округи. Две недели жил в укрытии, устроенном в подполе жогинской избы. Потом меня перевели в один из отрядов.

Отряд был небольшим - 30-35 человек. Командовал им вышедший из окружения капитан Альберт Кудрявцев. Примерно с месяц меня держали «в резерве». Однажды (зимой 42-го) Кудрявцев построил отряд. Медленно проходя мимо строя, он останавливался перед некоторыми стоявшими в строю и, указывая на них, говорил:

Ты! ты! и ты тоже! Достаточно троих.

Четвертым и старшим он указал на меня. Всем названным приказал зайти к нему в землянку.

Нашей задачей была разведка, наблюдение и выяснение настроений местного населения. Двигаться нам предстояло по окружности. Ещё несколько групп из других отрядов пошли другими путями, но с теми же заданиями.

Обошли мы несколько сёл и деревень по кругу, обозначенному Кудрявцевым на карте, и к вечеру следуюшего залегли в овраге, примерно в километре от стоявшего на взгорье хутора. Бывший морячок Сашка Громов вызвался пойти разведать возможность ночёвки. Отдал мне свой ППШ, сунул за пазуху ватника пистолет и пошёл. Я смотрел в биноколь. Вижу, Сашка не спеша поднялся на крыльцо, ему навстречу из дверей вышел какой-то дед. Минут 5 они о чём-то толковали. Потом Сашка замахал нам руками: идите, мол, безопасно.

Сбросили мы полушубки, ватники, валенки, заходим в горницу. Тепло, уютно. Сели за стол.

Кипяточку бы, - говорю. - Сахар свой.

Сперва спать решили одетыми и при ППШ, но потом передумали - отдыхать так отдыхать. Разделись, сдуру даже портянки размотали для просушки. Разместились на печке и полатях. Автоматы поставили «горкой» внизу. Дед пригасил фитиль керосиновой лампы.

Примерно среди ночи проснулся я от волны холода, накрывшей полати, где спал. Приподнял голову и увидел, что фитиль в лампе горит на полную мощность и в горнице светло. Дверь у порога распахнута почти настежь, в проёме - клубы морозного пара, у притолки - высокий немецкий офицер со «шмайсером» в руке. Я спросонья решил, что офицер один, но сразу же из-за его спины появились ещё несколько солдат. Теперь мне почудилось, что в дом набился чуть ли не целый взвод немцев. На самом деле их было 10 человек.

Растолкал ещё спящих, сиплым не то от неожиданности, не то от страха голосом прошипел:

Автоматы! Автоматы где, б...ь?!

Но уж ясно видел, как здоровенный немец сгрёб стоявшее в углу всё наше вооружение и тащит его в сени. Мать-перемать, как же мы могли оставить оружие внизу?! Несколько минут сидели в оцепенении. «Ну, - думаю, - кранты нам, п…ец! Сейчас перестреляют, как куропаток».

Но гляжу - немецкий офицер подошёл к печке, снял с руки перчатку и, ухмыляясь, поманил нас пальцем. Спускайтесь, мол. Чего там сидеть?

Ну, спустились мы. Куда деваться? Офицер дал знак своим солдатам, уже сидевшим за столом, чтобы они подвинулись на длинных скамьях и дали нам места. Сели. В жестяные кружки розлили пахучую жидкость.

Schnaps! - сказал офицер, подняв свою кружку. - Водка! Хайль!

А тут и рассвет. Мятель не прекращалась, но утихала. Немцы собрались уходить. У порога дома, перебросив шмайсеры через плечо, прилаживали лыжи к специальным ботинкам. Мы в сторонке хмуро смотрели на эти приготовления. Немецкий офицер подошёл ко мне, похлопал по плечу, сказал:

Gegen Sie spaziren!*

* Гуляйте! (нем. )

Построившись гуськом, вышли они из ворот дома и вскоре скрылись за поворотом. Следы их заметало снегом. Подняв валявшуюся палку, Сашка Громов переломил её о колено и прошипел:

Ничего, ещё встренемся!

Мы Кудрявцеву, вернувшись, всё доложили.

А он? - спросил я.

А что он? «Под трибунал бы, - говорит, - вас отдать надо! Да какой толк? Там немцы бы вас перестреляли, тут наши. Лучше воюйте. Только никому ни слова». Во, как оно было, историк!

Ну и как, довелось встретиться, как Сашка Громов немцам обещал?

