Часть 1

Николай Барякин, 1945 год

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Я работал бухгалтером Пелеговского лесничества Юрьевецкого лесхоза. 21 июня 1941 года я приехал домой к отцу в Нежитино, а на следующее утро, включив детекторный приемник, услышал страшное известие: на нас напала гитлеровская Германия.

Эта страшная весть быстро разнеслась по селу. Началась война.

Я родился 30 декабря 1922 года и, так как мне не исполнилось даже 19 лет, я и мои родители посчитали, что на фронт меня не возьмут. Но уже 11 августа 1941 года я был призван в армию по спецнабору, и с группой юрьевчан меня направили в Львовское военное пулеметно-минометное офицерское училище, которое к этому времени перебазировалось в г. Киров.

Окончив училище в мае 1942 года, я получил звание лейтенанта и был отправлен в действующую армию на Калининский фронт в район г. Ржева в Третью стрелковую дивизию 399-го стрелкового полка.

После разгрома немцев под Москвой здесь с мая по сентябрь 1942 г. шли ожесточенные оборонительно-наступательные бои. Немцы на левом берегу Волги соорудили многоэшелонированную оборону с установкой дальнобойных орудий. Одна из батарей под кодовым названием «Берта» стояла в районе дома отдыха имени Семашко, и именно здесь в конце мая 1942 года мы начали наступление.

ДЕВЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ КОМАНДИР РОТЫ

Под моим командованием находился взвод 82-мм минометов, и мы прикрывали огнем наши стрелковые роты.

В один из дней немцы предприняли атаку, бросив на нас танки и большое количество бомбардировщиков. Наша рота занимала огневую позицию в непосредственной близости с окопами пехоты и вела беспрерывный огонь по немцам.

Бой был жарким. Один расчет был выведен из строя; командир роты, капитан Викторов, был тяжело ранен и он велел мне принять командование ротой на себя.

Так впервые в тяжелых боевых условиях я стал командиром подразделения, в котором было 12 боевых расчетов, хозвзвод, 18 лошадей и 124 человек солдат, сержантов и офицеров. Для меня это было великим испытанием, т.к. в это время мне было всего 19 лет.

В одном из боев я получил осколочное ранение в правую ногу. Восемь дней мне пришлось пробыть в санроте полка, но рана быстро затянулась, и я вновь принял роту. От взрыва снаряда меня легко контузило, и голова еще долго болела, а в ушах иногда стоял адский звон.

В сентябре 1942 года после выхода к берегу Волги наша часть была выведена из зоны боев на переформировку.

Непродолжительный отдых, пополнение, подготовка, и нас снова кинули в бой - но уже на другом фронте. Наша дивизия была введена в состав Степного фронта и теперь мы с боями продвигалась в Харьковском направлении.

В декабре 1942 года мне было досрочно присвоено звание старшего лейтенанта, и я был официально назначен заместителем командира минометной роты.

Мы освободили Харьков и подошли вплотную к Полтаве. Здесь был ранен командир роты старший лейтенант Лукин, и я снова принял командование ротой.

РАНЕНАЯ САНИТАРКА

В одном из боев за небольшой населенный пункт наша ротная санитарка Саша Зайцева была ранена в область живота. Когда мы подбежали к ней с одним командиром взвода, она вынула пистолет и закричала, чтобы мы к ней не подходили. Молодая девчонка, она даже в минуты смертельной опасности сохранила чувство девичьего стыда и не желала, чтобы мы обнажили ее для перевязки. Но выбрав момент, мы отобрали у нее пистолет, сделали перевязку и отправили в медсанбат.

Спустя три года я снова встретил ее: она вышла замуж за офицера. В дружеской беседе мы вспомнили этот случай, и она серьезно сказала, что если бы мы не отобрали у нее оружие, она бы могла пристрелить нас обоих. Но тогда она сердечно поблагодарила меня за спасение.

ЩИТ ИЗ МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

На подступах к Полтаве мы с боями заняли деревню Карповку. Окопались, установили минометы, произвели пристрелку «веером» и в предвечерней тишине сели ужинать прямо на командном пункте.

Вдруг со стороны немецких позиций послышался шум, и наблюдатели сообщили, что к деревне движется толпа народа. Уже стемнело и из мрака донесся мужской голос:

Братцы, за нами немцы, стреляйте, не жалейте!

Я тут же по телефону дал команду на огневую позицию:

Заград огонь № 3,5 мин, беглый, огонь!

Через мгновенье шквал минометного огня обрушился на немцев. Крик, стон; ответный огонь потряс воздух. Батарея сделала еще два огневых налета, и все стихло. Всю ночь до рассмета мы стояли в полной боевой готовности.

Утром от оставшихся в живых русских граждан мы узнали, что немцы, собрав жителей близлежащий хуторов, заставили их толпой двинуться на деревню, а сами шли вслед за ними, рассчитывая, что так они смогут захватить Карповку. Но они просчитались.

ЗВЕРСТВО

Зимой 1942-43 гг. мы впервые освободили Харьков и успешно двигались дальше на запад. Немцы в панике отступали, но и отступая, совершали свои страшные дела. Когда мы заняли хутор Большие Майданы, оказалось, что в нем не осталось ни одного человека.

Фашисты буквально в каждом доме разворотили отопительные приборы, выбили двери и стекла, а часть домов спалили. Посреди хутора они уложили друг на друга старика, женщину и девочку-ребенка и пронзили их всех троих металлическим ломом.

Остальные жители были сожжены за хутором в скирде соломы.

Мы были изнурены длительным дневным переходом, но когда увидели эти страшные картины, никто не пожелал останавливаться, и полк двинулся дальше. Немцы не рассчитывали на такое и ночью, захваченные врасплох, поплатились за Большие Майданы.

И сейчас, как живая, встает передо мной катина: ранним утром замерзшие трупы фашистов складывались штабелями на повозки и свозились в яму, чтобы навсегда убрать эту нечисть с лица земли.

ОКРУЖЕНИЕ ПОД ХАРЬКОВЫМ

Так, с боями, освобождая хутор за хутором, мы глубоко вторглись узким клином на украинскую землю и подошли к Полтаве.

Но фашисты несколько оправились и, сконцентрировав в этом участке фронта большие силы, перешли в контрнаступление. Они отрезали тылы и окружили Третью танковую армию, нашу дивизию и ряд других соединений. Возникла серьезная угроза окружения. Был дан приказ Сталина о выходе из окружения, была выслана помощь, но планового отхода не получилось.

Мы с группой пехоты в составе двенадцати человек были отрезаны от полка мотоколонной фашистов. Укрывшись в железнодорожной будке, мы заняли круговую оборону. Фашисты, выпустив пулеметную очередь по будке, проскочили дальше, а мы сориентировались по карте и приняли решение перейти через автостраду Змиев-Харьков и лесом выходить на Змиев.

По дороге бесконечным потоком шли машины фашистов. Когда стемнело, мы улучили момент и, взявшись за руки, перебежали через тракт и очутились в спасительном лесу. В течение семи дней мы петляли по лесу, ночью в поисках съестного заходили в населенные пункты, и наконец выбрались к городу Змиеву, где находился оборонительный рубеж 25-й стрелковой гвардейской дивизии.

Наша дивизия была расквартирована в Харькове, и на другой день я был в объятьях своих боевых друзей. Мой ординарец Яковлев из Ярославля передал мне письма, которые пришли из дома, и сказал, что он послал моим родным извещение о том, что я погиб в боях за Родину в районе Полтавы.

Это известие, как я потом узнал, было тяжким ударом для моих близких. К тому же незадолго до этого умерла моя мать. О ее смерти я узнал из писем, которые передал мне Яковлев.

СОЛДАТИК ИЗ АЛМА-АТЫ

Наша дивизия была выведена на переформирование в район села Большетроицкого Белгородского района.

Снова подготовка к бою, учения и принятие нового пополнения.

Запомнился случай, который впоследствии сыграл большую роль в моей судьбе:

Ко мне в роту был направлен солдат из Алма-Аты. Позанимавшись несколько дней во взводе, куда он был определен, этот солдатик попросил командира, чтобы тот разрешил ему переговорить со мной.

И вот мы встретились. Грамотный, культурный человек в пенсне, одетый в солдатскую шинель и ботинки с обмотками, он выглядел как-то жалко, беспомощно. Извинившись за беспокойство, он попросил его выслушать.

Он рассказал, что работал в Алма-Ате главным врачем, но поругался с облвоенкомом, и его направили в маршевую роту. Солдат клялся, что принесет больше пользы, если будет выполнять обязанности хотя бы санинструктора.

Каких-либо документов в подтверждение сказанного у него не было.

Вам все равно надо готовиться к предстоящим боям, - сказал ему я. - Учитесь окапываться и стрелять, и привыкайте к фронтовой жизни. А я доложу о вас командиру полка.

На одной из рекогносцировок я рассказал эту историю командиру полка, и через несколько дней солдатика откомандировали из роты. Забегая вперед, скажу, что он действительно оказался хорошим медицинским специалистом. Он получил звание военврача и был назначен начальником медсанбата нашей дивизии. Но обо всем этом я узнал много позднее.

КУРСКАЯ ДУГА

В июле 1943 года началось великое сражение на Орловско-Курской дуге. Наша дивизия была введена в действие, когда, измотав немцев на оборонительных рубежах, весь фронт перешел в наступление.

В первый же день при поддержке танков, авиации и артиллерии мы продвинулись на 12 километров и вышли к Северскому Донцу, сходу форсировали его и ворвались в Белгород.

Все смешалось в кромешном грохоте, в дыму, скрежетании танков и криках раненых. Рота, сменив одну огневую позицию и дав залп, снималась, занимала новую позицию, опять давала залп и снова двигалась вперед. Немцы несли большие потери: мы захватывали трофеи, орудия, танки, пленных.

Но и мы теряли боевых товарищей. В одном из боев был убит командир взвода из нашей роты, лейтенант Алешин: мы с почестями похоронили его на Белгородской земле. И долго, на протяжении более двух лет я вел переписку с сестрой Алешина, которая очень его любила. Она хотела все знать об этом хорошем парне.

Очень много солдат осталось навсегда лежать на этой земле. Даже очень много. Но живые шли дальше.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ХАРЬКОВА

5 августа 1943 года мы снова вступили в Харьков, но теперь уже навсегда. В честь этой большой победы в Москве впервые за всю войну прогремели победные салюты.

На нашем участке фронта немцы, спешно отойдя в район г. Мерефы, наконец сумели организовать оборону и приостановить наступление советской армии. Они заняли выгодные позиции, все высоты и бывшие военные казармы, хорошо окопались, установили большое количество огневых точек и обрушили шквал огня на наши подразделения.

Мы тоже заняли оборону. Огневые позиции роты были выбраны очень удачно: командный пункт находился на стеклозаводе и был выдвинут прямо в окопы стрелковой роты. Батарея минометов стала вести прицельный огонь по окопавшимся немцам. С наблюдательного пункта просматривался весь передний край обороны немцев, так что я как на ладони видел каждую разорвавшуюся мину, которые ложились точно по траншеям.

Свыше четырех суток шли упорные бои за Мерефу. Сотни мин были выпущены на головы фашистов и, наконец, враг не выдержал нашего натиска. Утром Мерефу сдали.

В боях за этот город в моей роте погибло двенадцать человек. Прямо возле меня на наблюдательном пункте был убит мой ординарец Софронов, пензенский колхозник, - душевный человек, отец троих детей. Умирая, он попросил, чтобы я сообщил о его смерти жене и детям. Я свято исполнил его просьбу.

За участие в боях на Курской дуге многие солдаты и офицеры были награждены орденами и медалями Советского Союза. Много наград получило и наше подразделение. За освобождение Харькова и за бои на Курской дуге я был награжден Орденом Красной Звезды и получил трехкратное личное поздравление верховного главнокомандующего т. Сталина И.В.

В августе 1943 г. мне было досрочно присвоено очередное звание капитана и в этом же месяце я был принят в ряды Коммунистической партии. Партийный билет, орден и погоны парадной формы мне были вручены заместителем командира дивизии на огневой позиции батареи.

ВЕРНЫЙ КОНЬ

После завершения Курской битвы наша Третья стрелковая дивизия в составе Второго Украинского фронта вела бои за освобождение Украины.

В тот день полк был на марше, шла перегруппировка войск фронта. Рассосредоточившись поротно мы с соблюдением маскировки двигались по проселочным дорогам. В составе первого стрелкового батальона наша минрота двигалась последней, за нами шел штаб батальона и хозчасть. И когда мы вошли в узкую лощину небольшой речушки, нас неожиданно обстреляли с бронемашин немцы.

Я ехал верхом на красивом сером очень умном коне, который от каких-каких смертей не спасал меня. И вдруг резкий удар! Прямо возле моей ноги у стремени вонзилась пуля, выпущенная из крупнокалиберного пулемета. Конь Мишка вздрогнул, потом взвился на дыбы и повалился на левый бок. Я только успел соскочить с седла и укрылся за телом Мишки. Он застонал, и все было кончено.

Вторая пулеметная очередь еще раз поразила бедное животное, но Мишка уже был мертв - и он, мертвый, опять спас мою жизнь.

Подразделения приняли боевой порядок, открыли прицельный огонь, и группа фашистов была уничтожена. Три транспортера взяли как трофеи, шестнадцать немцев попали в плен.

ПОЛИЦАЙ

На исходе дня мы заняли небольшой хуторок, расположенный в очень живописнам месте. Была пора золотой осени.

Расквартировали людей, расставили в боевой готовности минометные повозки, установили часовых, и втроем - я, мой заместитель А.С. Котов и ординарец (фамилию его уже не помню) - пошли в один из домов на отдых.

Хозяева, старичок со старушкой и две молодые женщины, встретили нас очень приветливо. Забраковав наш армейский паек, они приподнесли нам на ужин всяких явств: дорогого немецкого вина, самогонки, фруктов.

Мы вместе с ними приступили к еде, но в какой-то момент одна из женщин передала Котову, что в доме скрывается сын хозяев, полицай, и что он вооружен.

Капитан, давай закурим, - позвал меня Котов, взял под руку и вывел на улицу.

У крыльца спокойно стоял часовой. Котов торопливо передал мне, что сказала ему молодая женщина. Мы предупредили часового, и велели ему следить, чтобы из дома никто не выходил. Подняли по тревоге взвод, оцепили дом, произвели обыск и нашли этого негодяя в сундуке, на который я несколько раз садился.

Это был мужчина лет 35-40, здоровый, холеный, в немецком обмундировании, с пистолетом «Парабеллум» и немецким автоматом. Мы его арестовали и отправили под конвоем в штаб полка.

Оказалось, что в доме этой семьи квартировал немецкий штаб, и все они, кроме женщины, которая предупредила нас, работали на немцев. А она была женой второго сына, сражавшегося в частях советских войск. Немцы ее не трогали, т.к. старики выдавали ее за свою дочь, а не за невестку сына. А что сын жив и воюет против немцев, знала только его жена. Родители же считали его погибшим, т.к. еще в 1942 г. получили «похоронку». На чердаке и в сарае было изъято много ценных фашистских документов.

Не будь этой благородной женщины, с нами в ту ночь могла бы случиться трагедия.

АЛЕКСАНДР КОТОВ

Как-то вечером во время привала группа солдат приволокли трех немцев: офицера и двух солдат. Мы с Котовым стали их спрашивать, из какой они части, кто они такие. И не успели опомниться, как офицер вынул пистолет из кармана и в упор выстрелил в Которва. Я резким движением выбил у него пистолет, но было поздно.

Александр Семенович приподнялся, как-то спокойно вынул свой неразлучный «ТТ» и всех пристрелил самолично. Пистолет выпал из его рук и Саши не стало.

Он и сейчас стоит передо мной, как живой - всегда веселый, подтянутый, скромный, мой заместитель по политчасти, мой товарищ, с которым я вместе прошел больше года по полям войны.

Однажды мы были на марше и, как всегда, двигались с ним верхом впереди колонны. Население встречало нас с радостью. Все, кто остался в живых, выбегали на улицы и искали среди солдат своих родных и знакомых.

Одна женщина вдруг пристально взглянула на Котова, взмахнула руками и с криком «Саша, Сашенька!» бросилась к его лошади. Мы остановились, спешились, отошли в сторону, пропуская колонну солдат.

Она повисла у него на шее, целовала, обнимала, плакала, а он осторожно отстранял ее: «Вы наверное ошиблись». Женщина отпрянула и с плачем опустилась на землю.

Да, она действительно ошиблась. Но и провожая нас, твердила, что он «точь-в-точь как мой Сашенька»…

В сложные ли минуты, в часы ли отдыха, он очень любил напевать веселую старинную мелодию: «Ты, Семеновна, трава зеленая…» И вдруг из-за какой-то нелепости погиб этот родной человек. Будь прокляты те три пленных немца!

Старший лейтенант Котов Александр Семенович похоронен на украинской земле под маленьким могильным холмиком - без памятника, без ритуалов. Кто знает, может, теперь на этом месте зеленеют хлеба или растет березовая роща.

ПСИХИЧЕСКАЯ АТАКА

Двигаясь с боями почти строго в южном направлении, наша дивизия вышла к укреплениям немцев в районе Магдалиновки и заняла оборону. После боев на Курской дуге, в боях за Карповку и другие населенные пункты наши части были ослаблены, бойцов в ротах было недостаточно и вообще в войсках чувствовалась усталость. Поэтому мы воспринимали оборонительные бои как передышку.

Солдаты окопались, установили огневые точки и, как всегда, произвели пристрелку по наиболее вероятным подступам.

Но отдыхать нам пришлось всего трое суток. На четвертый день рано утром, когда взошло солнце, прямо на наши позиции лавиной, строем двинулась немецкая пехота. Они шли под удары барабана и не стреляли; у них не было ни ни танков, ни авиации, ни даже обычной артподготовки.

Строевым шагом, в зеленых мундирах, с винтовками наперевес они шли в цепи под командованием офицеров. Это была психическая атака.

Оборону хутора занимал один неполный батальон, и в первые минуты мы даже несколько растерялись. Но прозвучала команда «К бою» и все приготовились.

Как только первые ряды немцев приблизились к пристреленному нами месту, батарея открыла огонь из всех минометов. Мины ложились точно по атакующим, но они продолжали двигаться в нашу сторону.

Но тут свершилось чуда, которого никто не ожидал. Из-за домов открыли огонь несколько наших танков, которые подошли на рассвете, и о которых мы даже не знали.