Это вряд ли. Хотя всё ж с кем-то из тех немцев могли. Войны ведь ещё ой как много было. Но ежели и встретились, - Бочин засмеялся, - то уже не за столом у какого-нибудь деда!

Монреаль

[*] Генрих Зиновьевич Иоффе (1928, Москва) - историк. Окончил исторический факультет МГПИ им. В.И. Ленина (1950). В 1950-56 гг. преподавал историю в педагогическом училище и школах г. Кологрива Костромской обл. и Москвы. Один из основоположников изучения проблемы российской контрреволюции («белого дела»).

Российский физик Абрам Иоффе оставил после себя незабываемый след. За свою жизнь он написал несколько книг и большую энциклопедию, выпущенную в 30 томах. Кроме того, открыл школу, из которой выпускались великие ученые. Абрам Федорович в свое время стал «отцом советской физики».

Краткая биография Абрама Федоровича Иофе

Знаменитый ученый родился в 1880 году 29 октября в городе Ромны, который находился в то время в Полтавской губернии. Семья у него была дружная и веселая. Когда мальчику исполнилось 9 лет, он поступил в реальное училище, которое находилось в Германии, где существенная роль отводилась математическим предметам. Именно здесь физик получил среднее образование и аттестат в 1897 году. Здесь же он и познакомился с лучшим другом Степаном Тимошенко.

После окончания училища в этом же году поступил в Технологический Санкт-Петербургский университет.

Выпустился из него в 1902 году и сразу подал документы в высшее учебное заведение, которое находилось в Германии, в Мюнхене. Здесь же он и начал работать, его руководителем был немецкий физик В. К. Рентген. Он многому научил своего подопечного, и благодаря ему молодой ученый Абрам Иоффе получил первую степень доктора наук.

В 1906 году парень устроился на работу в Политехнический институт, где через 12 лет, то есть в 1918 году, им был организован первый физико-механический факультет, чтобы выпускать профессиональных инженеров-физиков.

Абрам Иоффе определил элементарный электрический заряд еще в 1911 году, но использовал не свою идею, а американского физика Милликена. Однако опубликовал свою работу только в 1913 году, так как хотел проверить некоторые нюансы. Так и получилось, что американский физик смог опубликовать результат раньше, и именно поэтому в эксперименте упоминается имя Милликена, а не Иоффе.

Первая серьезная работа у Иоффе - магистерская диссертация, которую он защитил в 1913 году. Уже через два года, в 1915, написал и защитил докторскую.

В 1918 году работал президентом в российском научном центре радиологии и хирургических технологий, а также в этом вузе возглавлял физико-технический отдел. Уже через три года (в 1921) стал руководителем физико-технического института, который и сегодня называется А. Ф. Иоффе.

Физик пробыл 6 лет председателем Всероссийской ассоциации ученых-физиков, начиная с 1924. После этого был руководителем Агрофизического вуза.

В 1934 Абрам с другими инициаторами создали творческий клуб научной интеллигенции, а в начале Великой Отечественной войны его назначили руководителем заседания комиссии, связанной с военной техникой.

В 1942 был руководителем военно-инженерной комиссии при Ленинградском городском комитете КПСС.

В конце 1950 года Абрам Федоровича сняли с поста руководителя, но в начале 1952 он создал лабораторию полупроводников на базе кафедры физики НГУ, а через два года (1954) организовал институт полупроводников, что оказалось выгодным делом.

Почти 60 лет Абрам Иофе посвятил физике. За это время было написано много литературы, проведено неимоверное количество исследований и открыто несколько кафедр и школ, которые посвящены знаменитому великому ученому. Умер А. Ф. Иоффе на своем рабочем месте в кабинете 14 октября 1960. Он совсем немного не дожил до круглой даты - 80 лет. Похоронили его в Санкт-Петербурге на участке волковского кладбища «Литераторские мостки».

Вы видите на фото Абрама Иоффе, который заслужил уважение народа благодаря своему уму. Ведь прошло столько лет со дня его смерти, а про него и сегодня можно услышать во многих вузах страны.

Личная жизнь

Абрам Федеорович был женат два раза. Впервые у него появилась любимая женщина в 1910 году - это Кравцова Вера Андреевна. Она была первой женой физика. У них практически сразу родилась дочь Валентина, которая в итоге пошла по стопам отца и стала знаменитым доктором физико-математических наук, заведовала лабораторией в вузе химии силикатов. Вышла замуж за народного артиста, оперного певца С. И. Мигая.