Под минометным, артиллерийским и пулеметным огнем психическая атака захлебнулась. Мы расстреляли почти всех немцев, только единицы раненых потом были подобраны нашими тыловыми отрядами. А мы снова пошли вперед.

ФОРСИРОВАНИЕ ДНЕПРА

Двигаясь во втором эшелоне 49-й армии, наша дивизия сходу форсировала Днепр западнее Днепропетровска. Подойдя к левому берегу, мы заняли временную оборону, пропустили ударные группы и, когда передовые войска закрепились на правом берегу, была организована и наша переправа.

Немцы беспрерывно контратаковали нас и обрушивали на наши головы беспощадный артиллерийский огонь и авиационные бомбы, но ничто не могло удержать наши войска. И хотя много солдат и офицеров навечно зарыто в днепровских песках, мы вышли на провобережную Украину.

Сразу после форсирования Днепра дивизия повернула круто на запад и повела бои в направлении города Пятихатки. Мы освобождали один населенный пункт за другим. Украинцы встречали нас с радостью, старались помогать.

Хотя многие даже не верили, что это пришли их освободители. Немцы убедили их, что русские войска разбиты, что идет армия иностранцев в погонах, чтобы всех их уничтожить, - поэтому действительно многие принимали нас за чужих.

Но это были какие-то минуты. Вскоре все бредни рассеивались, и наших ребят обнимали, целовали, качали и чем могли угощали эти славные многострадальные люди.

Постояв в Пятихатках несколько дней и получив необходимое пополнение, оружие и боеприпасы, мы снова повели наступательные бои. Перед нами стояла задача овладеть городом Кировоградом. В одном из боев был убит комбат Первого батальона; я находился на его КП и распоряжением командира полка был назначен вместо погибшего.

Вызвав начальника штаба батальона на КП, он передал через него распоряжение о принятии минроты лейтенантом Зверевым, а стрелковым ротам отдал приказ двигаться вперед.

После несколько упорных боев наши части освободили Желтые Воды, Спасово и Аджашку и вышли на подступы к Кировограду.

Теперь минная рота двигалась на стыке Первого и Второго стрелковых батальонов, поддерживая нас минометным огнем.

КАТЮШИ

26 ноября 1943 года мною был отдан приказ батальону вести наступление вдоль автодороги Аджамка-Кировоград, расположив роты уступом вправо. Первая и третья роты наступали в первой линии, а вторая рота шла за третьей ротой на расстоянии 500 метров. В стыке между вторым и нашим батальонм двигались две минометные роты.

К исходу дня 26 ноября мы заняли господствующие высоты, распороженные на кукурузном поле, и немедленно стали окапываться. С ротами, командиром полка и соседями была установлена телефоннаф связь. И хотя наступили сумерки, на фронте было неспокойно. Чувствовалось, что немцы ведут какую-то перегруппировку и что с их стороны что-то готовилось.

Линия фронта беспрерывно освещалась ракетами, шла стрельба трассирующими пулями. А со стороны немцев был слышен шум моторов, а иногда и крики людей.

Вскоре разведка подтвердила, что немцы готовятся к крупному контрнаступлению. Прибыло много новых частей с тяжелыми танками и самоходными установками.

Часа в три ночи мне позвонил командующий 49-й армии, поздравил с достигнутой победой и тоже предупредил, что немцы готовятся к бою. Уточнив координаты нашего месторасположения, генерал очень просил стойко держаться, чтобы не дать немцам смять наши войска. Он сказал, что 27-го к обеду будут введены свежие войска, а утром, если будет необходимость, будет дан залп из «Катюш».

Тут же на связь вышел начальник артиллерийского полка капитан Гасман. Поскольку мы с ним были хорошие друзьями, он просто спросил: «Ну что, сколько «огурцов» и куда тебе, дружок, подбросить?» Я понял, что речь шла о 120-миллиметровых минах. Гасману я дал два направления, куда нужно вести огонь в течение всей ночи. Что он исправно и выполнил.

Только перед самым рассветом наступила абсолютная тишина по всему фронту,

Утро 27 ноября было пасмурным, туманным и холодным, но вскоре выглянуло солнце, и туман стал рассеиваться. В дымке рассвета перед нашими позициями, как привидения, возникли немецкие танки, самоходки и фигурки перебегающих солдат. Немцы пошли в наступление.

Все всколыхнулось в один миг. Застрочил пулемет, загрохотали орудия, захлопали ружейные выстрелы. Мы обрушили на фрицев лавину огня. Не рассчитывая на такую встречу, танки и самоходки стали отходить назад, а пехота залегла.

Я доложил обстановку командиру полка и попросил срочной помощи, т.к. считал, что вскоре немцы снова пойдут в атаку.

И действительно через несколько минут танки, набирая скорость, открыли по линии стрелков прицельный пулеметно-артиллерийский огонь. Пехота вновь устремилась за танками. И в этот момент из-за опушки леса раздался долгожданный, спасительный залп «катюш», а через секунды - грохот разрывающихся снарядов.

Какое чудо эти «катюши»! Первый их залп я видел еще в мае 1942 года в районе Ржева: там они вели огонь термитными снарядами. Целое море сплошного огня на громадной площади и ничего живого - вот что такое «катюша».

Сейчас снаряды были осколочные. Они разрывались в строгом шахматном порядке, и там, куда направлялся удар, редко кто оставался в живых.

Сегодня «катюши» ударили точно по цели. Один танк загорелся, и оставшиеся солдаты в панике бросились назад. Но в это время с правой стороны, в двухстах метрах от наблюдательного пункта, появился танк «тигр». Заметив нас, он дал залп из пушки. Пулеметная очередь - и телеграфист, мой ординарец и связной были убиты. У меня зазвенело в ушах, я перекинулся из своего окопчика, потянулся к телефонной тубке и, вдруг получив горячий удар в спину, беспомощно опустился в свою ямку.

Что-то теплое и приятное стало разливаться по телу, в голове пронеслись два слова: «Все, конец», и я потерял сознание.

РАНЕНИЕ

Я пришел в себя на больничной койке, возле которой сидела пожилая женщина. Все тело ныло, предметы казались расплывчатыми, в левом боку ощущалась сильная боль, левая рука была безжизненной. Старушка поднесла к моим губам что-то теплое, сладкое, и я с великим усилием сделал глоток, а потом снова погрузился в забытие.

Спустя несколько дней я узнал следующее: наши части, получив новое подкрепление, о котором мне говорил генерал, отбросили немцев, захватили окраины Кировограда и здесь закрепились.

Поздно вечером меня случайно обнаружили санитары полка и вместе с другими ранеными доставили в медсанбат дивизии.

Начальник медсанбата (солдат алма-атинец, которого я спас когда-то от минометной плиты) узнал меня и тут же переправил к себе на квартиру. Он предпринял все возможное, чтобы спасти мне жизнь.

Оказалось, что пуля, пройдя в нескольких миллиметрах от сердца и раздробив лопатку левой руки, вылетела наружу. Длина раны была более двадцати сантиметров, и я потерял свыше сорока процентов крови.

Около двух недель мой алма-атинец и старушка-хозяйка круглосуточно ухаживали за мной. Когда я несколько окреп, они отправили меня на станцию Знаменку и сдали в санитарный эшелон, который здесь формировался. Война на Западном фронте была для меня окончена.

Санитарный эшелон, в который я попал, шел на восток. Мы проехали Киров, Свердловск, Тюмень, Новосибирск, Кемерово и наконец прибыли в город Сталинск (Новокузнецк). Почти месяц эшелон был в пути. Многие раненые в дороге умерли, многим прямо на ходу были сделаны операции, некоторые вылечились и возвратились в строй.

Меня из санпоезда вынесли на носилках и на скорой помощи доставили в госпиталь. Потянулись мучительные длинные месяцы постельной жизни.

Вскоре по прибытии в госпиталь мне была сделана операция (чистка раны), но и после этого я долгое время не мог ни повернуться, ни тем более встать или хотя бы сесть.

Но я стал поправляться и через пять месяцев меня направили в военный санаторий, расположенный под Новосибирском на живописном берегу Оби. Месяц, проведенный здесь, дал мне возможность окончательно восстановить здоровье.

Я мечтал возвратиться в свою часть, которая после освобождения румынского города Яссы уже именовалась Ясско-кишеневской, но все вышло иначе.

ВЫСШИЕ УЧЕБНЫЕ КУРСЫ

После санатория меня направили в Новосибирск, а оттуда - в город Куйбышев Новосибирской области, в учебный полк заместителя командира учебного минометного батальона, где готовился сержантский состав для фронта.

В сентябре 1944 г. полк перебазировался в район станции Хоботово под Мичуринск, а отсюда в декабре 1944 г. меня откомандировали в г. Тамбов на Высшие тактические курсы офицерского состава.

9 мая, Великий день Победы, мы встретили в Тамбове. Какое торжество, истинную радость, какое счастье принес этот день нашему народу! Для нас, воинов, этот день останется самым счастливым из всех прожитых дней.

После окончания курсов в конце июня нас, пять человек из группы командиров батальона, откомандировали в расположение Ставки и направили в Воронеж. Война кончилась, началась мирная жизнь, началось восстановление разрушенных городов и деревень.

Я не видел Воронежа до войны, но что с ним сделала война, я знаю, я это видел. И тем более было радостно смотреть как из руин поднимался этот замечательный город.

Рассказы Владимира Богомолова о защитниках Сталинграда

Владимир Богомолов. Подвиг гвардейцев

Наши танкисты получили приказ прорвать оборону противника в районе завода имени Петрова. Неприятель встретил советские машины мощным заградительным огнем батарей. Но это не остановило гвардейцев. Они ворвались в расположение фашистов и начали уничтожать технику и живую силу.

Смело и решительно действовал экипаж младшего лейтенанта Михаила Кития. Огнем и гусеницами он уничтожил восемь орудий, девять пулеметов и три дзота фашистов.

Но вот танк наскочил на мину и замер на месте. Тотчас восемь вражеских танков окружили подбитую машину. Михаилу Кития и его друзьям предложили сдаться в плен. Однако герои решили вступить в неравную схватку, но чести гвардейцев не опозорить.

Метким огнем они вывели из строя еще три фашистских танка. Но вот загорелась и наша боевая машина. Гитлеровцы ждали, что теперь-то советские танкисты откроют люк и вылезут с поднятыми руками. Но вместо этого услышали песню, которую пели гвардейцы:

Это есть наш последний и решительный бой,

С «Интернационалом» воспрянет

род людской...

Враг рвался к южным окраинам Сталинграда. Гитлеровцы решили преодолеть Дубовый овраг, чтобы выйти на улицы города. Но тут на их пути неприступной крепостью встал взвод старшего сержанта Михаила Хвастанцева. На позиции бойцов шло двадцать танков и десант автоматчиков.

Вот уже пятьсот, четыреста метров остается до батареи.

Фашисты решили, что наши бойцы в панике убежали. Но Хвастанцев и его друзья готовились к смертельной схватке. И когда танки приблизились на 300-200 метров, гвардейцы открыли огонь.

Враг не выдержал и повернул назад. Но недолго было затишье. Над нашими артиллеристами появились немецкие бомбардировщики. С воем падали бомбы, поднимались столбы земли, дыма и огня.

Командир приказал раненым покинуть позицию и вступил в единоборство с танками, которые шли на новый штурм батареи. Из уцелевшей пушки он подбил еще одну фашистскую машину, но кончились снаряды.

Вражеская колонна и автоматчики разбились на две группы и полукольцом охватывали смельчака. Но Хвастанцев не растерялся: метким огнем из противотанкового ружья подбил еще танк. Остальные двигались вперед. Тогда Михаил выскочил из окопа и метнул гранату под гусеницы головного танка. Машина вздрогнула, но продолжала надвигаться на окоп.

Хвастанцев едва успел соскочить в окоп, как тяжелые гусеницы стали утюжить землю. Танк прошел. Михаил снова выскочил и бросил в след последнюю гранату: танк загорелся... Но в тот же миг Хвастанцев был сражен автоматной очередью.

Командир погиб, но враги не ворвались в город. К месту боя подошла новая наша батарея: артиллеристы отбросили фашистов от Дубового оврага далеко в степь.

Все яростнее становились атаки гитлеровцев, все труднее было сдерживать нашим бойцам натиск озверевшего врага. Все меньше и меньше оставалось бойцов на участках обороны. Но надо было держаться. «Ни шагу назад!» — таков был приказ Ставки Верховного командования.

Гитлеровцам казалось, что еще одно усилие, еще один новый бросок — и город Сталинград будет взят...

А в это время по указанию Государственного Комитета обороны Генеральным штабом вместе с командующими фронтов разрабатывался план окружения и разгрома фашистских армий в районе Сталинграда.

— А мы пойдем к Мамаеву кургану, дедушка? — спросил мальчик, когда они снова сели в трамвай.

— Да, внучек! Обязательно побываем там. Ведь этот курган самый главный в битве за наш город.

— А я знаю, почему Мамаев курган самый главный.

— Почему? — переспросил дедушка.

— Потому что в нем похоронили войну. Мы про Мамаев курган песню на сборе нашей октябрятской звездочки разучили.

— А ну-ка, что за песня такая?

И Ваня спел:

На Мамаевом кургане — тишина,

За Мамаевым курганом — тишина,

В том кургане похоронена война.

В мирный берег тихо плещется волна.

Дедушка потеребил кончики усов, посмотрел на Ваню, погладил его по голове и сказал:

— Верно, внучек! Очень верно сказано в песне!

Владимир Богомолов. Мамаев курган

В середине сентября противник, получив свежие резервы, усилил атаки. Немецко-фашистским войскам удалось прорваться к центру города, к реке Царице, и выйти к Мамаеву кургану, закрепиться на отдельных высотах...

Фашистские генералы понимали, что если им удастся удержаться на отдельных высотах и овладеть Мамаевым курганом, то они смогут простреливать Сталинград по всем направлениям, а затем и окончательно захватить город. И в эти тяжелые и опасные для города дни командование Сталинградским фронтом из резерва Ставки выделило в помощь защитникам города 13-ю гвардейскую дивизию генерал-майора Родимцева.

С воздуха гвардейцам помогали летчики под командованием генералов Голованова и Руденко. Плотным огнем обстреливали вражеские позиции артиллеристы Сталинградского фронта.

Бойцы-гвардейцы Родимцева успешно переправились на правый берег и неожиданной контратакой отбросили прорвавшегося в центр города противника.

Но господствующие высоты над городом, в том числе и часть Мамаева кургана, все еще находились в руках гитлеровских войск.

Гвардейцам дивизии генерала Родимцева был дан приказ: выбить врага с Мамаева кургана.

Целый день полк майора Долгова штурмовал высоту. Фашисты на вершине высоты установили пулеметы и минометы и беспрерывно обстреливали наступавших бойцов.

Но гвардейцы, где ползком, где перебежками, подбирались к вершине. Было уже темно, когда бойцы достигли середины склона. Ночью батальон капитана Кирина ворвался в траншеи фашистов. Ни на минуту не умолкали автоматы, рвались гранаты. Темное ночное небо прорезали трассирующие пули. Лязгало железо: это наши бойцы в рукопашной схватке били прикладами гитлеровцев по каскам. Кричали дерущиеся, стонали раненые.

Наконец фашисты дрогнули и стали отходить. Гвардейцы полностью овладели высотой.

Но на рассвете немцы снова пошли в наступление. Ударили вражеские минометы, самолеты начали бомбить наши позиции.

Огонь и дым закрыли всю вершину.

На высоту в атаку двинулись два полка пехоты и танки противника.

Двенадцать раз сходились наши бойцы врукопашную с врагом. То вниз откатывались гвардейцы, то отступали фашисты. Но гитлеровцам так и не удалось вернуть вершину кургана.

На третий день фашисты подбросили подкрепление — уже целая дивизия пошла на полк Долгова. На каждого нашего бойца приходилось до десяти гитлеровцев.

Снова грохотали вражеские пушки, утюжили окопы гусеницы танков, пикировали фашистские самолеты. Но ничто не устрашило защитников кургана.

Они не дрогнули. Стояли насмерть.

На окоп комсомольца матроса Миши Паника- ха шел тяжелый танк.

Комсомолец приготовился к поединку — поднял бутылку с горючей смесью, но в этот момент вражеская пуля разбила бутылку. Жидкость мгновенно воспламенилась и облила смельчака. Горящим факелом поднялся над землей Миша Паникаха и, держа в руках вторую бутылку, пошел на вражеский танк...

Во время боя была повреждена линия связи.

Лейтенант послал одного бойца исправить повреждение. Но тот не добрался до оборванного провода.

Послали второго, но и он не дошел.

Послали третьего — Матвея Путилова.

Прошло несколько минут — телефон заработал. Но Путилов не возвращался.

По его следу пополз сержант Смирнов и увидел связиста около воронки мертвым, зубы его зажали концы перебитого провода. Видно, Матвей, пока полз, был тяжело ранен, ослаб, потеряв много крови, и не сумел соединить руками концы перебитого провода.

Связист взял концы провода в рот и зажал их зубами. Вот тогда и заработал на командном пункте телефон.

Может быть, Матвея Путилова ранило не осколком от мины или снаряда, а подбил вражеский снайпер? Как раз тогда появился на кургане немецкий снайпер, руководитель берлинской школы снайперов. Много наших бойцов вывел он из строя.

Фашист так замаскировался, что невозможно было его обнаружить.

Вызвал тогда командир к себе коммуниста Василия Зайцева. Отличный был снайпер Зайцев.

Это он сказал на кургане: «За Волгой для нас земли нет!» И его слова стали клятвой для всех защитников Сталинграда.

Вызвал к себе командир Зайцева и дал задание обнаружить и уничтожить фашиста.

Пополз Зайцев подыскивать для себя удобное место, а фашист, верно, заметил его: только Василий снял каску и положил ее на бруствер окопа, пуля — хлоп! — и пробила каску.

Притаился Зайцев и стал ждать, когда фашист еще раз выстрелит, обнаружит себя.

Прошел час, другой...

Фашист молчит.

«Ничего, — думает Зайцев, — подождем».

Несколько часов затаив дыхание лежал боец и ждал.

Утром, когда холодное солнце только-только осветило землю, раздался выстрел — кого-то заприметил немецкий снайпер.

Этого было достаточно, чтобы снайперская пуля Зайцева попала в цель.

На правом склоне Мамаева кургана, около небольшого оврага, где протекает маленький ручей, стоял батальон капитана Беньяша.