К сожалению, Абрам не долго пробыл в браке с Верой, и в 1928 году женился второй раз на Ечеистовой Анне Васильевне. Она тоже была физиком и прекрасно понимала мужа, его работу, отношение к семье и друзьям. Именно поэтому пара прожила долгую, счастливую жизнь.

Творческая деятельность

Еще в молодые годы Иоффе определил для себя основные области в науке. Это физика ядра, полимеров и полупроводников. Его работы стали знаменитыми за короткий срок. Иоффе их посвятил направлению полупроводников.

Эта сфера прекрасно развивалась не только самим физиком, но и его учениками. Значительно позже Иоффе создал школу физики, которая стала знаменитой на всю страну.

Организационная деятельность

Имя ученого часто встречается в зарубежной литературе, где описываются его достижения и история продвижения. Также в книгах говорится об организационной деятельности физика, которая была довольно-таки разнопланова и многогранна. Поэтому сложно полностью охарактеризовать ее со всех сторон.

Иофе участвовал в коллегии НТО ВСНХ, состоял в совете ученых, создал Агрофизический вуз, Институт полупроводников, Университет высокомолекулярных соединений. Кроме того, организационная деятельность ученого была видна в Академии наук, подготовке съездов и разнообразных конференций.

Награды, титулы и премии

Физик Иоффе Абрам Федорович в 1933 году получил почетное звание - заслуженный деятель науки РСФСР, а в 1955 году на свой день рождения ему присовили титул - Герой Социалистического труда. Получил 3 ордена Ленина (в 1940, 1945, 1955 г.).

Физика поощрили посмертно Ленинской премией в 1961 году. За выдающиеся достижения в области науки А. Иоффе получил в 1942 году Сталинскую премию первой степени.

В память об А. Ф. Иоффе большому ударному кратеру в южном полушарии дали имя ученого. Также в честь него назвали один крупный исследовательский вуз России еще в 1960 году, во дворе института напротив здания поставили памятник ученого, а в актовом зале этого же учреждения установили небольшой бюст. Недалеко от вуза, там, где второй корпус, находится мемориальная доска, на которой указано, в какие года здесь работал выдающийся ученый.

В память о Иоффе назвали одну улицу в Берлине. Недалеко от исследовательского вуза есть знаменитая площадь Академика Иоффе. Не трудно догадаться, в чью честь она названа.

В городе Ромны находится школа № 2, которая когда-то была реальным училищем. Теперь она названа в честь великого ученого.

Кроме того, не только в России, но и в мире имеются много живописных, графических и скульптурных портретов физика, которые изображали художники во все времена.

И до сих пор многие граждане знают об этом человеке, который сделал физику намного интересней и ярче.

Библиография

Мы рассмотрели биографию Абрама Иоффе кратко. При этом хотелось бы упомянуть о литературе, которую написал ученый. В первую очередь стоит отметить большую советскую энциклопедию. Она начала выпускаться еще в 1926 году. После смерти физика ее продолжали печатать и последний том вышел в 1990 году.

Значительно позже после первого тома, в 1957, появилась книга «Физика полупроводников», где описываются не только теория, но и внедрение полупроводников в народное хозяйство.

Кроме того, у Иоффе есть замечательная книга «О физике и физиках», в которой описаны все научные работы ученого. Больше книга рассчитана на читателей, которые интересуются историей создания и исследованиями.

В книге «Встреча с физиками» говорится о том, как ученый встречался со многими советскими и зарубежными физиками, они вместе проводили исследования, открывали институты и кафедры.

Кроме того, есть книги, которые посвящали великому ученому Абраму Федоровичу Иоффе. Одна из них «Успехи физических наук». Эту книгу посвятили ко дню 80-летия. А в 1950 году выпустили сборник, который был посвящен ко дню 70-летия.

Всю литературу невозможно перечислить, так как ее накопилось слишком много. Ведь ученый работал над проектами и наукой около 60 лет.

Заключение

Биография Абрама Федоровича Иоффе поражает. Ведь не каждый человек сможет всю жизнь работать над наукой, проводить какие-то исследования, открывать школы, обучать людей и придумывать новые физические методы. Именно он показал народу, как надо себя отдавать работе, своей стране и науке.

К сожалению, ученый так и не смог отметить свой восьмидесятый день рождения, но зато успел сделать очень многое. И сегодня студенты и их преподаватели пользуются методами знаменитого физика Абрама Федоровича Иоффе.