По восемь-десять раз в день ходили фашисты в атаку на окопы батальона. Немцы остались без воды, а ручеек протекал по дну оврага. Вот они и решили отвоевать овраг.

Сто с лишним дней сдерживали бойцы атаки врага, но воды из этого ручья фашисты так и не напились.

Наше командование осуществляло подготовку плана генерального наступления. Важно было все сохранить в глубокой тайне от противника. Для переброски солдат и военной техники, боеприпасов и продовольствия по железным дорогам ежедневно отправлялись 1300 вагонов; в перевозках военного груза были заняты 27 тысяч автомашин. Переброска войск и техники производилась скрытно.

В штабах фронтов — Юго-Западного (командующий генерал армии Н. Ф. Ватутин), Донского (командующий генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский), Сталинградского (командующий генерал- полковник А. И. Еременко) — уточняли и подробно изучали план контрнаступления: решено было зажать в гигантские клещи главную группировку врага в районе Сталинграда — армии Паулюса и Гота, нанести по ним стремительные удары северо-западнее и южнее Сталинграда, а затем выйти в район города Калач-на-Дону, замкнуть кольцо вражеской группировки и разгромить фашистские армии.

И 19 ноября 1942 года после длительной артиллерийской подготовки, в которой участвовали 1500 орудий, началось осуществление генерального плана контрнаступления.

В наступление перешли войска Юго-Западного и Донского фронтов, а 20 ноября пошли в наступление войска Сталинградского фронта.

Владимир Богомолов. В городе на Волге — тишина

Немного правее батальона капитана Беньяша стояла минометная батарея старшего лейтенанта Бездидько.

Минометчики этой батареи прославились тем, что били по врагу без промаха.

Чего только не предпринимали фашисты, чтобы уничтожить наши минометы: бомбили с самолетов, пытались накрыть позиции смельчаков артиллерией, посылали автоматчиков... Но батарейцы Бездидько все выдержали, выстояли!

А когда в январе 1943 года был дан приказ перейти в наступление, минометчики Бездидько открыли по врагу ураганный огонь.

Залпы гвардейцев были меткими — через полчаса после обстрела противника в позициях была пробита широкая брешь, куда устремились наши танки и пехота.

Фашисты не выдержали и стали стремительно отступать. Нашим бойцам было тяжело преследовать по глубокому снегу быстро отступавшего врага.

Вдруг видят бойцы — впереди рвутся снаряды...

Слышат — гремят танки и катится над степью громкое и грозное «ура!»

«Свои!» — пронеслось радостно по рядам бойцов. — «Свои!» И через час за ложбиной у Мамаева кургана встретили бойцы первый танк, который шел на помощь защитникам города. А вслед за ним двигались и остальные боевые машины армии генерала Чистякова.

За машинами с громким «ура!» наступали пехотинцы — войска 21-й армии. Они соединились с 62-й армией.

Бойцы на радостях обнимали друг друга, прыгали и кувыркались на снегу. Откуда-то появилась гармошка, гармонист растянул меха, заиграл звонко, и пошла по кругу веселая пляска победителей.

330 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, которыми командовал фельдмаршал Паулюс, оказались в кольце и не могли выйти из окружения. Наше командование предложило окруженным сдаться в плен.

И фельдмаршал Паулюс 31 января, сознавая, что сопротивление бесполезно, несмотря на приказ Гитлера: драться, драться, драться во что бы то ни стало, — капитулировал вместе со своим штабом.

Окруженные дивизии врага сдались в плен.

Еще с утра 2 февраля 1943 года на окраинах города у заводов «Баррикады», тракторного и «Красный Октябрь» отдельные группы гитлеровцев пытались сопротивляться нашим бойцам, но в четыре часа дня в городе на Волге наступила тишина.

Через развалины разрушенного во время боев города, по его окраинам тянулись и тянулись колонны пленных гитлеровских солдат. Их вели наши бойцы, их вели победители.

А во всем мире стало ясно, что Советский народ, его героическая армия нанесли самое сокрушительное поражение фашистским войскам и в состоянии покончить с гитлеровскими захватчиками.

По всей фашистской Германии был объявлен трехдневный траур.

Как только наступила в городе тишина, сталинградцы принялись восстанавливать свой почти полностью разрушенный врагом город.

А солдаты-победители продолжали развивать наступление, освобождая от врагов другие города и села нашей Родины.

Путь советских солдат-победителей был в

одном направлении — на Берлин!

На Мамаевом кургане тишина.

Неторопливо поднимаются люди по гранитной лестнице. Людей много.

Идут воины такие же седые, как Ванин дедушка. На солдатских гимнастерках и военных кителях ордена и медали.

Идут молодые — юноши и девушки.

Идут мальчики и девочки с пионерскими галстуками, октябрятскими звездочками...

Идут граждане страны Советов поклониться памяти героев.

Мамаев курган и его ансамбль-памятник знает весь мир. И нет такого человека на земле, который бы не слышал о Сталинграде, об этой героической высоте — Мамаевом кургане.

Владимир Богомолов. Вечный огонь

Четко печатая шаг, идет смена почетного караула пионеров города-героя. В руках у них настоящие автоматы, с которыми их отцы и деды сражались за город на Волге.

«Раз-два-три!» — шагают мальчишки в красных галстуках по лестнице к гранитному обелиску, что возвышается над братской могилой защитников Сталинграда.

«Раз-два-три!» — расходится почетный караул пионеров.

«Раз-два!» — сменяют они на посту своих товарищей.

Вьются вверх языки пламени Вечного огня.

Звучит торжественно музыка.

Все, стоящие у братской могилы в сквере на площади Павших борцов, снимают шапки...

Ваня и дедушка тоже снимают.

Молча стоят люди.

Они чтут память тех, кто отдал свои жизни за победу над врагом, за победу над гитлеровским фашизмом.

Ваня поднимает голову и смотрит на дедушку, на его китель, на ордена и медали.

— «За оборону Сталинграда!» — шепчут губы мальчика. — Вот она какая, медаль, которой так дорожит дедушка!..

Ваня смотрит на дедушку, на медаль, на пионеров, стоящих в почетном карауле у Вечного огня, и думает, что вырастет он скоро и станет пионером, и сделает много хороших дел, чтобы получить право шагать в строю почетного караула и заступить на почетную вахту у памятника героям.

Я родилась 20 мая 1926 года в селе Покровка Волоконовского района Курской области, в семье служащего. Отец работал секретарем сельского совета, бухгалтером совхоза «Таврический», мать - неграмотная крестьянка из бедной семьи, полусирота, была домохозяйка. В семье было 5 детей, я была старшей. До войны наша семья часто голодала. Особенно трудными были 1931 и 1936 годы. Жители села в эти годы съели растущую вокруг траву; лебеду, рогозу, корешки тмина, ботву картошки, щавель, ботву свеклы, катран, сиргибуз и др. В эти годы были страшные очереди за хлебом, ситцем, спичками, мылом, солью. Только в 1940 году жить стало легче, сытнее, веселее.

В 1939 году уничтожили совхоз, умышленно признали вредным. Отец стал работать на Ютановской государственной мельнице бухгалтером. Семья уехала из Покровки в Ютановку. В 1941 году я окончила 7 классов Ютановской средней школы. Родители перебрались в свое родное село, в свой домик. Здесь и застала нас Великая Отечественная война 1941-1945 годов. Хорошо помню такое знамение. 15 (или 16) июня вечером вместе с другими подростками нашей улицы пошли встречать возвращающийся с пастбища скот. У колодца собрались встречающие. Вдруг одна из женщин, взглянув на заходящее солнце, закричала: «Смотрите, что это на небе?» Еще не полностью солнечный диск опустился за горизонт. За линией горизонта запылали три огромных огненных столба. «Что же будет?» Старуха Кожина Акулина Васильевна, повитуха села, сказала: «Готовьтесь, бабоньки, к страшному. Будет война!». Откуда знала эта старая женщина, что война грянет очень скоро.

Там и объявили всем, что на нашу Родину напала фашистская Германия. А ночью потянулись подводы с мужчинами, получившими повестки о призыве на войну в районный центр, в военкомат. День и ночь в деревне слышался вой, плач женщин и стариков, провожавших на фронт своих кормильцев. В течение 2-х недель на фронт были отправлены все молодые мужчины.

Мой отец получил повестку 4 июля 1941 года, а 5 июля, в воскресенье, мы простились с отцом, и он отправился на фронт. Потянулись тревожные дни, в каждом доме ждали весточки от отцов, братьев, друзей, женихов.

На долю моей деревни выпала особо тяжелая доля из-за ее географического положения. Шоссейная дорога стратегического значения, соединяющая Харьков с Воронежем, проходит через нее, разделял на две части Слободу и Новоселовку.

От улицы Заречной, где жила моя семья в доме № 5, шел подъем в гору, довольно круто. И уже осенью 1941 года это шоссе беспощадно бомбили прорвавшиеся через линию фронта фашистские стервятники.

Дорога была забита до отказа двигавшимися на восток, к Дону. Шли армейские части, выбравшиеся из хаоса войны: оборванные, грязные красноармейцы, шла техника, в основном, полуторки - автомашины за боеприпасами, шли беженцы (тогда их называли эвакуированными), гнали с западных областей нашей Родины стада коров, отары овец, табуны лошадей. Этим потоком уничтожался урожай. На наших домах никогда не было замков. Воинские части располагались по велению командиров. Открывалась дверь в дом, и командир спрашивал: «Бойцы есть?». Если ответ: «Нет!» или «Уже ушли», то входили человек 20 и более и валились от усталости на пол, сразу засыпали. Вечером в каждой избе хозяйки варили в 1,5-2-ведерных чугунах картошку, свеклу, суп. Будили спавших бойцов и предлагали поужинать, но не у всех порой хватало сил подняться, чтобы поесть. А когда начались осенние дожди, то с уставших спящих бойцов снимали мокрые, грязные обмотки, сушили их у печки, потом разминали грязь и вытряхивали. У печки сушили шинели. Жители нашего села помогали, чем могли: немудреными продуктами, лечением, парили ноги бойцам и т.д.

В конце июля 1941 года нас направили на сооружение оборонительного рубежа, за селом Борисовка, Волче-Александровского сельсовета. Август был теплым, людей на окопах было видимо-невидимо. Окопники ночевали в сараях трех сел, с собой из дома брали сухари и сырую картошку, 1 стакан пшена и 1 стакан фасоли на 10 дней. На окопах нас не кормили, посылали на 10 дней, потом отпускали домой помыться, починить одежду и обувь, помочь семье и по истечении 3-х дней опять явиться для выполнения тяжелых земляных работ.

Однажды 25 человек покровцев отпустили домой. Когда прошли по улицам райцентра и вышли на окраину, увидели огромное пламя, охватившее дорогу, по которой мы должны идти в наше село. Страх, ужас овладели нами. Мы приближались, а пламя бросалось, кружилось с треском, воем. Горела пшеница с одной стороны и ячмень с другой стороны дороги. Длина полей до 4-х километров. Зерно, сгорая, такой издает треск, как звук строчащего пулемета. Дым, гарь. Старшие женщины повели нас в обход через Ассикову балку. Дома нас спрашивали, что горит в Волокановке, мы сказали, что горят на корню пшеница, ячмень - одним словом, горит неубранный хлеб. А убирать было некому, трактористы, комбайнеры ушли на войну, рабочий скот и технику угнали на восток к Дону, единственную полуторку и коней взяли в армию. Кто поджег? С какой целью? Зачем? - до сих пор никто не знает. Но из-за пожаров на полях район остался без хлеба, без зерна на посев.

1942, 1943, 1944 года были очень тяжелыми для сельчан.

В село не подвозили ни хлеба, ни соли, ни спичек, ни мыла, ни керосина. В селе не было радио, о состоянии военных действий узнавали из уст беженцев, бойцов и просто всяких болтунов. Осенью копать окопы было невозможно, так как чернозем (до 1-1,5 м) размокал и тащился за ногами. Нас посылали на очистку, выравнивание шоссейной дороги. Нормы были тоже тяжелые: на 1 человека 12 метров в длину, при ширине 10-12 метров. Война приближалась к нашему селу, бои шли за Харьков. Зимой прекратился поток беженцев, а армейские части шли ежедневно, одни на фронт, другие на отдых - в тыл… Зимой, как и в другие времена года, вражеские самолеты прорывались и бомбили движущиеся по дороге машины, танки, армейские части. Не было дня, чтобы не подвергались бомбежке города нашей области - Курск, Белгород, Короча, Старый Оскол, Новый Оскол, Валуйки, Расторная, чтобы враги не бомбили аэродромы. Большой аэродром располагался в 3-3,5 километрах от нашего села. Летчики жили в домах сельчан, питались в столовой, расположенной в здании семилетней школы. В моей семье жил летчик офицер Николай Иванович Леонов, уроженец Курска. Мы провожали его на задания, прощались, а мама благословляла, желая вернуться живым. В это время Николай Иванович вел розыск своей семьи, потерявшейся при эвакуации. Впоследствии велась переписка с моей семьей от которой я узнала, что Николай Иванович получил звание Героя Советского Союза, нашел жену и старшую дочь, а маленькую дочь так и не нашел. Когда не вернулся с задания летчик Николай Черкасов, все село оплакивало его гибель.

До весны и осени 1944 года поля нашего села не засевались, не было семян, не было живого тягла, техники, а обработать и засеять поля старухи, малолетки были не в силах. Кроме этого, мешала насыщенность полей минами. Поля заросли непроходимыми бурьянами. Население было обречено на полуголодное существование, в основном питались свеклой. Ее заготовили с осени 1941 года в глубокие ямы. Свеклой подкармливали и бойцов Красной Армии, и заключенных, находящихся в Покровском концлагере. В концлагере, на окраине села, было до 2 тысяч пленных советских солдат. Конец августа - начало сентября 1941 года мы копали окопы и строили блиндажи вдоль железной дороги от Волоконовки до станции Староивановка.

На рытье окопов шли способные трудиться, в селе оставалось нетрудоспособное население.

По истечении 10 дней окопников отпустили на три дня домой. В начале сентября 1941 года я пришла домой, как все мои подруги по окопам. На второй день я вышла во двор, меня окликнул старик-сосед: «Тань, ты пришла, а твои подруги Нюра и Зина уехали, эвакуировались». Я в чем была, босая, в одном платьишке побежала на гору, на шоссейную дорогу, догонять подруг, не узнав даже, когда они уехали.

Группами шли беженцы, солдаты. Я бросалась от одной группы к другой, плакала и звала подруг. Меня остановил пожилой боец, напоминавший мне отца. Он расспросил меня, куда, зачем, к кому я бегу, есть ли у меня документы. А потом грозно сказал: «Марш домой, к маме своей. Если меня обманешь, то я тебя найду и пристрелю». Я испугалась и помчалась назад по обочине дороги. Прошло столько времени, а мне и теперь удивительно, где взялись тогда силы. Подбежав к огородам нашей улицы, пошла к матери моих подруг, чтобы убедиться, что они уехали. Подруги мои уехали - это была для меня горькая правда. Поплакав, решила, что надо возвращаться домой и побежала по огородам. Меня встретила бабушка Аксинья и начала стыдить, что я не берегу урожай, топчу, и позвала меня к себе поговорить. Я ей рассказываю про свои злоключения. Плачу… Вдруг слышим звук летящих фашистских самолетов. А бабушка увидела, что самолеты делают какие-то маневры, и из них летят… бутылки! (Так, крича, сказала бабушка). Схватив меня за руку, она направилась в кирпичный подвал соседского дома. Но только мы шагнули из сеней бабушкиного дома, как раздалось много взрывов. Мы побежали, бабушка впереди, я сзади, и только добежали до середины огорода соседки, как бабушка упала на землю, и на ее животе появилась кровь. Я поняла, что бабушка ранена, и с криком побежала через три усадьбы к своему дому, надеясь найти и взять тряпки для перевязки раненой. Прибежав к дому, я увидела, что крыша дома сорвана, выбиты все оконные рамы, везде осколки стекол, из 3-х дверей на месте только одна перекошенная дверь на единственной петле. В доме ни души. От ужаса бегу к погребу, а там был у нас под вишней окоп. В окопе были мама, сестренки мои и братик.

Когда прекратились разрывы бомб и раздался звук сирены отбоя, мы все вышли из окопа, я попросила маму дать мне тряпки, чтобы перевязать бабушку Ксюшу. Мы с сестренками побежали туда, где лежала бабушка. Она была окружена людьми. Какой-то солдат снял с себя поддевку и накрыл тело бабушки. Ее похоронили без гроба на краю ее картофельного огорода. Дома нашего села оставались без стекол, без дверей вплоть до 1945 года. Когда война подходила к завершению, стали понемногу по спискам давать стекло, гвозди. Я продолжала в теплую погоду копать окопы, как все взрослые односельчане, в слякоть чистить шоссейную дорогу.

В 1942 году мы копали глубокий противотанковый ров между нашим селом Покровкой и аэродромом. Там со мной случилась беда. Меня послали наверх разгрести землю, под моими ногами земля поползла, и я не удержалась и упала с 2-метровой высоты на дно окопа, получила сотрясение мозга, сдвиг дисков позвоночника и травму правой почки. Лечили домашними средствами, через месяц я вновь работала на этом же сооружении, но мы не успели его закончить. Войска наши отступали с боями. Сильные бои были за аэродром, за мою Покровку.

1 июля 1942 года в Покровку вошли немецко-фашистские солдаты. Во время боев и размещения фашистских частей на лугу, по берегу речонки Тихой Сосны и на наших огородах, мы находились в погребах, изредка выглядывали узнать, что там на улице творится.

Под музыку губных гармошек, холеные фашисты проверяли наши дома, а потом, сняв военную форму и вооружившись палками, стали гоняться за курами, убивали и жарили их на вертелах. Вскоре в селе не осталось ни единой курицы. Приехала другая воинская часть фашистов и сожрала уток и гусей. Ради потехи фашисты перо птиц разбрасывали по ветру. За неделю село Покровка покрылось покрывалом из пуха и перьев. Село выглядело белым, как после выпавшего снега. Потом фашисты сожрали свиней, овец, телят, не тронули (а может не успели) старых коров. У нас была коза, коз не брали, а насмехались над ними. Фашисты стали строить вокруг горы Дедовская Шапка руками заключенных в концлагере пленных советских солдат обводную дорогу.

Землю - толстый слой чернозема грузили на автомашины и увозили, говорили, что землю грузили на платформы и отправляли в Германию. В Германию на каторжный труд отправляли много молодых девушек, за сопротивление расстреливали, пороли.

Каждую субботу к 10 часам в комендатуру нашего села должны были являться наши сельские коммунисты. Среди них был и Дудоладов Куприян Куприянович, бывший председатель сельского Совета. Мужчина двухметрового роста, заросший бородой, больной, опираясь на палочку, он шел к комендатуре. Женщины всегда спрашивали: «Ну что, Дудолад, уже пошел домой из комендатуры?» Как будто по нему проверялось время. Одна из суббот стала для Куприяна Куприяновича последней, из комендатуры он не возвратился. Что сделали с ним фашисты неизвестно по сей день. В один из осенних дней 1942 года в село пришла женщина, покрытая клетчатым платком. Ее определили на ночлег, а ночью ее забрали фашисты и расстреляли за селом. В 1948 году ее могилу разыскали, и приехавший советский офицер, муж расстрелянной, увез ее останки.

В середине августа 1942 года мы сидели на холмике погреба, фашисты в палатках на нашем огороде, около дома. Никто из нас не заметил, как братишка Саша ушел к фашистским палаткам. Вскоре мы увидели как фашист бил семилетнего малыша ногами… Мама и я кинулись на фашиста. Меня ударом кулака фашист сбил с ног, я упала. Мама увела нас с Сашей плачущими в погреб. В один из дней к нам к погребу подошел человек в фашистской форме. Мы видели, что он ремонтировал машины фашистов и, обращаясь к маме, сказал: «Мама, сегодня поздно ночью будет взрыв. Никто ночью не должен выходить из погребов, как бы не бесновались военные, пусть орут, стреляют, закройтесь поплотнее и сидите. Передайте потихоньку всем соседям, по всей улице». Ночью прогремел взрыв. Стреляли, бегали, искали фашисты организаторов взрыва, орали: «Партизан, партизан». Мы молчали. Утром увидели, что фашисты лагерь сняли и уехали, мост через речку разрушен. Видевший этот момент дедушка Федор Трофимович Мазохин (мы в детстве его звали дед Мазай) рассказывал, что, когда на мост въехала легковая машина, за ней автобус, наполненный военными, потом легковая машина, и вдруг страшный взрыв, и вся эта техника рухнула в речку. Погибло много фашистов, но к утру все было вытащено и вывезено. Фашисты скрывали свои потери от нас, советских людей. К концу дня в село приехала воинская часть, и они спилили все деревья, все кустарники, как будто побрили село, стояли оголенные хаты и сараи. Кто этот человек, предупредивший нас, жителей Покровки, о взрыве, спасший жизни многим, никто в селе не знает.

Когда на твоей земле хозяйничают оккупанты, ты не волен распорядиться своим временем, бесправен, жизнь может оборваться в любой момент. В дождливую ночь поздней осени, когда жители уже вошли в свои дома, в селе были концлагерь, его охрана, комендатура, комендант, бургомистр, в наш дом, выбив дверь, ввалились фашисты. Они, освещая фонариками наш дом, стаскивали всех нас с печки и ставили лицом к стенке. Первая стояла мама, потом сестренки, потом плачущий братик и последней стояла я. Фашисты открыли сундук и тащили все, что было поновее. Из ценного взяли велосипед, папин костюм, хромовые сапоги, тулуп, новые галоши и др. Когда они ушли, мы еще долго стояли, боялись, что они вернутся и расстреляют нас. В эту ночь пограбили многих. Мама вставала затемно, выходила на улицу и смотрела, из какой трубы покажется дым, чтобы послать кого-нибудь из нас, детей, меня или сестренок, просить 3-4 горящих уголька, чтобы затопить печь. Питались в основном свеклой. Вареную свеклу носили в ведрах к строительству новой дороги, подкормить военнопленных. Это были великие страдальцы: оборванные, избитые, гремя кандалами и цепями на ногах, опухшие от голода, они шли туда и обратно медленной пошатывающейся походкой. По бокам колонны шли фашистские конвоиры с собаками. Многие умирали прямо на строительстве. А сколько детей, подростков подорвалось на минах, было ранено в период бомбежек, перестрелок, во время воздушных боев.

Конец января 1943 года был еще богат такими событиями в жизни села, как появление огромного количества листовок, как советских, так и немецко-фашистских. Уже обмороженные, в тряпье шли назад от Волги фашистские солдаты, а фашистские самолеты сыпали на деревни листовки, где говорили о победах над советскими войсками на Дону и Волге. Из советских листовок мы узнали, что предстоят бои за село, что жителям Слободской и Заречной улиц надо уходить за село. Забрав весь скарб, чтобы можно было укрыться от морозов, жильцы улицы ушли и трое суток за деревней в ямах, в противотанковом рве мучились, ожидая конца боев за Покровку. Село бомбили советские самолеты, так как фашисты засели в наших домах. Все, что можно сжечь для обогрева - шкафы, стулья, деревянные кровати, столы, двери, все фашисты сожгли. При освобождении села были сожжены Головиновская улица, дома, сараи.

2 февраля 1943 года мы вернулись домой, простуженные, голодные, многие из нас долго болели. На лугу, отделяющем нашу улицу от Слободской, лежали черные трупы убитых фашистов. Только в начале марта, когда стало пригревать солнце, и трупы оттаивали, было организовано захоронение в общую могилу погибших при освобождении села немецко-фашистских солдат. Февраль-март 1943 года мы, жители села Покровка, держали в постоянном хорошем состоянии шоссейную дорогу, по которой также шли автомашины со снарядами, советскими воинами на фронт, а он был недалеко, вся страна напряженно готовилась к летнему генеральному сражению на образовавшейся Курской дуге. Май-июль и начало августа 1943 года я вместе со своими односельчанами вновь была на окопах у села Заломное, которое расположено вдоль железной дороги Москва-Донбасс.

В очередной свой приход в село я узнала о несчастии в нашей семье. Братик Саша пошел со старшими мальчишками на тору. Там стоял подбитый и брошенный фашистами танк, около него было много снарядов. Ребятишки поставили большой снаряд крылышками вниз, поменьше поставили на него, а третьим ударили. От взрыва ребят подняло вверх и сбросило в речку. Были ранены друзья брата, у одного перебило ногу, у другого ранение в руку, в ногу и оторвало часть языка, у брата оторвало большой палец правой ноги, а царапин было не счесть.

Во время бомбежки или обстрелов почему-то мне казалось, что хотят убить только меня, и целятся в меня, и всегда со слезами и с горечью спрашивала себя, что же я такого плохого успела сделать?

Война - это страшно! Это кровь, потеря родных и близких, это грабеж, это слезы детей и стариков, насилие, унижение, лишение человека всех его природой данных прав и возможностей.

Из воспоминаний Татьяны Семеновны Богатыревой

Моя мать - Пинигина (Глухова) Мария Григорьевна 1933 г.рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл.
Её мать, моя бабушка - Глухова (Шавенкова) Александра Антоновна 1907 г.рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл., умерла в г. Иркутске 6 июня 1986г.
Её отец, мой дедушка - Глухов Григорий Свирьянович 1907 г. рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл., умер 11 ноября 1942г в госпитале.

Началась война. Отец ушёл, как и все мужчины в деревне, на фронт. Он умер в госпитале. Мы получили похоронку уже после войны и не одной фотографии отца у меня не осталось. Наш дом и деревню всю сожгли, одни угли остались, какие уж тут фотографии.

Делали запросы о месте захоронении, последний в 2012г., ответ один - не знаем.

С начала войны, где-то до октября месяца, мы в своей деревне не слышали звуков войны. И вот,вдруг, нам приказали выстроиться вдоль дороги и встречать немцев. Это было неожиданно. Мы не знали, что с нами будет. Одели все, что было, на себя. А было по 2-3 платья и то холщёвые, жили очень бедно. Нас выстроили рядами с обеих сторон дороги. Немцы ехали на мотоциклах и машинах, впереди себя держали автоматы, остановились рядом с нами и стали тыкать в нас и кричать «юдо», обошли все дома, переворошили всё сено, это они искали евреев, так говорили взрослые. А потом хватали поросят, курей, тут же готовили. Я запомнила крики, слёзы. Они у нас не задержались и сразу проехали дальше.

Через несколько дней приехали новые немцы, нас согнали в несколько домов на краю деревни. Сами они заняли большую часть наших домов.
Помню, у нас была русская печь, и немцы не могли её затопить. Привели нас с матерью в наш дом и заставили топить печь. А сами накидали сено в избе, смеялись и валялись на нём и кричали: «Москва гут, Сталин капут».

Днём нас заставили идти на площадку, немцы были в плавках, так как загорали, установили машину с рупором, включили музыку на немецком языке. Все должны были танцевать.Женщины сидели прижавшись друг к другу и молчали. Они стали тянуть их на танцы, но ничего не получалось, все боялись. Мы с ребятишками то же «припухли».

В следующий раз опять устроили танцы, впереди сидели офицеры, с кокардами. Меня заставили петь. Я пела частушки и приплясывала, а частушки были про войну, про немцев.

«У нас немцы стоят, костюмы зеленеются,
Своих жён побросали, на русских надеются»

Им переводили и они смеялись. А я не понимала, что это может быть опасно, несмотря, что я маленькая. Потом ещё несколько раз они заставляли меня петь частушки на улице, в другие дни. Но всё обошлось для меня и моей матери.

Всех жителей деревни под конвоем гоняли в баню, одежду сдавали в «жарилку», т.е. на обработку, потом немец нам детям головы мазал, а мы убегали. Обязывали уколы делать.

Но и эти немцы ушли, и мы перебрались опять в свой дом. Отец перед войной построил хороший большой дом, отца я совсем плохо помню. В доме была хорошая русская печь. За ней было много прусаков, это такие большие тараканы 4-5 см., но мы спали на ней. Топить печь сложно, дров не было. Лес из кустарников, пойдём с матерью за дровами, топор совсем тупой, вязанки из веток сделаем, мать на плечи положит и мне маленькую вязанку. Приходилось тащить. Эти веточки горели же минут 10. Мать часто плакала и молилась, стоя на коленях. Беда и выручка была корова, молоко всегда. Она у нас осталась, потому что бодалась и признавала только мать. Когда эвакуировали весь скот, она убежала в лес, её не моги найти, потом сама пришла домой, т.е к нам.

Немцам надо было чтобы на них работали, а старые люди и дети мешали им. Поэтому старых и малых с матерьми отправляли в Германию. Когда нам объявили об отъезде, я запрыгала от радости. В город хотелось ехать, прыгала и кричала « в шапочках будем ходить». Но когда взрослые закричали, я испугалась, мне стало страшно. Погрузили всех и нас в большую машину, т.е. маму, меня, тётю с сестрой и бабушку, ей было лет 90, сгорбленная и маленькая, в деревне ей остаться не разрешили. Оставляли только тех, кто мог работать. Ближе к ночи нас всех поселили в небольшой дом. Людей было много, со всех деревень собрали. Бабушка не могла идти, её немец на горбушке (спине) перенёс в дом. Когда все заснули, мы с матерью и ещё семей 5 сбежали. Бабушка и тётя с сестрой остались. Бабушка была глухая, стала бы плакать, причитать и убежать все не смогли бы, это я сейчас так думаю. Маме было очень тяжело. Потом говорили, что она всё звала мою мать - «Саша! Саша!»

Была зима, леса фактически не было, кустарники. В деревне нас ждали немцы, но в лесу не искали. Неделю жили в лесу, спали на ветках от ёлок. Мать меня будила, что бы я не замёрзла, заставляла ходить и прыгать. Когда кончились последние сухари, пришлось идти в деревню. Мать послала меня к тётке. Я очень боялась подойти к дому, там могли быть немцы. Стояла и плакала. Тётка меня увидела и стала прятать. Когда всё успокоилось, пришла мать. В деревне были уже другие немцы и поэтому нас не искали.

Я выглядела видимо старше своих лет, мне дописали 2 года, чтобы больше не увозили в Германию. Меня стали, как и других детей, гонять рыть для немцев траншеи. Детей заставляли рыть траншеи около метра в длину, высотой больше метра. Главным над нами был немец, он не давал отвлекаться, мы только и слышали: «Работай кляйн». Мне было 8 лет. Как то наши увидели, что дети работают и стали стрелять, чтобы нас разогнать. Мы с криками разбежались. На работу и с работы водили под конвоем, конвой - 2 человека, а взрослых гоняли копать блиндажи еще ближе к передовой. Они приходили позже с работ, чем мы.

Однажды всех выгнали из домов, взрослых ещё не было. Нас заставили идти по дороге, до другой деревни, это за 10 км. Мы не знали где наши родные, матери не было рядом, но со слезами пришлось идти. Поселили в дом, в нём можно было сидеть только на корточках, так много было людей. Уже поздно вечером прибежали наши родные. Всюду раздавались голоса, кричали имена, все искали своих родных.

Наши самолеты начали бомбить фашистов в нашей деревне Ветитьнево - это Ельнинский район, Смоленская область. Это была передовая. Немцы согнали всех в блиндаж, длина его метров 100, с правой стороны от входа полати, покрытые соломой, ширина их около 2-х метров. Мы с матерью не спустились в блиндаж. У нас была корова, она не отходила от матери, оставить её одну мы не могли. Еще семьи 3 остались под навесом. Была ночь, мы заснули. Рядом со мной бабушка и двоюродный маленький братишка, мама осталась рядом с коровой. Я проснулась от грохота и крика. Зажигательная мина упала совсем рядом, у меня слетел платок, осколком зацепило палец и оглохла, видимо контузило, ничего не слышала. Бабушка вся в крови, нога повреждена, глаза нет, позже она ослепла. Я побежала к матери. Она не может встать, ранена нога. Соседа убило. Немцы мать и бабушку увезли в госпиталь.

На подступах к нашей деревни всё было заминировано. Немцы ждали наступление именно здесь, в нашей деревне. Началась атака. Наши наступали, слышны взрывы от мин, поле же не разминировали. Потом уже «Катюши» ударили. Атаки продолжались. Мы все стояли, слушали и смотрели, со слезами на глазах. Деревня наша горела, огонь хорошо был виден. Немцы стали отступать.

Матери всё не было. Госпиталь был в соседней деревне. Деревню и дорогу бомбили. Я не стала ждать мать и побежала к ней прямо по дороге, не понимая, что могу погибнуть. До сих пор не пойму, как так получилось, как осталась жива. Снаряды разрывались со всех сторон, я неслась, т.е. бежала, ничего не видела вокруг, перед глазами была только мама. Увидела её совсем далеко, нога забинтована, на костылях. С божьей помощью мы вернулись в деревню, молитвы матери Бог услышал.

Деревня была сожжена и конечно наш дом. На земле было много убитых наших солдат, какой-то офицер ходил и на одежде искал адреса (в карманах, на воротничках), но большей частью ничего не находил и всех сбрасывали в яму. Мы с ребятишками бегали и смотрели за всем что происходит. Потом ещё долго находили солдат и закапывали их. Даже в огороде у нас, рядом с домом были могилы.

Была зима. Жить негде. Выкопали землянку, это комната под землёй, окно небольшое, сделали плиту, чтобы можно было сварить поесть. В землянке день и ночь горел фитиль, т.е. в бутылочку наливали керосин, и вставлялась, по-видимому, какая-то тряпочка скрученная. Всем пришлось жить в таких землянках, иногда зажигали лучинки. Корова так и осталась с нами, удивительно, что с ней ничего не случилось. Зиму мы пережили. Началась весна, все стало таять, глина поползла. Пришлось перебираться наверх, там были небольшие землянки расположенные рядом с дотом. Люди стали откапывать брёвна, т.е. разбирали блиндажи и строили избушки. У нас корова была вместо лошади, её запрягали и возили на ней всё, что нужно было для всех. Мужиков не было, все делали сами женщины и дети, строили без гвоздей конечно.

До войны я закончила 1-ый класс. А когда освободили наш район от немцев, все дети пошли в школу. В школу надо было ходить 5 км, учебники давали на 5-х человек, а из деревни я была одна и мне учебники не дали. Мать где-то мне нашла учебник на белорусском языке, многое не понимала в нём, но приходилось учиться.

Много мин оставалось на полях, много гильз. Мы с ребятишками бегали и собирали гильзы. 7 мальчишек погибли на минах. Мы к гильзам привязывали пёрышки, а чернила делали из сажи, которая была в ракетах. Поэтому были всегда грязные. Писали на книгах или на картоне, из которых делали снаряды, патроны.

Я очень хотела учиться, но мама говорила: «Я тебя не выучу». Все ребята шли в школу, а я сидела дома и плакала каждый день. А мать сказала, что меня в школу не взяли. Вот так я не закончила даже 5- ый класс. Пришлось и мне работать в колхозе, пахать, сеять, мне было 10 лет. Пахали на быках, я одна шла за быком, а в земле чего только не было - и снаряды, и черепа, и кости. Вот так началась моя трудовая деятельность, но в стаж моей работы это не включили. В то время я была ещё маленькой.
Со слов записала Трофименко Л.И. 28.02.2012г.

Прочитав эти воспоминания, моя подруга Ольга написала стихи, я прочитала их моей маме, которой в то время было уже 79 лет, а в войну было всего 8 лет.
Она опять всё вспоминала и рассказывала мне, и слёзы подступали к глазам. Вот эти стихи.

* * *
Война! В жизнь русского народа
Нежданной гостей ворвалась,
И в сердце болью взорвалась,
С собою принеся одни невзгоды.

Вокруг лишь боль, страдания и муки,
Мужчины уходили воевать,
Их долг святой - родную землю защищать.
В селе остались детские и женщин руки.

И сколько довелось им претерпеть,
Живя под немцами, не чувствуя защиты?
И постоянно видя рядом смерть?
И ведает лишь Бог, какие слёзы там пролиты!

Тяжёл был крест, ведь это каждый день на плахе,
Их всячески пытались унижать.
Как это трудно в постоянном страхе,
Остаться женщиной и веру не предать!

Их жизнь как подвиг, может не заметный,
Мы в памяти своей должны хранить.
Так будем же за них, живых и мёртвых,
Молитвы наши к Богу возносить!

За ту девчонку, что бежала под обстрелом,
С одной лишь мыслью - маму увидать,
И только матери молитва грела
И помогла ей невредимой добежать.

Но многие оставили там жизни нить,
Своих мужей, детей, здоровье, счастье,
Но душу русскую сумели сохранить,
Не допустив фашистам разорвать её на части.

(март 2012г. Ольга Титкова)